Берег Живых. Выбор богов. Книга первая

Анна Сешт, 2021

Хэфер и Тэра, преследуемые врагами трона, вынуждены искать помощи у Ануират, псоглавых стражей Владык Эмхет. Но как далеко простирается верность могучих воителей, исполняющих свой долг не больше, чем того требует древний договор? Хатепер возвращается в прямую ветвь рода Эмхет, как новый наследник трона. Императорская семья ищет пути сохранить хрупкий мир, но планы царицы всё ближе к своему воплощению… Бывший телохранитель Хэфера, заключённый в жреческой обители, узнаёт таинства происхождения народа рэмеи, а так же то, что на самом деле кроется за Проклятием Ваэссира.

Часть 1

Глава 1

Между Хэфером и Тэрой воцарилось безмолвное соглашение — не обсуждать то, что каждому из них сообщила Берниба. На сердце у девушки было неспокойно, но она слишком хорошо чувствовала возлюбленного, чтобы понимать: сейчас ему нужны были не успокаивающие беседы, а просто она сама, рядом. Уже на следующее утро он общался с ней совсем как после их первой ночи в её родном храме, где ничто, казалось, не угрожало их союзу. Каждое его слово, каждое его прикосновение было полно такой нежности и такого внимания, что Тэра не посмела вернуть его мысли к тяжёлой встрече с Верховной Жрицей. Да и не забывал он, кажется, о том ни на миг, хоть ничего и не объяснил своей спутнице. Но она замечала многое — то, как темнел его взгляд, когда он думал, что она не видит; то, как он подолгу смотрел на неё, как нежно касался, когда думал, что она спит. А иной раз, когда он обнимал её, сердце заходилось от сладкого и болезненного чувства, ясного понимания, как сильно он боялся потерять её. Тэра не сомневалась, что Берниба говорила с Хэфером о ней.

«Дело не в том, что тебе не позволят быть царицей, Тэра. Дело в том, что тебе просто… не позволят быть…»

Как могла, она старалась отогнать от себя эти мысли, чтобы помочь забыться и самому Хэферу, хотя бы ненадолго. Но разговор с Верховной Жрицей нет-нет, да вспыхивал отчётливо в её разуме.

« — Ему нужно побыть одному и подумать обо всём, о чём мы говорили сегодня.

— Нет, он бы предупредил меня.

— Он не мог.

— Ты что-то сделала с ним? Прошу, госпожа, ответь…

— Примириться с собственным сердцем непросто. Но он сумеет. В конце концов, именно этому его обучали.

— Я не понимаю…

— Ещё поймёшь…»

Ещё поймёшь…

Поймёшь…

Тэре казалось, что она и так понимает, но девушка не смела облечь это понимание даже в оформленные мысли.

«Я не могу… Не могу отпустить тебя… Должен, но не могу…» — шептал ей Хэфер в тот вечер. Ещё никогда она не видела его таким…

Больше всего она боялась, что царевич поменяет своё решение, выберет «должен». Потому что если Берниба действительно… Нет, дальше она старалась эту мысль не развивать. Она верила своему царевичу — его рукам, его присутствию рядом. Хэфер был здесь, с ней, и каждый миг давал понять, что ей не в чем сомневаться. Тэра верила, что когда придёт время, он расскажет. Да и ей самой следовало бы рассказать ему правду… только она пока не могла. Отчасти потому, что бремя, лежавшее на плечах наследника в их общей войне, и без того было велико. Но даже в большей мере — потому, что понимала: тогда он точно оставит её, оставит их обоих — и её, и эту маленькую упрямую искорку зарождавшейся в ней жизни. Он не возьмёт с собой Тэру и останется один перед лицом своих врагов. А разве мог он победить один?.. Пусть даже сам Отец Войны теперь на его стороне…

Предательский голосок нашёптывал ей — кого же она выберет, чтобы защитить, когда придёт время? Использует свою Силу, встав спиной к спине с Хэфером? Или отступит, чтобы не рисковать жизнью, рождённой от их невозможной любви? Тэра надеялась, что такой выбор перед ней не встанет, потому что одно дело — рисковать только собой, а другое… Нет, лучше ему не знать.

