Женская доля

Анна Медь (2025)

Сборник рассказов о сильных и хрупких женщинах, которым пришлось бороться за право жить или быть счастливыми

Вековуха

— Живи теперь в хлеву да ешь с коровами с одного корыта!

Тятя пихнул Ольгу с такой злостью в спину, что в темноте она споткнулась обо что-то твердое, не удержалась на ногах и рухнул в зловонную жижу прямо под копыта мирно дремлющей буренки по кличке Ночка.

— Да куда?! Нельзя ее, вековуху, к коровам подпускать! Доиться не будут! — матушка попыталась хитростью остановить разгневанного отца, чтобы тот не запирал провинившуюся Ольгу в холодном сарае.

Тот рявкнул в ответ:

— А ну, молчать! Знаю я тебя, все жалеешь эту! А она на моей шее висеть будет теперь до самой смерти!

— Так ведь работает она от зари до зари, сам видишь, — как всегда, мать вступилась за свою несчастную дочь. — Куда ей деваться, коли замуж никто не берет?! Только утопиться или в монастырь уйти, никому наша Ольга не нужна.

— И мне лишний рот не нужен, самим есть нечего! Одни несчастья она приносит! Глупа потому что, как корова, даже за ребятенком присмотреть не смогла. От нее все бегут, люди на селе лицо отворачивают. А мы все маемся, кормим да одеваем нахлебницу!

Звякнул засов, голоса родителей затихли, и Ольга поняла, что никто не выпустит из хлева, придется здесь провести зимнюю ночь. Выдержит ли, не околеет от мороза? Ведь выскочила из избы в одном сарафане, ничего не успела накинуть, когда отец сволок ее в наказание в стайку.

Несчастная девушка, чтобы хоть немного согреться, прижалась к теплому боку коровы. Та тяжело вздохнула, повернула голову и лизнула горячим языком Ольгу прямо в лицо. Несчастная пленница разрыдалась в голос от этой простой звериной ласки. Только корова ее и любит, люди брезгуют ею и презирают, даже родители! Чего уж там говорить об односельчанах!

Все соседи отводят глаза, лишь бы не встретиться с Ольгой взглядом, считая, что она может сглазить и принести им несчастья. Бабы косятся на нее, если начинает болеть и дохнуть домашняя скотина. А уж незамужние девицы боятся даже по одной дороге пройти с перезрелкой, чтобы не притянуть к себе ее неудачливость.

Так и ходит Ольга по селу за водой к колодцу, глаза долу, черное, до лохмотьев потрепанное платье, голова замотана грубым, темным платком по самые глаза. И каждый норовит плюнуть ей вслед, выкрикнуть обидное слово или палкой оттолкнуть подальше от себя.

А все потому, что она вековуха. Та, что замуж никто не берет, а значит, будет век жить одна несчастная без дома, без мужа, без детишек…

Почитай, как ведьма проклятая, которую все боятся да ненавидят. Теперь вот еще одна беда на нее свалилась, недосмотрела Ольга за братовым сынком Митенькой.

Кусок хлеба тяжело ей доставался. И по хозяйству, и за скотиной, и в доме управиться, а еще приводили Митьку к ним в дом с малых лет, чтобы незамужняя тетка за ним приглядывала да тетешкала.

Иной раз так уработается, что и себя не помнит. Упадет на пол прямо в одежке и спать хоть пару часов до предрассветного часа, когда тятя кулаком в бок ее поднимать начнет:

— А ну вставай, нахлебница! Разлеглась! Иди управляться.

Сегодня, пока побежала Ольга корову кормить и доить, трехлетний племянник сбежал со двора. Кинулась она его кликать, звать, но так и не нашла малыша. Как узнал о том по возвращении отец, так за косы оттаскал девку и в хлев жить со скотиной отправил.

Правда, сидя взаперти в хлеву, не о себе беспокоилась Ольга, а о мальчишечке пропавшем, любила его, нахаленка. Вот сердце и сжималось в тоске, побежать бы, обыскать овраги да леса вокруг, замерзнет же, мороз стоит какой трескучий!

Но запер ее на засов батюшка, будто скотину глупую. Только и оставалось Ольге обнять теплую шею Ночки и заливаться горькими слезами от своей ненужности и вековушкиной несчастной доли.

Как вдруг распахнулась дверь, и в темноте зашептал матушкин голос:

— Доченька, я тебе тут платок пуховый принесла. Ты беги, поищи Митю! Далеко ведь не убег, малой еще. Глядишь, найдешь его, отец и смилостивится, разрешит тебе в избу вернуться.

Ольга ахнула от радости, пожалела ее матушка. Накинула на себя тонкую шалешку дырявую и кинулась со всех ног на улицу.

