Глава 2
Тянск, Озерск и окрестности, июнь 1967 г.
Юркий, среднего роста мужчина в больших темных очках зашел на главпочтамт, отряхнул плащ от дождевых капель и, поглубже надвинув промокшую шляпу, подошел к одной из стоек.
— Кто последний?
— За мной будешь, милок, — обернулась бабуся в цветастом платке и плюшевой жилетке поверх длинного платья. Прищурилась. — Эко ты вымок-то. Гляжу, дождь-то не кончился.
— Да какое там! Еще пуще… Скажете, что я за вами занимал… Я пока телеграмму отправлю.
— Пиши, пиши, милок. Вон столик…
Кивнув, мужчина, не снимая очков и шляпы, подошел к столику, взял форменный бланк, опустил перьевую ручку в чернильницу, что-то быстро написал, дождался, пока высохнут чернила, и снова встал в очередь.
Народу на почтамте было много, как и всегда ближе к вечеру. Кто-то уже закончил работу, много было пенсионеров и приезжих «с района». Закончив дела, граждане в большинстве своем не спешили уйти, так и толпились у входных дверей, раздраженно поглядывая на льющий за окнами ливень. Дождь начался с час назад, да все никак не кончался — наоборот!
— А Израиль-то… Гады, что творят!
— Бедные арабы…
В очереди живенько обсуждали последнюю политическую новость — арабо-израильскую войну и разрыв дипломатических отношений с Израилем.
— И правильно! Раз они так…
— Это мериканцы все!
— Ой, люди-и… Лишь бы большой войны не было!
— Ничего, армия у нас ого-го! Сунутся — огребут живо.
Дождавшись очереди, мужчина в шляпе протянул в окошечко бланк:
— Вот, тут адрес указан…
— Почтовое отделение… Ле… Лю…
— Лерничи, — нетерпеливо поправил клиент. — Абонентский ящик указан.
— «Охота как договаривались решай срочно тчк Иван». — Сотрудница подняла глаза: — Правильно?
— Да. Сколько с меня?
Оплатив требуемую сумму, мужчина вышел на улицу, несмотря на дождь, и, зачем-то оглянувшись по сторонам, направился к одной из телефонных будок, стоявших вдоль глухой стены почтамта.
Зайдя, выругался — трубка оказалось срезанной.
— Вот, черти! И здесь украли… И на что им эти трубки?
В следующей будке повезло — трубка оказалась целой. Глянув на выцарапанную прямо над аппаратом надпись «Маринка Коськова балда», мужчина усмехнулся, снял трубку и, бросив две копейки, принялся крутить телефонный диск. Нервничал — дозвонился далеко не сразу, да и связь оказалась та еще!
— Это Рябой Порог? Рябой Порог, спрашиваю? Ря-бой… Сельпо? Ах, ну да… Это из Ленинграда звонят… из педагогического института. Пе-да-го-ги-ческого. Это хорошо, что поняли! Из вашей деревни девушка… Воропаева Анастасия… Она ваш телефон дала — для связи… Во-ро-па… Что-что? Есть такая? Да-да, она на рабфак к нам подала документы… Так вот — фотографии! Фо-то-гра-фи-и… Ах, черт…
Бросив в автомат еще одну монетку, мужчина продолжил:
— Так слышно меня? Слышно? Пусть Воропаева срочно приедет… привезет фотографии… А лучше у нас сфотографируется, в ателье… Да-да, в Ленинграде… Срочно, ага! Так передадите? Спасибо. Ну, слава те…
Сняв очки, мужчина вышел из телефонной будки и быстро зашагал в сторону остановки автобуса. Все так же лил дождь.
* * *
Настя Воропаева была девушкой скромной. Да и откуда взяться нескромности, когда Настя все свои восемнадцать лет прожила в Рябом Пороге, почти никуда из деревни не выезжая. Ну, разве что в Лерничи — в школу, так это не считается, как и интернат в Озерске. А вот, окончив школу, девчонка надумала поступать, и не куда-нибудь, а в Ленинград, на отделение начальных классов. Нарабатывая стаж, после школы Анастасия год проработала в Лерничах, в детском саду нянечкой, и кто-то умный посоветовал ей поступать не сразу на факультет, а сначала на рабфак, что-то типа подготовительного, а уж там дальше точно зачислят. Настя так и сделала, подала документы. Вот только фотографии оказались какие-то не такие… Хотя в Тянске, в ателье фотографировалась и фотки просила сделать, как было написано в правилах поступления. И вот…
Про фотографии сказала продавщица сельпо, тетя Маша. Забежала вчера к вечеру, мол, из Ленинграда звонили… У них в сельпо телефон. Второй — у старосты. Так и деревня-то вся — десятка полтора домов. Это Лерничи — село большое: там и почта, и клуб, и магазин промтоварный, школа-восьмилетка, детсад…
Уж как неохота было снова в Ленинград ехать, а надо. Документы — дело нешуточное. Да и город красивый, посмотреть — за счастье! Неужто она, Настя Воропаева, там учиться будет, жить? Дух от такой перспективы захватывало! Хотя — да, пока что Настя большого города пугалась, боялась пропасть, заблудиться. И еще — машиной сбить могут. Транспорта в Ленинграде — ого-го сколько! И машины, и автобусы… а еще троллейбусы, трамвай и метро.
С документами Настя не одна ездила. Первый раз так вообще с матерью, Ниной Ильиничной, женщиной к чужим неприветливой и строгой. Второй раз уже да, одна… Ну, как одна? С ребятами-попутчиками… Так они ее до самого института проводили. А потом…
Потом Настя спустилась в метро (наловчилась уже за пару поездок) да поехала на станцию «Автово», к двоюродной тетке. Звали тетушку Ираидой Федоровной Векшитной — по покойному мужу. Не особо красивая, худая, чем-то похожая на ворону, женщина лет сорока жила… гм, не совсем одиноко — имелся приходящий ухажер или, по-деревенски сказать, — хахаль, звали его Игорем.
С дальней своей родственницей Воропаевы почти не общались — так, присылали по праздникам открытки, чтобы не забывала, да пару раз отец, Илья Степанович, будучи по делам в Ленинграде, останавливался переночевать, чему Ираида Федоровна была не очень-то рада. Ну, а куда денешься, коли в гостиницах дорого, да и мест никогда нет?