Хэфер не обманывался — он знал, что Тэра тоже не всё ему рассказала, что её тоже гнетут тяжёлые мысли после разговоров с Бернибой. Но царевич выказал ей ответное уважение, не стал пытать вопросами, доверился, что и она расскажет ему всё в свой срок.

Тэра проснулась раньше обычного и сонно протянула руку, ища привычное родное тепло. Но Хэфера рядом не оказалось. Девушка вскинулась, озираясь. Не было его и в шатре. А ведь снаружи, за пологом, едва занялся рассвет!

От острой тревоги стало больно дышать. Путаясь в складках ткани, девушка поспешно натянула на себя калазирис^[3] и выскочила наружу, не заботясь о том, как выглядит. Она едва не споткнулась об одного из псов, дремавших у входа. Взгляд её метался в поисках стражей-Ануират. Снаружи царил предрассветный сумрак, и от реки стелилась дымка. Девушка различила только одного из воинов, охранявших шатёр, — он стоял в паре десятков шагов, чуть опираясь на копьё.

— Где? — воскликнула Тэра, устремляясь к нему. — Где царевич?!

Встревоженные псы посеменили за ней, поскуливая.

— Рано ты… — Ануират недоумённо изогнул бровь. — Доброго утра, избранная.

— Где он? — требовательно повторила девушка.

— Так к реке пошёл, в сопровождении моего брата, — спокойно ответил воин. — Беды в том не будет. Ещё вчера просил тайком острогу ему принести — рыбы хотел наловить. Для тебя, наверное.

От облегчения у Тэры подкосились ноги, и она невольно рассмеялась. Не ушёл, не оставил её!..

— Рыбы наловить, ну вы подумайте, — со смехом сказала она псам и потрепала их обоих за ушами.

Псы таким обстоятельством были вполне довольны. Почуяв перемену в её настроении, они тоже успокоились. А Ануират, к счастью, и вовсе не стал спрашивать о причинах её тревоги.

Тэра подумала было, не присоединиться ли к Хэферу у реки, но потом решила не портить момент. От мысли о том, что он хотел сделать ей приятное, стало тепло. В сопровождении псов она вернулась в шатёр, чтобы дожидаться царевича, а подумав, запустила их внутрь. Лежать, прижавшись к тёплому собачьему боку, было привычно. Почти как дома… И пусть это были совсем другие псы, а друга её заменить не мог бы никто и никогда — так ей было спокойнее. Девушка сама не заметила, как задремала, убаюканная теплом и мирным посапыванием стражей.

Её разбудило ласковое прикосновение родной ладони, нежно, едва ощутимо гладившей её по волосам. Не открывая глаз, Тэра улыбнулась, перехватила его руку, поцеловала запястье.

— Всегда хочу просыпаться так… — прошептала она.

— Я помню, тебе нравились и другие варианты пробуждения, — тихо с улыбкой ответил Хэфер, склоняясь к ней и нежно целуя.

Он пах речным ветром, и волосы его были всё ещё немного влажными. Тэра посмотрела на него, провела кончиками пальцев по лицу, очерчивая скулы, орлиный нос, резкий рисунок губ.

«Скажи, а их глаза действительно похожи на золотой свет Ладьи Амна?..» — спрашивала она когда-то учителя — неизмеримо давно, когда ещё боялась встретить этот взгляд. А теперь она уже не представляла, как жила без живительного солнечного золота этих глаз. «Боги, как же я люблю тебя…» — подумала она, не в силах выразить в словах щемящую нежность, захлестнувшую её.

Хэфер улыбнулся, прикрыв глаза от удовольствия, потом кивнул на низкий столик, за которым они трапезничали в последние дни.

— Я хотел чем-то порадовать тебя, раз уж мы здесь задержались.

Недостатка в пище у них не было — Ануират приносили еду из селения. Сердце Тэры радостно встрепенулось. Запечённая в глине рыба. Один из древнейших рецептов народа Великой Реки Апет — простое блюдо, приготовленное специально для неё любящими руками. В чаше с водой плавал цветок лотоса. Рядом стоял кувшин с чистой водой для умывания — Хэфер даже об этом подумал.

