Аромат желания

Анна Данилова, 2011

Ольга Болотникова проснулась утром у себя в квартире в своей постели с дикой головной болью. Собственное отражение в зеркале ее ужаснуло: на скуле и под глазами синяки, губа разбита. Все тело ноет, а на простыне следы крови. Но как это могло произойти, если вчера, проводив гостей, Ольга сразу легла спать и до утра не просыпалась? Однако Болотникова не единственная пострадавшая. В городе один за другим стали находить трупы успешных и состоятельных женщин. Причем проведенная экспертиза показала, что мучитель Ольги и убийца светских львиц – один и тот же человек…

ГЛАВА 6

Глафира с трудом уговорила Мирошкина, чтобы он позволил ей опросить друзей Оли Болотниковой. Пока Оля, согласившись с доводами Глаши, писала заявление в прокуратуру, сама Глаша была уже на пути к дому, где жила Катя Веретенникова. Та самая, что распивала вместе с Олей и своим любовником по имени Виктор лозаревский пелин и которая могла подробнее описать прошедший вечер.

Дверь открыла невысокая хрупкая молодая женщина, растрепанная, закутанная в огромную теплую шаль. Черные колготки, толстые красные носки. Видно было, что ее только что разбудили.

— Меня зовут Глафира Кифер, я помощница адвоката Елизаветы Сергеевны Травиной, ведущей дело вашей подруги Ольги Болотниковой о незаконном проникновении посторонних в ее жилище.

— А… Понятно. Что ж, входите. Но только учтите, ничего нового я вам не расскажу.

Квартира была небольшая, захламленная и прокуренная. И хотя Глаша находилась здесь не больше нескольких минут, успела почувствовать, что, помимо Кати и ее мужа, вечно пропадавшего в командировках, здесь прочно поселилась тоска. Она глядела на нее из-за потускневших стеклянных створок серванта, мутных пропыленных ваз с безжизненными пластмассовыми розами, из приоткрытых дверей старомодного платяного шкафа. Несчастьем и отчаянием веяло из холодной, с пустыми кастрюлями и мертвым холодильником кухни.

Глаше подумалось, что, будь Катя счастлива в своем браке, все здесь выглядело бы иначе, и не появился бы в ее жизни непонятный и бездомный шалопай Виктор. И не проводила бы она вечера в чужих квартирах, не распивала бы сомнительный пелин, не играла бы от скуки в карты, а сидела бы дома, рядом с мужем, и кормила бы его котлетами.

— Давай на «ты», а? — предложила Глафира, хотя практиковала этот прием крайне редко. Сейчас же она видела перед собой запутавшуюся, несчастную женщину, не знавшую, как ей жить дальше, и одновременно с вопросами захотелось помочь ей доверительной беседой, способной открыть глаза на некоторые жизненно важные вещи. На любовь, например.

— Давай… — Катя удивленно захлопала длинными ресницами.

— Кто такой этот твой Виктор?

— Рассказала… Вот ведь скрываешься, стараешься, а самые близкие люди… выдают…

Однако произнесла она это не с презрением, не со злостью, а как-то слишком равнодушно или даже устало.

— А может, как раз наоборот?

— В смысле?

— Вы с Виктором ушли, а вот твоя подруга, Оля, накачанная сильнейшим снотворным, уснула, и пока она спала, в квартиру кто-то проник…

— Да глупости! Никто и ничего ей не подсыпал. Мы хорошо посидели, выпили болгарского вина или… как его там… пелина. Ели сыр, ветчину, картошку с маслом… Все было замечательно, весело… Да только мы все чувствовали, что наше веселье какое-то поверхностное, что ли…

— Расскажи про Виктора.

