Доктор Вишневская. Клинический случай

Андрей Шляхов, 2012

НОВАЯ книга от автора бестселлера «Клиника С…» – но теперь уже не в жанре «больничного триллера», а в лучших традициях женского медицинского романа! Знакомьтесь – доктор Вишневская, иммунолог-аллерголог, слегка за тридцать, одинока, независима, остра на язык. Не пытается изображать «Хауса в юбке», но коллеги считают ее классным диагностом – о таких, как она, говорят: «Врач от бога». Давно излечившись от юношеского идеализма, так и не обзавелась иммунитетом к человеческой боли и страданиям. А значит, рано или поздно ей придется бросить вызов «врачам от дьявола», поставив на кон свою профессиональную репутацию, честное имя и женское счастье…

Мораторий

После посещения третьего по счету офиса начала вырисовываться система.

Маститые адвокаты имели офисы в центре Москвы, неподалеку от станций метро. Сдохнешь, пока доедешь, и хрен припаркуешься. На Пятницкой так пришлось в каком-то дворе машину оставить под недовольное жужжание местных старух.

Маститые адвокаты имели роскошные офисы и вышколенный персонал, но на кофе экономили не по детски. Дрянной кофе — это ужасно, но дрянной кофе в стильной фарфоровой чашке ужасен вдвойне.

Маститые адвокаты вели себя точно так же, как маститые профессора-врачи. Достоинство, бьющее из всех пор организма, ни слова в простоте, демонстрация своей великой занятости. И «грузили» клиента не хуже, разворачивая перед ним пугающие картины.

— Мне часто приходится сталкиваться с подобными обвинениями, и я понимаю, что обвинение в разглашении врачебной тайны может обернуться крахом карьеры…

— Мало что грозит врачу такими неприятными последствиями…

— Два свидетеля? Это очень плохо. Готовьтесь к худшему, но помните, что последствия могут быть разными. Может быть очень плохо, а может — и не очень. Я, со своей стороны, приложу все усилия…

Маститые адвокаты оценивали (причем оценивали предварительно, с оговоркой, что окончательная сумма будет больше) свои услуги столь дорого, словно брались вытащить сухим из юридических вод серийного убийцу. И при этом добавляли, что сами они ужасно заняты, работают по двести часов в неделю (Анна умножала семь на двадцать четыре, но с уточнениями не лезла), поэтому делом Анны будет заниматься кто-то другой — ассистент или младший партнер. Разумеется — под неусыпным и неустанным контролем босса.

Честно говоря, чего-то вроде этого Анна и ожидала, поэтому и записала координаты парочки молодых адвокатов. «Юридического» опыта у нее пока еще не было, Бог миловал, но не первый день, все же, жила на свете, понимала что к чему.

В пробке на Волгоградке Анна подумала о том, что, будучи палатным врачом, она, как и многие ее коллеги, никогда не интересовалась документами, подтверждающими родство, при общении с людьми, представлявшимися родственниками пациентов. Всегда уточняла у больных, кому можно давать информацию об их состоянии, но этим дело и ограничивалось. А могла бы и налететь. Но вот парадокс — пока вела палаты, будучи ординатором, аспирантом и ассистентом кафедры, ничего подобного не случалось. Случилось сейчас, когда с родственниками пациентов практически перестала общаться. Жизнь бьет неожиданно и совсем не с той стороны, откуда можно было бы ждать удара.

На втором году клинической ординатуры Анна Вишневская считала себя состоявшимся врачом и, честно говоря, считала не без оснований. Во время обходов в ее палатах заведующий отделением, тот еще придира и буквоед, кивал головой и со всем соглашался. Если говорил: «а не сделать ли нам…», то слышал в ответ: «Уже сделано, Александр Станиславович…». Профессор Гишпурин, человек буйного нрава и необузданных страстей, любивший в гневе рвать истории болезней в мелкие клочья, Анне благоволил и ставил в пример не только ординаторам, но и тем, кто ординатуру окончил давно. Насчет рвать истории в клочья, это не преувеличение, Гишпурину, человеку со связями, и не такое с рук сходило. Однажды в прямом смысле слова вышиб из палаты студента-пятикурсника, дерзнувшего переговорить с соседом во время профессорской речи. Подошел, взял за шкирку, отволок к двери, распахнул ее свободной рукой и дал коленом под зад. Потом закрыл дверь и продолжил обход в абсолютной тишине, которую принято называть звенящей. Обиженный студент ходил жаловаться в ректорат, но Гишпурину все было нипочем, как с гуся вода.