Царевич шикнул на псов, предпринявших, видимо, уже не первую попытку сунуть нос в еду. Он остался сидеть на мягких циновках рядом с Тэрой, но придвинул блюдо ближе к себе и с помощью ножа начал аккуратно снимать корочку. Девушка затаилась, наблюдая за ним, думая о том, как удивительно было разделять с любимым такие вот простые моменты. Наследник трона, не имевший сейчас ни власти, ни богатств, положенных ему по праву рождения, неизменно находил способы радовать её, заботиться о ней так, что рядом с ним она и правда чувствовала себя воплощением Золотой Богини — без всяких драгоценных подарков и почестей. Хэфер мог даже ничего не говорить, просто смотрел на Тэру порой так, словно весь мир сходился на ней. А в его словах любви, которых он не смущался, была не пустая рисовка, но неизменная искренность. И даже в мгновения, когда та, новая часть сущности Хэфера, что принадлежала Отцу Войны, брала над ним верх, Тэра не испытывала страха, потому что пламенный зверь, отражавшийся иногда в его глазах, завоёвывавший её его руками, тоже по-своему любил её.

Тэра успела умыться и покончить только с половиной восхитительной рыбы, когда за пологом шатра послышалось оживление. Псы перестали выпрашивать еще кусочек, навострили уши и выскользнули наружу. Хэфер нахмурился, прислушиваясь. Девушка видела: его рука сперва инстинктивно потянулась к жезлу — спрятанному, завёрнутому в ткань, но всегда находившемуся рядом с ним, — а потом замерла, вернулась в исходное положение, точно он с усилием сдержал себя. Глаза Хэфера блеснули красным золотом. Впрочем, ей могло и показаться.

— Пойду посмотрю, — коротко сказал царевич, отёр руки тряпицей, поднялся и прошёл к выходу из шатра.

Там он столкнулся с Ануират. Тэра узнала в молодом мужчине одного из тех, кто сопровождал Верховную Жрицу. Воин посмотрел сначала на неё, потом на Хэфера и наконец, поклонившись, почтительно произнёс:

— Избранная и господин мой царевич, вы приглашены в город. Добро пожаловать.

Наследник и жрица переглянулись. Стало быть, Берниба исполнила своё обещание и уговорила старейшин.

Сборы не заняли у них много времени. Тэра взяла с собой и лотос, чем вызвала улыбку Хэфера.

В сопровождении двух воинов, гонца Бернибы и нескольких псов они пошли к небольшому городку, что одной стороной лежал в чаше красных скал, а другой выходил к долине Великой Реки.

Жрица помнила, как совсем недавно впервые увидела город в лучах рассвета — выбеленные дома, в основном двухэтажные, с открытыми террасами наверху, поля и сады вокруг и храм в центре, уступавший размерами её родному храму. Тогда, при пересечении невидимой границы владений Ануират, её захлестнуло удивительным чувством Дома. Но теперь это чувство вытесняла смутная тревога, ожидание… чего угодно.

В городке их встречали, приветствовали, с любопытством рассматривали. Тэре было не по себе от такого внимания, но она черпала уверенность в присутствии Хэфера. Лицо царевича выражало нейтральную доброжелательность. Он ступал со спокойным достоинством, чуть кивал в ответ на приветствия, держась так, точно был здесь в своём праве — здесь и в любом другом уголке своей земли. Наследник трона во плоти, далёкий и недосягаемый… Но Хэфер бережно поддерживал Тэру под локоть, давая всем и каждому — и ей самой в том числе — понять, что рядом с ним идёт его равная, его избранница.

Когда гонец довёл их до храма, за ними тянулась, пожалуй, уже добрая половина общины. По крайней мере, так показалось Тэре. Дети вместе с собаками носились вокруг вприпрыжку, разглядывая гостей и принюхиваясь. Взрослые вели себя более сдержанно, но тоже не скрывали своего любопытства и тихо обсуждали прибывших.

Девушка, конечно, понимала, что гости у Ануират вряд ли бывают часто, а приход наследника и его спутницы так и вовсе был у всех на устах, но ловила себя на постыдном желании спрятаться то ли за Хэфера, то ли за ближайшую статую Ануи. Это царевичу было привычно появляться перед столичной толпой, а она-то всю жизнь провела довольно уединённо.

