Мирный воин

Андрей Сажин (2025)

Это книга о военной службе на стыке веков в 1999-2001 годах в период контртеррористической операции в Чечне. Книга разделена на 2 части. Первая часть рассказывает о тяготах военной службы в Екатеринбурге, дедовщине в обычных военных частях, из-за которой главный герой попадает в госпиталь, где удаётся послужить помощником хирурга и санитаром в реанимации. Помогает оперировать раненых воинов и знакомиться с смертью. После череды приключений в своей части, в которую все же приходиться вернуться. Чтобы навсегда распрощаться с дедовщиной Андрей пишет рапорт на отправку в Чечню. Вторая книга описывает подготовку и службу в батальоне связи 46 ОбРОН непосредственно в мятежной республике в качестве линейщика, телеграфиста и истопника в ППД, который находится в аэропорту «Северный» города Грозный.

Допа.

Возвращение в роту не сулило духам ничего хорошего. Спасало только то, что по традиции при возвращении в своё подразделение после КМБ у нас была «Золотая десятка» — десять дней, в течение которых старослужащие не должны были нас трогать. По их окончании мы вкусили все прелести армейской жизни в полном объёме, со всеми её тяготами и лишениями. Однажды, после отбоя, когда уже видел десятый сон, я неожиданно проснулся от резкой боли в животе. Оказывается, нашёлся «деятель», который решил проверить у духов пресс. То, что все крепко спали, его не останавливало.

К счастью, моё пребывание в Роте было недолгим. Около десятка человек, в числе которых я, были отправлены обратно в учебку в роту КАО (командиры автоотделений) на сержантские курсы и курс доподготовки водителей для военнослужащих, имевших права. Курсы длились два с половиной месяца для «допы» и три месяца для молодых сержантов. На самом деле из этого обучения мы не вынесли ровным счётом ничего. Занятия хоть и были, но мы постоянно на них страдали ерундой. Ни военной теории, ни практики вождения и устройства автомобиля. Ничего этого не было. Я попал в автовзвод роты КАО. Будущие сержанты находились с нами. И занимались тем же, чем и водители. Ходили в наряды по столовой, автопарку, КПП, по роте. Наводили порядок в расположении, в парке, на плацу. Постоянно были какие-то работы, где круглое носили, квадратное катали, как и принято в нашей армии. Ночью тоже не давали отдохнуть, поэтому постоянно хотелось спать. Пару раз производилась идеологическая работа с личным составом. Нас заводили и рассаживали в актовый зал, и рассказывали о важности уставных взаимоотношений и т.д. Освещение было приглушенным, и это способствовало сну. «Шерстяные» следили за тем, чтобы никто ни спал. Раздавали тычки и пинки тому, кто осмеливался «долго моргать». Но спать хотелось всем, и засыпали даже «шерстяные». Когда «долгое моргание» начинало носить повальный характер, от ораторствующего офицера звучали команды бодрящего характера: «Встать! Сесть! Встать! Сесть!» и так несколько раз, пока все не просыпались.

Из письма домой:

«…у нас в части началась комиссия, которая будет до первого ноября. Ходит полковник, всё проверяет, орёт на наших командиров, которые, в свою очередь, отрываются, известно на ком. Однажды полковник зашёл в наш класс и начал проверять наши знания. Они оказались нулевыми. Это и понятно. Всё время мы работали: или копали от забора до обеда, то песок таскали с места на место. Короче, чем только не занимались. Поэтому на учёбу просто нет времени…».

У нас на «доподготовке», кроме летунов и ментбата, в основной своей массе были солдаты из спецназа. О том, что они просто ненавидели остальные рода войск, а себя считали элитой, говорить не приходится. Но у нас в «допе» это никак не проявлялось, потому как парни не видели смысла доказывать своё превосходство тем, с кем совместно тянули солдатскую лямку. По виду они были совсем обычные: ни роста, ни мускулатуры, но злости в них было хоть отбавляй. Про то, что у них твориться в части порой рассказывали такие вещи, что мой мозг отказывался в это верить, хотя, мне кажется, они, конечно, и привирали нередко.

В учебке было запрещено обращаться к старшине за выдачей утерянной вещи. Пуговица, кокарда, ремень, сапоги, и даже бушлат. Всё это при утере солдат должен был доставать сам. А где же это всё взять, если на улицу не пускали. Мелкие кражи в роте цвели буйным цветом. Скорее всего, это и создавало атмосферу недоверия между бойцами, особенно разных взводов, потому что брать лучше не в своём, а то можно было нарваться на наказание всему взводу при обнаружении пропажи.

