Доктор Вишневская. Клинический случай

Андрей Шляхов, 2012

НОВАЯ книга от автора бестселлера «Клиника С…» – но теперь уже не в жанре «больничного триллера», а в лучших традициях женского медицинского романа! Знакомьтесь – доктор Вишневская, иммунолог-аллерголог, слегка за тридцать, одинока, независима, остра на язык. Не пытается изображать «Хауса в юбке», но коллеги считают ее классным диагностом – о таких, как она, говорят: «Врач от бога». Давно излечившись от юношеского идеализма, так и не обзавелась иммунитетом к человеческой боли и страданиям. А значит, рано или поздно ей придется бросить вызов «врачам от дьявола», поставив на кон свою профессиональную репутацию, честное имя и женское счастье…

Штопаная душа

Дмитрий Григорьевич снял трубку сам. Тем лучше.

— Урология.

— Не вздумайте давать отбой! — не здороваясь, предупредила Анна. — Не вынуждайте меня на крайние меры…

Под «крайними мерами» подразумевался ее приезд в урологию сто пятьдесят четвертой больницы.

— Здравствуйте, Анна Андреевна. — Нехороший человек не удивился и не испугался, говорил обычным будничным тоном. — Чем обязан?

— Вы прекрасно знаете чем! Я звоню, чтобы…

— Поблагодарить меня за то, что я не стал подавать на вас в суд за оскорбление чести и достоинства, а ограничился…

— Чести и достоинства?! — От возмущения Анна чуть не выронила трубку (разговаривала она из своего кабинета по городской линии). — Это у вас — честь и достоинство?! Да кто это вам так польстил?!

— Я могу и передумать, — негромко, но с угрозой сказал Дмитрий Григорьевич. — Если у вас есть, что сказать по делу, — говорите, если нет — до свидания.

Я, как вам известно, в отделении работаю, а не на кафедре баклуши бью, мне время дорого.

— Ах по делу?.. — Мысль о том, что разговор может записываться (а что — от такого типа всего можно ожидать) удержала Анну от кое-каких слов и выражений. — Ладно, давайте по делу. Вы думаете, что сумеете выйти сухим из воды? Ошибаетесь! Я постараюсь сделать так, что вас не только в Москве, но и в Мухосранске каком-нибудь на работу не возьмут!

— Давайте без угроз? — спокойно попросил Дмитрий Григорьевич. — И потом, нет такого города — Мухосранск. У вас все, Анна Андреевна, а то мне к больным надо?

Непрошибаемая какая сволочь! Небось ждал этого разговора, готовился, укреплялся духом, репетировал разные варианты. А может, он просто такой мерзавец, что ничему не удивляется и ни на что не обижается? Думает, что ничем его не возьмешь? Посмотрим…

— Нет не все! Я хочу вам сказать… — «А что, собственно, я хочу ему сказать», — подумала Анна, — …я хочу предупредить, что это вам просто так с рук не сойдет!

— Что именно?

Такое впечатление, что разговариваешь с автоответчиком. Ноль эмоций!

— Вся эта ваша затея! Она вам аукнется!

— Я ничего не затевал, Анна Андреевна. Я не оскорблял коллег при свидетелях, я не разглашал врачебных тайн при свидетелях, я не звоню никому с угрозами. Что мне должно аукнуться?