Сама Ираида, ничтоже сумняшеся, причисляла себя к «коренным», и о своем деревенском происхождении вспоминать не любила. Оказавшись после войны в Ленинграде, окончила бухгалтерские курсы да, выскочив замуж за одинокого старца, лет восемь назад овдовела и стала жить «для себя», занимая хорошую должность главбуха в каком-то тресте. Так рассказывал отец, ну, а Настя любопытства не проявляла — бухгалтер и бухгалтер, какая ей разница?
По той самой причине — презрение к «деревенским» — тетушка гостеприимством не отличалась, но гостей терпела — все же не совсем сволочь, спасибо и на том. Уж, конечно, Настя планировала жить в общежитии, но первое время, пока то да сё, — у тетки, просто некуда было больше идти, не на вокзал же! Хотя, вот сейчас, девушка именно на вокзал и рассчитывала.
Надо сказать, все деревенские делили своих «городских» родичей на две части. Одни назывались — «люди», другие — «куркули» или «сволочи». «Люди» всегда имели для гостей лишние одеяла, матрасы и прочее (кое-кто и раскладушку даже!), а когда на ночлег оставалось много народу, так в маленьких своих квартирках стелили прямо на полу, руководствуясь замечательным принципом — в тесноте, да не в обиде. Иногда даже у них можно было какое-то время пожить — это как раз касалось поступающих и студентов, так и говорили — «в людях».
Что же касается «куркулей» или «коренных», как они любили себя называть, то они никогда никого к себе не пускали, хотя могли жить вполне обеспеченно — в многокомнатных, с высокими потолками, квартирах. Ну и пусть в коммуналках, но когда пара комнат — неужто на полу не постелить? Не-ет, шалишь… Мы же не «эти»… Нос воротили!
Вот и тетка Ираида… Хорошо, хоть еще пускала переночевать. И все бы не худо, кабы не хахаль ее — Игорь. Он, кстати, был из Тянска, но частенько приезжал в Ленинград, в командировки. Так что с теткой ему повезло. Насте же Игорь не понравился с первого взгляда — весь какой-то шебутной, вертлявый, к тому же, похоже, сидевший, судя по татуировкам. Впрочем, что сидевший — не страшно, среди Настиных знакомцев таких много было, как и везде. При Сталине-то срок было получить запросто! Культ личности, что и говорить… Другое дело, что повел себя «дядя Игорь» отвратительно, особенно когда Ираида на работу ушла… Да еще и до того начал:
— Ах, Настенька… какая же вы красавица! Но сразу видно, что из деревни… Не обижайтесь! Я вас научу особой, городской, красоте. Ведь мы же с вами почти земляки. А знаете что? Не зовите меня «дядя Игорь» — просто Игорь… Игорь — и все. И вот еще что — на «ты» давайте. Так как-то удобней, мы ж с вами не старики!
И как только тетушка на кухню ушла, этак положил Насте на коленку руку…
Ну, хоть ушел вместе с теткой… Настя обрадовалась было, однако рано. Не прошло и пяти минут, как в дверь позвонили:
— Настенька, открой! Это я, Игорь… Я у вас портфель с бумагами важными забыл.
Действительно, забыл. Вон он, портфель, — у вешалки, в прихожей. Новенький, из черной «чертовой кожи», с красивыми никелированными замочками.
Настя распахнула дверь:
— Забирайте!
— Ой, Настенька… Слава богу — нашел… А мне ведь на поезд — домой. Верней, на работу срочно. Эх… Слушай, а может, коньячку? Ну, за знакомство. Ты же вечером поедешь? Этим… почтово-багажным. Поди, еще и общий вагон?
— А там других и не бывает.
— Да знаю, знаю… Иногда, бывало, и сам…
Пить девушка отказалась. Наотрез! Она вообще не употребляла, между прочим.
— Не пьешь? Вот и молодец. А я чуток выпью.
Разувшись, Игорь, не спросясь, прошел в комнату, достал из серванта початую бутылку коньяка и бокалы.
— Это хороший. Четыре двенадцать.
— Говорю же — не пью.
— Ну, со мной тогда посиди, лапа… Составь компанию!
Разом осушив бокал, он недобро ухмыльнулся и, подойдя к сидевшей поодаль, на стульчике, Насте, смачно поцеловал ее в губы и принялся грубо лапать, залезая руками под платье.
— Пусти-и… пусти, говорю, гад!
Настя все же вырвалась, с силой оттолкнув навязчивого ухажера.
— Ты чего кобенишься, сука?
С этими словами насильник вдруг вытащил нож — сверкающую бандитскую финку!
— Давай… раздевайся… Живо! Не то…
Сказал, злобно сверкнув глазами…
Однако ж, не на ту напал! Девушка оказалась не робкого десятка. Встала, скрестив на груди руки:
— И что, ножом меня пырнешь? А тело потом куда денешь? Можешь не думать — отыщут тебя очень быстро. Или всю жизнь будешь прятаться?
Слова эти оказались насильнику холодным душем. Мотнув головой, он опустил нож… а потом и вообще убрал обратно в карман пиджака.
Сел на диван, посмотрел исподлобья, буркнул:
— Ну, извини… Сама довела ведь. Ты пойми, я ведь по-доброму все хотел… мы бы с тобой… ну, это самое… И тебе и мне хорошо… А я б потом тебе… Да что там потом! Сейчас прямо…
Метнувшись в прихожую, Игорь притащил потрепанный свой портфель, раскрыл… и вытащил оттуда целую горсть сверкающих цепочек!
— Золото! Смотри… Хочешь? Бери!
— Да не надо мне!
— Бери же, дура! Когда еще…
— Уберите, сказала! Иначе…
— Что иначе?
— Куда следует заявлю!
Зло сплюнув прямо на ковер, хулиган неожиданно сник. Быстро сунул цепочки обратно в портфель, засобирался:
— Ну, я пойду… Извини, если что не так… Арриведерчи!
Вот это вот все снова вспомнила Настя, когда шла по лесной дорожке к кордону. Откуда можно было позвонить — уточнить, магазин-то еще закрыт был, а хотелось быстрее.
Интересно, откуда у этого прощелыги Игоря столько золота? Ограбил кого-то, украл? И впрямь лучше бы сообщить в милицию или, по крайней мере, тетушке рассказать. И больше в ее квартиру ни ногой! Просто заночевать на Московском вокзале, а потом — утренним поездом… На автобусе тоже можно, но дорого…
Шла Настя, шла и вдруг ощутила на себе чей-то взгляд — явно недобрый! Ну да, явно кто-то смотрел! Кто? Зачем?
