Комбат. Игра без правил

Андрей Воронин, 1999

Он немногословен, но если пообещал, то выполнит обещанное, таков Комбат, ведь это не просто кличка главного героя Бориса Рублева, это прозвище, которое он заслужил. Он, бывший майор десантно-штурмового батальона, держался в армии до конца. Многоточие в его военной карьере поставила последняя война на Кавказе… Пока идет дележ денег, мирских благ, о нем не вспоминают, но когда случается беда, от которой не откупишься, Комбат сам приходит на помощь, ведь он один из немногих, кто еще не забыл смысл слов: дружба, честь, Родина…

Глава 5

— Ну как ты, Иваныч? — спросил Андрей Подберезский, когда они выпили по первой.

Борис Рублев со стуком поставил рюмку на стол, крякнул, залихватски провел согнутым указательным пальцем по усам и скосил глаза на Подберезского.

— Ты это о чем? — подозрительно спросил он. — Мы вроде только позавчера виделись.

— Да так, — смущенно засуетился Андрей, — ни о чем, в общем-то. Я в смысле самочувствия.

— В смысле самочувствия я тебя хоть сейчас заломаю, если темнить не перестанешь, — пообещал Комбат.

— Ну вот, — сказал Подберезский, — приплыли. Так и вижу некролог в газете: «Погиб от руки пьяного пенсионера».

— А вот я тебе сейчас покажу пенсионера, — сказал Рублев, поднимаясь из-за стола, — и пьяного покажу, и трезвого…

— Да тише ты, медведь, — отмахиваясь обеими руками, сказал Подберезский, — еще, чего доброго, пацана напугаешь.

— Ничего, он не из пугливых, — возразил Комбат, но, оглянувшись в сторону комнаты, где делал уроки Сергей, все-таки опустился на табурет и стал говорить тише.

— Ты, Андрюха, на меня такими глазами не смотри, — сказал он.

— Какими такими глазами? — переспросил Подберезский.

— А такими, — сказал Рублев. — Как у Танечки. Помнишь Танечку из полевого госпиталя?

— Ага, — сказал Андрей и, сложив руки перед грудью ладонь к ладони, запричитал тоненьким голоском: — Ой, мальчики, ой, как же это вам больно, наверное!

— Вот-вот, — кивнул Комбат, снова наполняя рюмки. — Очень похоже. Только ей простительно, поскольку баба, а тебе, солдат, на меня такими глазами смотреть воспрещается.

Он раздраженно поставил бутылку на стол, вскочил и принялся мерить кухню шагами. Остановившись у окна, он некоторое время смотрел вниз. Подберезский старательно отводил глаза.

— Черт, до чего же курить охота! — сказал наконец Рублев.

— Ну и не мучил бы себя, — пожав плечами, посоветовал Андрей.

Комбат резко обернулся.

— Ишь, какой добренький выискался! — зло сказал он. — Мне ведь, брат, не только курить хочется… И не курить вовсе. Знаю, ты как раз про это и спрашивал, так вот тебе ответ: хреново мне, солдат. Все бы отдал за одну дозу.

— Так уж и все? — переспросил Андрей.

— Все, — подтвердил Комбат.

— Зря ты, Борис Иванович, на себя наговариваешь, — сказал Подберезский. — Был бы ты готов все на свете променять на эту дрянь, так и променял бы давным-давно. Нет, командир, ты мне байки не трави, все равно не поверю.

— Извини, Андрюха, — сказал Рублев, снова подсаживаясь к столу. — Это, конечно, слабость во мне говорит. Поверишь: вот пью с тобой водку и вкуса не чувствую, вода водой. А ты говоришь — кури… Тут только дай слабину, оглянуться не успеешь, как от тебя рожки да ножки останутся. И не смей меня жалеть. Я, когда жалость в твоих глазах вижу, сам себя жалеть начинаю, а от этого до дозы — не шаг даже, а полшага.

— Понимаю, — сказал Подберезский. Он действительно понимал, и ему очень не понравилась интонация, с которой Комбат произнес слово «доза». Ему представлялось, что именно так североамериканские индейцы когда-то произносили имя Маниту. — Давай выпьем, Иваныч.

— За что выпьем? — без интереса спросил Рублев, вслед за Подберезским поднимая рюмку.