— Не делайте из меня дуру! Вы прекрасно понимаете…

«А зачем, я, вообще звоню? — вдруг подумала Анна. — Выплеснуть наболевшее? Что это даст?» Мотив для звонка был, разумеется, скорее эмоциональным, нежели практическим, но и доля практического тоже присутствовала. Хотелось не только высказать Дмитрию Григорьевичу все, что она о нем думает, но и предупредить, что, давая объяснения где угодно, хоть в министерстве, хоть в суде, замалчивать его грехи она ни в коем случае не будет. Наоборот, выложит все, как есть. Навряд ли Дмитрий Григорьевич заинтересован в привлечении внимания к своей особе со стороны департамента здравоохранения, министерства и, тем более, людей в погонах. Людям в погонах с таким «анамнезом» только на заметку попадись — очень скоро станешь фигурантом оперативной разработки, а от фигуранта до подсудимого рукой подать. Был шанс, что Дмитрий Григорьевич пойдет на попятный, небольшой, но был, а шансами, пусть и небольшими, пренебрегать не стоит. Интересно, с чего это Дмитрий Григорьевич такой спокойный? Тупой и не понимает? Или — крутой и не боится? Скорее всего, тупой, был бы крутым давно ушел бы в какое-нибудь место получше, а не сидел в не самой лучшей московской больнице. Хотя здесь мог крыться свой расчет, весьма прозаический — лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе. Какой смысл уходить оттуда, где у тебя все схвачено?

Однокурсник Анны Гена Просвирников (одно время он даже кандидатом в женихи числился, правда, недолго — месяца два, потом переключился на более доступный объект) по окончании клинической ординатуры удивил всех. Не остался в Институте хирургии, а уехал «на периферию», правда, не очень-то далеко — в одну из больниц ближнего Подмосковья. В «рядовых» врачах Просвирников проходил недолго — не прошло и двух лет, как его назначили заведующим отделением…

В тридцать лет Просвирников стал главным врачом ЦРБ, районным, так сказать, министром здравоохранения. В институте он так быстро бы не «взлетел», что да, то да. Глядишь, лет через десять при таких темпах областным здравоохранением рулить станет. Да нет, какие там десять? Лет через пять-шесть.

— Я прекрасно понимаю, что вы на меня сердитесь, — мягко перебил Дмитрий Григорьевич. — Но не я же виноват в случившемся. Я никого не оскорблял и ничего не разглашал.

Анна представила, как сидит он сейчас весь такой из себя самодовольный в ординаторской, лыбится, перемигивается с коллегами и наслаждается моментом, как кот, забавляющийся с мышкой. Обольщайся, противный, пока тебе обольщается, только смотри, как бы твоя мышка не оказалась бы скорпионом. Зодиакальный знак, как-никак, ведь родилась Анна шестнадцатого ноября.

Что ж — разговор не получился. Бывает, ничего страшного. Последнее слово за собой можно и не оставлять, это по большому счету ничего не значит, но так хотелось сказать Дмитрию Григорьевичу что-нибудь нехорошее…

— Вы — штопаная душа! — неожиданно вырвалось у Анны.

Так нехорошего человека вряд ли кто-то обзывал. Анна и сама не слышала никогда такого выражения. Оно родилось случайно, путем извлечения из длинной вертевшейся в уме нецензурной фразы двух цензурных слов. С переводом прилагательного из мужского рода в женский и изменением падежа существительного с винительного на именительный, чтобы слова сочетались гармонично.

Дмитрий Григорьевич помолчал несколько секунд, осмысливая услышанное (давать отбой Анна не стала, чтобы он ненароком не подумал, что сумел довести ее до истерики) и сказал:

— Это еще Довлатов писал, что в разговоре с женщиной есть один болезненный момент. Ты приводишь факты, доводы, аргументы, взываешь к логике и здравому смыслу, но неожиданно для себя обнаруживаешь, что ей противен сам звук твоего голоса.

— Мне противен не только звук вашего голоса, но и ваш вид, — подхватила Анна. — Мне противно сознавать, что кто-то может назвать нас словом «коллеги». Мне вообще противно. Очень надеюсь, что это наш последний разговор.

— Вряд ли, Анна Андреевна. Скорее всего, нам еще предстоит встречаться и не раз…

«В министерстве или в суде» Дмитрий Григорьевич уточнять не стал, и так ясно, что не в ночном клубе.

— Я постараюсь сделать так, чтобы вам запомнились эти встречи! — Анна сначала пообещала и только потом поняла, что обещание звучит несколько двусмысленно, но сказанного не воротить. — У меня все.

