Игра слов

Анна Маэкса, 2023

Яна Таран, вопреки фамилии, – милейший человек, добрая и чуткая молодая женщина. Но коллеги об этом не подозревают, ибо на работе Яна успешно притворяется драконом. А что вы хотите? Стоит перестать отпугивать окружающих, и они тут же полезут к тебе со своей болтовней, отвлекая от должностных обязанностей и вообще беззастенчиво пожирая твое время. Нет уж, пускай лучше боятся или хоть просто не любят.Однажды друзья решают познакомить Яну с хорошим парнем, и парнем этим оказывается ее коллега Никита. Для него она дракон-террорист, а тут ему про нее столько хорошего наговорили, что весь драконий имидж насмарку!Теперь главное, чтоб Никита не проболтался никому на работе. Как этого добиться? Запугать? Подкупить? А может, просто поговорить? Только вот разговоры у Яны с Никитой ни в какую не получаются простыми. Но им обоим это нравится.

Часть 1

1

Никита никогда бы не подумал, что однажды ему придётся выполнять функции дуэньи. Ну, были раньше в Испании такие женщины, обычно пожилые, которые всюду ходили за молоденькими воспитанницами и следили, чтоб те неустанно берегли свою честь. Никите-то, конечно, ничью честь охранять не требовалось, в некотором смысле даже наоборот; его присутствие понадобилось, чтобы потеря чужой чести прошла более или менее прилично.

Месяц назад завелась у его друга Женьки девушка Лиза, и всё было хорошо, просто замечательно, Женька сам не нарадовался. Им с Лизой по тридцать лет — достаточно взрослые, чтоб ничего из себя не строить и не ломаться для вида. Но с постелью не спешили, хотя и не затягивали намеренно — просто вот так вот развивались (и, кстати, очень неплохо развивались) отношения. Наступил май, романтические настроения у населения в целом и у Женьки с Лизой в частности резко поползли вверх. Двое решили провести последние выходные месяца на Женькиной даче. А ещё решили, что неплохо бы, чтоб им составили компанию друзья, тогда получится менее неловко. Как присутствие друзей в соседних комнатах поспособствует снятию неловкости, Никита не особо понимал. Женька тоже, он кивал на Лизу — той казалось, что если они останутся на даче вдвоём, будет ощущение, что они только за сексом и приехали (как будто нет), получится обязаловка; легче, если рядом поприсутствуют друзья, готовые при необходимости ночевать на веранде. Лиза брала с собой подругу, Женька — друга.

— Ты не волнуйся, Яна классная, — уверял он Никиту. — Самая весёлая из Лизиных подруг, мне Лиза про неё столько рассказывала — ухохотаться. Я сам с Яной пару раз общался — прикольная девчонка.

— А сколько девчонке лет?

— Точно не знаю, где-то наша ровесница. Лет тридцать, наверно, плюс-минус.

Против прикольных ровесниц тридцатиоднолетний Никита ничего не имел, но обязаловки тоже не хотел.

— Напомни, у тебя на веранде одна кровать или две?

— Одна. Но ещё есть в кладовке, а кладовка у нас, если помнишь, большая, как целая комната. Если что — ты на веранду, Яна в кладовку, или наоборот. Дадим каждому по обогревателю, не замёрзнете. Янка нормальная, она сама напрягаться не станет и тебя напрягать не будет, понравитесь друг другу — хорошо, не понравитесь — не трагедия.

Ну и отлично, напрягающих его женщин Никите хватало на работе. Точнее, одной женщины.

2

Работал Никита журналистом и техническим писателем (а ещё копирайтером, однако с этим словом ни в какую не желала мириться его гордость) — по большей части для интернет-изданий и пары-тройки сайтов. Но ради стажа и соцгарантий три года назад устроился в «настоящую бумажную» газету «Слово за слово» — одну из двух основных в их провинциальном, но таки довольно крупном городе. И все эти три года Никиту напрягала редактор. Не главный редактор, ответственная за газету целиком, — с той-то как раз было нетрудно поладить и договориться; а именно редактор, которая читает и «причёсывает» написанные журналистами тексты, прежде чем отдавать дальше, на корректуру. Она-то и портила Никите да остальным корреспондентам профессиональную жизнь в меру своих возможностей. Возможности у неё были не слишком велики, но использовала она их по максимуму. Крепче прочих доставалось Ире, с которой Никита сидел в одном кабинете. Жалко Ирку, она без того несчастная, затюканная; даже не интересующийся личной жизнью коллег и абсолютно не склонный к сплетням Никита знал, что у Иры проблемы дома — муж ни во что не ставит, свекровь гнобит, два сына от рук отбиваются. А тут ещё Таран приходила и капала Ире на мозги — то не так, это не эдак, там замени, здесь переделай. К Никите Таран тоже цеплялась — лишних пробелов наставил, подзаголовки слишком длинные написал, главки не отбил (не разделил пустыми строками), кавычки не той формы использовал. Никита всё ждал, когда ей надоест страдать ерундой, но ожидания были напрасны. Впрочем, и у Таран чаяния на его счёт не сбывались. Никита не вредничал намеренно (в основном), ему попросту не хватало времени, чтобы тщательнее работать над газетными текстами, он быстренько отписывал их и брался за другую, «интернетную», работу, которая приносила больший доход. Таран бесилась, но сделать ничего не могла. Люди со стороны думают, что у любого журналиста непомерно крутая зарплата, а когда кандидаты приходят в редакцию и узнают, сколько им будут платить и поначалу, и в перспективе, подавляющая часть сразу сливается. Оставшиеся сливаются позже, когда узнают, что за такие деньги надо реально трудиться, а не плевать в потолок. Кто не в теме, уверен, что накропать статейку — плёвое дело, особенно если в школе были пятёрки за сочинения; а это непростой, подчас каторжный труд. Посему нехватка кадров налицо, начальство вынуждено держаться за тех, кто есть.