Побежала девка по дороге от избы к избе:

— Митя, Митя!

Как вдруг в белом сугробе приметила следы маленьких ножек. Бросилась по ним Ольга с горки вниз и через овраг, а про себя молится: «Хоть бы живой, Митенька! Хоть бы не замерз!»

Резво скатилась по крутому снежному холму и неожиданно уткнулась в знакомую ограду. Закружилась она по огороду, забродила по отпечаткам маленьких ног и уткнулась прямо в освещенное оконце с задней части избы. Глянула Ольга в окно и ахнула — это же изба брата ее, Ивана. Вот куда Митька-то тропой козьей убежал, к себе домой! Вон и сам постреленок вместе с матерью и отцом за столом сидит вечеряет.

Ольга стукнула в окошечко и кинулась к порогу с радостным возгласом:

— Митенька, ты нашелся!

На ее крик вышла вся семья: Иван, который нахмурился при виде сестры-перезрелки, жена его Матрена, тяжелая вторым ребенком, и трехлетний Митюшка. Ольга хоть и замерзла до зубовного стука, но улыбалась радостно и тянула руки к племяннику:

— Митюшка, ты зачем же убежал от меня? А я-то как испугалась, от страха едва живая.

Но Иван отпихнул в плечо несчастную:

— А ну, куда лезешь к мальцу?! Не ровен час, от тебя несчастье прицепится или хворь к нему! Чего расселась, уходи!

Несчастная старая дева, привыкшая уже к попрекам и гонениям, ссутулилась:

— Околела я от мороза, братец, дозволь хоть в сенках согреться.

Как вдруг Матрена взвизгнула, прикрывая рукой живот от взгляда окаянной вековухи:

— Убирайся отсюда! А то скину из-за тебя ребеночка! Или корова доиться перестанет. Пошла вон, бездольница пустая!

За ней зашелся в крике и маленький Митюшка, швырнул поленом в тетку:

— Пошла вон, вековуха!

Залилась слезами Ольга, с трудом поднялась на ноги и побрела восвояси. В тонком сарафане и платке было ей невыносимо холодно, будто железом сковало все тело. Однако она не спешила и не прибавляла шаг, наоборот, медленно плелась по пустой дороге.

Идти-то ей некуда. Примет ли батюшка обратно, пустит ли в избу жить или так и оставит со скотиной во хлеву — неизвестно. Тяжелая доля у перезрелки незамужней, никому она не нужна, даже родителям в тягость.

А как умрут они, так начнется еще чернее жизнь у Ольги, придется идти в семью брата работницей и нянькой за кусок хлеба и ночлега у порога. У Матрены нрав скверный, уж она точно постарается ненавистную ей вековуху, позор семьи, со свету сжить.

Работой до смерти загоняет и кормить будет хуже, чем псину дворовую. Нет просвета впереди… И мучиться так ей еще много лет.

Поэтому едва шла Ольга, даже не пытаясь согреться от мороза, который впился в нее ледяными пальцами, забирая последние крохи тепла. Решила она, что если замерзнет до смерти, то так тому и быть, хоть будет ей облегчение от постылой жизни вековухи.

Как вдруг в полумраке дороги наткнулась несчастная женщина на что-то теплое. И по запаху тотчас же поняла — перед ней лошадь, запряженная в сани. Вышла из-за туч луна, и Ольга ахнула от увиденного. В санях под охапкой соломы скрутился в калачик статный, с проседью в бороде мужик. От него несло сивушным запахом, видимо, ехал с ярмарки или из гостей, да от выпитого и сомлел на морозе.

Ольга попыталась растолкать путника, но тот был словно камень, тяжелый и ледяной. Она от испуга, не помня себя, потянула за уздцы лошадь к себе во двор.

Сама она хоть и дрожала от пронзительного холода и страха, однако завела лошадь во двор и кинула ей охапку сена. Не могла добрая душа бросить незнакомца замерзать на дороге. Под черной некрасивой одежкой, под вековухиным платком жило и билось доброе сердце, которое не дозволило Ольге пройти мимо умирающего.

Женщина крадучись растопила печь в бане, потом затащила замерзшего путника внутрь и уложила подле горячей печки, пытаясь согреть. Хотя сама несчастная продрогла до костей, но взялась растирать окоченевшие руки и ноги замерзшему. Тискала, согревала своим дыханием, упрямо вдыхая в застылое тело жизнь.

От усердия плыло у нее все перед глазами, накрывало чернотой. Боролась Ольга за чужую жизнь изо всех сил, не замечая, что из глаз у нее по щекам текут слезы.

Шептала незнакомцу:

— Ну что же ты, давай! Оживай, ну же, рано на тот свет собрался.