Так вот, считала себя Анна состоявшимся врачом и состоявшиеся врачи с ней считались, но подобная гармония противоречила всем известным и еще не открытым законам подлости. Подлость обернулась строгим выговором с занесением в личное дело, да, вдобавок, выговор был не «местный», а «городской» — за подписью самого руководителя департамента здравоохранения Целышевского. Неплохо так огрести на втором году клинической ординатуры, да еще ни за что.

Все наказанные обычно считают, что их, таких хороших и красивых, наказали без достаточных оснований или вообще без оснований. У Анны был как раз тот случай, когда «вообще».

Привезла «Скорая» бабушку, тихую, маленькую, седую. Про таких еще говорят — божий одуванчик. Из дома привезла, в домашнем халате и тапочках. Родственники, то есть единственный сын-алкаш, бабушку не навещали. Анна покупала ей со своей небольшой ординаторской стипендии питьевую воду, чтобы не приходилось пить отдававшую ржавчиной водопроводную, соседки по палате делились передачами. В положенные сроки — на третий день после поступления, определились с бабушкиным диагнозом, который оказался онкологическим и собрались переводить «по профилю» — в городской онкодиспансер. Собрались да обломались — в суете сборов бабушка прихватила из дома предметы первой необходимости, а вот паспорт и полис обязательного медицинского страхования забыла. Ну по «Скорой»-то можно без полиса и без паспорта, а вот для перевода они нужны. Больная теребила звонками сына, тот обещал принести, да все не нес. Анна попыталась уговорить заведующего отделением из онкодиспансера принять больную без документов, но тот отказался. Анна позвонила бабкиному сыну, высказала ему все, что о нем думает, и потребовала немедленно привезти документы матери в больницу. Сын поклялся, что завтра с утра «все будет», но так ничего и не привез. После работы Анна отправилась за документами сама. Караулила «объект» в подъезде у дверей квартиры до половины двенадцатого, перезнакомилась со всеми соседями (информации про бабушкины дела, кстати говоря, не разглашала, просто говорила, что прислали из больницы за документами), дождалась, высказала еще раз, пожестче прежнего, забрала документы и уехала довольная собой, ну, то есть своим героическим подвигом.

На утро выслушала похвалу от заведующего отделением, получила «добро» на перевод, вызвала перевозку, написала переводной эпикриз, пожелала больной всего хорошего (шансы определенные там были) и на этом сочла дело законченным. Но сказано же — «не обольщайтесь!». Спустя две недели Анну срочно вызвала к себе заместитель главного врача по медицинской части Тамара Семеновна, женщина, существовавшая отдельно от своего почти шестидесятилетнего возраста. Тамара Семеновна любила кислотные цвета, обильную яркую косметику (в тех объемах, когда ее уже называют не косметикой, а «штукатуркой») и обувь на высоченнейших каблуках. В медицине она разбиралась неплохо, характер имела спокойный, почти нордический.

На сей раз никакого нордического спокойствия не было и в помине. На Анну сразу же обрушился поток эмоциональных, не слишком-то связанных между собой восклицаний, весь смысл которых сводился к тому, что произошло нечто ужасное. В понимании руководителей всех рангов «ужасное» начинается с перспективы лишения своего руководящего поста. Минут через пять Анна поняла, в чем дело, — кто-то в онкодиспансере, главный врач или его заместитель, возмутился «задержкой» с переводом бездокументной бабушки и накляузничал в департамент здравоохранения. Из чистой незамутненной вредности или, может, были какие-то свои счеты с администрацией сто седьмой городской больницы, в которой Анна проходила ординатуру. Если уж начистоту — то совсем не тот был случай, чтобы прямо сразу и в департамент.

Анна за собой вины не чувствовала. На сына больной надеялась недолго, несколько дней, в истории болезни оставляла записи: «сыну пациентки передана просьба срочно привезти документы матери», в итоге съездила за паспортом и полисом сама, хоть и не было такого в ее должностных обязанностях. А если онкодиспансер так за больных радеет, то могли бы в порядке исключения и без документов принять. Так и Тамаре Семеновне объяснила, и главному врачу и какой-то шишке в департаменте здравоохранения. Итог ударил как обухом — строгий выговор с занесением. Кто из клинических ординаторов мог бы похвастаться чем-то подобным? Практически никто. Во-первых, большинство клинических ординаторов подчиняются не департаменту, а министерству (это у Анны была целевая городская ординатура, от департамента), а, во-вторых, как-то не принято делать виновными тех, кто пока еще учится. Клиническая ординатура есть не что иное, как высшая форма профессиональной подготовки врачей-специалистов, основанная на принципе индивидуального обучения, вот как.