Кстати, о доверии к сослуживцам. Однажды на хозработах, когда мы в очередной раз что-то таскали, у «допы» выдалась свободная минутка, и курсанты стояли и курили в курилке перед учебкой. Я в очередной раз выцеливал, к кому можно было «присоседиться», так как своих сигарет у меня не было дня четыре. Мой выбор пал на паренька из спецназа золотыми передними зубами, (сейчас уже не вспомню, как зовут, пусть будет Антоха), который стоял поодаль от всех, ближе к медблоку. Я стрельнул у него «Приму», и мы разговорились о солдатских буднях, зашли в подъезд медблока. Я заметил, что в процессе диалога мой собеседник начал сникать и через некоторое время, как заревёт навзрыд! Я опешил. Хорошо, что перед этим мы зашли в закоулок, где нас никто не видел!

— Антоха! Что случилось? — испугался я.

— Ты не представляешь, как я от этого устал! — причитал сквозь всхлипы солдат, — Боже! Когда всё это кончится!

Я, как мог, пытался его утешить. Прижал его, рыдающего, к плечу и хлопал по спине.

— Успокойся. Скоро учебка кончится, и всё забудется, как страшный сон — подбирал аргументы я.

— Ты не понимаешь! Учебка кончится и мне придётся возвращаться туда, в часть!

— Ну, ну. Перестань. Скоро придёт новый призыв и станет полегче. Нужно немного потерпеть, совсем немного.

Видно, мои уговоры на него подействовали, и он начал успокаиваться. Сквозь всхлипы меня попросил:

— Ты только не говори никому, что я тут разрыдался!

— Не переживай, всё будет нормально. Не скажу.

С этого времени мы немного сблизились, но это продолжалось недолго. До наряда по столовой.

В этот наряд попали я, Антоха, «шерстяной» Самохвал и ещё парни с «допы». Всё шло замечательно, но был один нюанс. Очень хотелось жрать. Дело в том, что пища в нашей столовой имела практически 0 калорий, как в «Кока-Кола Zero». Не знаю, как повара умудрялись так готовить, но вместо мяса в похлёбке плавала свиная шкура с щетиной, каша на воде. Еды всегда не хватало. Постоянно мучил голод. А доедать за другими нельзя после приёма пищи. Это табу. Уже ближе к ночи я стоял на приёмке грязной посуды и сваливал объедки в бочку для отходов. И про себя разорялся, как можно было такую драгоценную пищу так просто выкидывать. Держался я долго, но тут мне попалась нетронутая порция картофельного пюре и я, не выдержав, слизнул полпорции прямо с тарелки (такими они были маленькими). Кто-то из наряда это заметил, и незамедлительно настучал Самохвалу. Удивительно! Хоть стукачество было под запретом, но на «духов» стучать было можно, потому что это ещё не люди, а «людские заготовки»! Двойные стандарты, понимаешь! Куда без них в наше время!

Самохвал незамедлительно отреагировал:

— Что? Жрать полюбил? Сейчас я тебя накормлю!

Где-то раздобыл огроменную порцию пюре. Всем нарядом усадили меня перед ней. Я отказывался её есть, упирался, чувствовал подвох.

— Ну, давай, Голод! Жри!

— Не буду! Это из помойной бочки ты взял!

— Нет! Не с бочки. Там на кухне взял! Жри давай!

Очень хотелось есть и тарелка, стоящая передо мной, затуманила мой разум, который не смог разобраться, что Самохвал врёт мне прямо в глаза. Впоследствии оказалось, что все об этом знали, включая Антоху. Все внимательно наблюдали за действом.

Я с жадностью накинулся на еду. Через несколько секунд, когда значительная часть порции была у меня в желудке, Самохвал с издёвкой спросил:

— Ну как помои? Нравятся? — и еле освещаемую столовую (освещение было выключено, пробивался луч света из варочной) взорвали раскаты гогота. Ржали все, включая Антоху. Его золотые зубы блестели в темноте отражённым светом. Ну, Антоха! Такого удара в спину я не ожидал. Ладно они! Но ты то куда? Ведь мог же предупредить!

Он побоялся Самохвала, видно, услужение «приблатнённому» оказалось дороже нашей дружбы. Я сорвался с места и побежал в тёмный закоулок, для того чтобы вырвать, то что я съел. Как я не старался, но организм совершенно не хотел упускать то, что в него попало. Два пальца в рот не помогли. Вышла только малая часть. Вокруг меня ходил Самохвал и причитал:

— Ну, ты чё! Ну, ты чё…, — было видно как он испугался, что мне стало плохо.