— Давай за тех чертей, что Грязнова в аду поджаривают, — с чувством предложил Андрей. — Дай им Бог здоровья и долгих лет активной трудовой деятельности.

— О! — воскликнул Комбат. — Вот за это дело я выпью с превеликим удовольствием. Хотя просить у Бога здоровья для чертей… как-то оно, знаешь…

— Да плевать на форму, — сказал Подберезский. — Главное, чтобы содержание было правильное.

— И то верно, — согласился Комбат. — В богословии мы с тобой оба не сильны.

Они чокнулись и выпили до дна.

— Ты у Бурлака давно был? — спросил Подберезский, с аппетитом хрустя квашеной капустой.

— У Гриши? Давненько, — ответил Комбат.

— Вот и съездил бы, развеялся, — предложил Андрей. — Опять же, Бурлаков — мужик с понятием, он бы тебя к знахарям свел, отварами бы попоил, настоями своими разными…

— Думай, что говоришь, — перебил его Рублев. — Учебный год когда еще кончится. На кого я Серегу брошу?

— Вот черт, и верно ведь, — спохватился Подберезский, но тут же нашелся. — Как на кого? А я на что? Мы с твоим парнем ладим отлично, не пропадем.

— Нет, — покачал головой Комбат, — так не годится. Летом съезжу обязательно, а сейчас пусть парень учебный год закончит. Вот в Питер я его, пожалуй, свожу. Он там не был ни разу, представляешь? Да и я по Андрюхе, по брату, соскучился. Самого-то его, банкира хренова, в Москву калачом не заманишь, он если не у себя в банке, так непременно либо за границей, либо это… — Комбат сделал замысловатое движение нижней челюстью, несколько раз приподнял и опустил брови и плотоядно облизнулся, — ну, сам понимаешь.

— Дело кобелиное, чего ж тут не понять, — согласился Подберезский.

— Точно, — все больше загораясь идеей, продолжал Рублев. — На Девятое мая поедем. У них в школе целых три выходных. В Эрмитаж свожу пацана, морской парад посмотрим, Исаакий, Дворцовую площадь, то да се…

— Вот брательник твой удивится, когда ты в Эрмитаж пойдешь, — сказал Андрей.

— Это точно, — согласился Комбат. — У него за неделю до моего приезда голова болеть начинает в предчувствии похмелья, а тут на тебе — Эрмитаж. Его жена мне памятник поставит… нерукотворный.

Подберезский протянул через стол длинную руку, взял бутылку и наполнил рюмку.

— За Питер, — провозгласил он.

— За Эрмитаж, — поддержал его Комбат.

Они выпили и одновременно поставили рюмки на стол. Рюмки негромко стукнули о крышку стола, и этот стук совпал по времени с другим стуком: в этот самый момент в Петербурге капитан Французов с грохотом распахнул дверь кабинета Алексея Ивановича Ставрова, сделав тот самый шаг, после которого бывает поздно поворачивать назад.

* * *

Близился вечер, и ресторанная кухня мало-помалу набирала обороты, как старинная паровая машина с тяжелыми поршнями и обладающим огромной инерцией маховиком. До того момента, когда эта сверкающая белым кафелем анфилада просторных, заставленных хромированными и эмалированными агрегатами помещений утонет в горячем пару и лязге сваливаемой в мойку посуды, оставалось еще несколько часов, но первые, еще прозрачные, аппетитно пахнущие облака уже повисли над котлами и кастрюлями, первые тарелки уже упали в мыльную воду, а в глазах сонных официанток уже начал появляться голодный блеск, который разгорится в полную силу немного позже, когда тускло освещенный торшерами уютный зал заполнится до отказа, а захмелевшие клиенты потеряют счет деньгам.