Кстати, Таран — не прозвище, а настоящая фамилия. Но остальные своего редактора исключительно по фамилии и называли — подходило идеально. Лишь главный редактор в минуты непонятно чем вызванного отчаянного добродушия могла забыться настолько, что говорила: «Танечка». Танечка. Ха. То же самое, что крокодила окрестить Пусечкой. Для себя Никита решил: Таран и только Таран, лучшего обращения для этого… существа не придумаешь (худших можно придумать сколько угодно, но заигрываться не стоит, Таран пусть не прямое, но всё же начальство).

Существу было, наверное, лет сорок пять, оно носило невзрачные мешкообразные — что брючные, что юбочные, — костюмы, тяжёлую обувь на плоской подошве и огромные очки. Оно закручивало волосы ржавого цвета в тугой пучок, отчего издали казалось лысым. У существа была неопределённая фигура, тонкие губы, вечно накрашенные тёмной помадой, и злобные, часто щурящиеся маленькие глазки. Легенда гласила, что существо побывало замужем, но Никита не верил — не представлял, чтоб кто-нибудь отважился взять в жёны это. И дело не во внешности, а в характере. Он у существа был невыносимым.

Никите рассказывали, что раньше Таран сидела в большом кабинете с двумя соседками, но застращала их до невозможности, они при ней боялись лишний раз вздохнуть. Любой шорох, любое неосторожное движение, любое слово легко становилось поводом для ругани. Ругалась Таран громко, выразительно, вдобавок обладала крайне противным голосом. Она закатывала настоящие истерики, если ей, как она выражалась, мешали работать своей болтовнёй. В конце концов, её пересадили в отдельный маленький кабинет, и уже бывшие соседки на первых же выходных после этого сбегали в церковь и поставили свечку за здравие главного редактора, одобрившей и устроившей переезд. Мимо кабинета Таран ходили на цыпочках, словно это логово дракона. Очень подходящее сравнение. Если чей-то шаг оказывался недостаточно тихим, Таран орала: «Хватит там топать, слоны! Я тут ваши же косяки исправляю!» Даже директору холдинга, к которому относился их еженедельник, пару раз перепали эдакие приветствия, когда он проходил по редакции. Хорошо, что мужик с чувством юмора, заморачиваться не стал и за заочное оскорбление заочно же простил. Понимал, что, во-первых, Таран не со зла (то есть не со зла лично к нему; зло ко всем подряд, а не персонально к тебе, куда легче простить), во-вторых, она реально хороший редактор — другого такого не найдёшь, по крайней мере, на эту зарплату.

Хуже всего, что Таран имела привычку сама периодически приходить в кабинеты к журналистам. Обычно задавала типичные уточняющие вопросы, но порой высказывала гневные фи по поводу разных ошибок, а гневные фи в исполнении Таран были ещё и очень обидными. Бедную Иру она не раз и не два фактически доводила до слёз, та едва сдерживалась. Никита, если был рядом в момент «нападения», вступался за Иру, стараясь оградить от монстра. Но монстр лишь сильнее распалялся, в результате перепадало и Никите.

Его это мало трогало, он не был эмоционально привязан к коллективу. Работу он воспринимал именно как работу, а не место, где обязательно надо заводить душевные отношения. Никита наскоро выполнял то, что от него требовалось, чтобы заняться другими своими делами. К коллегам относился доброжелательно, уважал, иногда помогал, но назвать их второй семьёй, а редакцию — вторым домом у него язык бы не повернулся. Потому и «таранные» выходки не выводили его из себя, хотя раздражали, а подчас действительно злили. Но он быстро забывал и о них, и о самой Таран — у него водились женщины, думать о которых было куда интереснее.

На отсутствие внимания со стороны противоположного пола Никите жаловаться не приходилось. Вихрасто-светловолосый и синеглазый, как какой-нибудь Иван-царевич, с ямочкой на подбородке, он, впрочем, брал не столько внешностью, сколько общением — никогда не лез за словом в карман. В силу и профессии, и личных предпочтений, окружение Никиты уже давно состояло главным образом из людей, которые, может, и не относились к интеллектуальной элите, но обладали минимум средним интеллектом. Значит, ценили остроумие и чувство юмора, а этого добра у Никиты было навалом.

3

Чего уж разводить таинственность, Татьяна Таран и была той Лизиной подругой, которую брали на дачу. В детсадовской группе, куда родители привели трёхлетнюю Танюшу, уже насчитывалось восемь Тань, и воспитательница придумала называть девятую Татьяну Яной. Такой вариант имени самой девочке понравился, родные не противились и быстро привыкли.

Яна была добрым мягким ребёнком и стала добрым мягким взрослым. Но слишком уж многие норовили воспользоваться этими чертами её характера. Разные аферисты — отдельная тема; но обычные, вполне приличные и не злые люди присасывались к Яне, словно вампиры. Она отчётливо это прочувствовала на первой работе. Сначала Яна думала, что ей повезло, — коллеги такие дружные и доброжелательные! Однако уже через полгода от их дружности и доброжелательности хотелось лезть на стенку. Соседки по кабинету постоянно, постоянно рассказывали ей о своих личных делах! Воспитанная Яна не знала, как их прервать, чтобы не обидеть, и почти каждый день теряла не меньше часа, слушая повествования о чужих семейных неурядицах / биографических воспоминаниях / хороших родственниках или друзьях / плохих родственниках или друзьях / и т. д. На этот час, а то и два, ей приходилось задерживаться после окончания рабочего дня, чтобы доделать то, что она доделать не успела.