Сказать, что Анна расстроилась, это не сказать ничего. Главное — грызла обида. «Ни за что ни про что, полна жопа огурцов» так говорила в подобных случаях кузина Вероника, непутевая, но удачливая дочь родной сестры Анниной матери, тети Оли. Заведующий отделением утешал: «Ничего страшного — через месяц все про это забудут, через год — снимут выговор, и будешь ты чиста и невинна, Андреевна. А еще знай, что жизнь она такая, сбалансированная, сейчас ни за что получила по полной программе, а в другой раз за что-то ничего тебе не будет». Заведующему тоже дали выговор, как непосредственно отвечающему за все происходящее в отделении, но он уже был к этим подаркам судьбы привычный и, в отличие от Анны, не расстраивался.

Первый из двух молодых юристов, экономя на офисе, забился в какую-то запредельную дыру примерно посередине между Волгоградским и Рязанским проспектами. Завод, автосервис, гаражи, склады, автосервис, снова гаражи, три автосервиса подряд, и вот он — четырехэтажный офисный центр «Караганове Плаза». Плазе вообще-то полагается быть торговой, но здесь кроме офисов ничего не было. Зато была огромная, с самым, что ни на есть оптимистичным прицелом на будущее, парковка и — совершенно пустая, если не считать двух автомобилей в дальнем углу.

И охранник в просторном псевдомраморном холле оказался не занудливым. Вместо обычного «вы к кому… Позвольте ваш паспорт… Возьмите пропуск и не забудьте отметить его на выходе», сказал, едва Анна успела войти:

— Адвокат Ушаков на втором этаже. Первая дверь.

— А как вы догадались, что мне нужен именно он? — удивилась Анна. — Или он у вас тут единственный арендатор?

— К нам все больше прорабы ездят, — ответил местный Шерлок. — У нас же одни стройматериалы. Если приезжает кто-то не похожий на прораба, значит — к Саше. Без вариантов.

Анне не очень понравилось, что адвоката запросто называет Сашей охранник. Что ни говори, а адвокатам не следует панибратствовать с окружающими. Надо держать марку, знамя своей профессии. «Будь проще — и к тебе потянутся люди» — это не про адвокатов. И не про врачей, и не про педагогов, и уж, тем более, не про тех, кто только начинает. Это корифеям можно иногда «быть проще», в эти моменты получаются очень трогательные, поистине незабываемые, фотографии.

Лестница поражала воображение расставленными по углам огромными пластиковыми вазами с пластиковыми же цветами.

— Ле жарден де Люксембург!^[5] — вслух «одобрила» Анна.

Сразу же вспомнилась одноименная песня Джо Дассена, не пропитанная лирической грустью, а прямо-таки вымоченная в ней. Прошел еще один день без любви, ля-ля, дождливый день ля-ля, жизнь без тебя мне не мила, успех это еще не самое главное… Сплошной декаданс, сопли-опли.

Анна тряхнула головой, прогоняя грустные мысли. Вот она, зашпонированная под дуб дверь со скромной табличкой «Адвокат Александр Оскарович Ушаков». Табличка была скромна не только по содержанию, но и по исполнению — лист формата A4, приклеенный четырьмя полосочками тонкого скотча, одна из которых уже успела отклеиться и некрасиво топорщилась.

Анна открыла дверь только благодаря привычке доводить начатое до конца. Ясное дело — молодой, на старте, но уж пятьсот рублей на табличку наскрести по-любому можно. Театр начинается с вешалки, а контора — с вывески. Если провести аналогию с врачами, то можно сказать, что молодой врач может приезжать на работу на метро или на велосипеде, одеваться «с рынка», но вот халат у него просто обязан быть не только опрятным, но и не заношенным и руки ухоженными, без траурной каймы под ногтями. Хоть бы бумажку поаккуратнее на дверь наклеил, Александр Оскарович! Интересно, какая у него мебель?

Мебель была обычной, икеевской. Стол, кресло, два шкафа, пять стульев. Больше ничего в маленькой комнатке и не поместилось бы. Щуплый, лопоухий, очкастый и местами прыщавый Александр Оскарович («мужчинка минус третьей категории», по классификации кузины Вероники) оказался явным неврастеником, потому что во время разговора постоянно вертел что-нибудь в руках. Если не вертел, то теребил, а то начинал разминать свои длинные, уставшие от постоянной работы, пальцы и делал это очень усердно, до хруста в суставах. Хрустели суставы звучно, казалось, что сейчас Александр Оскарович переломает себе все пальцы. Анну все это почти не напрягало, потому что ей было важно не то, что делал руками адвокат, а что он при этом говорил. А говорил Александр Оскарович дельно и совершенно не «грузил», то есть — не пугал. Даже наоборот — успокаивал.