Поэтому друзей в учебке я больше не заводил.

Вскоре выяснилось, что у меня недостаток веса и мне положена дополнительная порция на обед и ужин. Кроме меня было ещё несколько ребят с истощением и повара были проинструктированы офицерами, чтобы нас как следует кормили. Они с презрением кидали нам дополнительный кусок хлеба на раздачу и цедили сквозь зубы:

— На! Жри, Голод!

Вес упорно не хотел набираться, но стало немного полегче. Голод уже не так долбил, но про взвешивание как-то все забыли и повара, пользуясь моментом, сократили нам порции. Ну вот, опять же? Чего им стоило дать дополнительно кусок хлеба? Нет. «Дух» должен быть голодным! Точка!

Перед отправкой на сельхозработы я случайно засандалил себе занозу от деревянных перил на лестничном марше в средний палец, когда поднимался в расположение. Поначалу не придал этому значения, потому что заноза была ну просто мизерная. Но через некоторое время палец стал набухать и побаливать и к моменту отправки на картошку за город, отёк уже был заметен. Я наивно полагал, что всё заживёт само, да и в лазарет не пускали. По приезде на картошку нас поселили в деревенском концертном зале и после этого мы целый день провели в поле. Палец стал меня серьёзно беспокоить, начала распухать рука. Ночью я не смог уже спать. Болела вся конечность и лимфоузлы в подмышке. Палец пульсировал, было жутко больно. Становилось легче, когда, лёжа на кровати, поднимал руку вверх и так её держал. Всю ночь не спал и когда боль становилась невыносимой, периодически поднимал конечность вверх, чтобы ослабить боль. Утром на построении осмотр проводил военный медик в чине офицера.

— У кого-нибудь жалобы какие есть?

— Товарищ капитан! Палец болит!

— А ну-ка покажи.

Я подошёл и показал ему свою опухшую руку.

— Так! — сказал военврач, внимательно разглядывая мою конечность. — Срочно в Госпиталь! Панов, поставишь его в наряд по кухне, а вечером отправишь в госпиталь, когда уазик придёт. В гнойное отделение!

Так я попал в военный госпиталь внутренних войск города Екатеринбурга. Меня сразу отправили на операцию. Таких, как я, с опухшими конечностями, перед операционной выстроилась целая очередь. Пока я в ней стоял, то от криков, раздававшихся в операционной, делалось очень жутко. Операцию делали на живую, без обезболивания. Не было анестезии, что-то там с поставками. Когда я вошёл мне, без всяких прелюдий, разрезали палец насквозь мимо кости и вставили резинку для дренажа гноя. Не буду описывать свои мучения, но наорался я здорово. После операции я почувствовал небольшое облегчение. Меня обкололи разного рода препаратами и температура спала. Я смог, наконец-то, нормально поспать.

Несмотря на то, что здесь все были больными, дедовщины тут тоже хватало, но всё же на порядок меньше. В отделении был старшина, назначавшийся из выздоравливающих, которых гонял «духов» на уборку и по мелким поручениям. Но вобщем обстановку можно было оценить как «лафа». Когда с утра «духи» «отлетали» уборку, были процедуры, и можно было посмотреть телек в коридоре. Но лежать дедам было скучновато, поэтому «кач» и «лоси» были тут неизменными атрибутами.

Запомнился один случай. В госпитале давали концерт раненым. Нас молодых погнали для массовки туда. Девчонки пели, плясали, потом желали здоровья воинам чеченцам и раздавали подарки. Я чувствовал себя неловко. Ведь я не воевал. После концерта я отнёс подарок безногому воину, лежащему в нашем отделении. И у меня осталась шоколадка, которую я намеревался съесть. Зайдя в палату, я разломил её пополам и поделился с соседом по палате. Мы умяли шоколад в пару секунд. Спустя некоторое время в палату ворвался парень постарше призыва и начал что-то искать. Уж не понимаю, как он про шоколад узнал, чуйка у него что ли? Когда обнаружил у меня обёртку от шоколада, ударил меня под дых:

— Тебя делиться никто не учил?

Я, корчась от боли, вопросительно посмотрел на соседа по палате. Сосед молчал…

И ещё в копилку дедовщины. Тот парень без ног, которому я относил подарок, потерял их на войне. Был уважаемым всем отделением и обладал непререкаемым авторитетом. Где-то я провинился, а может, просто ради развлечения он скомандовал:

— Лося!