Тётя Яны, перебираясь к дочери и внукам в Ташкент, не захотела сдавать квартиру, а оставлять без присмотра опасалась. Потому предложила самой любимой и ответственной племяннице временно занять жилплощадь. Племянница сочла, что пожить в другом городе ей будет полезно, и переехала. И дала себе слово, что на новом рабочем месте сделает всё, чтобы никому и в голову не пришло с ней откровенничать. Пускай лучше ненавидят, чем бессовестно отнимают время. Яна придумала образ и основательно в него вошла.

Немилосердно стягивала волосы. Красилась тёмной помадой, чтобы губы казались тоньше, и малевала жуткие стрелки, чтобы глаза казались меньше и злее. Носила одежду, которую родня собиралась увезти в деревню. Раздобыла очки с обычными стёклами, чисто для вида, со зрением-то был полный порядок. Ну и обувь подбирала пострашнее. Наверное, можно было обойтись и без столь радикального маскарада, да Яна перестраховывалась, к тому же её артистичную натуру забавлял и радовал этот спектакль. Переодевалась Яна в гранитной мастерской недалеко от редакции, для чего заранее задружилась с работниками, они разрешали ей проходить в одно из дальних помещений и там менять облик. В настоящем образе Яна заходила и выходила через главные двери, в рабочем — пользовалась дверью со стороны двора.

Сложнее всего было изменить не образ, а манеру общения. Вежливость и мягкость с детства укоренились в Яне где-то на уровне базовых инстинктов, она боялась кого-нибудь обидеть, а если всё-таки нечаянно обижала, то очень переживала. Она ненавидела конфликты и, хоть у неё было своеобразное чувство юмора, любила, чтоб всё шло мирно, уютно и по-дружески. Но воспоминания о том, чем это обернулось на предыдущей работе, придали ей сил. Хмурость, бурчание, недовольное шипение Яне, от природы улыбчивой и незлобивой, поначалу давались непросто. А уж как трудно повышать голос на коллег и выдерживать их растерянные, обиженные взгляды! Зато все быстро поняли, что к ней лучше без необходимости не соваться, и она заканчивала работу вовремя. Вернее, раньше, чем если бы ещё тратила себя на рассусоливания.

Работы было много, потому что большинство журналистов трудились, как Яна это называла, по принципу Никиты Антонова — кое-как сделал, и ладно, скажите спасибо. А исправлять это «ладно» приходилось ей. Она понимала: скромные деньги не вдохновляют на титанический труд. Мечта любого начальника — высококлассный, выполняющий двойную, а лучше тройную норму специалист с зарплатой кладбищенского сторожа; смешно и несправедливо, ясно, почему люди предпочитают экономить время, силы и не жаждут целиком посвящать себя обязанностям, за которые им определённо не оплачивают. Одна загвоздка: кто-то всё же вынужден выполнять свою работу тщательно и добросовестно, чтобы газета выглядела достойно. Если журналист пишет статью небрежно, с ней потом мучается редактор, которого, между прочим, тоже золотом не осыпают. Редактору точно так же недоплачивают, но ему не на кого перекинуть свои обязанности (да, есть следующая ступень — корректоры, но у них другие функции), и он вынужден их выполнять, как бы ни хотелось тоже пофилонить в знак протеста. Такой вот этико-экономический парадокс.

Неприязнь журналистов — не всех, но некоторых — к Яне была взаимной. Нет, двое, а временами и трое из них писали чисто, вычитывать — одно удовольствие, таких Яна расцеловала бы, если б не имидж. Один или два очень старались писать хорошо, но им недоставало способностей либо опыта — тут без претензий, люди не халявят. Но полколлектива спускали рукава и явно даже не перечитывали свои шедевры после написания, оставляя грубейшие опечатки и ляпы. Взять того же Никиту Антонова — одарённый парень, опытный, знающий толк в своём деле. Только в газете не сильно за это дело радеющий, отчего в его материалах шикарный стиль, умелая подача и профессиональные приемы переплетаются с нелепейшими, практически детскими ошибками. И с недочётами по оформлению — вроде мелочь, но сколько времени на её устранение уходит у Яны! Говорят: если хочешь потерять друга, дай ему взаймы. Яна вывела собственную формулу: если хочешь разочароваться в журналисте, стань его редактором.

Последних майских выходных Яна ждала с нетерпением. Впрямь хотелось съездить за город, отдохнуть на природе, посидеть у костра, пожарить шашлыки и, если позволит погода, искупаться. А если совсем повезёт, ещё и размяться с Жениным другом — если друг понравится ей, а она ему. О великой любви на всю жизнь Яна давно не мечтала, а к сексу относилась незатейливо: если два взрослых, адекватных, свободных человека захотят хорошо и с пользой для здоровья провести время, то почему бы и да? И не только в сексе дело, она в принципе ценила мужское внимание, охотно кокетничала, строила глазки, сама над собой подшучивала.

— Никита тебе понравится, — обещала Лиза. — Симпатичный, умный, с юмором.

— А где работает этот кладезь достоинств?

— Точно не знаю. Что-то там делает в Интернете. Ой, забыла — он же не один на дачу поедет.

— Зачем вам тогда я?

— Да он собаку с собой возьмёт. Ты не против?

— Во-первых, права голоса у меня тут нет. Во-вторых, собак я люблю. — «Они же не пишут тексты, с которым мне приходится мучиться по три часа».

— Ну и хорошо. Он очень добрый, не кусается.

— Никита?

— Нет, пёс. Никита тоже не злой, но кусается он или нет — не знаю, это уж ты сама выясняй, если будет интересно.

4

На дачу поехали в пятницу вечером. Женька повёз всех на своей машине. Яну забирали последней, с остановки неподалёку от её дома. Переднее пассажирское сидение занимала Лиза, Яне оставалось лишь сесть назад, где уже обосновались Никита и Чепчик.