— Мы познакомились у одной моей знакомой, у которой он ночевал. Нет, не в том смысле, что ты подумала. Просто у него нет жилья. У него какие-то сложности с жильем, его жена выгнала, вот он и мотается по знакомым. Тоня, у которой он ночевал, женщина в годах, но она прекрасный человек, всегда всем помогает, это уже такой тип человека… У Тони был день рождения, я пришла поздравить ее и там познакомилась с Виктором. Он очень красивый, да только слабый. Любитель выпить, погулять. Мне кажется, что мы полюбили друг друга. Да только я замужем, хотя мужа никогда не любила. И он знал об этом, когда делал мне предложение. Только я не понимаю, какое отношение это имеет к Оле?.. — Она поморщилась, как от боли.

— Виктор не мог подсыпать ей снотворного в вино?

— Нет. Он на такое не способен. Он вообще ни на что не способен, разве что… Сама понимаешь.

— Ты сказала, что ваше веселье было поверхностным. Что ты этим хотела сказать?

— Что нам всем было внутри как-то неуютно и грустно, понимаешь? Оля знала, что, когда мы уйдем, она останется совсем одна. Виктор знал, что ко мне нельзя, что муж должен вернуться со дня на день, я точный день не знаю, но чувствую, что он скоро приедет…

— То есть ему снова негде было ночевать.

— Да дело разве только в ночевке? Он какой-то неустроенный. У него и работы нет, живет на те деньги, что успел скопить, пока жил со своей женой. Она у него богатая барышня… Так вот. О грусти. Я грустила от того, что не хочу с ним расставаться. И не хочу, чтобы возвращался мой муж. Однако мы старались изобразить веселье и беззаботность. Трое взрослых людей, запутавшихся в этой жизни.

— Итак. Вы с Виктором ушли. Когда это было?

— Точно не помню, но, кажется, за полночь. Время меня не интересовало. Мы попрощались, Оля проводила нас до двери… Да, точно, до двери. Из квартиры она не выходила, осталась стоять на пороге. Подождала, пока лифт приедет, и, когда мы в него вошли, думаю, тогда-то она и вернулась домой, заперла дверь. Конечно, я не могла этого видеть, но она должна была это сделать на автомате.

— А как ты сама спала?

— Обычно. Хотя нет. Около трех часов ночи даже проснулась. Мне показалось, что по квартире кто-то ходит. Но никого, конечно же, не было. Просто мне хотелось, чтобы в квартире кто-то появился. Даже муж, которого я не люблю. Но он так еще и не приехал…

Как Глафира и предполагала, совершенно незнакомая ей Катя, сама того не ожидая, обрадовалась возможности поговорить с кем-нибудь о своей любви к Виктору и нелюбви к мужу. И Глафира готова была с ней беседовать, сочувствовать ей и переживать, однако в душе она понимала, что никакого толку от нее она все равно не добьется. Что Катя действительно понятия не имеет, кто мог подсыпать (или подлить) снотворное в вино (или во что-нибудь другое), чтобы усыпить Олю, чтобы потом, воспользовавшись ее состоянием, изнасиловать.

Конечно, рассказав ей всю правду, возможно, она заставила бы Катю напрячься и вспомнить любые мелочи, детали прошедшего вечера, но она дала слово Оле молчать об этом. А потому выходило, что она пришла к Кате исключительно для того, чтобы побеседовать с ней о том, кому могло понадобиться проникнуть к ней домой, и только. Она ждала естественного в этой ситуации вопроса: а какой смысл был постороннему проникать в ее жилье, чего он там забыл? И вопрос последовал.

— Послушай, ты вот все говоришь, что в квартиру кто-то проник… И что? Чего похитили-то?

— В том-то и дело, что ничего.

— А Оля как? Ее не тронули?

— Нет. Во всяком случае, она ничего не сказала.

«Видела бы ты, подружка, разбитое лицо Оли», — подумала Глафира.

И вдруг ей стало не по себе при мысли, что она попусту тратит время. Она знала это ощущение, оно было неприятным, досадным и даже каким-то стыдным. В такие минуты Глафира чувствовала себя настоящей самозванкой. Подумалось: а как бы на ее месте повела себя Лиза? Промолчала бы про то, что Олю изнасиловали? Пощадила бы ее, понимая, что эта информация не задержится и что Катя молчать не будет, и вскоре все знакомые будут знать о постигшем Олю унижении. Или придумала бы нечто такое, что заставило бы Катю разговориться?