Сложно описать бурю эмоций, которая пронеслась во мне. Ослушаться я не смел. Раздумывал, что же делать? Ведь он был без ног, и я мог просто уйти. А ещё лучше «вломить». Стоп! Нельзя. Он же инвалид. Кто я буду после избиения калеки? Оглянувшись вокруг, я понял, что сделают со мной другие, если я его ослушаюсь. Пауза затянулась.

— Лося! — ещё громче потребовал безногий.

Я приложил здоровую руку ко лбу и нагнулся над ним. Он взялся за поручни у себя над кроватью и треснул мне со всей дури в лоб, а дури у него хватало, уж поверьте! Он довольный рухнул на кровать. Было неприятно. Сейчас, спустя годы, я его смог бы понять. Потеряв ноги, ему нужно было какое-то утешение, какое-то признание в том, что он в этой жизни всё ещё что-то значит, ведь армия забрала главное, что может быть у человека, здоровье и его ноги. Но тогда я его не понял, А подумал: «Вот сука! Уже и ноги потерял, а всё туда же! Дедуля бл…!».

Через неделю предстояло вынимать резинку. Было также очень больно. Инфекция добралась до сухожилия. Мне рекомендовали разрабатывать палец, что бы он мог сгибаться. Ещё через неделю меня выписали обратно в учебку (в её медчасть), потому что начали прибывать раненные из Дагестана и Чечни и госпиталь нуждался в койко-местах. В санчасти палец долго не заживал, болел и доставлял кучу проблем, да и лечение уже не то. Поплевали, посмотрели и всё! Свободен! Так и выписали в учебку недолеченным. Ну а в учебке меня, конечно же, ждали коллеги по несчастью:

— Что это, мы одни будем «втухать»? Ты, я смотрю, в госпитале совсем расслабился. — разорялся мой сосед по кровати из спецназа. — Иди тоже сержантов подшивать.

Я отказался. Завязалась небольшая потасовка. Сосед задел мой недолеченный палец, что причинило мне жуткую боль. Я заорал. Сквозь лейкопластырь обильно на пол потекла кровь. Это испугало соседа. Он молниеносно выдрал из своего матраса кусок ваты, вручил его мне со словами:

— Не ори! На, приложи!

«Ну вот и отмазался!,» — подумал я, корчась от боли.

Палец долго не заживал, потому что его нельзя было мочить, но сержантов это не интересовало, и мне приходилось мыть пол вместе со всеми. Хотя я и пытался разрабатывать палец, но сухожилие так и не удалось заставить полноценно работать.

Был у нас такой сержант Дмитриев. Мелкий, но лютый, спасу нет! Гонял курсантов как «сидоровых коз», при этом с охотой раздавал всем пинки и тычки. Как-то после очередной умопомрачительной, я бы сказал, фееричной физзарядки, на следующее утро у меня на голени появился огромадный синячище с кровоподтёками. Гематома была с ладонь. Наверное, ударился об какую-нибудь железку в процессе занятий и не обратил внимание. За время несения службы нервная система поняла, что я на её сигналы никак не реагирую должным образом и отключилась. Боль я практически не чувствовал. На осмотре этот ужасный синяк увидели и доложили сержантам. Те, пригласив меня в каптёрку, устроили мне «кач», пытаясь выяснить, кто же из них наградил меня таким произведением искусства.

— Кто тебя бил!

— Да на зарядке, видимо, об столб ударился.

— Врёшь! (Мат опущен). Не мог ты так звездануться сам. Явно кто-то помог. Говори кто!

— Да не помню я, — после получаса приседаний уже начинаю чувствовать, что рассудок мой поплыл.

— Значит, помнил! Давай вспоминай! Делай раз! Делай два!

— Да не помню я, товарищ сержант! Никто не помогал.

— Пока не скажешь, будешь качаться.

И тут я понял, что с меня живого не слезут, если кого-нибудь не назову. Уже как в тумане сказал:

— Это сержант Дмитриев, но это не точно.

— Дмитриева сюда! — Проорал дневальному один из моих палачей, открывая дверь каптёрки.

Дмитриев появился в дверях, спустя несколько секунд.

— Чё у вас тут?

— Ты его бил? Ну-ка покажи ногу!

Я продемонстрировал гематому. Дмитриев аж присвистнул.

— Ого! Да хрен его знает, пацаны, может и я. Всех не упомнишь…

Было решено отправить меня с офицерских глаз в санчасть на недельку, пока не заживёт. Так я «загасился» от солдатской службы ещё на месяц. Потому что с лазарета меня опять отправили в госпиталь, о дальнейшем пребывании в котором я изложу позже, потому как это достойно отдельного рассказа.