По ветеринарному паспорту Чепчик звался ЧП (Чрезвычайно Преданный), Никита когда-то решил приколоться. Но ни полное, ни аббревиатурное имя не прижилось, зато кличка Чепчик, которой хвостатого наградила тогдашняя девушка Никиты, сразу приросла к псу. Никита отчаянно противился (виданное ли дело — чтоб у мужика был Чепчик, даже если это собака!), но в итоге смирился. Чепчик к Никите попал новорожденным щенком — сытая и безопасная жизнь началась почти сразу после появления на свет. Он не осознал и не запомнил зла, с которым столкнулся, посему пребывал в полной уверенности, что все люди на свете добрые и их главная цель — гладить его, чесать, хвалить, баловать вкусняшками. Доброту Чепчик щедро возвращал окружающим, неважно, хотели они того или нет. А не каждому дано оценить подобную щедрость здоровенного двортерьера и умилиться, когда на тебя несутся тридцать пять килограммов воодушевления. При всей покладистости и ласковости внешне Чепчик напоминал помесь бурого медведя с нильским крокодилом.

Едва Яна села в машину, Чепчик жизнерадостно и, по его собственному мнению, дружелюбно на неё тявкнул, виляя хвостом, и, ловко выскользнув из ошейника, за который его придерживал Никита, лизнул Яну в нос. Яна запоздало взвизгнула, Чепчик принял это за ответное приветствие и снова полез «целоваться», но Никита успел его обхватить.

— Извините. Это он не со зла, это он просто от чувств-с. — Никите вспомнился герой Вицина из фильма «Женитьба Бальзаминова», формулировка подходила идеально.

— Ну-ну, — растерянная Яна вытерла нос.

Растеряна она была не из-за собачьего энтузиазма, а из-за собачьего хозяина, коим оказался Никита Антонов. А тот её пока не узнавал, хотя уже с подозрением щурился.

— Никита, это Яна, Яна, это Никита, — отрекомендовал Женька, и машина тронулась.

Никита прищурился сильнее. Первое, на что он обратил внимание, ещё когда увидел девушку на остановке, — стройные ровные ноги и пышная рыжая шевелюра. А сейчас понял, что эта незнакомая шевелюра окружает лицо, с которого на него незнакомым взглядом смотрят очень знакомые серые глаза.

— Таран?!

— Антонов? — для галочки удивилась Яна.

Лиза повернулась к ним.

— Вы знакомы?

— Ага, — ответили они в один голос.

— Вместе работаем, — Никита продолжал недоверчиво таращиться на Яну.

— Яна, ты разве тоже журналист? — вновь подключился Женька.

— Нет. Я редактор.

Женя примолк, затем осторожно уточнил:

— И много у вас на работе редакторов?

— Такая — одна, — хмыкнул Никита.

— Так это та самая? — Прикусить язык Женька не успел, зато потом как воды в рот набрал и, сжав руль покрепче, старательно всматривался в дорогу.

Лиза попыталась исправить положение и завязать светскую беседу:

— Никита, а я и не знала, что ты в газете работаешь.

— «Работаешь» громко сказано, — фыркнула Яна, но тут же сама себя одёрнула. Столкнувшись с коллегой, она автоматически врубила своё редакторское поведение, но здесь это не к месту. — Извини, — сказала она Никите, который уже открыл рот, чтоб ответить. — Признаю: зря ляпнула. Давай договоримся: то, что сейчас, отдельно, и то, что на работе, тоже отдельно. На работе не вспоминаем об, — она жестом обвела салон и себя, — этом, а сейчас не вспоминаем о работе.

— Давай, — согласился Никита, как подумалось Яне, подозрительно быстро. Но через секунду всё встало на свои места: — Только сначала несколько вопросов.

Противиться Яна и не попробовала — если Никите Антонову понадобится, информацию он вытянет из кого угодно. Этого у него не отнять.

— Валяй.

— С какого перепугу ты Яна? Хотя, нет, понятно: Татьяна — Яна. Почему так одета? — Он окинул её взглядом, сделав упор на не прикрытых шортами коленях, как будто хотел спросить, почему у неё вообще есть ноги.

— Вне работы я нормально одеваюсь.

— А на работе, значит, притворяешься чучелом? — Теперь факт притворства был очевидным, Никита удивлялся, что раньше ничего не заподозрил.

— Да.

— Зачем?

— Как и положено чучелу — отпугиваю.

— Кого?

— Всех! Чтоб не привязывались не по делу. Не отвлекали от работы.

— Просто её на прошлой работе коллеги вконец достали, — вмешалась Лиза, видя, что подруга выставляет себя совсем уж сухарём. — Замучили задушевными беседами по поводу и без, зудели, зудели, нормально работать не давали. Ты же, наверно, сам понимаешь, что редактору тишина нужна.

Яне очень не понравилось, что её очеловечили в глазах Никиты. Неужели годы прекрасной актёрской игры коту под хвост? Ну уж нет.

Она посмотрела на Никиту выразительно. Чрезвычайно выразительно. Изогнула одну бровь.

— Проболтаешься кому-нибудь в редакции — уничтожу. Отравлю.

— Как? В чай мне плюнешь?

— Не продукты отравлю. Жизнь тебе отравлю, — мило пояснила Яна. Милость была пугающая.

Лиза, поняв, что помощь в поддержании беседы не нужна, отвернулась.

Чепчик, который дотоле сидел или, скорее, посиживал между Никитой и Яной да рвался ткнуться носом то в одного, то в другого, захотел прилечь. Желание он незамедлительно выполнил, его соседи автоматически отодвинулись ближе к дверцам. Чепчик растянулся хвостом вверх, возложив задние лапы на колени к Никите, а передние лапы и голову — к Яне. Ещё и в глаза заглянул трепетно-трепетно, прозрачно намекая, что не возражает, если его поглядят или, того лучше, почешут за ухом.

