Смертельный номер. Гиляровский и Дуров

Андрей Добров, 2015

Цирк Соломонского на Цветном бульваре готовит новогоднее представление. Шоу обещает быть незабываемым – на пороге новый, ХХ век! Но в цирковом закулисье переполох: кто-то нарисовал на афише череп и кости… Этот знак – как черная метка – не сулит ничего хорошего. Иллюзионист Гамбрини обвиняет в произошедшем известного дрессировщика Владимира Дурова. Гиляровский решает вступиться за своего знакомого и распутать это дело. Дуров рассказывает ему давнюю историю о череде загадочных смертей, произошедших в цирке прямо на арене. Каждой из них предшествовал уже известный символ – череп и кости. Но кто же он – этот злой клоун, устроивший воистину смертельный номер?

6

Возвращение директора

На следующий день, пообедав дома, я поехал в цирк. Температура упала, и сев на извозчика, я надвинул папаху чуть не до шеи и обмотался шарфом, оставив снаружи только нос. И хотя «легковой» набросил мне на ноги полость, все равно казалось, что через пять минут я превращусь в ледяную статую, которую везут по вымерзшим московским улицам в какой-нибудь парк — на потеху ребятне.

Зато доехали быстро. В цирке пожилой гардеробщик, принявший мою одежду, на вопрос, как пройти в кабинет директора, сначала сам сходил доложить, а потом провел меня через гардероб по темному коридору к лестнице на второй этаж. Поднявшись, я уперся в дверь, обитую черной кожей.

Как и говорил Дуров при нашей — то ли первой, то ли второй встрече, функции директора в то время исполняла Лина Шварц — жена Альберта Саламонского, оставившая в браке свое девичье имя. Она когда-то была блестящей цирковой наездницей, но дама, принявшая меня в просторном кабинете с большим окном, наполовину прикрытым темно-зелеными гардинами, афишами на стенах и массивным светлого дерева столом посредине, совсем не напоминала изящную артистку — она скорее походила на исполнительницу силовых трюков. Иссиня-черные волосы были скорее всего искусственного происхождения. Корсет не мог уменьшить ее талию, сильно раздавшуюся после родов и покойной жизни, в которой не было больше цирковых нагрузок. Склонившись к руке с короткими толстыми пальцами, я ощутил запах духов, чуть более сильный и яркий, нежели полагалось днем. Никогда я не строил из себя дамского угодника — этакого молодого хлыща с бритым затылком и тонкими «американскими» усиками. Но, сознаюсь, в этот момент я невольно вспомнил Лизу Макарову, и сердце мое дрогнуло.

— Читала ваши репортажи в «Ведомостях», — сказала госпожа Шварц, садясь за стол и указывая мне на стул рядом. — Очень приятно! Вы пишете удивительно точно, Владимир Алексеевич — перед глазами как будто встает все то, что вы видите сами.

«А она не глупа!» — подумал я.

— Что вас привело к нам? — спросила директриса. — Надеюсь, не эта история с афишей?

— Какая история с афишей? — неискренне удивился я, решив сыграть «дурачка».

— А! Пустое! — махнула рукой Лина Шварц. — Кто-то портит нам афиши. Как я думаю, из простой злости или зависти.

«Она точно не глупа и хорошо владеет собой, — подумал я. — Прекрасно делает вид, будто дело и вправду пустое».

— Насчет ваших афиш я не знаю, но хочу написать большой репортаж о новогоднем представлении. Все-таки на носу двадцатый век — новое столетие. А цирк сейчас — сочетание последней технической мысли и древнего искусства. Я слышал, вы готовите что-то невообразимое на Новый год?

Директриса кивнула.

— Да. Это правда. Скрывать не буду — на Новый год у нас готовится специальная феерия — «Путешествие в будущее». И я готова разрешить вам посещение репетиций, но только с одним условием — я бы не хотела, чтобы вы раскрывали подробности представления до того, как оно состоится.