— Я понимаю, что мало помогла тебе… Но если ничего не украли, а ты здесь, специально приехала ко мне, чтобы поговорить, задать вопросы… Так, может, что-то все-таки произошло?

— Ее избили, — неожиданно для себя сказала Глаша. — Но она не хотела, чтобы об этом знали. Ей разбили лицо. Теперь понимаешь, почему я здесь?

— Избили? Ужас какой! Теперь, во всяком случае, многое встает на свои места. И этот ее странный утренний звонок… Но, поверьте, я ничего такого не заметила. Правда. И Виктор не способен на такого рода вещи… Подсыпать снотворное… Нет. Он слишком слабый для этого, да и смысла во всем этом не было! С какой стати ему избивать Олю? Она нас так прекрасно встретила… Нет, это исключено. Вы не там ищите.

— Может, и не там, но проверить нужно. Пожалуйста, запиши мне его телефон. Это очень важно. К тому же если он сумеет меня убедить в том, что его ночью у Оли не было, то его не станут беспокоить люди из прокуратуры…

— Хорошо, я дам тебе его телефон. Тем более что я сама в этом заинтересована. А он, я думаю, простит меня за это. Все-таки причина серьезная, Олю избили… Он сам постарается сделать все возможное, чтобы вы не подозревали его.

— Вот и хорошо. Подскажи, как лучше его искать? Позвонить и договориться о встрече или же ты знаешь, где он сейчас?

— На девяносто девять процентов — у Тони. Там тихо, нейтрально, всегда вкусная еда, и там ему никто не станет задавать лишних вопросов. Тоне пятьдесят три, но выглядит она значительно моложе. Она — замечательная. Думаю, если ты его там застанешь, то и беседа у вас пойдет как по маслу. В ее присутствии он не станет лукавить, лгать. Но я понимаю — у тебя работа такая, все проверять. Вот, держи, это ее адрес и оба телефона — Тонин и Виктора.

— Спасибо, Катя. Ты мне очень помогла. И еще вопрос. Кто-нибудь мог незаметно взять у тебя ключи от Олиной квартиры?

— О, нет, это совершенно исключено! Я их, можно сказать, не выпускала из рук. Ключи — это мои свидания с Виктором, понимаете?

— Да, понимаю. Но, может, у тебя был кто-то посторонний в квартире?

— Нет. Никого. Я человек не общительный… Ко мне, не помню уже когда, приходили даже слесаря, или сантехники, или электрики… Нет, точно могу сказать, что у меня никого не было.

— Вот и хорошо. Еще раз спасибо тебе, Катя.

И уже перед тем, как уйти, Глаша не выдержала и сказала:

— У тебя такой несчастный вид. Это не мое дело, но раз все так плохо, так разведись. Обрети свободу. Вот увидишь, ты станешь легче дышать. И тебе захочется вымыть окна…

Катя судорожно схватилась за сигарету.

…Сумерки опустились на город, и все вокруг поглотил густой туман. Сквозь его серую влажную вату светились лишь пятна окон, за которыми была жизнь, за которыми люди прятались от холода, унылой мглы, от осени.

Дом, в котором жила Тоня Круглова, Глафира нашла быстро. Вошла в подъезд, отметила про себя, что дом хороший, хоть и старый, что люди в нем живут приличные — все вычищено, на подоконниках цветы, в лифте — сверкающее, без пятнышка, зеркало.

Она позвонила в квартиру, услышала тихий шорох за дверью, затем дверь открылась. Глаша увидела невысокую, в домашней вязаной тунике и черных широких брюках женщину. Стрижка каре, цвет волос пепельный, синие внимательные глаза и очень маленький аккуратный нос.

— Вы Антонина Круглова? — Она не посмела назвать ее Тоней.

— Да, это я. Вы ко мне?

— И да, и нет. Мне надо поговорить с вашим гостем — Виктором. Он сейчас у вас?