— Точно не укусит?

— Точно. Он добрый. — Никита наблюдал, как Яна сперва осторожно, затем расслабленнее наглаживает Чепчика промеж ушей. — Последний вопрос. Сколько тебе лет?

Яна закатила глаза, но ответила:

— Тридцать два.

5

Когда добрались до места, начинало темнеть — полноценные шашлыки затевать поздновато. Разумнее пожарить сосиски, а мясо отложить в холодильник, на завтра. Оделись потеплее и «зажгли» мангал во дворе.

— Так, у меня свои сосиски, вегетарианские, — объявила Яна, потряхивая упаковкой. — Я мяса не ем.

— Да ладно, — поразился Никита. — Я думал, ты младенцев поедаешь через день. — Ну не мог он удержаться. У него накопилось столько подколок в адрес «любимого» редактора, и держал он их при себе лишь из нежелания связываться с отпетой занудой да сильнее портить рабочие отношения. Но раз сейчас они не на работе, а занудности в редакторе оказалось значительно меньше, чем Никита предполагал, поддеть её разок-другой — святое дело.

Кутающаяся в джинсовую куртку Яна устало-рассеянно нахмурилась.

— Каких младенцев?

— Которых приносят в жертву дракону перепуганные жители деревни, в нашем случае — работники редакции.

То, что между собой коллеги называют её кабинет логовом дракона, а её саму, соответственно, драконом, для Яны новостью не было. Но шутка про младенцев показалась диковатой, хотя и забавной.

— Ты много младенцев у нас в редакции видел? Ни одного нет.

— Потому и нет, что ты всех съела.

— Значит, скоро придётся переходить на других жертв. Будете к стене перед моим кабинетом девственниц цепями приковывать.

— Где мы тебе их возьмём?

— Цепи или девственниц?

— Девственниц, конечно. С цепями в наше время проще.

— Где хотите, там и берите. Налаживайте поставки. А то ведь я могу и журналистов в качестве жертв затребовать.

— Будешь каждый месяц выбирать и уносить самого красивого журналиста?

— Ты-то чего распереживался? Ты, по этой логике, как раз будешь в безопасности до последнего. — Яна тоже не удержалась. Однако сразу добавила: — Извини, я пошутила.

В своём естественном, а не рабочем состоянии она по-прежнему не хотела никого всерьёз обижать. При её остром языке в общении с малознакомыми людьми лучше было сначала проверять, насколько они обидчивые и чувствительные. Степень чувствительности Никиты на работе колебалась в районе нулевой отметки, Яна догадывалась, что и вне работы он не шибко ранимый, но кто его знает наверняка. Если б она вправду считала Никиту некрасивым, ни за что бы так не пошутила. Но маловероятно, что у него есть комплексы по поводу внешности. Он парень не смазливый, однако видный, и есть в нём что-то такое… есенинское. Когда молчит. Пока Никита не говорит, легко поверить, что его нежную романтическую душу терзают страдания, но первые же реплики до основания рушат ореол мечтательной уязвимости, и становится понятно, что душа не такая уж нежная, не такая уж романтическая и с помощью мозга сама легко заставит страдать собеседника, если ей потребуется.

— Извини, — повторила Яна.

Никита поджал губы.

— Не извиню. Ты злая.

Раз шутит, значит, точно не обиделся. Пляшем дальше.

— Я злая? Я добрая! Я, напоминаю, даже зверушек не ем.

— Вместо них овощи наворачиваешь?

— Допустим.

— И охоту не одобряешь?

— Категорически.

— Если, скажем, лося убьют на охоте, тебе его будет жалко?

— Естественно. — Яна чувствовала, что её к чему-то подводят, но не возражала. Было интересно. — До слёз.

— Видишь — одна охота, один лосик, и тебе уже дурно. А теперь представь — каждый день злобные тётки идут охотиться на огурцы, разлучают морковки с семьями, уничтожают целые сёла укропа…

Собственную улыбку Яна не одолела, но сумела не рассмеяться в голос.

— Типичный анти-вегетарианский юмор.

— Где тут юмор, жестокое ты создание? Целые колонии петрушки разрушаются, помидоры больше никогда не увидят своих помидорят…

За этим словесным теннисом наблюдали Женька и Лиза. Стояли вроде рядом, но ощущали себя словно в сторонке.

— Такими темпами они с дачи сразу в загс поедут, — шепнул Женька на ухо Лизе.

Лиза кивнула. Но застрять внимание на идее они не стали, у них были собственные дела, собственные чувства и эмоции.

Яна глянула на Лизу с Женей и мимолётом беззлобно позавидовала, такие они сейчас были… нет, не умильные, а какие-то… какие-то уютные и настоящие. Курносая, большеглазая, миниатюрная Лиза и всем своим видом излучающий надёжность коренастый Женя. Замечательная пара.

6

Изначально план был такой: в первую ночь Лиза с Яной лягут в одной комнате, Женька с Никитой в другой, а на следующую ночь, если звёзды сойдутся, Никита и Яна перекочуют на веранду и/или в сени. Но когда дело дошло до заправки постелей, все негласно-единогласно решили обойтись без лишней суеты, Никита и Яна сразу обосновались за пределами «барских комнат».

Веранда у Женьки на даче была закрытая, её и верандой-то называть было не совсем правильно — часть сеней, отгороженная стенкой с дверью. Между сенями и основной частью дома было подобие прихожей: по одну её сторону — дверь, ведущая в жилую часть дома, по другую — выход в сени, с третьей стороны — вход в кладовку. На веранде и в кладовке было примерно одинаково тепло (или одинаково холодно — обогреватели точно не помешают).