— Ни в коем случае, — заверил я.

— Прекрасно! Хотя, если честно, сейчас нам предстоит еще рождественское представление. Ничего особенного — программа ординарная, просто много цветов и шампанского в нашем ресторане.

— Да, — кивнул я, — в последнее время Рождество справляют в Москве уже не так пышно как раньше.

— Ничего странного. У всех проблемы с финансами. Все стало очень дорого, — вздохнула госпожа Шварц. — Две феерии с разрывом всего в неделю — это слишком. Мы решили все силы бросить на Новый год, а на Рождестве, если честно, экономим. Только вы этого, пожалуйста, не пишите, — добавила она.

— Конечно, — согласился я, — еще вопрос…

В этот момент дверь кабинета распахнулась, и без стука вошел огромного роста дородный человек с пышными усами. Увидев меня, он остановился.

— Э-э-э… — промолвила Лина Шварц. — Альберт? Что-то случилось? Почему ты пришел?

— Простите… — пророкотал вошедший гулким низким голосом, глядя на меня. — Мы не знакомы?

— Это Владимир Алексеевич Гиляровский, — пролепетала госпожа Шварц. — А это — мой муж, Альберт Иванович.

— Саламонский, — сказал пышноусый мужчина, протягивая мне руку.

Я и сам не маленького роста и могу пальцами согнуть пятак. Но и ладонь Саламонского была размером с лопату. Рукопожатие было нарочито крепким, как будто Альберт Иванович проверял меня на крепость. По-видимому, оставшись довольным этим испытанием, Саламонский как будто смахнул жену с кресла и сел за стол. Она же примостилась в кресле в углу.

Хозяин цирка несколько секунд напряженно сидел, вглядываясь в стол, а потом повернулся к жене:

— Линуся, я хотел с тобой поговорить.

— Хорошо, Альберт, — ответила она из кресла. — Думаю, мы с Владимиром Алексеевичем уже закончили.

— Да, — сказал я, не садясь на стул. — Благодарю вас за содействие.

— Какое содействие? — прищурился Саламонский.

— Владимир Алексеевич хочет написать о новогоднем представлении. Мы договорились, что он будет приходить в цирк и следить за репетициями.

Саламонский круто развернулся к жене.

— А стоит ли? Особенно сейчас…

— Альберт! — госпожа Шварц прервала мужа.

— А что? — вскипел Саламонский. — Весь цирк об этом говорит! Если ты думаешь… Нет, положительно, я не могу дать разрешения на присутствие посторонних.

— Кхм, — прокашлялся я, — если начистоту…

Супруги повернулись ко мне. В глазах Лины Шварц я увидел тревогу.

— Если говорить начистоту, то я уже знаю, о чем вы. Да. Я слышал про историю со «смертельными номерами» пять лет назад.

— Так-так… — прорычал Саламонский, — значит вот какова ваша цель — пробраться в мой цирк как бы для написания репортажа о новогоднем представлении, а самому начать тут вынюхивать!

Я сделал шаг к его столу, оперся на него кулаками и пристально посмотрел в глаза Альберта Ивановича.

— Нет! — твердо ответил я. — Я не собирался писать о «смертельных номерах». Во всяком случае, до сего момента. Но чем дальше мы разговариваем, тем больше мне нравится эта мысль.

— Шантажировать меня вздумал? Ради своей мерзкой статейки? Меня — Саламонского?! — Лицо бывшего директора покраснело от злости. Он откинулся на спинке кресла и положил кулаки на столешницу. Большие кулаки. Да мне было уже все равно — и не с такими справлялись!

— Альберт! — подала голос Лина. Но он даже не оглянулся на жену, глядя прямо мне в глаза.