— Давайте подумаем, какую выгоду могла извлечь для себя бывшая жена вашего пациента даже при условии получения исчерпывающей на тот момент информации… А какой ущерб пациенту могла она нанести, используя эту информацию… Диагноз еще не был установлен, я вас правильно понял, Анна Андреевна?

— Диагноз уточнялся. Предварительный уже был. Нельзя лежать в стационаре без диагноза.

— Да, конечно, — кивнул Александр Оскарович. — Без диагноза непонятно, в какое отделение класть и надо ли класть вообще. То есть — толком вы ничего разгласить не могли?

— Дело не в том, что я могла или не могла, а в том, что я ничего не разглашала! — немного раздраженно ответила Анна, утомленная долгой поездкой по юристам.

На часах было без двадцати семь, а начала она свой «вояж» в два часа, бессовестно удрав с работы много раньше положенного.

— Врачебную тайну составляют… — Александр Оскарович сдернул с хрящеватого носа очки, завертел их, закрутил, а сам уставился в потолок, словно вспоминая. — Информация о факте обращения за медицинской помощью… Это вы уже не могли разгласить, опоздали. Информация о диагнозе заболевания… Эту информацию разглашать было рано, раз не было диагноза…

— Диагноз был, — поправила Анна. — я же уже говорила…

— Да-да, — спохватился невнимательный адвокат, не отводя взора от потолка. — Далее идет информация о состоянии здоровья гражданина, но это должна быть информация, а не короткие отговорки. Тем более что фразы типа: «все о’кей» или «все будет хорошо», трактовать как разглашение врачебной тайны… Нет, это абсурд. Ну и последнее — это прочие сведения, полученные при обследовании и лечении гражданина. Сюда на первый взгляд можно отнести все… Скажите, Анна Андреевна, а эта ваша собеседница была адекватна, вменяема? Вот вы, как врач, не могли заподозрить?

— Я не психиатр! Я — иммунолог, — свою специальность Анна тоже уже называла. — Но даже психиатр не смог бы поставить диагноз, даже предварительный, на основании минутной беседы.

— Так, так, так… — Адвокат обернулся к Анне, нацепил очки, вытащил из стоявшего на столе органайзера ручку и начал забавляться с ней. — Знаете, я пытаюсь уловить смысл и суть и никак не могу это сделать. Вы уверены, что вас действительно хотят привлечь в качестве ответчика?

— Конечно же, нет! Но мне озвучили такую возможность!

— Раньше бандитами пугали, сейчас — судом. Ваше дело, если его можно назвать «делом», не стоит и выеденного яйца! Скорее всего, вас просто запугивают, действуют вам на нервы. Не исключено, что ваши противники могут оказывать давление на потенциального истца, он же их пациент. Но одного желания судиться мало, судья должен принять исковое заявление… А все то, что вы мне рассказали, это, извините, не повод, далеко не повод, совсем не повод. Для того чтобы потрепать нервы угрозами, эта история вполне годится, для суда — нет. Если, конечно… Вы меня простите великодушно, Анна Андреевна, но я должен это сказать. Если, конечно, все было именно так, как вы мне рассказали.

— Ну, может, какое-то словцо я забыла, но суть передала точно.

— Хорошо, это хорошо. Угроза подачи иска — это очень распространенный способ выбить из человека энную сумму денег. И довольно безопасный. Люди платят, чтобы их оставили в покое. Вы не исключаете, что вас хотят запугать, чтобы вы раскошелились?

— Навряд ли, — подобного варианта Анна и в мыслях не допускала. — Нервы потрепать, подавить, это — да, но вряд ли кто-то мог допустить, что я раскошелюсь.

— Жаль, — неожиданно огорчился Александр Оскарович. — Очень жаль.

— Почему?

— Потому что тогда бы мы могли бы обратиться в ОБЭП. Вымогательство доказывается элементарно.

Аудиозапись, видеозапись, изъятие в присутствии понятых… Там любят такие дела. Но если вам намекнут насчет денег…

— То я сразу же дам знать вам, — Анна достала из сумки кошелек. — Сколько я должна вам за консультацию, Александр Оскарович?