Вот теперь можно дать отбой. «У меня все» и отбой — это, конечно, выглядит высокомерно, но в данной ситуации вполне уместно.

— Не сладился разговор, — пожаловалась Анна Однофамильцу.

Однофамилец по своему обыкновению ничего не ответил. Не Хогвартс, какой-нибудь, чтобы портреты разговаривали, а Российский государственный медицинский университет последипломного образования, сокращенно — РГМУПО. «Эргэмупо — Лимпопо», как иногда шутят сотрудники. Зато Однофамилец был прекрасным слушателем. Смотрел строго, но в то же время приветливо, словно хотел сказать: «Отвлекаешь ты меня, Анька — от важных дел». Дела были важными по определению, у основоположников и корифеев неважных дел, наверное, не бывает. «Дедушка?» — узнавали или догадывались коллеги, впервые оказавшись в кабинете доцента Вишневской. «Однофамилец», — коротко отвечала Анна. Некоторые не верили, думали, что скромничает, а что тут скромничать. Был бы дедушка, так бы и говорила. Мало ли на белом свете Вишневских? В Польше эта фамилия вообще третья по распространенности.

Портрет Однофамильца Анне подарили на двадцатилетие однокурсники. Не исключено, что сперли с одной из хирургических кафедр, где еще в наше время найдешь такой раритет. Слегка потрескавшуюся деревянную раму Анна трогать не стала, хотя была мысль пройтись по ней морилкой, так и повесила. Сначала Однофамилец висел дома, над «художественным» рабочим столом, а когда Анна дослужилась до кабинета, переехал сюда, на кафедру клинической иммунологии и аллергологии.

Однажды случилось прикольное. Занесло Анну на консультацию в шестьдесят пятую больницу. Вообще — то ее туда частенько заносило, раза четыре в год как минимум, но в тот день все сложилось как-то непредсказуемо, неудобно и несуразно, в результате чего Анна явилась в отделение кардиологии около семи часов вечера. Лечащий врач уже ушел, заведующий отделением тоже ушел, а из-за каких-то сбоев в графике (кто-то на дежурство не вышел, что ли, — такой уж выдался день), отделение оставили под наблюдение врачу-терапевту приемного отделения. Прибежал улыбчивый ясноглазый доктор, по лицу видно, что добряк из безотказных, из таких, на которых все ездят, по возрасту — примерно Аннин ровесник. Представился Алексеем Ивановичем, а услышав «Очень приятно, доцент Вишневская, Анна Андреевна», просиял и выдал: «А я — Боткин». Шуточек насчет фамилии Анна не любила, а шапочно знакомым вообще не позволяла себя вышучивать, поэтому иронично приподняла левую бровь и уже совсем собралась сказать: «Хорошо, что не Склифософский!» (хотя, если вдуматься, то разницы никакой), но успела прочесть на бейджике коллеги его фамилию. Действительно — оказался Боткин. «Только Склифосовского нам не хватает», — пошутила Анна, довольная, что не успела сказать колкость.

— Но если он думает…

Однофамилец молчал, но молчал как требовалось — понимающе и сочувственно. С понимающим собеседником разговаривать очень удобно, потому что можно обходиться без долгих объяснений. Можно не договаривать до конца, можно пропускать середину, как, например, сейчас.

–…то обломается! Я его…

Больше всего хотелось залепить Дмитрию Григорьевичу увесистую оплеуху. От всей, как говорится, души, так, чтобы рука потом долго болела. Но это неинтеллигентно, к тому же чревато последствиями. Сколько там обещает Уголовный кодекс за оплеухи? Это легкое телесное повреждение или моральная травма средней тяжести? Нет, она не будет давать в руки негодяя лишний козырь, она его морально уничтожит. Ишь ты, еще Довлатова цитирует. Да Довлатов с таким мерзавцем в одном поле… Ладно, не надо отвлекаться, не на Довлатова этот хорек полоскучий клевещет, а на доцента Вишневскую. Ну так доцент Вишневская ему покажет! Так покажет, что мало не покажется!