Замедлив шаг, девушка свернула к старому кордону — одноэтажному вытянутому бараку с высоким крыльцом и заколоченными окнами. А с окон-то доски сняли! И крыльцо поправили — вон, новые доски. А-а, отец же вчера говорил — лагерь тут будет. Даже не лагерь, а юннатская станция! От Дома пионеров. Тогда все понятно.
И все же, кто там позади идет? Осторожно так… хрустит кустами… и походка такая тяжелая… Медведь! Ну да, завелся тут… Лесники говорили, да и ребята в малиннике видели…
Вот ведь незадача! Если решит, что на его участок зашла, может и лапой! Эх…
Настя не то чтоб испугалась — все же среди леса жила, — но решила держаться с опаскою, хорошо понимая, что медведь — это вовсе не добродушный косолапый мишка из детских сказок, а очень опасный, хитрый, ловкий и сильный зверь — хищник ничуть не хуже тираннозавра, при случае не прочь полакомиться и человечинкой! От разъяренного медведя не убежишь, не спрячешься — по деревьям он лазает отлично, бегает быстро, ходит почти бесшумно и силищей обладает немереной. Коли что худое замыслил или какого подвоха от человека ждет…
Вот — снова шум! Вон, за кустами… или уже за углом… Тяжело так ступает… и вместе с тем осторожно. Интересно, зачем? Хм… ну, так вон, малинник-то — рядом. Медведь малину любит и наверняка место это считает своим. Хоть и долго еще до ягод, однако незачем тут ошиваться всяким двуногим! Совершенно незачем…
Рассудив таким образом, Настя тихонько двинулась прочь, старательно обходя малинник. Остановилась, присмотрелась, прислушалась. Кто-то шагал невдалеке, по тропке. Свой, деревенский мужик — недобрый, судимый. Однажды даже пристал как-то, да получил отпор. Ишь, вон оглянулся — зыркнул.
Настя показала язык — иди себе дальше! Тот и пошел…
Вот так-то лучше. И вдруг…
Кто-то вдруг выскочил из кустов, схватил за руку, потянул… Что-то горячее, острое ударило под ребро. Пошатнулись деревья. Земля вдруг вздыбилась, бросилась прямо в глаза…
Все же настиг девчонку удар! Только не медведь это был. Не лапы, не когти, а острый сверкающий нож — финка жигана!
Нанеся еще один удар — для верности, под сердце, убийца вдруг дернулся, услышав звук приближающегося мопеда, и, подняв воротник плаща, утащил девушку в малинник.
Там же, чуть погодя, и зарыл неподалеку. Прихваченной с собой саперной лопаткой. Зарыл, посмотрел буднично на часы и, прихватив лопатку, направился куда-то по узкой лесной тропке. В малиннике упоительно запел соловей…
* * *
Ярко-зеленый, с белыми крыльями мотороллер лихо катил по грунтовке, поднимая позади себя желто-серую дорожную пыль. Хорошо еще движения почти не было, лишь один раз Женька решительно обогнала трактор и то потом чихала минут пять. А вот молоковоз обгонять не стала, хотя он, старенький, с цистерною, тащился в час километров сорок, но поднятая им туча пыли полностью перекрывала обзор, так что Колесникова благоразумно решила не рисковать и снизила скорость. К тому же, скорее всего, молоковоз уже очень скоро должен был свернуть к ближайшей ферме. Так и случилось.
Вырвавшись на дорожный простор, Женька разогнала свою «Веспочку»-«Вятку» километров до семидесяти, а то и больше — под горку же!
С горы открывался замечательный вид на обширную долину с желтой дорогой, казавшимися игрушечными избами и блестевшей вдалеке речкой, за которой синел уходивший за горизонт лес.
Женька нынче оделась по-походному: старенькое синее трико, кеды, танковый, выпрошенный у папы, шлем и мотоциклетные очки-консервы! Все — от пыли. Этакий инопланетянин или, лучше сказать, — стрекоза. Сзади к мотороллеру лично Александром Федоровичем был примастырен багажник, сваренный из легких никелированных трубочек, к багажнику привязали изрядных размеров рюкзак. Еще один рюкзак — размером поменьше — висел у девушки за плечами. И весил он куда больше, чем тот, что на багажнике. Учебники, конспекты, новенькая общая тетрадь, авторучки, карандаши, пара пузырьков с чернилами «Радуга» — все это находилось там. На багажнике же… О, там было много всего, но в основном легкое.
Два комплекта нижнего белья, голубой гэдээровский купальник (настоящий «бикини», подарок старшей сестры из Риги!), коротенькое синее платьице с белым воротничком и карманчиками, еще одно платье — зеленое, с треугольным вырезом на спине, две юбки — одна мини, вторая чуть подлиннее, — гольфы, светло-голубая нейлоновая блузка, блузка желтая, с воротничком стоечкой, бежевый, крупной вязки, свитер, кофточка с большими пластмассовыми пуговицами, узкие вельветовые штаны синего цвета и еще одни штаны — белые пижонские бриджи… Кроме того, парочка гибких грампластинок, вырезанных из старых номеров журнала «Кругозор», с «Леткой-Енькой» и Магомаевым, две большие пластинки из серии «Музыкальный калейдоскоп»: шестьдесят пятого года — с оркестром Рея Конниффа, Джонни Реем и «Я шагаю по Москве», и новенькая — шестьдесят шестого — с модным танцем «Ча-ча-ча» и Элвисом Пресли. Ну, и всякая мелочь, типа помады (да-да, Женечка уже взрослая девушка! Ну, почти), болгарского шампуня, пудры и краски для ресниц — «плюнуть и растереть».
Пожалуй, все… Все, что могло понадобиться молодой девушке для жизни в лесной глуши. Именно туда, в глушь, сейчас и направлялась Женя Колесникова, поддавшись на уговоры директора Дома пионеров Аркадия Ильича Говорова. Ну, еще ведь и Тынис письмо прислал. Как же здорово будет встретиться! И с ним, и с другими ребятами — кто там еще приедет? Вот бы знакомые — Лиина и…
Заправившись на полевой бензоколонке — просто две автоцистерны и ларечек — «А мне бы шестьдесят шестой и маслица», Женька чуток проехала к бескрайнему колхозному полю, засеянному турнепсом или репой, достала бутерброды с ливерной колбасой, немного перекусила, глотнула из отцовской фляжки холодного чайку и благодарно погладила мотороллер по кожуху фары:
— Ах, «Веспочка»… Ну, что бы я без тебя делала? Тащилась бы на перекладных… со всем добром этим… Умерла бы уже — да!