И, уловив чуть заметное движение Тони в ту сторону, где, вероятно, находится Виктор, опередила ее возможное желание скрыть правду:

— Пожалуйста, не прячьте его от меня. Так будет лучше для всех. Я представляю адвоката одной его знакомой, которая попала в скверную историю, и поэтому ему лучше рассказать всю правду, чтобы с него сняли подозрение в причастности к преступлению, которое он, скорее всего, не совершал…

Она заканчивала фразу, когда за спиной Тони появился худощавый мужчина в махровом синем халате и смешных, в виде плюшевых щенков, тапочках.

— Виктор, это к тебе, — сказала извиняющимся тоном Тоня. — Проходите, пожалуйста.

— Спасибо.

Глафира разулась, Тоня предложила ей пройти в просторную уютную комнату, где на столе, накрытом белой вышитой скатертью, стояли чашки с недопитым чаем и блюдо с пирожками. Такая вот спокойная уютная обстановка, сильно отличавшаяся от той, в которой жила и грустила Катя Веретенникова, явно уставшая от роли восторженной и счастливой любовницы. Глафира, глядя на то, как по-семейному выглядит пара — Виктор и Тоня (и это при том, что Тоня была значительно старше Виктора), вдруг поняла что-то важное в этом треугольнике, но заставила себя не думать об этом. В сущности, все это вряд ли имело отношение к изнасилованию Оли.

Виктор не выглядел испуганным, просто немного растерянным, прячущим глаза, как и все мужчины, не разборчивые в своих связях, которые где-то очень глубоко стыдятся этой своей неразборчивости и подлости. Измена женщине, пользование ее доверием, деньгами и кровом становятся нормой их жизни и лишь в редкие минуты вызывают стыд. Вот как в этот раз. Если Виктор, подумала Глаша, не имеет отношения к тому, что произошло с Олей, то его напряжение, которое чувствуется во взгляде и даже в движениях, может быть связано лишь со страхом быть в очередной раз разоблаченным одной из своих любовниц.

Она коротко рассказала ему о ночном визите преступника в квартиру Оли. Виктор широко раскрыл глаза и медленно перевел взгляд с Глафиры на Тоню.

— А при чем здесь я? Вы что, подозреваете, что это я вломился к Оле домой ночью?

— Он был у меня, — спокойно произнесла Тоня. — Хотите чаю?

— Можно. Знаете, на улице такой холод…

Тоня вышла из комнаты, и за эти минуты, что ее там не было, Виктор не произнес ни слова. Он, уставившись в одну точку, думал. Глафира попыталась задать ему какие-то наводящие вопросы, но он никак не отреагировал на них, словно не слышал, словно был в это время очень далеко. И только когда Тоня вернулась, он вдруг словно ожил, очнулся и заговорил быстро, сумбурно, пытаясь ей доказать свою невиновность:

— Мы просто поужинали и сыграли в карты… А потом ушли. И никого я не собирался ни грабить, ни усыплять, ничего такого… Тоня, ты веришь мне? Веришь? Обещаю тебе, все скоро изменится, и я поговорю с Катей, просто мне надо знать… Ты сама знаешь, о чем я. Мне, кроме тебя, никто не нужен. Это правда. Но я не могу жить здесь, в твоей квартире, ведь мне ну совершенно нечего тебе дать. Что мне делать?

Здесь, на глазах Глафиры, разыгрывалась настоящая драма! Ну, все, как она и предполагала! В той недосказанности, которая чувствовалась в словах Виктора, заключалась та тайная, внутренняя мужская жизнь, которой он и жил, неуверенный в себе и финансово зависимый от женщин. И еще Глафира поняла, что ему хорошо с этой женщиной не только из-за того реального комфорта, тепла и вкусной еды, что для мужчины всегда являлось немаловажным, что он, возможно, любит ее как человека, чувствует, что любят и его. И ни с кем не делят. И не прилагают никаких усилий, чтобы оставить его при себе. Он сам готов развязаться со своей прошлой жизнью и бросить своих любовниц, лишь бы его оставили здесь навсегда.