Не откладывая в долгий ящик, Анна решила заняться поисками адвоката. Когда принесут повестку (или как там вызывают в суд?) искать адвоката будет уже поздно. Анна посмотрела на часы. Срочных дел нет, уходить домой рановато. Всякий раз с началом учебного года Аркадий Вениаминович переживал очередной приступ ХДБ, то есть хронической дисциплинарной болезни и две-три недели отслеживал приходы и уходы подчиненных, требуя «отбывать» на кафедре положенное время до минуты. Потом приступ проходил, до следующего учебного года шеф успокаивался, а сотрудники возвращались в прежний режим «сделал дело — вали домой смело».

В очередной раз отругав себя за то, что до сих пор не удосужилась на всякий пожарный случай обзавестись своим адвокатом, Анна шевельнула мышкой, выводя компьютер из ждущего режима. Собирать информацию по знакомым не хотелось. Толка будет мало, каждый станет взахлеб нахваливать того, кто ему симпатичен или того, кто с ним делится. Сарафанное радио работает или на симпатии, или на выгоде, а Анне нужен настоящий профессионал, настоящий волк от юриспруденции, съевший сотни собак, то есть — выигравший сотни процессов. Короче говоря — что-то вроде Мистера Вульфа из «Криминального чтива», человека, который решает любые проблемы. По нынешней жизни практикующему врачу без личного адвоката никак нельзя. Пациент нынче пошел грамотный, прекрасно знающий свои права и чужие обязанности. Это правильно, а как же иначе? Попадешь в руки такого афериста, как уролог Дмитрий Григорьевич, или такой дуры, как кардиолог Нателла Петровна, поневоле вспомнишь про права и обязанности. Вспомнив Нателлу Петровну, Анна едва не застонала…

Кардиолог Нателла Петровна Хотькова была уникумом, своего рода достопримечательностью двадцать пятой больницы, незаслуженным наказанием заведующего кардиологическим отделением, вечной головной болью заместителя главного врача по медицинской части и камнем на шее главного врача. Подобно сказочному дурачку Хотькова отличалась завидным усердием при совершенно незавидном отсутствии ума. Только вот дурачкам к концу сказки положено умнеть, а в реальности они, оправдывая народную мудрость «горбатого только могила исправит», так дураками и помирают. Нателла Петровна недавно вошла в «ягодный» женский сорокапятилетний возраст и даже самые отчаянные оптимисты, такие, например, как заведующий лабораторией Чечин, не надеялись на то, что доктор Хотькова поумнеет.

С медициной Нателла Петровна («Я — На-тел-ла, а не Наталья, прошу запомнить! И тем более не Наталия!») связала свою жизнь сразу же по окончании десятого класса (тогда еще учились десять лет, а не одиннадцать). Подала документы в медицинское училище (на институт сразу замахнуться не решилась), не поступила, получив двойку на первом же экзамене по биологии, отсанитарила год в приемном отделении, подала снова, только уже не на сестринское, а на фельдшерское отделение, чудом поступила (как «своей» — санитарка все-таки — пошли навстречу), окончила, устроилась на скорую помощь и почти сразу же ушла в декретный отпуск. Рожала Нателла Петровна продуманно — через два года на третий, поэтому просидела дома пять лет с сохранением стажа. Забыла, конечно, все, чему ее учили, но, одновременно, осознала, что вожделенное некогда фельдшерство ее уже не устраивает. Надо становиться врачом и только врачом!