Кстати, насчет бензина Говоров уверил, что все будет в порядке — в Лерничах имелась заправочная станция «рядом с колхозной столовой». Ну, хорошо, что так… Да и как в большом селе без горючего? Чай, не в девятнадцатом веке живем!
Миновав мореную гряду — «Вятка» чуть не заглохла, пришлось переключиться на пониженную передачу, — Женька проехала еще километров десять и остановилась перед широкой рекой, вернее, перед длинным и узким озером, тянувшимся, судя по карте, километров на пятнадцать-двадцать! Сразу за озером, на поросшем высокими соснами холме, виднелось старое кладбище с оградой из серых камней и многочисленными старообрядческими крестами. За кладбищем дорога ныряла вниз и уже входила в деревню, вернее сказать, в село — когда-то там была церковь, ныне приспособленная под склад. С берега хорошо были видны издалека казавшиеся игрушечными домики, мостки, поля с пасущимися стадами.
На том берегу покачивался на волнах паром, сваренный из толстых полых бочек с наложенными сверху досками.
Достав из рюкзака карту, юная путешественница прикинула дальнейший маршрут. Вот здесь вот, мимо кладбища, по дорожке на Рябой Порог, оттуда уже — к старому кордону… Есть еще и новый кордон — километрах в семи, в самой чаще, и тут, главное, было не перепутать.
Между тем на берегу, дожидаясь парома, скапливался народ. Пассажиры только что подъехавшего рейсового автобуса — кругленького «ПАЗика», пара «ГАЗонов»-грузовиков, грязно-голубой трактор «Беларусь» и какой-то мужик средних лет с лошадью, которую он ласково гладил по гриве, верно, успокаивал. Среди пассажиров оказалось много детей, шум они производили изрядный.
— Вот же неугомонные! — поправив пиджак, надетый поверх старой выцветшей от времени гимнастерки, беззлобно посетовал мужик. Пожилой, с седоватой щетиной, но видно, что жилистый, сильный, он производил впечатление несуетливого и вполне уверенного в себе человека, правда, немного нелюдимого — ото всех старался держаться подальше. Стоял себе, держа лошадь под уздцы, и — было видно — с любопытством косился на Женьку, вернее, на ее мотороллер. Да многие косились — деревня, такого двухколесного чуда отродясь не видали! Особенно достала ребятня.
— Ой, а это что — «Вятка»?
— Старая модель? А вот у моего дядьки — новая!
— А сколько километров идет? Сотня будет?
— Семьдесят, — сняв, наконец, шлем, хмуро ответила Женька.
— Хо?! Всего-то? Я думал больше…
— Индюк тоже думал! Бегите-ка — вон, мамки вас уже заждались… Не скажете, во сколько паром?
Этот вопрос Колесникова задала тому самому мужику, с лошадью.
— Да когда как, — отозвался тот на удивление приветливо. — Как народ наберется. Сейчас вот автобус пришел… Ну, вот! Мужики уже там появились! Так уж теперь быстро… Не знаю только, кого нынче вперед пропустят — пассажиров или грузовики с трактором? На каникулы? В гости?
— Нет, на станцию юннатов. В Рябой Порог, — улыбнулась Женька. — Там старый кордон какой-то…
— Старый кордон? Знаю. — Мужчина задумчиво покивал. — Я — лесник тамошний, Эрвель, Ян Викторович.
Лесник погладил лошадку — на левой кисти его виднелась наколка, вполне обычная, давняя — сердечко и буквы «ВИКА»… Понятно — старая любовь. В прежние времена такие наколки почти все парни делали — корчили из себя блатных…
— А я — Евгения. Можно просто Женя.
— Очень приятно! — Улыбка у лесника оказалась самой что ни на есть обаятельной, приятной, от темных глубоко посаженных глаз протянулись лучиками морщинки, и сразу стало ясно — вовсе этот человек не угрюмый, а, скорее, застенчивый, не склонный к разного рода суете и шуму. Лес для такого — самая подходящая работа!
— Значит, Женя, на старый кордон направляешься? Ну да, объявились там какие-то… По лесу ходят, смотрят… Как это — ведут наблюдения. А ты, значит, к ним?
— Ну да, воспитателем.
— Хорошее дело!
Мужчина был куда старше Женьки: та годилась ему если не во внучки, то уж в дочки точно, а потому и обращение на «ты» восприняла как само собой разумеющееся. Впрочем, в деревнях к молодым все так обращались.
— Да, на кордон. Хотела спросить — на мотороллере проеду?
— На этом… — Ян Викторович скосил глаза на «Вятку». — Колесики, конечно, те еще… Но, думаю, доберешься. Правда, там на пути болото — по гати руками вести придется. Ты про гать-то знаешь?
— Про гать… — задумалась девушка. — Ну, у меня карта вообще-то…
— Дай-ка! Ага… вот она… — Лесник вытащил из внутреннего кармана пиджака розово-синий «химический» карандаш, каким обычно метили деревья. Послюнявив кончик, нарисовал… — Вот здесь вот так вот иди. Понятно?
— Спасибо, Ян Викторович! Что-то меня про гать не предупредили…
— Ничего, доедешь… Там, правда, медведи…
— Медведи? — Женька опасливо поежилась. — Но… они же людей не трогают, кажется…
— Ну да, — покивал лесник. — Даже о себе не раз предупредят, чтоб не совались. Медвежат бойся. Увидишь — беги со всех ног прочь! Где медвежата, там всегда и медведица…
— Ну, это я знаю.
— А еще медведь — зверь любопытный. — Ян Викторович кивнул на мотороллер. — Увидит такую штуку, может и подойти, посмотреть… Что, напугал тебя? Пустое. Ну, думаю, ни с кем ты не встретишься. Там не так и далеко. Я бы проводил — как раз в те места еду, правда, чуть подальше — на новый кордон. Да вот только твой-то аппарат пошустрей моей савраски будет.
— Еще бы! Семьдесят километров в час!