Игорь Тереничев посмотрел на часы и очень живо представил себе все это, так же как и то, на что можно использовать часть оставшегося до начала столпотворения относительно спокойного времени. Стоя на своем посту у внутренней двери служебного хода, он точно знал, что происходит в эти минуты в ресторане, потому что работал в клубе не первый год и досконально изучил распорядок дня. Не покидая своего места, он с девяностопроцентной точностью мог утверждать, что менеджер Погодин опять свалил и улаживает где-то свои таинственные дела, точнее, делишки, а Старик, как уважительно называли все до единого работники клуба Ставрова, скорее всего полудремлет в своем вертящемся кожаном кресле перед переливающимся яркими красками большим экраном телевизора. За последние год-полтора Старик здорово сдал, и это было известно всем, за исключением, пожалуй, его самого. Игорь со смутной тревогой подумал о том, что будет, когда Старик окончательно отойдет от дел — сам или с посторонней помощью — и его место займет этот скользкий Погодин.

Тереничеву нравилось место, в котором он работал. Платили здесь прилично, а главное, не было никакого напряга с ментами. Ну скажем, почти никакого. Ночные боксерские бои в клубе проводились все-таки не совсем легально, но все происходило чинно, благородно, без увечий и смертоубийств, и милиция делала вид, что ничего о них не знает. Более того, насколько было известно Игорю, многие милицейские чины, переодевшись в штатское, любили провести вечерок в клубном ресторане, а потом поставить доллар-другой на исход какого-нибудь поединка. Да и на ринг время от времени выходили не только профессиональные спортсмены, но и некоторые омоновцы — из числа тех, кто еще не забыл, что значит драться по правилам и без помощи резинового «демократизатора». Здесь было спокойно и надежно, но Игорь Тереничев был не настолько глуп, чтобы не понимать, что с уходом Старика все может резко измениться, притом далеко не в лучшую сторону.

Он поморщился, вспомнив о Погодине. И ведь казалось бы, имеет человек все, что душе угодно: и квартиру на Невском, и дачу на Финском, и шестисотый «мерс», и красавицу жену, и бабки на то, чтобы содержать все это хозяйство, — ну чего ему еще не хватает? Самолет ему личный нужен, что ли, а к самолету аэродром? Так это в президенты надо пробиваться, а не в директора ночного клуба. Все-то ему мало, все у него шило в заднице. Подавай ему карате, айки-до, кикбоксинг, бои без правил… Все верно, бандиты сюда не ходят, а если и забредет какой-нибудь случайно, так носом повертит, посидит вечерок да и отвалит куда-нибудь в другое место, где крови побольше и кости трещат так, что в задних рядах слышно.

Игорь потряс головой, отгоняя неприятные мысли, и покосился на закрытую дверь. Время тихое, часа два еще наверняка никто ломиться не будет. Тоска смертная, скучища… И у Светки наверняка работы еще немного, так что вполне можно успеть, если по-быстрому.

Он почувствовал пока неуверенное шевеление у себя в брюках и махнул на все рукой.

Приоткрыв дверь, Игорь выставил голову в коридор и окликнул кемарившего на стуле в двух шагах от наружной двери напарника.

— Эй, Квазимодыч! — позвал он. — Квазимодыч, подъем!

Виктор Козырев, получивший свое прозвище из-за того, что носил непривычное для слуха среднестатистического питерца отчество Казимирович, слегка вздрогнул и недовольно поднял голову. Нос у него был перебит точно посередке и слегка свернут на левую сторону. Квазимодыч не так давно тоже выступал в тяжелом весе и даже брал, насколько было известно Игорю, какие-то призы.

— Чего тебе? — немного гнусаво спросил он.

— Слушай, Витек, — просительно заговорил Игорь, — я отлучусь на полчасика? Ты как, не против?

— СПИД не спит? — ухмыльнувшись, спросил Квазимодыч.

— Ага, — подтвердил Тереничев. — Сам не спит, и, главное дело, мне не дает, зараза этакая.

— У тебя, Игореха, не головка, а стрелка компаса, — покачав коротко стриженной головой, сказал Квазимодыч. — Куда бабы, туда и ты, как намагниченный.

— Так жизнь же проходит! — увещевательно воскликнул Игорь. — Светку все равно кто-нибудь трахнет, так почему бы не я?

— Не жалеешь ты себя, братан, — сочувственно сказал Квазимодыч. — Горишь на работе. Того и гляди смылишься весь, даже обмылка не останется, чтобы в землю закопать.

— Тьфу на тебя, — отмахнулся Игорь. — Так присмотришь за дверью?