Попытка поступить на лечебный факультет «с наскока» («Я уже десять лет в медицине!») не увенчалась успехом. Для поступления надо иметь соответствующие знания или, как утверждают злые языки, явно из числа не поступивших, соответствующие суммы денег. Ни того, ни другого у Нателлы Петровны не было. Совсем. Пьяница-муж ушел к другой женщине, «понятливой», с которой, по его выражению, «можно было выпить без головной боли», и Нателла Петровна тянула двоих детей на одну фельдшерскую зарплату. Ну — почти на две, потому что работала чуть ли не сутки через сутки, благо с детьми сидела ее мать, но все равно на жизнь хватало с трудом. Потратишься на одно, к примеру — на зимнюю одежду и обувь детям, так приходится экономить на другом — в который уже раз чинить свои зимние сапоги вместо того, чтобы купить новые. Такое житье можно сравнить с коротким одеялом. Ноги укрыты — так спине холодно, а, если натянуть на спину — ноги мерзнут.

Поступить в институт хотелось, даже очень. Другая бы на месте Нателлы Петровны сдалась, смирилась, осталась бы на всю жизнь в фельдшерах, но то другая… Энергии у Нателлы Петровны было хоть отбавляй, и настойчивости тоже. Да и ум имелся, точнее не ум, а природная крестьянская смекалка. Нателла Петровна написала письмо министру здравоохранения. Мать-одиночка, двое детей, фельдшер со стажем, с младых, можно сказать, ногтей в медицине, очень хочу быть врачом, помогите, пожалуйста! Терпеливо выждала месяц, но ответа так и не получила. Другая бы… впрочем, это уже было сказано. Нателла Петровна изменила жизненный режим. Теперь после дежурства она спешила не домой, чтобы отоспаться, а на Неглинную улицу, в министерство здравоохранения. Подобно воде, просачивающейся в любую щелочку, она проникала в высокие кабинеты, а то и перехватывала их обитателей в коридорах (можно сказать — в коридорах власти перехватывала) и хорошо поставленным голосом заводила свою скорбную песнь. Мать-одиночка, двое детей, фельдшер со стажем… и т. д. Дважды ее выводил из министерского здания наряд милиции. Оба раза заканчивались одинаково — тронутые слезами и горем, милиционеры довозили Нателлу Петровну до станции метро «Кузнецкий мост», где отпускали без составления протокола. Странно, но суровые, огрубевшие сердцами, милиционеры, оказывались более чуткими, нежели высокопоставленные министерские чиновники.

Но пробил час — и настал тот день благословенный, когда один из не самых главных заместителей министра дрогнул и сдался. То ли Нателла Петровна начала являться ему в страшных снах, то ли у него просто было настолько хорошее настроение, что хотелось делать добрые дела, то ли в министерстве ждали каких-нибудь важных гостей и буйно-слезоточивая просительница была совсем некстати… Да в и мотивах ли дело? Главное, как известно, — результат. Большой человек записал данные Нателлы Петровны («Не секретутке своей поручил, а сам, лично, записал!»), дал ей глянцевогербовую визитную карточку и велел позвонить через неделю. Нателла Петровна, обезумев от радости, запечатлела на щеке замминистра мокрый поцелуй (вот уж, небось, было радости-то!) и ушла настолько окрыленная в своей радости, что, забыв о метро, пошла в родное Выхино (тогда еще район назывался Волгоградским, а станция метро — «Ждановской») пешком. К Таганской площади пришла в себя (дождик помог) и спустилась в метро. Дело было в апреле, а первого сентября сияющая Нателла Петровна, поступившая на вечернее отделение лечебного факультета, держала в руке свой студенческий билет, открывала, закрывала, даже нюхала его и млела, млела, млела от счастья. Кто долго шел к звездам, продираясь через тернии, тот поймет.

Учиться было легко, ибо опыт уже наработался. Институтские преподы оказались куда более податливыми, нежели министерские чины, к тому же Нателлу Петровну (не красавицу, но вполне симпатичную женщину) молва зачислила в любовницы того самого заместителя министра, поэтому ей охотно шли навстречу. Опять же — мать-одиночка, двое детей, параллельно с учебой дежурит на «Скорой помощи»… Да и вообще к «вечерникам» относятся более либерально. До слез и мольб на зачетах дело никогда не доходило, довольно было завести песнь про жизненные трудности, как в ответ звучало: «Ну ладно, давайте зачетку». Когда со вздохом, когда — без.

