Потому и сидим (сборник)

Андрей Ренников

Впервые для отечественного читателя собраны фельетоны и очерки Андрея Митрофановича Ренникова (настоящая фамилия Селитренников; 1882–1957), написанные в эмиграции. Талантливый писатель и журналист, широко популярный еще в дореволюционной России, одним из немногих он сумел с уникальным чувством юмора и доброжелательностью отразить беженский быт, вынужденное погружение в иностранную стихию, ностальгию.

Гимназист ширяев

(с натуры)

Большая перемена кончилась. В ожидании преподавателя ученики спешно просматривают текст урока, сверяя его с подстрочником. Прежде когда-то, в России, такие подстрочники можно было достать в каждом книжном магазине за пять копеек. Но теперь, в беженское время, никто печатных подстрочников не издает, приходится платить бешеные деньги гимназисту восьмого класса Синицыну за экземпляр, оттиснутый на гектографе.

— «В то время как солдаты, построив каре, стали защищаться… — торопливо бормочет, склонившись над партой Ширяев, — на крик быстро сбежалось около шести тысяч Моринов… Цезарь послал, между тем, на помощь своим всю конницу из лагеря»…

— Иван Александрович, вечером дома будете?

— Да… А что?

Ширяев поднимает бледное, обросшее густой бородой, лицо. Растерянно смотрит.

— Хотим с женой к вам нагрянуть. Елена Сергеевна приглашала… Сегодня суббота, ведь.

— Ах, да! конечно… Omnem ex castris equitatum^[21]… Будем очень рады auxilio misit^[22]… После урока сговоримся… Хорошо? А то вчера я… не успел…

— Ну, ну, зубрите. Ладно.

Гимназия, в которую поступил осенью этого года Ширяев, одно из тех учебных заведений, которые открыты для детей русских беженцев гостеприимными сербами. Правда, не для всех желающих хватает места. Но и то слава Богу. Кроме того, при приеме нет лишнего формализма… Правительственный член комиссии, сербский профессор, когда Ширяев подавал прошение о желании экзаменоваться для поступления в седьмой класс, — сначала было встревожился. Но затем вспомнил о России, с состраданием посмотрел на всклокоченную бороду будущего ученика, вздохнул:

— А вы знаете, мсье, что у нас правило: старше девятнадцати лет в седьмой класс — нельзя?

— Знаю, профессор.

— Так как же?

— Мне как раз девятнадцать. В июле исполнилось.

В данном Ширяеву разрешении подвергнуться испытаниям для поступления в седьмой класс, профессор, в конце концов не раскаялся. Хотя на экзамене по физике Ширяев старался уклоняться от теоретических вопросов, налегая, главным образом, на полет ядер в воздухе, на равенство действия противодействию во время атаки и на кинетическую теорию распространения удушливых газов, а на экзамене по русской литературе все время сворачивал св. Даниила Заточника прямо на Блока и Бальмонта, зато результат испытания по географии совершенно растрогал профессора. На вопрос русского преподавателя, — что испытуемый может сказать про Центральную Африку и реку Конго, Ширяев любезно ответил:

— О, очень много… Если у вас есть часок свободного времени, могу рассказать, как мы в позапрошлом году работали на притоке Конго — Касае на бриллиантовых приисках. С племенами Бакуба, Лулуа, между прочим, хорошо познакомился. А от Басонго и по Санкуру, тоже плавал… До Лузамбо. Желаете?

* * *

Преподаватель Петр Евгеньевич бодpой походкой вошел, сел за кафедру, записал, кого нет в классе.

— Ширяев, пожалуйте.

Держа в руке четвертую книгу Цезаря «De bello gallico»^[23], Иван Александрович молча пробрался с «камчатки» вперед, покорно стал возле кафедры, открыл 27-ю главу.

— С какого места урок?

— Cum illi orbe facto^[24], Петр Евгеньевич.

— Хорошо. О чем говорилось раньше, знаете?

— Да… Триста воинов с транспортов Цезаря, отбитых непогодой от остальной, возвращавшейся из Британии, эскадры, высадилось… В области Моринов… Ну, и вот, Морины напали.