Александр Оскарович заслуживал платы. Он вникал, рассуждал, делал выводы, а не просто декларировал, что готов взяться за дело и называл стоимость своих услуг, как другие. О деньгах он вообще не заикнулся. Удивительный альтруизм.

— За такие консультации я денег не беру, — Александр Оскарович улыбнулся, демонстрируя щербатые зубы. — Вы же не берете денег за диагностику?

— Я как раз за диагностику и беру, — улыбнулась в ответ Анна. — Так сколько же?

— Нисколько. Я привел неудачный пример, у вас принципиально иная диагностика. Вот если дело дойдет до суда или хотя бы до переговоров, тогда мы обсудим денежный вопрос. Могу сразу сказать, что мои услуги обойдутся вам недорого. По самому крупному счету не больше пятнадцати тысяч…

«Табличкой нормальной не обзавелся, а запрашивает больше других!» — подумала Анна, мысленно вычеркивая жадного адвоката из списка людей, с которыми можно иметь дело. Но, чисто из природной дотошности, уточнила:

— В евро или в долларах?

— Исключительно в рублях. Можно наличными, можно перевести на счет. Как вам удобнее. Постойте… Анна Андреевна, вы что решили, что я вам сумму в баксах или евро назвал? То-то я смотрю у вас выражение лица изменилось. В рублях. За первое судебное заседание я беру пятнадцать тысяч рублей, сюда же входит и знакомство с делом, а за последующие — по семь. Но ваше дело, если оно, конечно, станет делом, «отсудится» за один раз, я уверен. Переговоры стоят дешевле. У меня в офисе — пять тысяч за встречу, с выездом — семь. Тут тоже долго рассусоливать не придется. Как только я упомяну о привлечении к ответственности за клевету, претензии сразу же сдуются… Можно узнать, почему вы улыбаетесь?

— Вы какой-то странный адвокат, Александр Оскарович, — сказала Анна, убирая кошелек обратно. — Вам, наоборот, надо внушать мне, что дело архисложное, дорогое…

— Так вы же в это не поверите, сразу же поймете, что вас пытаются раскрутить.

— Знаете, до вас я посетила троих ваших коллег, и все они пытались внушить мне, насколько сильно я влипла.

— И в итоге вы приехали ко мне, Анна Андреевна, — не без удовлетворения констатировал адвокат. — Надеюсь, я сделал все для того, чтобы вы сейчас не поехали к пятому по счету…

— Я бы в любом случае не поехала бы, — Анна посмотрела в окно, а потом — на часы. — Уже поздно. Но вы единственный, кому удалось произвести на меня хорошее впечатление, что правда, то правда. Хотя ваша вывеска поначалу меня чуть не оттолкнула…

— Я понимаю, — закивал адвокат. — Вы ожидали увидеть нечто медное, тяжелое…

— Хотя бы пластиковое, — улыбнулась Анна, — но не бумажку…

— Эх, — Александр Оскарович вздохнул, словно собираясь с духом. — Так уж и быть, Анна Андреевна, открою вам тайну. Я нарочно не заказываю вывеску и не слишком обживаю свой офис, чтобы арендодатель не поднял мне плату. Здешний хозяин такой жучила — любит набавлять чуть ли не ежемесячно. Вот я и декларирую, что я здесь временно и могу съехать в любой момент. Снести в машину комп, принтер и папки — минутное дело.

— Помогает?

— Седьмой месяц здесь сижу, а плата пока ни разу не повышалась. Могу представить, как арендодатель меня ненавидит…

— Вам знакомо выражение: «Oderint dummetuant»?

Анна не была уверена в том, что в юридических вузах изучают латынь, но не исключала такой возможности.

— Пусть ненавидят, лишь бы боялись, — тут же перевел Александр Оскарович. — Любимое изречение императора Калигулы, между прочим. Возьмите мою визитку и, как только получите повестку или вам позвонят, короче говоря — как только будут новости, сразу же сообщайте мне. А звонящих можете просто перенаправлять. «Свяжитесь с моим адвокатом!» — любимая фраза в Голливуде.

При чем тут Голливуд, Анна не поняла, но с удовольствием посмеялась вместе с Александром Оскаровичем, представив, как кто-нибудь из ее противников будет ожидать встречи с каким-нибудь важным Адвокатом с большой буквы, а нарвется на Оскарыча.

Почти всех симпатичных ей людей Анна про себя называла только по отчеству, да и то не по полному, а фамильярно сокращенному. Выходило по свойски, по-родственному.

Примечания

5

Люксембургский сад — франц.