Окончив институт, Нателла Петровна по инерции недолго поработала на «Скорой», но вскоре возжелала стать Настоящим Клиницистом и устроилась на работу в приемное отделение сто сороковой городской больницы (в другие, так сказать, «клинические» отделения ее не взяли). Через три месяца заведующий отделением предложил ей «уйти по-хорошему» и был послан по самому известному адресу. На следующий день то же самое предложила Нателле Петровне заместитель главного врача по медицинской части. Ее Нателла Петровна посылать не стала, просто выбежала из кабинета и ворвалась в другой кабинет, к главному врачу, где потребовала защиты и справедливости. Главный врач был понятлив (непонятливые люди главврачами не становятся), поэтому в ходе пятнадцатиминутных переговоров обе стороны пришли к взаимоприятному соглашению. Больница отправляла Нателлу Петровну переучиваться на кардиолога, а взамен Нателла Петровна обязалась уволиться по собственному желанию сразу же по окончании учебы. Залогом послужило написанное ею заявление без даты с просьбой об увольнении, которое главный врач спрятал в свой сейф на случай. Так в мире стало одним кардиологом больше. Кто-то из Рокфеллеров утверждал, что главное для успеха — это настойчивость, и, конечно же, был прав.

Во второе кардиологическое отделение двадцать пятой больницы Нателла Петровна перешла из такого же кардиологического отделения восемьдесят восьмой больницы, где несколько лет происходило ее становление клиницистом-кардиологом. Процесс шел не очень гладко, коллеги и администрация считали, что Нателле Петровне не хватает знаний в частности и ума вообще, а сама Нателла Петровна была уверена, что со знаниями и прочим у нее все в порядке, надо только клинического опыта поднабраться. Поднабравшись, она решила, что клиницисту не следует работать там, где происходило его становление, дабы былые огрехи не накладывались на нынешний авторитет, и устроилась в двадцать пятую больницу. Главврач восемьдесят восьмой, не чаявший избавиться от такого «чуда», дал Нателле Петровне столь лестную характеристику, что в двадцать пятой ее поначалу (в течение двух первых рабочих дней) прочили в заведующие отделением, вместо скоро уходящей на пенсию. Потом поняли, заценили все качества, в том числе и вздорно-скандальный характер вкупе с привычкой чуть что бить во все колокола и обращаться во все инстанции, да уже было поздно. Так и терпели — днем Хотькову бдительно контролировал заведующий отделением, а по дежурству — кто-то из других дежурных врачей. Анна испытывала к Нателле Петровне стойкую неприязнь, потому что вообще не любила дураков, а особенно тех, кто имел гипертрофированное самомнение, Нателла Петровна платила Анне той же монетой, поскольку не любила вообще всех кафедральных сотрудников, выскочек и воображал. «Классовые» противоречия подчас обострялись во время совместных обходов (или сразу же после них), вызывая бурные дискуссии, из которых Анна неизменно выходила победительницей.

Примечательно, но на Нателлу Петровну никогда не жаловались ни пациенты, ни их родственники, не говоря уже о том, чтобы с ней судиться. Коллеги пожимали плечами, презрительно кривили губы и говорили: «Какой спрос может быть с дурака?».

Двадцать минут блужданий по сайтам юридических контор и отдельных юристов, обернулись двумя столбиками имен в блокноте. В первом, под буквой «О», то есть «опытные» стояло пять фамилий с адресами, во втором, под «Н», «начинающие» — две. Анна не раз видела, как во время клинических разборов или на обходах молодые, «свежеиспеченные», толковые врачи «утирали носы» своим опытным, излишне самонадеянным коллегам. Если такое имеет место быть среди врачей, то почему ему не быть среди юристов?