Выбирать место ночлега Никита галантно предоставил Яне:

— Где ляжешь?

— А где лучше? — спросила она у него, как у человека, который в этом доме уже оставался и, возможно, опробовал обе локации.

— Там и там неплохо. Кладовка больше, но в ней малюсенькое окошко, поэтому темно даже днём. Хотя лампочку включить не проблема, да и залежи консервированных огурцов-помидоров всегда под рукой, вдруг проголодаешься. Веранда меньше, но намного светлее, утром проснёшься — солнышко светит, птички поют, и кровать там мягче.

— По-моему, ты хочешь спровадить меня на веранду и остаться наедине с консервными залежами.

— Я не способен на такое коварство.

— А мыши здесь есть?

— Не встречал, но, наверно, есть.

— Им, поди-ка, в кладовке больше нравится.

— По-моему, ты хочешь занять веранду и оставить меня на съедение мышам.

— Я не способна на такое коварство. Но вообще, ты, как мужчина, действительно мог бы принять опасность на себя. В старину, вон, рыцари ради прекрасных дам с одним копьём на дракона шли.

— Нет, в старину рыцари врали прекрасным дамам, что ради них ходили на дракона, а прекрасные дамы, если были дуры, то верили, а если умные, то притворялись, что верили, когда им было надо.

— Я-то ждала, что ты скажешь: «Яночка, сама подумай — где прекрасные дамы и где ты».

— Очередное несправедливое оскорбление. Теперь полночи буду рыдать. Осталось определиться, где именно — в кладовке или на веранде. Решай.

— Рыдай в кладовке.

— Хорошо, пошёл рыдать.

— Иди. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Но распрощаться до утра на этом у них не получилось. Чепчик, который не одобрял, да обычно терпел закрытые двери между комнатами, на сей раз не примирился с обстоятельствами. Он бодал захлопнутую дверь кладовки и жалобно поскуливал. Никите пришлось открыть дверь. Этого Чепчику показалось мало, он стал «ломиться» к Яне. Пришлось и ей открывать свою дверь.

— Приносим извинения за причинённые неудобства, — имитируя официальное обращение, сказал уже улёгшийся Никита.

Небольшое расстояние позволяло не повышать голос, да и ночная тишина (которую не нарушали события в основной части дома, ибо если эти события и происходили, то в дальней комнате, за несколькими толстыми стенами и массивной дверью) способствовала хорошей слышимости.

— Ничего. Только в кровать я тебя не пущу, ты по улице бегал, у тебя лапы не очень чистые.

— Я так понимаю, это ты Чепчику сказала?

— Ага. Он у меня возле постели крутится, смотрит просящими глазками. Не пущу, Чепчик.

— Правильно, не ведись. Просящие глазки — инструмент профессионального афериста.

— Почему ты его назвал Чепчиком?

— Я его назвал ЧП, и по всем документам он ЧП. А Чепчик это для своих. Я, кстати, был против, чтоб свои его так прозывали, но меня никто не спрашивал.

— ЧП. То есть когда на работе ты заявляешь, что у тебя дома ЧП, и линяешь пораньше, ты просто идёшь к своей собаке?

— Было-то всего пару раз.

— Я эти разы запомнила.

— Не сомневаюсь, злопамятная ты наша. А из-за ЧП я уходил, когда он болел и его надо было выгуливать почаще и на всякий случай за ним приглядеть.

«Лучше б за работой так приглядывал», — хотела упрекнуть Яна, но язык не повернулся. Она протянула руку и погладила Чепчика, разлёгшегося подле кровати.

— Сколько ему?

— Чепчику? — Никита ненадолго задумался. — Шесть лет, восемь месяцев и ориентировочно три дня.

— Откуда такая ориентировочная точность?

— Прикидываю. Их, скорее всего, сразу после рождения выкинули, хотя могли и через день-два.

— Их?

— Какая-то сволочь щенков в пластиковом мешке на помойку выбросила. Когда я тот мешок нашёл, в живых только Чепчик остался, остальные пять уже умерли. Задохнулись, видимо.

— Ужас. — Яна вгляделась в лохматую фигуру на полу. Теперь с готовностью пустила бы Чепчика на свою постель (всё равно в воскресенье бельё надо простирнуть — элементарная вежливость по отношению к хозяевам), да что там, полностью бы ему эту постель уступила. Но пса сейчас всё устраивало, он, судя по мерному сопению, уже спал. — Никогда не понимала, как можно такое сделать.

— Я тоже.

— Ты сразу решил оставить Чепчика у себя?

— Нет, собирался пристроить к кому-нибудь, искал ему хозяев, объявления давал, посты писал. — Никита мог бы рассказать, как выхаживал щенка, который и есть сам ещё не мог, как купил в аптеке спринцовку, чтобы поить его молоком; но зачем? Производить впечатление на Яну он не собирался и в целом рисоваться не любил. — Хозяева не нашлись, а я к нему привязался. Так он и остался.

— Жена не возражала?

— Мы с ней тогда уже… Откуда ты про жену знаешь? — Страшного секрета здесь не было, но с Яной Никита об этом никогда не говорил, а сама она вряд ли интересовалась у коллег.

— Лиза рассказала. Она, как ответственная подруга, вытянула из Жени столько информации о тебе, сколько смогла. — «Правда, насчёт работы глубоко не копала».

Никита ухмыльнулся.

— Что ещё она из Женьки насчёт меня выжала?

— Ничего компрометирующего. Тридцать один год, высшее образование, разведён, детей нет, собака есть, работа есть, вредных привычек нет, в порочащих связях замечен не был. Или был, но верный друг об этом умолчал.