— Вот-вот. Да и не сразу я на кордон — в Лерничи загляну, в лесничество. Может, начальству надо чего…
Подошел, наконец, паром. На посадку позвали пассажиров, транспорт решили захватить потом — вторым, а то и третьим рейсом.
Загудела лебедка… Поплыли… Плеснула по бортам вода…
Недолго и переправлялись — пару минут всего-то. Дольше садились!
— Ну, удачи тебе, Женя! — забравшись в седло, попрощался лесник. — Смотри, на болоте осторожнее. Хотя там не глубоко — не утонешь. Разве что грязь…
— И вам всего доброго. До свидания!
Тронув уздечку, лесник поехал в гору, правда, почти сразу же придержал лошадь — взял у какой-то бабульки поклажу.
Та что-то затараторила — видно, благодарила… Женька не присматривалась — завела «Веспочку» да покатила себе по дорожке, точнее сказать, — по накатанной лесовозами колее. Через поле промчалась быстро, с ветерком, ну, не семьдесят километров в час — поменьше, но все-таки.
А вот в лесу пришлось потруднее — там и колея оказалась глубже, и земля сырее. И лужи. Тем не менее ехала, мотор урчал сыто, довольно и ровно. Правда, дорожка становилась все хуже и хуже, а потом и вообще резко свернула вправо, на новый кордон и дальше, на север, к большой Койве-реке.
Женьке туда не надо было, ей нужно прямо.
Остановившись, она достала карту:
— Та-ак… Вот тропинка… Вроде бы ничего, вполне широкая, проеду… И там дальше должно быть болото — гать.
В болото-то Колесникова и уперлась, да глянув на вымощенную хворостом и бревнами гать, поняла, что лесник прав — на мотороллере она тут не проедет, придется катить. Ну, что же… Тут ведь и недалеко осталось — километра три…
Первые метров двести все шло легко, но вот потом — все хуже и хуже! Чавкала под ногами гать, застревали колеса, приходилось вытаскивать технику — больше ста килограмм! Женька быстро умаялась и прокляла все. Да еще рюкзак этот проклятый слетел, едва не утонул в болоте!
Осторожно положив «Вятку» на бок, Женька попыталась вытащить рюкзак из болотной грязи, потянула за лямку… Не тут-то было! Колесникова потянула сильнее, что-то треснуло, лямка оторвалась, и бедолага кубарем полетела в болото! Завалилась, подняв тучу брызг! Хорошо хоть неглубоко оказалось — прав был лесник.
Грязная, в ряске и болотной тине, Женька с трудом выбралась на гать, села рядом с мотороллером в грязь и… нет, не заплакала, хотя очень хотелось, а грубо, со смаком выругалась! Целую тираду произнесла, помянув и разэтакое болото, и эту чертову гать, и лес, и… много чего еще!
Выругалась и вдруг засмеялась — слышали бы родители! Да что там слышали — увидали бы! Грязная, в тине, в ряске… Хорошо, хоть пиявки не впились. А, может, и впились?
— Ай!
Вскрикнув, она резко вскочила на ноги. Слава богу, не пиявка! Просто сучок в попу впился…
Однако надо было как-то выбираться, продолжать движение… Надо! Но сил-то уже не было никаких! Значит, отдохнуть и…
Чу! Что это?
Женька вздрогнула, услышав чью-то тяжелую поступь и чавканье! Шлеп-шлеп… шлеп…
Неужели медведь? Здесь, на болоте?
Девушка с ужасом обернулась.
— Ба-а! Знакомые все лица!
По гати, ведя под уздцы лошадь, шагал недавний Женькин знакомый — лесник! Вот подошел, улыбнулся:
— Гляжу, ухайдакалась!
— Ой, Ян Викторович! А вы как здесь?
— Так все начальство! — Лесник развел руками. — Велело заглянуть на старый кордон, в лагерь. С ребятами беседу провести, да и вообще — оказывать всяческое содействие. Вот и иду. Хотя дел полно…
Ян Викторович провел ребром ладони по горлу и неожиданно подмигнул:
— Ну, что? Давай-ка твои котомочки на мою савраску!
— Ой…
— А, не вытащить? Так это мы сейчас…
Одним движением вытащив рюкзак из грязи, лесник ловко привязал его к седлу, туда же примастырил и другой рюкзачок, поменьше. Потом глянул на Женьку, подавив усмешку:
— Мы с тобой, Женя, вот как сделаем. Ты савраску под уздцы поведешь, а я твой аппарат покачу. Чай, не легкий?
— Почти сто килограмм.
— Я и говорю. Лошадь-то не забоишься?
— Не, Ян Викторович! У нас когда-то корова была…
Вот в таком вот виде они и вышли на старый кордон: впереди — лесник Ян Викторович Эрвель с мотороллером «Вятка», за ним — злая, грязная и мокрая Женька, ведущая за уздечку навьюченную рюкзаками савраску.
— Ну, вот и добрались, — обернувшись, улыбнулся Ян Викторович. — Забыл сказать, уж прости старика. Ты же аппарат свой можешь у гати, в лесу, оставлять. Городские здесь не ходят, а свои… Тут у нас народ такой — им чужого не надо!
— Им-то не надо, — вздохнув, Женька вытерла лоб мокрым рукавом. — А медведь?
Между тем от вытянутого одноэтажного здания кордона навстречу гостям уже бежали ребята и взрослые.
— Ха! Колесникова! Ты прямо как кикимора болотная!
— Я тоже рада тебя видеть… Света.
Вот кого Женька никак не ожидала здесь встретить, так это Светку Кротову! На год постарше, эта наглая девица знала себе цену! Высокая, рыжая, с большой упругой грудью, вполне симпатичная, однако из тех, кто от скромности не умрет: Светка когда-то соперничала с Женькиной подружкой Катей в любовных делах, да так, что дело дошло до драки! Правда, потом помирились, почти подружились даже… Но как Кротова оказалась на станции? Неужели воспитателем?
— А я поваром здесь!
Ах, вон оно что! Тогда понятно…
Светка вела себя как всегда, да и одета была так же — рыжие космы, закатанные до колен треники и клетчатая «ковбойская» рубаха, залихватски завязанная узлом на загорелом животе.
Повариха… надо же!
— Ой, Женя! Здравствуй!
Юннаты все были знакомые. Да и взрослые. Ребятня с любопытством обступила савраску и «Вятку». Осматривали, гладили… Лошадь — по шее, а мотороллер — по рулю и сиденью.