Он повернулся к Глаше и покачал головой:

— Ну, посмотрите на меня. Я что, похож на вора? Что у нее унесли? Ведь если ее били, значит, хотели, чтобы она отключилась, чтобы ограбить ее квартиру, я так понимаю… Но я не подлец, я не вор, не грабитель, не бандит! Я много лет люблю вот эту женщину, но не имею права жениться на ней потому, что я нищий! Так сложилось в моей жизни…

Глаша понимала, что он говорит не столько для нее, сколько для Тони. Чтобы она услышала это признание в любви пусть даже и таким нелепым образом.

Говоря о своей любви к этой моложавой, пятидесятитрехлетней женщине, которая (и это трудно было не заметить) тоже любила его, он весьма эмоционально жестикулировал, и Глаша разглядела его красивые руки, изящные пальцы. В этом заблудившемся в своих любовницах мужчине чувствовалась порода. Он был красив той внутренней красотой, которую накладывает на лицо страсть. Вероятно, он был страстным мужчиной. И одновременно, в быту, ленивым. И нерешительным тоже. И спасти его могла лишь одна женщина, которая никогда не претендовала на взаимность, которая жила вот этими встречами и принимала его у себя в те минуты, когда ему некуда было идти. Она предоставляла ему кров, наверняка у него была здесь своя кровать или диван в одной из ее комнат, а в шкафу выделена полка, куда Тоня складывала его чистое и выглаженное белье, пижаму, новые, с этикетками, носки. А в морозилке были заморожены его любимые голубцы или домашние пельмени, которые она лепила одинокими вечерами с любовью, с надеждой. Зная, что Виктор в это время целует других женщин, делит с ними ложе. И как она вообще еще жива?!

— Он был у меня, я могу это подтвердить. Всю прошлую ночь он провел в спальне. А чуть раньше, когда он только вернулся из гостей, — она намеренно не сказала «когда они расстались с Катей», чтобы лишний раз не травмировать себя, — мы с ним выпили чаю и смотрели фильм. Ты помнишь, как назывался этот фильм?

— Честно говоря, названия я не помню, — вновь оживился Виктор, — речь шла о женщине, ее звали Глория… Действие происходило в Нью-Йорке, она спасала одного мальчишку, пуэрториканца, я не запомнил его имя. Его родителей и сестру расстреляли бандиты, а Глория, такая сногсшибательная блондинка, ну просто роковая женщина, приблизительно сорока с лишним лет, взяла мальчика к себе и, рискуя жизнью, поскольку эти бандиты — ее приятели (она сидела в тюрьме), спасла его… Словом, отличный фильм, и мальчишка играет так, как если бы был профессиональным актером…

— Этот фильм так и называется «Глория», — подсказала ему Глафира. — Я тоже смотрела его ночью.

В сущности, здесь, в этом доме, ей было уже нечего делать. Ясно было, что не был он в квартире Ольги Болотниковой и уж точно не насиловал ее. Зачем ему кого-то насиловать, когда женщины и так вешаются ему сами на шею. К тому же Ольгу не ограбили. Да и представить себе, чтобы Виктор вот этими красивыми руками бил по лицу женщину, которая незадолго до этого кормила его ужином и поила вином, было невозможно.

Но история любви Виктора и Тони была замечательной. Редкой. А Катя уверена, что Тоня — существо почти бесполое и что за Виктора, который время от времени живет у нее, нечего бояться. Как же она заблуждается, эта Катя.

Глафира поблагодарила Тоню за чай, довольно прохладно попрощалась с Виктором и вернулась в машину. Несмотря на то что часы показывали всего семь часов вечера, на улице было темно. Совсем как ночью. И люди, словно сбитые с толку темнотой, сидели в своих квартирах и не высовывали носу.