Чересчур компрометирующих связей у Никиты впрямь не было. Что до развода — типичная история, без криминала. Они с будущей женой познакомились на первом курсе института, на четвёртом поженились; и как в интернет-шутке — жили долго и счастливо, пока жена не начала читать книги по семейной психологии. Точнее, жили не очень долго, и увлеклась Настя не книгами, а онлайн-тренингами в стиле «Если мужчина зарабатывает меньше 50 000 рублей, ему противопоказано размножаться». После ряда атак на его мозг Никите самому расхотелось с ней размножаться.

— И ты, говорят, была замужем.

— Сложно поверить?

— Теперь нет. — Никите не нравились расспросы о браке и причинах развода. Яна не полезла с ними, и он не стал допытываться.

В брачной истории Яны ни криминала, ни мексиканских страстей тоже не было. Встретились два человека, влюбились, повстречались, поженились, поняли, что союз не задался, развелись и расстались друзьями. До сих пор поздравляли друг друга с праздниками.

7

Никита проснулся в восемь утра — Чепчик поднял, просясь на улицу. Выпустить Чепчика на самовыгул Никита не мог, даже на огороженной территории — никакой гарантии, что в ограде нет лазейки, через которую неугомонный пёс рванёт на волю. «Мы пойдём с конём по полю вдвоём, Мы пойдём с конём по полю вдвоём», — вертелось в голове у Никиты, пока он одевался и шёл в сени.

Ночью было холодно, спасал только обогреватель — спасал столь старательно, что ближе к утру кладовка напоминала сауну; Никита, ещё в полусне, выключил чудо техники. А Яна не выключила. Ей было жарко, но она от этого не проснулась. Попыталась сбросить одеяло, да не очень успешно — оно обвилось вокруг неё, как удав вокруг жертвы.

Никита, проходя мимо веранды, дверь на которую оставалась открытой, увидел картину забавную и, в общем-то, приятную. На Яне были пижамные шорты и футболка. Та нога, которую одеяло почти не закрывало, была, может, и не по-модельному длинной, но ровной и стройной. Имелись все основания допускать, что вторая нога нисколько не хуже. Отчётливо вырисовывались изгиб бедра и талия, наличие груди тоже было заметно. Теперь в общих чертах понятно, какая у Таран фигура — неплохая. Самой яркой деталью её внешности неожиданно оказались волосы. Никита и раньше видел, что они рыжие, но тогда рыжина воспринималась тусклой и невзрачной. Наверное, из-за стянутости-прилизанности причёски. Сейчас роскошный ворох мелких-мелких кудряшек, на который из окна падал солнечный свет, сиял медным огнём. Лицо Яны было обыкновенным, но «обыкновенное» — комплимент по сравнению с определениями «страшное», «инопланетно-отталкивающее» и «драконье». Светлая кожа, удивительно нормальные (без густой подкраски) брови, длинные ресницы, тонкий вздёрнутый нос и достаточно полные губы, по крайней мере, не злобная ниточка, которой они представлялись Никите прежде.

Он зашёл на веранду, выключил обогреватель и вышел.

С Чепчиком гулял долго, тот жаждал порезвиться на свежем воздухе. Вернулись в десятом часу, довольный Чепчик свернулся калачиком на крыльце и уснул. Никите спать не хотелось, хотелось чем-нибудь заняться. Скажем, наколоть дров — рано или поздно в хозяйстве сгодятся, даже если сегодня печь топить не будут. Разбудить кого-нибудь он не боялся — в доме улавливалась возня, остальные и без него понемногу выбирались из царства Морфея.

Вскоре после старта дровяно-наколочных работ высунувшаяся из верандного окна Яна прокомментировала:

— Вот это зрелище. — На ней уже была дневная одежда. В одной руке Яна держала наполовину съеденное яблоко, другой подпирала подбородок, уткнувшись локтем в подоконник. — Если бы ты в таком виде рассекал по редакции, я бы тебе, пожалуй, простила все лишние пробелы.

В редакционном обличье у Никиты тоже просматривались широкие плечи, но одно дело, когда на человеке рубашка или футболка, другое — когда он в майке.

— Если б я по редакции рассекал с топором, ты бы мне всё простила.

— Не-не-не, не путай прощение со страхом. — Яна откусила и прожевала кусок яблока, пока Никита вбивал металлический клин в очередной чурбак. Впрямь было чем полюбоваться. — Спортом занимаешься?

— Боксом.

Боксёрского призвания у него сроду не было, во втором классе он банально пошёл в ту секцию, куда принимали бесплатно, чтобы попозже возвращаться домой после уроков. Постепенно привык, из секции перешёл в спортивную школу. Там звёзд с неба тоже не хватал, но никому не мешал, держался на среднем уровне и показателей тренерам не портил. Школа закончилась, привычка осталась; и пускай бокс не сделал из Никиты звезду спорта, пользу всё равно приносил.

— Ой, бокс я люблю. — Яна прикончила яблоко.

— Разбираешься?

— Нет, мне просто нравится смотреть на полуголых мускулистых мужиков. — Яна соврала. Она знала правила и терминологию, известных боксёров прошлого и настоящего, а в поединках сам бокс её интересовал сильнее конкретных боксёров. Однако практика показывала: противоположному полу лучше не демонстрировать, что ты реально что-то понимаешь в боксе и прочих мужских видах спорта. Мужчины сначала удивляются, потом умиляются, потом радуются, потом начинают обсуждать с тобой последние бои/матчи/пр., а потом вместо вина с шоколадом угощают тебя пивом с чипсами.

Хотя винно-шоколадных планов на Никиту у Яны не было. В шутку позаигрывать — это можно, это прикольно, когда у второго участника язык тоже хорошо подвешен. Но, учитывая все обстоятельства, всерьёз заводить служебный роман — идея неважная, Яна понимала.

И Никита понимал. Он подыгрывал ей, потому что его эдакая самодеятельность тоже веселила. Люди, с которыми выходят лёгкие, заводные и увлекательные словесные дуэли, — редкость, а Яна внезапно оказалась именно таким человеком.