— Ух ты! Это ж «Веспа»!
— Сам ты «Веспа»! «Вятка» сто пятьдесят. Старая модель.
— И что? Зато красивая!
— Ну, давай, проходи. Я тебе комнату твою покажу. А там вот, видишь, будочка — душ! Вода в бочке нагрелась.
Вообще, Кротова была девкой не злой. А душ… душ сейчас кстати!
— Так, парни! Давайте рюкзаки в комнату. Ой, Жень! А мопед — твой, что ли?
— Мой. Не мопед, а мотороллер.
— Скажи-ка! Здорово. На танцы будем ездить, ага! Ну, что столпились-то? Дайте девчонке помыться!
— Ян Викторович! А вы к нам? — подойдя к леснику, поинтересовалась строгая с виду шатенка лет тридцати пяти, с модным шиньоном на голове и в сером летнем платье — учительница химии Анна Сергеевна Розова. Именно ее назначили начальницей станции юннатов вместо уехавшей Юленьки.
Кроме того, еще была блондинка с короткой стрижкой — Елена Ивановна, преподававшая биологию с географией, и пухленькая шатенка лет тридцати с прической в «мелкий бес», в светлом летнем платье и босоножках поверх белых носочков — школьная старшая пионервожатая Тая. Собственно, на этом весь педагогический состав летней станции юннатов и заканчивался. Ну, еще Женька.
Тая с Анной Сергеевной занимали крайнюю комнату в левом крыле здания, в правом точно такую же — Светка Кротова… и Женя. Еще имелся «рабочий кабинет» и небольшой зал — «пионерская», куда как раз и проводили лесника, заодно согнав и ребят.
Из ребят — а было их четырнадцать человек — тоже почти все оказались знакомыми. Естественно, кроме совсем уж мелочи — их Женька почти не знала.
Смуглая, с косичками, восьмиклассница Снеткова Марина по прозвищу Стрекоза, ее подружка, высокая светленькая Тимофеева Вера… из мальчишек — семиклассники Гошка Горский и почти что отличник Коля Ващенков, сын докторши Валентины Кирилловны, вот уже год как заведующей кустовой больницей. Коля даже здесь, в лагере, был в белой, с короткими рукавами, рубашке, черных коротких штанишках. Под мышкой — книжка в красной обложке — сборник «Фантастика-66»! Ничего себе! Не хухры-мухры!
Женька даже обернулась:
— Коля, книжку дашь почитать?
— Конечно! Там такая повесть есть — «Сумерки на планете Бюр»! Интересная…
— Ващенков! Ты почему еще не в пионерской? — выглянула из дверей пионервожатая Тая.
— Да иду я, иду, — заторопился парнишка.
Приняв душ, Женька переоделась в любезно предоставленную Кротовой рубаху — свое-то все вымокло — и, усевшись на койку, принялась перебирать вещи. Хорошо, хоть пластинки да учебники не пострадали! А одежда — ничего, высохнет… Тем более промокло-то далеко не все. Вот купальник, белье — все сухое, юбка — чуть-чуть мокрая… А вот синее платьице хорошо бы застирать, и как можно быстрее. Тем более Кротова пообещала нагреть воды… В душе-то, откровенно говоря, холодноватая.
Сквозь приоткрытую дверь донесся ребячий хохот и веселый голос лесника. Интересно, значит, рассказывает Ян Викторович, коли так смеются! Наверное, про медведей… А про мотороллер — это, наверное, мысль. Оставить у гати — можно и в деревню ездить, а то ведь через болото таскать намучаешься.
Положив учебники и мелкие вещи в тумбочку, Женя подошла к шкафу. Старый, рассохшийся от времени, с облупившейся серо-голубой краской, этот предмет мебели, видно, находился здесь с момента основания кордона. Ну, хоть такой… Есть куда одежку сложить. Правда, вместо вешалок — гвозди…
Да и тесновато в комнатенке, честно-то говоря. Еще и раскладушку вместили у самого окна. Это — для Лиины, как успела сообщить Кротова. Студентов из Тартуского университета на станции ждали, знали уже, что прибудут трое: одна девушка — Лиина, и двое парней — Тынис и какой-то Иван Никаноров. Лиину и Тыниса многие знали со времен прошлой экспедиции, а вот Никанорова — нет. Лиину брали к себе Светка с Женей, ребята же должны были жить в поставленной прямо во дворе палатке. Еще должен был приехать из Ленинграда какой-то аспирант-биолог. Его решили поселить в кабинете. Хотя можно было бы и в палатку, к ребятам, но… аспирант все-таки.
Над Светкиной тумбочкой висело небольшое зеркало с отбитым краем. Глянув на себя, Женька поправила прическу и, немного подумав, сменила великоватую рубаху на узенькие синие штаны и голубую футболку с короткими рукавами.
Она еще не успела натянуть футболку, как кто-то постучал по дверному косяку.
— Ой! — испуганно обернулась Женька.
В дверях стоял незнакомый мужик лет сорока: тощий, небритый, в сандалиях на босу ногу, в синих отвисших трениках и распахнутой на впалой груди армейской рубахе. Короткая — почти под ноль — стрижка, мосластое, по-лошадиному вытянутое лицо, оттопыренные уши. Узкие глаза прищурены, на тонких губах какая-то презрительно-вызывающая ухмылка. В правой руке, между пальцев — дымящаяся папироса… Это еще что за тип?
— Тебе, что ли, вода горячая нужна? — хмыкнув, осведомился незнакомец.
Женька поежилась:
— Ну… мне.
— Так иди! Там, во дворе — летняя кухня. Я малый лагун вскипятил. Холодная — в ванне.
— Спасибо, — поблагодарила Женька.
— Всегда пожалуйста! — Лопоухий глумливо поклонился. — Меня, между прочим, Трофим зовут. Трофим Гольцов. Я тут по хозяйству.
— Понятно. Я — Женя. Разрешите пройти?
— Ах да — пожалте!
Гольцов отошел, пропуская Женьку… и даже отвесил комплимент:
— А ты ничего девчонка, красивенькая. Правда, тощая больно. Ну да ничего — откормим!
Сказал и тут же заржал — громко, словно лошадь.
Вечером устроили танцы. Говоров не обманул, электричество на старом кордоне было, бросили от старой просеки фазу. Танцевали прямо на улице, выставив в окно переносную «Юность».