— Да что ей сделается-то? — пожал плечами Квазимодыч. — Как стояла, так и будет стоять, никто не унесет. Только ты недолго, а то мало ли что…

— Ага, — весело согласился Игорь. — Тебе из ресторана принести чего-нибудь?

— Пивка холодненького пару баночек прихвати, — сказал Квазимодыч, — а то рехнуться здесь можно от нечего делать.

— Заметано, — пообещал Игорь и, не став запирать дверь, чтобы Квазимодычу не пришлось вставать со стула, если кому-нибудь вдруг приспичит выйти через служебный ход, заторопился по коридору в сторону спортивного зала.

Выйдя на балкон, он обошел зал почти по всему периметру и через противоположную дверь выбрался в другой коридор, который вскоре привел его на кухню. Здесь он по-приятельски пожал руку шеф-повару, игриво ущипнул за необъятный каучуково-литой зад повариху Петровну, увернулся от черпака, которым она шутливо на него замахнулась, и, выглянув в обеденный зал, поманил к себе Светку, которая вместе с другими официантками скучала у окна, наблюдая, как редкие в этот час посетители поглощают не то поздний обед, не то очень ранний ужин.

Наблюдая за тем, как Светка с видом оказываемого ему великого одолжения, покачивая бедрами, неторопливо плывет к нему через зал, Игорь невольно залюбовался, хотя уж кто-кто, а он-то видал Светку во всех видах и даже сделал как-то пару десятков любительских черно-белых фотографий. Подумать было страшно отдавать такую пленку в кодаковский проявочный пункт. Светка была чертовски хороша и в одежде, и без, и, самое главное, красота ее не была обманной. Как следует заведясь, Светка давла мужику даже больше того, что щедро обещала ее внешность, а заводилась она с пол-оборота, потому что искренне и бескорыстно любила это дело. Впрочем, и небескорыстно тоже: редкий клиент мог остаться равнодушным при виде ее стройных ног и призывно вздернутой округлой груди, не говоря уже о лице и прочих прелестях, которые все до единой соответствовали самым высоким стандартам безо всякого шейпинга и тому подобной ерунды. Светка отказывала редко, только самым пьяным или чересчур безобразным. Разных маньяков, садистов и извращенцев она чуяла за версту и вежливо посылала на все четыре стороны, а если те не унимались, просто и без затей обращалась к охране, которая без труда и даже с удовольствием превращала полового гиганта в полуфабрикат для кухни. За Светку все были готовы в огонь и в воду, включая придурковатого Ванечку, который, по слухам, был пассивным педерастом, зато мог ударом кулака проломить лист фанеры десятимиллиметровой толщины.

Светка подошла к нему вплотную и встала, подбоченясь и выпятив грудь, обдавая его дурманящим запахом духов и выжидательно глядя прямо в лицо своими прозрачными серо-голубыми глазами.

— Привет, — сказал Игорь. — Что поделываешь?

— Не видишь разве, — своим глубоким грудным голосом, от которого у Игоря всегда начинали бегать по спине мурашки, ответила Светка, — картошку окучиваю. Ты чего сюда приперся?

— Фу, какая ты грубая, — с деланной обидой протянул Игорь и положил ладони на крутые Светкины бедра. Бедра были мягкие и одновременно упругие — обалдеть можно. — Пойдем куда-нибудь, потолковать надо.

— Очумел совсем, жеребец, — сказала Светка, стряхивая его ладони, которые немедленно вернулись на место. — Пусти, сумасшедший, я же на работе!

— Так и я же на работе, — резонно заметил Игорь, аккуратно задвигая Светку в угол, заводя ладони ей на ягодицы и крепко прижимая ее к низу своего живота, чтобы она в полной мере ощутила, что он уже полностью готов к труду и обороне.

Светка уперлась в его грудь ладонями и попыталась оттолкнуть его, не проявляя, впрочем, особенной прыти. Игорь прижал ее крепче и сделал плавное движение низом живота. Светкины глаза затуманились и полузакрылись, пухлые полудетские губы разомкнулись, обнажая жемчужную полоску зубов, а правая рука, скользнув вниз, слепо зашарила по продолговатой выпуклости на его джинсах — процесс пошел и обещал, как всегда, завершиться успешно.