Когда я вернулся из госпиталя, полон сил и «нежелания» служить, то Самохвал решил меня «опустить» совместно с сержантом Дмитриевым. Сначала Дмитриев заставил меня «драить очки», потом Самохвал крикнул своих сподручных с нашей эскадрильи Волкова и Черных, и они решили окунуть меня головой в унитаз. Данные персонажи меня просто ненавидели за то, что я прохлаждался в санчасти и госпитале, и, по их мнению, постоянно «гасился», пока они тянули службу. Втроём они схватили меня и потащили к «Очкам». Я яростно сопротивлялся и отбивался. В какой-то момент мне удалось встать на ноги. С ног меня опять сбили и понесли дальше. Моя нога каким-то образом оказалась между одним из нападавших и бетонной перегородкой. В процессе борьбы нападавший навалился на мою и так зажатую ногу. Я почувствовал резкую боль и заорал. Противники слегка опешили и бросили меня на пол. Наша схватка начала приобретать ну очень шумный характер, и продолжать её уже не имело смысла, так как можно было привлечь внимание офицерского состава. Конечно, все участники поединка были удивлены, включая меня. Откуда столько силы появилось? Трое вполне здоровых парня со мной не смогли справиться, хотя я считался слабаком. Таким образом, мне удалось уйти от позора. До сих пор мне кажется это каким-то чудом.

Приближался день выпуска. Наш курс должен был совершить марш, как подведение итогов учёбы. Всю «доподготовку», двадцать восемь человек, погрузили в автобус и вместе с десятью грузовиками колонной двинулись в сторону Тюмени в в\ч 6715 менбат, захватив с собой какое-то оборудование, ящики, кровати матрасы и т.п. По ходу марша курсантов по очереди сажали за руль грузовиков и давали порулить с десяток километров. Вот собственно ради этого десятка километров нас мучили три месяца в учебке. Из письма домой:

«…20-го числа у нас был марш. Ездили в Тюмень за якобы ценным имуществом. Нас разделили на 5 смен. Я оказался в третьей, и мне досталось ехать на ЗиЛ-131 почти 50 км. Больше всех. В марше участвовало около десяти машин, половину из которых вели курсанты.

Вести грузовик понравилось, хотя я им вилял по всей ширине дороги. Инструкторов даже удалось попугать. На перекрёстке с уклоном пришлось остановиться. Когда начал трогаться — покатился назад. Хорошо, что инструктор вовремя дёрнул ручник. Хотел было меня покрыть матом, но когда узнал, что за весь курс я сел в машину в первый раз (у некоторых уже было по пять выездов), успокоился. В Тюмени поселились в в\ч 6715. Ну там и бардак!!! Долгоиграющий ремонт везде, на зарядку личный состав не соберёшь. Каждый день ходят в патрули, в общем, расслабляются. А кормят вообще классно. Хлеб всегда свежий. Масло вкуснее нашего раз в десять. Жалко, что мы там были всего сутки.

Загружали ценное имущество. Стулья из кинозала, солдатские бляхи, ремни, рукавицы, пианино, целый духовой оркестр и куча разного хлама типа «старая мебель». Наши курсанты этим воспользовались. У многих появились новые рукавицы и ремни. Я ничего не брал, т.к. меня устраивали свои вещи.

Обратно ехали также долго. Через каждые 10 км останавливались, у кого-нибудь что-нибудь ломалось. Обед нам устроили такой, что все курсанты крыли армию трёхэтажным матом. Дело в том, что мы брали с собой походную кухню, а нам выдали по одной консерве и булке хлеба на четверых. Комбат сказал, что если бы варили обед, то потеряли бы очень много времени, а так перекусили и поехали дальше. Все наши сухпайки, которые должны были нам достаться с тушёнкой, сгущёнкой, сухарями и чаем офицерский состав съел сам, причём за всех курсантов. Остатки увезли по домам. Вот мы поклевали холодных консервов, закусив чёрствым хлебом, и материли их. А они наш обед ещё и водкой запивали, включая водителя автобуса, который вёз курсантов. Короче, маршем довольных нет. Особенно из ребят пятой смены. Им машину вообще вести не удалось, хотя экзамен им засчитали…Первоклассные водители получились, ничему не научились. Некоторые даже не знают, где карбюратор расположен…»

Сногсшибательный финал! Уже в тюменском менбате я начал думать о том, что скоро придётся возвращаться в эскадрилью, где меня ждала «махровая» дедовщина. И в какой-то момент я понял, что нужно что-то делать. Но что? Я пока не знал.