Плясали под «Ча-ча-ча» и оркестр Франка Пурселя — Женька не зря привезла пластинки.
Потом Тая поставила какой-то вальс. Снеткова Марина, «Стрекоза», пригласила Колю Ващенкова. И правильно — сам бы он ни за что не осмелился! Вышла еще одна пара… Потом был быстрый танец под Рея Конниффа…
А потом… потом…
— Летку-еньку давай! — послышался вдруг чей-то самоуверенный голос.
Трофим Гольцов!
Этому-то что на детских танцах надо?
Опасливо покосившись на Кротову, Гольцов сразу же подошел к Женьке и глумливо поклонился:
— Разрешите вас пригласить?
От разошедшегося мужичка ощутимо пахло спиртным.
Да он пьяный, что ли?
Девушка отрицательно дернула шеей:
— Нет!
— Нет, пойде-ошь…
Грубо схватив Женьку за руку, Гольцов обнял ее и попытался облапать. Но тут же поучил звонкую пощечину!
— Так его, гада! Так! — подойдя заценила Светка. — А ну-ка, Голец, вали отсюда, проспись. Вали, говорю! Ты меня знаешь…
— Да что ж я не человек, что ли? Правов не имею? — Гольцов обиженно вскинулся, но тут же сник — похоже, уже нарывался на Кротову и больше подобного не хотел.
— Да ухожу, ухожу… Что мне… уж и не расслабиться…
— Ушел, черт худой, — хмыкнула Светка. — Ты, Жень, если будет приставать — сразу мне. Или стегани тряпкой! Он трус — уберется живо.
Гольцов больше не доставал. Но вечер был безнадежно испорчен. Эх, жизнь! Скорей бы эстонцы приехали, что ли…
Утром Гольцов извинялся. Приложил руку к груди и даже пытался встать на колени.
— Ну, бес же попутал от такой красоты!
Были ли те извинения искренними? Скорее всего, нет. Однако Женька простила — куда денешься, не настаивать же на увольнении? Тем более Гольцов и впрямь оказался трусоват. Между прочим, взрослый мужик! А ума, как у малолетки, — одни понты.
* * *
Через день Максим приехал в Озерск первым автобусом — старым тупоносым «ЗиС-155», отдав за билет один рубль пять копеек. Подзадержался, и не только из-за Верки — заглянул все же на комбинат, справился о вакансиях.
Пока ехал — не спал, все думал о Вере. Вот ведь, надо же так… Может, и самому в Тянск переехать, поступить на металлургический? Водители там нужны. А можно еще — в Ленсвязь, ремонтником. Все можно. И Вера — девчонка хоть куда. Красивая, без детей, и очень-очень взрослая…
Домашние встретили с радостью! Ну, еще бы! Мать и сестра еще не успели уйти на работу.
— Макси-имушка, сынок! Сейчас, сейчас… я с работы отпрошусь… Вечером гостей позовем… как люди…
— Мам, я тоже отпрошусь — помогу тебе готовить! Прям сейчас и побегу. Макс, а ты поспи пока… Ой! Как же я рада!
— Я тоже рад, сестренка! Какая ты взрослая стала… А я вам подарки привез! Сейчас распакую…
Открыв коричневый фибровый чемоданчик с блестящими никелированными уголками, он вытащил оттуда свертки…
— Это тебе, мам! Бусы!
— Ой, какие… Наверное, дорого…
— Не дороже денег! А это, Катька, тебе…
— Ой! Туфли! На шпильках!
Девушка быстро надела туфли.
— Ой… и с размером угадал — впору.
— Максим… а деньги-то? — нахмурилась мать.
— Обменял. Часы вы мне как-то присылали, помните?
— Ой, Макс…
— А это… — Максим вытащил небольшую пластинку в глянцевой обертке. — Это — Женьке. «Битлы»!
— А Женечка у нас нынче в экспедиции, — сообщила Катя. — Мы ведь тебя позавчера встречали. А потом ее Говоров того — сагитировал… Вот и умчалась на своей «Вятке».
— На чем умчалась?
— Мотороллер ей отец подарил! Ты чего задержался-то?
— Так… дела были… Мам, в Тянске на металлургическом должны места быть.
— Да подожди ты про работу, сынок! Кать, ты вот что… Ты возьми деньги, зайди там в магазин, купи… ой, даже не знаю, что и купить-то.
— Мать! Я сам в магазин схожу — прогуляюсь. Говорите только — что надо? Значит, Женька в экспедиции?
— Да-да, у черта на куличках — на станции юннатов. В Лерничах, что ли… Ладно, побегу я на работу, может, и там что куплю — не откажут.
Веру Ивановну Мезенцеву, матушку Макса и Кати, стройную, еще не утратившую обаяния и красоты женщину, на работе уважали, да и соседи любили за легкость в общении и надежный характер: сказала — сделала. Да и нелегко ей в жизни пришлось — двоих ребят одна, без отца растила — война, супруг от ран умер.
— Ну, побежала…
— Мам, и я тоже…
Проводив своих, Максим заглянул в сарай — место своего подросткового обитания. Как будто ничего не изменилось, словно бы и не было этих трех лет! Койка, старый верстак, радиодетали… Фотоувеличитель с ванночками и фонарем. Бачок для проявки пленок.
Вот здесь когда-то… Да что там — когда-то? Вся жизнь прошла… все детство.
Он уселся на старый табурет, чувствуя, как запершило в горле. Вдруг вспомнилась Лидия Борисовна, Лида… Обворожительно красивая учительница французского языка, практикантка, в которую был влюблен. И которую потом убили… Как вспомнишь — жуть! Лучше не вспоминать. И все же — Лидия, Лида… И как они с Женькой тогда… А потом Женька писала длинные письма, похоже, была влюблена… Хотя почему была? Верно, и сейчас… Хорошая красивая девочка — Женька.
Вечером посидели. Пришли соседи — Потаповы, Андреевы, Цветковы, еще несколько человек от Веры Ивановны, с работы. Супруги Колесниковы тоже заглянули, правда, ненадолго. Жаль, Женьки не было. Зато пришел участковый, старший лейтенант милиции Дорожкин или просто — Игорь. Парню недавно стукнуло двадцать пять, вот уже два года он ухаживал за младшей сестрой Максима Катериной, ухаживал небезуспешно — дело шло к свадьбе. Собственно, Катя-то его и притащила…
— Да не стесняйся ты, Игорь! Входи…
— Сейчас… вот разуюсь… Вера Ивановна, здрасте.