— Вот дурак-то, — с хрипотцой проговорила, почти простонала она. — Что ж ты делаешь? Люди же кругом…

— Вот я и говорю — пошли, — тоже внезапно охрипнув, сказал Игорь, одной рукой еще крепче прижимая официантку к себе, а другой нащупывая под скользкой тканью блузки и кружевом бюстгальтера твердый, как вишневая косточка, сосок.

— Тогда отпусти, — вырываясь, сказала Светка. — Идем скорее. Да не копайся ты, я же тоже живой человек!

Светка была настоящим мастером своего дела, и не просто мастером, а истинным художником, и потому Игорь, выйдя через двадцать минут из кладовки, где хранились чистые скатерти, поварские халаты и прочие тряпки, испытывал во всем теле приятную опустошенность, словно был кувшином, из которого вылили всю воду. Его даже немного пошатывало, и шеф-повар дядя Саня, заметив его, хитро подмигнул из-под низко надвинутого колпака и сделал мастерское движение тазом, на мгновение сделавшись похожим на Майкла Джексона. Игорь в ответ только бессмысленно ухмыльнулся припухшими губами и вышел из кухни, не сразу отыскав нужную дверь.

Подумав секунду, дядя Саня отложил в сторону лопатку, которой переворачивал биточки, и юркнул в кладовку, пока Светка еще была там и не успела остыть.

Все еще блаженно улыбаясь, Игорь Тереничев проделал обратный путь до своего поста. Искусная Светка за короткие двадцать минут трижды выжала его досуха, и теперь у него слегка заплетались ноги, а мир перед глазами все еще продолжал ритмично раскачиваться взад-вперед, как на качелях.

Помимо воли вспомнив, что это были за качели, Игорь снова испытал возбуждение, отозвавшееся глухой ноющей болью в его опустошенном сосуде страсти.

«Не баба, а соковыжималка», — привычно подумал он про Светку, входя во вверенный его попечению коридор.

В коридоре было тихо и пусто, да иначе и быть не могло. В конце концов, это был даже не служебный, а запасной выход, расположенный на отшибе и не заложенный кирпичом просто на всякий случай. Через эту дверь порой входили только таинственные гости Погодина, да и то лишь в те дни, когда Старика почему-либо не было в клубе, да мордатые представители «крыши», появлявшиеся, как по расписанию, первого числа каждого месяца на своем черном «Грандчероки» с хромированными подножками и кожаным салоном.

Первое число было позавчера, Старик сидел у себя в кабинете, так что гостей ждать вроде бы не приходилось. Игорь приостановился и закурил, чувствуя, как ароматный дым вирджинского табака заполняет пустоты в легком, словно воздушный шарик в теле, проникая, казалось, до кончиков пальцев.

— Хорошо, — вслух сказал он и приоткрыл дверь.

— Эй, Квазимодыч, — позвал он, — я вернулся.

Квазимодыч не отвечал. Привыкнув к царившему в наружном коридорчике полумраку, Игорь прошел несколько метров до угла и выглянул в тамбур. Квазимодыч сидел на стуле и, похоже, кемарил, свесив голову на грудь.

— Птичка утром прилетела и давай в окно стучать, — бодро заговорил Игорь, подходя к напарнику. — Как тебе не надоело, как не стыдно столько спать?

Квазимодыч не реагировал. Как видно, толстяка совсем разморило после полной приключений ночи, и пребывающий в игривом настроении Игорь шутливо толкнул его в плечо. Квазимодыч качнулся и мягко повалился на бок, мешком плюхнувшись на пол.

— Оба-на, — сказал Игорь и присел над напарником, чувствуя неприятный холодок в районе диафрагмы. Ему показалось, что Квазимодыч мертв, как ножка стула.

Бывший тяжеловес, однако, дышал, хотя и выглядел так, будто побывал под товарным поездом. Все лицо и перед его белой рубашки были залиты кровью. Приглядевшись, Игорь сообразил, что вся эта кровища, похоже, вытекла из носа, который, хотя это и казалось невозможным, стал еще более кривым и расплющенным, превратившись во вспухшее кровавое месиво. На затылке у Квазимодыча красовалась громадная сочащаяся гуля, и, хорошенько поискав, Игорь обнаружил на штукатурке прямо напротив наружной двери преизрядную округлую вмятину. Фанерная заслонка на смотровом окошечке была аккуратно закрыта и заперта на крючок, но ржавая металлическая сетка, точно по центру выгнутая и перепачканная кровью, валялась на полу в стороне.