И когда у того дрогнули ресницы, а на щеках выступил румянец сквозь мертвенную бледность, девушка с облегчением выдохнула:

— Ох, живой, оклемался, — она схватила его за руку и прижала от радости к щеке.

Под кожей побежала у замерзшего путника теплой волной разогнанная ею кровь, понесла жизнь по телу. С улыбкой Ольга привалилась к лавке и закрыла на секунду глаза, хоть чуть передохнуть после такой долгой ночи. Всю ночь то бродила она по заснеженному оврагу, то чуть не околела от мороза, а потом вот еще ледяного отогревала.

Изнемогла так, что сил нет даже бояться тятиного гнева за самоуправство, и сама не поняла, как провалилась в тяжелую дремоту от усталости.

Когда же проснулась поутру Ольга, то ни путника, ни его лошади будто и не было никогда во дворе. Она даже за ворота ходила, чтобы найти протяжку от саней. Но под утро пошел снег и припорошил все следы.

Поэтому к обеду в привычных хлопотах уже казалось Ольге, что привиделся ей все: замерзший путник, как возвращала она его к жизни в бане. Может, с устатку или от холода почудилось что по дороге домой.

Однако на следующий день в ворота родительского дома застучали кулаки, закричали голоса с улицы:

— Встречайте сватов дорогих! У нас петушок, у вас курочка! У вас товар, у нас купец. Ольгу пришли мы сватать, дочку вашею пригожую и разумную за Василия. Жених у нас богатый, и скотина имеется, и надел большой. Работящий, на всю волость столяр известный. Отдадите дочь свою за Василия с родительским благословением?

Тятя вышел к сватам и растерянно почесал в затылке:

— Отдать-то рады, так дворы не перепутали ли вы? Двадцать пять годков дочке нашей, уж не девка она, вековухой стала.

Из-за спин сватов выступил вдруг жених, и Оля, которая робко выглядывала из коровника, стесняясь своего черного и чумазого платья, ахнула. Высокий и седовласый жених был тем самым мужиком, которого она спасла от ледяной смерти!

Он поклонился в пояс батюшке:

— Дочь ваша от смерти меня спасла, отогрела и выходила. Сердце у нее доброе, такую невесту я себе и искал. Прошу у вас благословения.

Сваха выскочила вперед и зачастила нахваливать жениха:

— Вдовый уже много лет наш Василий, все жену себе искал, как ваша дочка. Чтобы сердце доброе да руки работящие. Потому как хозяин он зажиточный, хозяйство большое, изба-пятистенка и деток трое растет. Нужна ему жена, во всех делах помощница, как ваша Ольга.

Отец развел руками:

— Дак мы-то согласные.

А мать тихонько ахнула в ладошку, глядя на перемазанную в грязи и соломе дочку:

— Ох, невеста-то у нас не наряженная. Не знали мы и не надеялись, что за ней сватов пришлют когда-нибудь. Что же делать-то? Ведь она страшной вековухой, а не невестой обряжена.

Но Василия зачуханный вид невесты не смутил, он сам подошел поближе к Ольге и протянул ей теплую ладонь. Улыбнулся ей широко, будто солнышко выглянуло из-за тучи:

— Не смотри, что в полжизни тебя старше, я еще хоть куда! Заботиться о тебе буду, как ты обо мне позаботилась и от смерти лютой спасла. То ведь бог нас на дороге свел, я сразу понял. Ну что, пойдешь за меня?

А Ольга вдруг на глазах засияла изнутри так, что скрыть ее красоты и счастья не мог черный вековушкин платок:

— Пойду! Согласна я!

На том и порешили. На свадьбе Василия и Ольги гуляли две деревни, а гости промеж себя все охали да судачили. Вроде и не молодые женятся, не парнишка с девицей, а все равно смотреть приятно, до того из них вышла пара ладная да красивая.

С той поры зажила Ольга счастливо вместе с мужем, из вековухи стала зажиточной крестьянкой и матерью троих приемных детей вдовца Василия. Вместе с мужем родили они еще пятеро ребятишек и жили душа в душу до самой старости.

Родители дочерью гордились, радуясь, что так удачно вышла она замуж. До самой их смерти помогала Ольга, добрая душа, то подарками, то провизией старикам, позабыв о тех издевательствах, что пришлось ей вынести в родительском доме.

Брат Иван с женой тоже с тех пор с уважением и почетом всегда встречал сестру и привечал ее у себя в гостях. А Митюшка называл любимой теткой и ластился к ней при каждой встрече.

Правда, Ольга навсегда запомнила свои мучения в вековухах и поэтому сама над такими же перезрелыми девицами, на которых жениха не сыскалось, не насмехалась и других за насмешки над несчастными стыдила и ругала.