— Шантажировать? — усмехнулся я, не отводя взгляда. — Да зачем мне тебя шантажировать? Ты за кого меня принимаешь? Я — Гиляровский! Я, если надо, любую информацию найду — за ушко возьму и в газету вытащу. Мне и разрешения твоего не надо. Да я и в цирк могу не заходить — уже завтра все узнаю. Твои же артисты мне и расскажут! Сами придут. Надо мне тебя шантажировать!

Вдруг выражение лица Саламонского изменилось. Он глубоко втянул носом воздух и задумался.

— Садись, — махнул директор рукой в направлении стула, — чего мы тут лаемся, как шавки. Поговорим.

Я сел, сердито закинув ногу на ногу.

После короткого молчания Саламонский сказал:

— Вы меня простите за это. Нервы. Вот, кидаюсь на всех как бешеный. Лина, достань бутылочку «Курвуазье». Выпьем за знакомство…

Разливая коньяк по простым стопкам, Саламонский как бы между прочим бросил:

— Вот, прямо из Жарнака прислали. Ну…

Мы чокнулись и выпили — без фанаберий, сразу.

— Ты, Владимир Алексеевич, прости. Я вижу — ты человек сильный. Меня не боишься. Меня даже тигры боятся. А ты — молодец. Воевал?

— На Балканах, — ответил я.

— Герой. Значит, так. Если тебе что надо — пиши. Хочешь про новогоднее — пожалуйста. Хочешь про афишки эти чертовы — пиши. Только я тебя попрошу. Прежде чем тискать эти свои писания, поговори со мной, а? Мы с тобой сядем, достанем еще бутылочку, покалякаем… Я с тобой все по-честному буду обсуждать. Но и ты входи в мое положение, прежде чем…

— Тискать? — спросил я. — Свои писания?

— Точно! Я больше ничего не прошу. Вот прямо сейчас дам распоряжение, чтобы тебя всюду пускали и все тебе помощь оказывали. Но и ты учти это, когда… это… тискать там будешь.

— Хорошо, — рассмеялся я и пожал его руку — уже без соревнования в силе, а просто — крепко и дружески.

— Я бы сам тебе все тут показал, — пророкотал Саламонский, закуривая сигару, — но мне надо с Линой кое о чем поговорить. Через полчаса освобожусь — можем и продолжить.

— Ничего, — сказал я, вставая со стула, — главное, распорядись, чтобы меня приняли, а в цирке я бывал, и не только со стороны входа.

— Работал в цирке? — сквозь дым прищурился Саламонский.

Я кивнул.

— Ой, молодец! Лина, иди с Владимиром Алексеевичем, распорядись и возвращайся. Я пока тут бумажки просмотрю. Где роспись расходов по Новому году?

Лина передала мужу толстую папку и пошла со мной к лестнице. Закрыв дверь так, чтобы Саламонский не слышал, она повернулась ко мне.

— Не сердитесь на Альберта Ивановича, — сказала Лина, — он волнуется. Простите за этот… — она помолчала, мучительно подбирая слово, — за этот казус. Нам нужно сейчас внимание прессы… — она тут же поправилась, — Внимание прессы к нашим представлениям. Так что…

— Не волнуйтесь, мадам, — я осторожно коснулся ее руки и снова невольно сравнил ее с Лизой Макаровой, — надеюсь, ваши неприятности с афишами — всего лишь чья-то глупость. Меня же больше интересует представление.

— Спасибо, — с благодарностью ответила Лина.

Мы спустились на первый этаж, прошли по длинному, загибающемуся влево коридору (вероятно, он шел снаружи арены) и оказались у дверей с табличками «Администрация» и «Бухгалтерия». Лина Шварц толкнула ту, где была табличка «Администрация», и вызвала седого сухопарого мужчину, которому объяснила, что с сегодняшнего дня я имею полное разрешение приходить в цирк в любое время. И что все служители должны отвечать на мои вопросы.

И я подумал, что дальше дела пойдут намного легче и быстрей.

Видит бог — я ошибался.