— Оба-на, — повторил Игорь.

Перед его внутренним взором во всех деталях предстало то, что произошло здесь в то время, как он трахал Светку в бельевой кладовке. Человек, сумевший одним ударом вырубить стодвадцатикилограммового Квазимодыча прямо через забранное металлической сеткой окошко, был, несомненно, опасен, и пришел он сюда явно не чаи распивать. Тереничев представил, как будет выглядеть его получасовая отлучка в свете приключившегося здесь безобразия, и замычал от досады: надо же было такому случиться! Будь он на месте, нос Квазимодыча, наверное, все равно был бы сломан по второму разу, но этим дело и кончилось бы. Пройти дальше запертой двери визитеру не удалось бы, а если бы и удалось, то набежавшая охрана быстро отбила бы у него охоту шляться по ночным клубам. Даже в том случае, если бы этот фрайер со смертоубойным ударом сумел бы как-то расшвырять набежавшую охрану и все-таки пройти, куда ему там было надо, непосредственной вины Игоря Тереничева в этом не было бы, хотя пройти сквозь десять человек охраны, сплошь состоявшей из бывших боксеров и подавшихся за длинным рублем ментов, мог бы разве что Терминатор. Теперь же получалось, что виноват во всем именно он, Игорь, хотя в чем именно он виноват, Тереничев еще толком не знал. Впрочем, для увольнения хватило бы и сломанного носа Квазимодыча вкупе с тем, что в помещение клуба проник злоумышленник. В том, что это был именно злоумышленник, сомневаться не приходилось: нормальные посетители себя так не ведут.

Игорь нерешительно задержал руку, уже протянувшуюся к замаскированной кнопке сигнализации. Если позвать на помощь, его судьба решена: с непыльным местечком придется расстаться. Возможно, стоило попытаться в одиночку отыскать и повязать этого умника. Он, конечно, был здоров, судя по тому, во что превратился Квазимодыч, но и у Игоря был припрятан в рукаве козырь. Тереничев знал, что Квазимодыч ни днем, ни ночью не расстается с тяжелым «вальтером» девятимиллиметрового калибра. Зачем он таскает с собой эту небезопасную игрушку, напарник Игоря так ни разу и не признался, но разлучался он с пистолетом только в самую лютую жару, когда спрятать его на теле было невозможно.

Запустив руку во внутренний карман куртки Квазимодыча, Игорь с облегчением убедился, что проникший в клуб крендель не был таким уж крутым, — пистолет оказался на месте. Тереничев, как начавший, так и закончивший службу в армии в звании рядового, не имел никакого опыта в обращении с таким оружием и потому держал «вальтер» немного на отлете, словно тот мог внезапно изогнуться и ужалить его. С опаской передернув затвор, Игорь немного успокоился: пистолет у него в руке не взорвался и не выстрелил сам собой. Наоборот, тяжелая железка лежала в ладони так, словно была изготовлена по индивидуальной мерке. Зловещий вид и солидный вес пистолета вселяли уверенность в собственных силах. Игорь почувствовал себя огромным и способным справиться с любыми проблемами. «Вальтер» в его руке криком кричал о своем назначении и явно стосковался по работе. Тереничеву даже показалось, что нагретая теплом его ладони рубчатая рукоять слегка вибрирует от сдерживаемого нетерпения.

— Ладно, козел, — вслух сказал он неизвестному взломщику. — Сейчас придет дядя Игорь и надерет тебе попу.

Словно услышав его голос, лежавший на боку Квазимодыч тяжело завозился и издал какой-то булькающий хрип. Игорь снова присел над ним. Квазимодыч явно приходил в себя. Глаза у него открылись и стали понемногу приобретать осмысленное выражение.

— Больно, с-с-с… — прошипел он.

Голос его звучал невнятно из-за сломанного носа и забившей носоглотку свернувшейся крови. Игорь подумал, что Квазимодыч запросто мог захлебнуться собственной кровью, и его чуть не стошнило.

— Витек, что? Как ты, Витек? — спросил Тереничев, встревоженно заглядывая в обезображенное лицо напарника.