Берниба ждала их у входа в храм в окружении ещё нескольких мужчин и женщин — должно быть, других старейшин общины. С улыбкой раскинув руки, она воскликнула:

— Добро пожаловать, господин царевич, наследник великого Владыки, да будет он вечно жив, здоров и благополучен. Добро пожаловать, избранница, отмеченная благословением нашего Бога. Наши жилища открыты для вас, наши вода и пища — для ваших уст, наша сила — для вашей защиты.

В толпе раздались ликующие возгласы. Тэра почувствовала, что рука Хэфера под её ладонью чуть расслабилась. Должно быть, за торжественными словами Бернибы действительно стояло очень и очень многое.

Хэфер чуть склонил голову.

— Благодарю, мудрейшая, и да будут священны законы гостеприимства.

Заняв место рядом с Бернибой так, что толпа теперь оказалась перед ними, он возвестил:

— От имени Дома Владык я говорю, что рад быть среди вас, воины Стража Порога. Ануи да не оставит вас Своим благословением. Союз наш прочен, и нерушим Договор.

Ануират вторили ему. Тэра понимала, что сейчас была свидетельницей чего-то невероятно важного, некоего тайного священнодействия, видеть которое доводилось немногим. И тревога её отступила, когда были произнесены и повторены слова о союзе и договоре.

После Берниба повела их во внутренние помещения храма. Когда они подошли к охранявшим врата статуям Ануи в виде псоглавого мужчины с копьём и Весами Истины, Тэра улыбнулась и мысленно поблагодарила своего защитника. Он всё же вразумил Ануират, а значит, здесь они действительно могли получить помощь.

Взгляд Тэры выхватывал расписные рельефы на стенах и колоннах, почти такие же, как те, что были знакомы ей с детства: Ануи в облике нэферу, Ануи в облике псоглавого мужчины, а то и вовсе в образе пса, в окружении своей свиты или других Богов. Вот только здесь на многих рельефах жрецы Стража Порога были изображены не только как рэмеи, но и такими же псоглавыми, как их божественный покровитель. Тэра надеялась, что ей ещё представится возможность увидеть, как Ануират меняют облик.

С грустью она отметила про себя, что этот храм хоть и намного меньше её родного, но в прекрасном состоянии. Росписи сверкали яркостью обновлённых красок, ведь местные мастера не испытывали недостатка в необходимых материалах. Ни следа разрушений, ни тени запустения и угрозы забвения… Ах, как надеялась девушка, что однажды и их храм будет полностью восстановлен! Хэфер обещал, что добьётся этого, отплатит добром за то, что маленькая община бальзамировщиков сделала для него. Но до того мига предстояло сделать ещё так много…

Коридор вывел их в небольшой зал собраний, где, как пояснила Берниба, решались наиболее важные вопросы общины. Здешние рельефы были нанесены не для ритуальных целей, а просто для красоты: псы, охотившиеся в песках и у реки, тростниковые заводи, сады. У дальней стены стоял стол, богато украшенный резьбой. Для старейшин были расставлены плетёные кресла, но сейчас все присутствующие стояли, выражая почтение вошедшим.

От имени своего и других старейшин Верховная Жрица торжественно подтвердила, что Хэфер и Тэра были дорогими гостями общины, и на время своего пребывания остановятся в её, Бернибы, собственном доме.

Вещи царевич и жрица сбросили у дверей. После чинного обмена заверениями в добром отношении друг к другу Хэфер вскинул руку, привлекая всеобщее внимание, вышел на середину зала и окинул взглядом собравшихся. Тэра видела жёсткость в его глазах и уже знала, о чём он собирается говорить сейчас.

— Время — не та роскошь, которой я располагаю. Мой путь сюда и без того оказался дольше, чем я мог себе позволить, — произнёс царевич. — И потому я скажу прямо. Зная, что Эмхет не могут обращаться к вам за помощью большей, чем велит Договор, я всё же прошу о ней. Враг в Доме Владык — враг, посмевший покуситься на золотую кровь божественного Ваэссира и едва не отправивший меня на Западный Берег. Я уже говорил об этом мудрой Бернибе, говорю теперь и всем вам — тем, кто решает судьбы этой общины. Многие ищут меня, ищут моей скорой смерти. Они идут по моему следу, скрываются под масками знакомых мне лиц. И потому я прошу, чтобы ваши воины защитили меня и сопроводили в столицу.