— Да не надо разуваться, входите, садитесь, вон…
— О, какие люди! — увидав участкового, оживились гости. — Игорь Яковлевич! Товарищ старший лейтенант! Ну, как там наша доблестная милиция поживает?
— Ничего, живем. Боремся, так сказать.
Поправив светлую, лезущую прямо в глаза челку, участковый уселся за стол. Катерина бросилась помогать матери.
— Вот, вареники, капуста… Кушайте, дорогие гости, угощайтесь. Мужчинам — беленькой!
— Не-не, Катя, мне красного, — запротестовал Александр Федорович, — Завтра на работу, за руль.
— Всем на работу! Всем за руль…
— Да сами-то садитесь уж, хватит бегать!
Виновник торжества сержант советской армии Максим Мезенцев смущенно сидел во главе стола и не знал, куда деть руки. Выпили бы уж скорее! А там…
— Вера! Катя! Садитесь же!
— Сейчас, вот хлеба порежем.
— Да успеете с хлебом… — на правах самого старшего слово взял сосед Ефим Палыч Потапов. Колхозный бригадир — осанистый плотный мужчина с вислыми усами и большими залысинами.
— Ну, что сказать, Максим… — Дождавшись тишины, Ефим Палыч поднялся с места. — Отслужил ты, все мы знаем, честно и достойно. Теперь вот вернулся. Удачи тебе и… найти свою судьбу!
Сказав так, Потапов искоса глянул на сидевшего рядом сына Юрия с супругой Раисой — белесой красоткой, продавщицей универмага райпо. Тут же сидела и дородная супружница Ефима Палыча, Светлана Тихоновна, и дочь Нюра — смешливая, склонная к полноте блондиночка с большой грудью… и вообще — все при всем.
— За тебя, Максим!
Все разом чокнулись, выпили, потянулись к закускам. Хлопотливая Вера Ивановна вновь убежала на кухню.
И вновь ее усадили.
— Выпьем за мать!
Пошла беседа. Немного порасспрашивали Максима про Венгрию, потом долго ругали израильских милитаристов, греческих «черных полковников», американцев — за войну во Вьетнаме и Китай — вообще за все. Обсудили полет на Венеру советского космического аппарата и вполне искренне, от души, похвалили Политбюро и лично Леонида Ильича Брежнева — за пятидневку.
Пятидневная рабочая неделя (вместо шести) была введена Указом Президиума Верховного Совета СССР еще в марте.
— Да, мужики… Пятидневка — это вам не шесть ишачить! По хозяйству хоть управляться есть время!
— Ой… как-то по-кулацки вы рассуждаете, дядя Ефим!
— О! Нашли кулака, ага, здрасте! А кто на Доске почета висит?
— Да ладно, дядя Ефим, не обижайся.
— Молодец Леонид Ильич — что тут скажешь?
— За Ильича!
— За Ильича, братцы!
Потом включили старенькую радиолу.
Оранжевое небо, оранжевое море,
оранжевая зелень, оранжевый верблюд!
Молодежь принялась танцевать. Нюшка Потапова сразу же утащила Макса, прижалась объемистой грудью. Мужчины вышли на крыльцо — покурить. Дорожкин — тоже, хотя давно уже пытался бросить и даже вполне успешно бросал. Месяца на два, а потом опять начинал — работа-то нервная!
Вот и сейчас, уселся вместе со всеми на лавочке, у веранды, достал серовато-голубую пачку «Прибоя» за двенадцать копеек — нарочно такие купил, чтобы не сильно курить тянуло.
— Тю-у, Игорь! — покачав головой, протянул Юрка Потапов — высокий красивый парень с зачесанной назад челкой. — Экономишь, что ли?
— Бросаю!
— Ну, пока не бросил, на-ко, угостись! — Юрий протянул участковому пачку «Казбека» с черным всадником на фоне голубоватых гор. «Казбек» считался престижным.
— Табак тут такой же, как у «Герцеговины Флор», — похвастал Потапов. — А их сам Сталин курил.
Дорожкин махнул рукой:
— Да уж прям «Герцеговина»!
Однако от предложенного курева не отказался, задымил… Тут и дядя Ефим вышел.
— Угощайся, батя!
— Не-е, у меня свои — «Друг»!
— Шикарно живете!
— У дедушки за печкою компания сидит, — донесся из окна приятный баритон певца Владимира Макарова. — И распевает песенки, усами шевелит!
— Ну, вы что сидите-то? — выглянула в окно Катерина. — Закурились совсем! Идите танцевать!
Сама же, между прочим, выбежала на веранду, придержала Дорожкина за рукав:
— Игорь! Надеюсь, ты в эту субботу не дежуришь?
— Я в среду по графику. А потом — в понедельник. А что? — Милиционер подозрительно покосился на возлюбленную, вполне осознавая, что разговор этот хитрая девушка затеяла не просто так.
— Ага. — Зябко поежившись, Катя повела плечом. — Свозил бы нас с Максом в Лерничи, к Женьке…
— Хо! В Лерничи! — хохотнул участковый. — Триста верст киселя хлебать!
— И вовсе не триста! Да по хорошей дороге…
— Это в Лерничи-то — хорошая? — Дорожкин покачал головой. — Замаешься пыль глотать! Да и как я вас повезу — втроем на моем «Восходе»?
— У тебя же служебный «Урал» есть. Новенький… — не отставала Катерина. — В палатке б с тобой поночевали. Представь только — ночь, тишина… соловьи поют. И мы с тобой — вдвоем… — Катерина положила руку участковому на плечо и томно заглянула в глаза: — А, Игорь?
Ну, против такого взгляда — да кто бы устоял? Кто-то бы и устоял, да только не Дорожкин!
— Ну-у… вообще-то мне там подучетный элемент проверить надо, — сам себя уговаривал старлей. — Давно уж не проверял.
— Вот! Заодно и проверишь. А потом мы с тобой… Заодно рыбы можно поудить.
— Ладно! Так и быть — уговорила.
Недолго и уговаривался!
— Ой, спасибочки, Игорек! Какой ты у меня молодец! Пойдем скорей танцевать, ну же!
Катя распахнула дверь… А там снова пел Владимир Макаров:
Поужинали дружно и ложатся на бочок
Четыре неразлучных таракана и сверчок!