На стеклах застыл слой влаги, искажая свет фонарей и светящихся окон Тониного многоквартирного дома. Все казалось каким-то нереальным, желеобразным, как это бывает в снах, когда на фантастических машинах можно проезжать сквозь дома-студни, разрезать вязкие мосты, тонуть в стенах квартир…

Она позвонила сначала Сереже Мирошкину, доложила о своих визитах, а он, в свою очередь, рассказал, что в квартире Ольги Болотниковой несколько часов работали эксперты, а сама Ольга побывала в лаборатории, где у нее взяли анализы, потом позвонила Лизе. Та была уже дома, разговаривала с Глафирой весело, бодро, и чувствовалось, что она довольна своим первым, после долгого перерыва, днем. Глаша же была в недоумении от того, что после целого месяца добровольного домашнего ареста, связанного с беременностью, Лиза вдруг взбунтовалась и решила дожидаться родов на своем рабочем месте. И не страшно ей?

— Ты бы заехала к нам, — между тем щебетала Лиза. — Я сама, лично картошку пожарила. Не бог весть что, но Диме нравится. Глаша, ты чего молчишь? Расстроилась, что не обнаружила ни одной зацепки? Так на то это подлец и преступник, чтобы действовать преступным образом, понимаешь? Он же не идиот какой, чтобы сначала прийти в гости, оставить кучу следов, затем заявиться еще и ночью, изнасиловать одинокую женщину… Нет-нет, я с самого начала, как только ты мне рассказала эту историю, не поверила, что вечерние гости имеют отношение к этому изнасилованию. Тот человек, который изнасиловал Ольгу, либо больной, и ее счастье, что ее не убили, как Любу Горохову, либо он, возможно, питал к ней определенные сексуальные желания, на которые она не отвечала и в силу каких-то причин никогда не могла бы ответить, и единственный способ удовлетворить свое навязчивое желание или доказать ей, что он все равно добьется ее любой ценой, — это было усыпить ее и изнасиловать!

— Разве он не понимал, что оставит повсюду следы? На ручках двери, на всем пути следования до спальни, на простыне, наконец!

— Да все ты правильно говоришь, но даже если снимут отпечатки пальцев со всех возможных предметов и проведут экспертизу спермы, то с чем сравнивать-то? Понятное дело, что надо будет все равно вызывать этих «гостей» — Катю и Виктора, чтобы снять их отпечатки пальцев хотя бы для того, чтобы именно их исключить из всех остальных. Кроме того, не в лесу же Ольга живет. Надо бы проработать все ее служебные связи, симпатии.

— Да, я тоже об этом думала. Но у меня ситуация такая…

— Ты про Сергея? Помогай ему, чем можешь. Вот и все. И я, в свою очередь, тоже обещала ему помочь с поисками убийцы Гороховой. Господи, да что же это такое? Одно изнасилование за другим!

— Как чувствуешь себя, боец?

— Отлично. Особенно беспокоюсь за волчий аппетит, вернее за его последствия. Так не хочется потерять форму.

— Что ты делаешь завтра? Мне прийти в офис?

— Нет, лучше позвони Мирошкину, согласуй с ним свои действия. Я бы на твоем месте попыталась устроиться в Ольгину контору уборщицей или кем-нибудь в этом роде, чтобы собрать информацию о ее возможных воздыхателях. Если будет действовать Сергей, то только всех распугает. К тому же будет трудно скрыть правду. Ну не стоит молодой, незамужней и такой достойной женщине, как Оля, портить себе репутацию этим делом. Тем более что она твоя знакомая и ты обещала ей хранить тайну.

— Лиза, береги себя.

— Так ты не придешь к нам на ужин?

— В следующий раз, мне надо домой. Меня Адам ждет. И не звонит, потому что обижается, что я не звоню… Словом, так трудно всегда объяснять ему, что у меня работа такая… Он делает вид, что все понимает, но сто раз перекрестился бы, если я поменяла эту работу.

— А к картошке у меня маринованные маслята! — Лиза нанесла свой последний, сокрушительный удар. — Глаша, ты же сама меня учила, что маринованные маслята с картошкой — это классика!!!

Глафира улыбнулась, устало вздохнула и пообещала позвонить мужу, чтобы пойти к Лизе на ужин вместе.