Тарзан и Сашка

Андрей Кров (2024)

Он вышел из тюрьмы уставшим, больным человеком, и его потянуло домой. До сих пор он никогда не задумывался над тем, что у него, оказывается, есть дом! Отец его не узнал. Он помнил сына — высоким, голубоглазым, с развесистым белокурым чубом. А пришёл кто-то серый, сгорбленный, размытый, с потухшим взглядом. По дому носилась маленькая девочка — смешная и бойкая. Глядела на гостя с недоверием — ну не мог быть у её красавицы мамы такой некультяпистый брат! Ну не мог! Девочка плохо училась в школе, дралась с мальчиками, и её ненавидел весь класс. Она же верила в сказку и мечтала о прекрасном принце. И вот однажды в новогоднюю ночь явилась добрая фея, обняла девочку, прижала к себе и раскрыла над ней свой волшебный зонтик…

3

В учительскую вошел мужчина — квадратная челюсть, скошенный лоб, взгляд исподлобья, во рту золотая фикса. Типичный уголовник. Учителя переглянулись. Странно! Здесь не оптовый склад, не продуктовая лавка, не цех по пошиву ширпотреба, здесь нечем поживиться. Уж не собирается ли криминал облагать данью общеобразовательную школу?

Мужчина с фиксой поднес ко рту волосатый кулак и густо кашлянул, прочищая горло. Потом заговорил неожиданно тихим, неуверенным баском:

— Я это…учителя хотел бы повидать…Вызывали.

— А вы, позвольте узнать, кто? — поинтересовалась Янина Павловна, завуч по воспитательной работе, молодая эффектная дама, в темно-бордовом брючном костюме.

— Я Солохин…Дядя Саши Коровиной из четвертого «А».

— Ах, Коро-о-о-виной! — протянула Янина Павловна, вскидывая темные брови и, обратившись к кому-то из учителей, сказала:

— Галина Васильевна. Это по поводу вашей… анфан террибль.

* * *

Классная руководительница говорила быстро, увлеченно и красиво, точно нанизывала слова-фонарики на длинную гирлянду, подобную той, что украшают улицы, витрины магазинов и входы в супермаркеты в новогодние дни. От красочного многоцветия не оторвать глаз. И слушать учительницу было также завораживающе интересно. Если бы она работала в суде адвокатом, подумал Тарзан, то все прокурорские наветы разбивала бы в пух и прах. Жаль, не оказалось ее на месте того плешивого баклана, что десять лет тому назад не смог скостить ему срок.

— Не мне вам говорить, Иван Матвеевич, в какое трудное время мы живем. Все мы, но особенно дети, невольные заложники экономического эксперимента, который, быть может, принесет плоды в виде всеобщего материального блага, но не заполнит пропасти в духовном развитии. Мне кажется, мы теряем слишком много, чтобы после не считать себя ущербными и больными…

Чем дольше слушал Тарзан Галину Васильевну, тем больше испытывал дискомфорт. С одной стороны, его впечатляло красноречие учительницы, которое в устах миловидной женщины приобретало необычную остроту. С другой стороны, ему ужасно не нравились ее очки. Они придавали Галине Васильевне слишком узнаваемую, карикатурную внешность «училки». Хотелось их немедленно сорвать и выкинуть в окошко.

— Дети восприимчивы, Иван Матвеевич, они как губка впитывают и плохое, и хорошее. Но больше, все-таки, плохое, ведь его так много, и оно расползается повсюду. Мы, взрослые, должны уберечь детей от бесконечного зла…

«Да, это верно, — думал Тарзан. — От бесконечного зла».

От этой мысли он даже разволновался. Удивительно — оказывается, он был еще способен что-то переживать.

Тарзан готов был слушать Галину Васильевну беспрерывно, но она спешила на урок. Они простились, договорившись, что встречаться теперь будут часто.

Он проводил учительницу взглядом. Она шла по коридору, прижимая к груди журнал, как чью-то спасенную от вселенского зла детскую душу.

Тарзан вышел из школы. Сыпал дождь. Небо раскисшей паклей лежало на крышах. Тарзану хотелось помочь всем детям на земле, особенно Сашке. Он чувствовал приятное возбуждение, как после стакана первача. Но с чего начать? В чем на самом деле состоит эта помощь? Он не знал. Было куда проще, если бы племяннице угрожало, говоря протокольным, ментовским языком, конкретное лицо или группа лиц. Тогда действия были бы понятны и очевидны. Но представить абстрактное зло, которое покушается на ребенка, было трудно. Неужели весь пыл учительницы из-за обычной детской потасовки и нескольких двоек? Нет, здесь какой-то подвох, какая-то недомолвка.

* * *

Сашка стояла у школьных ворот, возле каменного столба, из которого торчали прутья ржавой ограды. На девочке был вязаный берет и кургузое пальтишко мышиного цвета. Подняв на Тарзана озябшее лицо, она почуяла неладное, втянула голову, сгорбилась и молча пошла рядом.

Накануне вечером, когда дед Матвей уже сопел в кровати, Сашка, немного повертевшись возле Тарзана, как бы между делом спросила:

— Дядь Вань, а ты в школу не сходишь?

— Это еще зачем?

— Учительница вызывает.

— Что, набедокурила?

— Вот еще, — фыркнула Сашка. — Они сами…сами… — в глазах блеснули упрямые слезы.

Теперь она боялась спрашивать. Почему молчит? Почему не ругается? А, все равно! Пусть делают со мной, что хотят! Пусть даже из школы выгоняют! Не люблю я их никого! Не люблю!..

Впереди была лужа. Сашка собралась ее перепрыгнуть, но поскользнулась и едва не плюхнулась в воду. Тарзан подхватил её, пронес по воздуху и опустил на землю. Потом нагнулся и заглянул в глаза.

— Ты, кнопка, бабочку-то слушай, слушай. Правильная она. Фуфло гнать не станет.

— Галину Васильевну, что ли?.. Да ну ее к лешему! — отмахнулась Сашка, искренне негодуя, но тут же спохватилась, прикусила язык — дядька глядел сурово.

Прошла минута, другая. Тарзан вдруг улыбнулся, блеснув золотой фиксой, выпрямился и взял Сашку за руку.

Они шли и всю дорогу громко, наперебой, вспоминали недавнюю историю на пустыре. Сашка хохотала, корчила рожи, изображая перепуганных пацанов. Тарзан вставлял свои замечания и уже не думал ни о школе, ни о Галине Васильевне, ни о той великой спасительной миссии, на которую она его вдохновляла.

Конец ознакомительного фрагмента.