— Значит, если я буду расхаживать по редакции в майке, ты перестанешь капать мне на мозг из-за лишних пробелов?

— Возможно, — уклончиво сказала Яна, испугавшись, что переборщила с посулом.

— А не отбитые главы?

— Исключено. Такое не прощу, хоть голым ходи.

— Голым — ни при каких условиях.

— Это ты сейчас так говоришь. Может, потом передумаешь.

Не оборачиваясь, Никита предъявил Яне фигу.

— Живым я тебе не дамся, и не мечтай.

— А мёртвым ты мне не нужен, я некрофилией не увлекаюсь.

В таком стиле они переговаривались весь день. И когда вместе с Женькой и Лизой соображали завтрак, и когда всей компанией ездили на озеро, и когда под вечер устроили полноценные шашлыки.

— Ты же вегетарианка, — «напомнил» Никита, когда Яна принесла и попросила запечь для неё рыбу.

— Я не ем мясо, но ем рыбу. Я не вегетарианка, я пескетарианка.

Никите всегда казалось, что слово «пескетарианец» больше подходит для какого-нибудь религиозного течения, а не образа жизни в плане питания.

— Название как для секты. Типа Пескетарианцы седьмого дня или Свидетели Прескетариана.

— Между прочим, секты — чрезвычайно выгодное дело, знай себе дои доверчивых последователей. Давай организуем свою.

— Какую? Прескетарианский орден? Союз прескетарианоизбранных?

— Как вариант. Станешь главным пророком. Бороду отрастишь, кудри до плеч отпустишь.

— А ты чем будешь заниматься?

— Финансовыми делами нашей секты.

— Тогда ты тоже бороду отращивай. Иначе что это за секта такая — у одного есть борода, у другого нет? Непорядок.

— Вряд ли у меня получится отрастить бороду.

— Ничего не знаю, хочешь в секту — старайся.

— Я смотрю, ты идеей-то загорелся. А ведь сам про церкви пишешь. Не стыдно?

— Ты пишешь про религию? — спросила Лиза.

Никита выдохнул, раздув щёки.

— Не про религию. Про открытие и освящение новых храмов, про привоз каких-нибудь реликвий и так далее. Главный редактор практически всегда отправляет на такие мероприятия меня. По-моему, она поставила себе цель — воцерковить меня любой ценой.

— А ты атеист? — В голосе Лизы не было ни одобрения, ни осуждения, лишь любопытство.

— Агностик. Что почему-то не даёт покоя нашему главному редактору, хотя сама она не похожа на фанатичку.

— Видимо, она считает, что её миссия в нашем мире — наставить тебя на истинный путь, — ухмыльнулась Яна. — Чтоб кто-то наверху за это нарисовал жирный плюсик напротив её имени в списке.

— Каком списке?

— Откуда я знаю? Ты чаще меня в храмах бываешь, со священниками общаешься, тебе виднее, какие там, у высшего руководства, должны быть списки.

— Никогда о таких списках не слышал.

— А ты в следующий раз спроси. Либо я сама спрошу, если вдруг окажусь в церкви.

— Тебе в церковь нельзя, из тебя там черти полезут.

— Из тебя же не лезут. Или я чего-то не знаю? Могу себе представить: звонит нашему главному редактору батюшка, — Яна приложили ладонь к уху, — и говорит: «Анна Сергеевна, тут у нас на вашего журналиста случайно святой водой капнули, так он задымился, зашипел. Вы его к нам больше не присылайте, пожалуйста».

— Если бы. Я и подымиться согласен, лишь бы меня перестали на такие заказы отряжать.

— То есть религия у тебя не основная тема? — уточнила Лиза.

— Нет. Основная у меня — криминал и спорт, но бывает, и за другие направления берусь.

— Даже про ВИЧ и СПИД писал, — почему-то вспомнила Яна.

— Там самое интересное в статью не вошло. Врач из центра профилактики и борьбы со СПИДом рассказал шикарную историю, но запретил использовать.

— Нам-то ты её можешь пересказать, — подначил Женька.

— Вам-то могу, но вы уверены, что это к месту? Выходной, дача, шашлыки, звёздный вечер, романтика, и бац — ВИЧ да СПИД.

— Рассказывай-рассказывай, — Яна похлопала Никиту по плечу. — СПИД не спит, предупреждён — значит вооружён и так далее.

— Ну, сами попросили. В общем, попала к ним бабуля, божий одуванчик, за семьдесят лет. Другие врачи долго не могли понять, что с ней, в конце концов обнаружили ВИЧ. Медики в лёгком недоумении, бабуля в тяжёлом шоке. Развратную жизнь не вела, после мужа — возможно, что и до него — у неё никого не было, а муж уж двадцать лет как помер. Ломали-ломали голову, пока бабулька не вспомнила, что с четверть века назад у неё подруга-соседка умерла от СПИДа. А муж к этой соседке ходил раковину чинить…

— Вот и верь после этого мужьям, — скорбно промолвила Яна.

— И подругам, — дополнил Никита.

— Ты же сказал, подруга за двадцать пять лет до этого умерла, — Женька озадаченно наморщил лоб. — И муж лет двадцать как того. А заболела бабуля только сейчас?

— Болезнь проявилась только сейчас. Врач объяснил, что такое очень, очень редко, но бывает.

Лиза покачала головой.

— Бедная женщина. Сразу узнала и про такую страшную болезнь, и про то, что муж изменял, и про то, что подруга предала.

— Жалко старушку, — не стал спорить Никита. — Но её ж теперь лечат. А, учитывая возраст, она бы и здоровой прожила не дольше, чем проживёт с лечением.

Конец ознакомительного фрагмента.