— Нос сломал, гнида, — простонал Квазимодыч, пытаясь сесть и снова бессильно заваливаясь набок. — Голова кружится-тошнит, — почти капризно пожаловался он.

— Это ты башкой стукнулся, — сообщил ему Игорь. — Чуть стену не проломил, даже вмятина осталась. Сотрясение, наверное. Кто это был, Витек?

— Мужик, — сказал Квазимодыч, с трудом выталкивая слова. — Джинсы, кроссовки, куртка такая… светло-серая, матерчатая. Сказал, что к хозяину надо. Здоровый, падла, прямо как танк.

— Сейчас я «скорую» вызову, потерпи, — сказал Игорь. — Вот только танку этому башню откручу и сразу позвоню.

— Смотри, как бы он тебе… не открутил, — предупредил Квазимодыч.

— Не открутит, — пообещал Тереничев. — Я твою пушку прихватил, не возражаешь?

— Только не насмерть, — попросил Квазимодыч. — Попугай гада, и хорош. А то посадят… блин… обоих.

Выдав это напутствие, он закрыл глаза и обессиленно откинул голову — видно, ему и впрямь было худо.

Игорь встал, прикрыл пистолет полой кожаной куртки и решительно двинулся по коридору к лестнице, которая вела на второй этаж. Шел налетчик к Старику или это было сказано для отвода глаз, в первую очередь следовало позаботиться о безопасности хозяина.

Светка и связанные с ней приятные ощущения отошли на второй план, затертые новыми, куда более острыми переживаниями. Игорь поднимался по лестнице не чуя под собой ног, стараясь ступать бесшумно и будучи не в состоянии определить, насколько хорошо ему это удается: все звуки заглушало гулкое буханье бьющегося сразу во всем теле сердца. Голова была словно наполнена гелием и, казалось, свободно плавала над плечами. В крови было полно адреналина, и Игорь не шел, а словно парил над выложенными мраморной плиткой ступеньками, тиская вспотевшей ладонью прикладистую рукоятку «вальтера». Подъем по лестнице занял у него считанные секунды, но ему показалось, что он крался с первого этажа на второй не меньше года.

Когда до площадки второго этажа оставался какой-нибудь десяток ступенек, на ней кто-то появился. Игорь лихорадочно рванул зацепившийся за что-то пистолет, но это был всего лишь бухгалтер клуба Семен Филиппович Спицын, в своем неизменном джинсовом костюме и с папочкой под мышкой, неприятно смахивавший на переодетого мента.

— Ох, рано встает охрана! — приветствовал он Игоря традиционной шуткой и, приветственно сделав ручкой, намылился было с ходу проскочить мимо, торопясь по каким-то своим чрезвычайной важности делам, но Игорь притормозил его, свободной от пистолета рукой поймав за полу джинсовой куртки.

— Погоди, Филиппыч, дело есть, — сказал он.

Бухгалтер еще разок дернулся по инерции и повернул к Игорю худое лицо, недовольно блестя круглыми линзами очков.

— Ну, чего тебе? — спросил он.

— Филиппыч, ты наверху мужика в серой куртке не видал? — спросил Игорь.

— Это здоровенный такой? — переспросил бухгалтер. — Что, проворонили, стражи порядка?

— Прорвался, придурок, — признался Тереничев. — Куда он пошел-то?

— Спрашивал, где кабинет Старика, — сказал бухгалтер. — Ну я ему и показал.

Договаривал он уже в пространство. Не дослушав, Игорь бросился наверх, перепрыгивая через две ступеньки, и оказался в коридоре второго этажа как раз в тот момент, когда дверь приемной Ставрова с треском распахнулась и из нее спиной вперед вылетел дежуривший в этот вечер при Старике Гена Бородин, почти двухметровый отставной омоновец с отлично развитой мускулатурой и прекрасной реакцией. Приземлившись посреди коридора на пятую точку, Гена проехался задом наперед, собирая под собой ковровую дорожку, ткнулся головой в противоположную стену и остался лежать с широко раскинутыми руками и открытым, словно от большого удивления, ртом, в котором тускло поблескивали золотые коронки на передних зубах. Комментариев к этой немой сцене не требовалось, и Игорь, выхватив пистолет, бросился вперед.