— Так. Читайте текст.

Иван Александрович, медленно, спотыкаясь на длинных словах, не всегда произнося «ae» как «э», дошел, наконец до отчеркнутого в книге места. «Paucis vulneribus acceptis complures ex iis occiderunt^[25]» — вытирая со лба выступившие мелкие капли, облегченно закончил он. И затем начал переводить.

— Ну, вот, отлично, отлично… — с довольным видом откинулся на спинку стула Петр Евгеньевич. — Теперь скажите, Ширяев: что особенного вы заметили во всем вами прочитанном?

— Ablativus absolutus^[26], Петр Евгеньевич.

— Где?

— Paucis vulneribus acceptis.

— Paucis?… Да, верно. И «orbe facio» тоже… Но я спрашиваю не про грамматические особенности, а про смысл. Что говорят про эту 27-ю главу комментаторы Цезаря? Помните?

— Не знаю, Петр Евгеньевич.

— Я же в прошлый раз рассказывал, кажется. Нехорошо!

— Меня не было на прошлом уроке, Петр Евгеньевич.

— Ага. Очень жаль. Ну так вот, имейте в виду: в истории военного искусства сражение с Моринами, так сказать, классический случай. Подумайте сами: пехота, численностью в триста человек, отражает натиск шеститысячного неприятельского отряда, в котором, главным образом, действуют кавалерийские части. Гений Цезаря, как видите, вдохновляет его войска и тогда, когда он не присутствовал лично. Момзен в своей «Римской истории» указывает, например, что Цезарь в умении держаться против более сильного неприятеля превосходит даже Наполеона. А Наполеон — это не шутка. Вы, впрочем, легко можете сообразить: 300 римских солдат с одной стороны и 6000 Моринов — с другой. Один против двадцати. Повторите же, что я сказал, Ширяев.

— Что повторить Петр Евгеньевич?

— О подвиге. Вообще. И мнение Момзена… В частности.

— Простите, Петр Евгеньевич, но не повторю.

— Что такое?

— Не согласен… С комментариями.

Петр Евгеньевич встать. Негодующе поправил пенсне.

— Ширяев! Прошу повторить! Немедленно! — тонким голосом выкрикнул он. — Не забывайте, что вас против правила приняли! С бородой!

— Хорошо, — покраснев, угрожающе захлопнул книгу Цезаря Ширяев. — Я повторю, но при условии: если вы выслушаете про высадку наших дроздовцев у Хорлов. Или, если хотите, другой случай: как горсточка марковцев, алексеевцев и корниловцев в пешем строю раскатали кавалерийский корпус Жлобы. Вы сами отлично знаете, как мало нас было. А корпус Жлобы хотя и большевицкий, почище Моринов, все-таки!

* * *

Звонок прозвонил один раз — к перемене. Прозвонил второй раз — к уроку. А перед доской, на которой были помечены немецкие колонии Северной Таврии и проведены из разных пунктов длинные белые стрелы, стояла восторженная гудящая толпа семиклассников, во главе с Петром Евгеньевичем. И вдохновенный бас Ширяева гремел на весь класс и ближайшую часть коридора:

— Ну, и метались они, канальи, с севера на юг и с юга на север до тех пор, пока почти полностью не били уничтожены. Только, штаб вместе со Жлобой, к сожалению, успел ускользнуть. Но мне с моим батальоном нельзя было идти в погоню. Не хотел обнажать флангов.

«Возрождение», Париж, 5 апреля 1926, № 307, с. 2^[27].

Примечания

21

Послал всю конницу из лагеря (лат.).

22

Рельеф (лат.).

23

«Галльская война» (лат.).

24

Когда же те образовали каре (лат.).

25

Потеряв лишь несколько человек ранеными, перебили много врагов (лат.).

26

Творительный самостоятельный (лат.) — особый синтаксический оборот латинского языка.

27

Также напечатано под названием «Гимназист Иваненко» в сборнике «Незванные варяги» (Париж: Возрождение, 1929), с. 18–22.