Тэру резануло это «меня», но она смолчала. Она видела, как хмурились старейшины, какими колкими вдруг сделались взгляды их пронзительно изумрудных глаз. Одна лишь Берниба слушала со спокойным вниманием.

Но не Верховная Жрица ответила Хэферу, а пожилой мужчина, щёку которого пересекал длинный белёсый шрам.

— Господин наш царевич, наследник Владыки, ты ещё не взошёл на трон, чтобы просить об этом. Восемь лучших служат твоему отцу в жизни и в смерти. Восемь лучших будут служить и тебе, но не раньше, чем наступит твой срок.

— Я не прошу о служении в жизни и смерти, — спокойно возразил Хэфер, — не прошу о своих Восьми раньше срока. Бремя, возложенное на род Ануират, известно мне, и я не преступаю договор.

— Так чего же ты хочешь от нас? Издревле мы не вступали в распри внутри Империи.

— Мои телохранители предали меня. Смерть может настичь меня раньше, чем успеют помочь те, кто верен Императору. Любой, к кому бы я ни обратился сейчас, может, таясь под маской верности, с лёгкостью отдать мою жизнь врагу. Любой, кроме моей супруги перед Богами, — на этих словах Хэфер коротко посмотрел на Тэру, и голос его смягчился, а потом к нему вернулась прежняя интонация, — и кроме вас, связанных древним договором с золотой кровью Ваэссира. Всё, о чём я прошу, это о небольшом отряде, который проводит меня в столицу, а после вернётся домой. Я должен предупредить Владыку.

— Мы не можем дать тебе ответ сей же миг. То, о чём ты говоришь, не принято меж нами и твоими предками, — сказал другой мужчина из старейшин. — Вы никогда не брали больше положенного.

— Нам нужно время, чтобы осмыслить это, — подтвердила одна из женщин. — Осмыслить и обсудить между собой.

— Времени нет! — рявкнул Хэфер, и его глаза полыхнули красным золотом.

Его голос гулко отразился в стенах зала, и даже Тэра вздрогнула.

— Нет времени, — повторил царевич чужим, жутким голосом. — Вы заставили меня прождать на пороге, точно случайно забредшего к вам крестьянина. Вы посмели обвинить меня в колдовстве, якобы оскверняющем вашу землю. Довольно я ждал. Договор обязывает вас защищать золотую кровь Ваэссира. Так защитите её теперь!

Ануират, затихшие от неожиданности, зашептались.

— Запах Врага… — тихо произнёс кто-то.

Царевич услышал и резко обернулся.

— Если для того, чтобы защитить мой трон, мне придётся призвать на помощь Отца Войны, я призову Его, — вкрадчиво произнёс он, приближаясь к старейшине, дерзнувшему вспомнить обвинения.

Тэра видела, как побледнел мужчина под взглядом царевича, а потом, спустя несколько томительных мгновений, не выдержал и опустил глаза.

— Война уже идёт, тайная, ядовитая. В Доме Владык скрывается враг, от которого Императора могут не защитить и Восемь! — гремел голос Хэфера. — Вы должны дать мне ответ. Я, Хэфер Эмхет, сын Императора, наследник трона Таур-Дуат, больше не желаю ждать.

Повисла тяжёлая гнетущая тишина. Больше никто не смел перешёптываться, и все глаза были обращены к царевичу, но никто так и не рискнул ответить ему. Его тяжёлый обжигающий взгляд скользил по присутствующим, и все как один не выдерживали, отводили глаза.

Наконец вперёд выступила Берниба.

— Позволь предложить тебе наиболее скорое из всех возможных решений, господин мой царевич, — проговорила она с почтением и притом с достоинством, которое не потеряла ни на миг даже в страхе. — Направим гонцов сегодня же. Путь до Кассара недолог, а там портальные святилища всегда открыты для Ануират. Мы принесём весть от тебя Владыке, да будет он вечно жив, здоров и благополучен.

— Давно пора, — кивнул Хэфер, и голос его стал привычным, хоть и по-прежнему жёстким. — Я напишу послание сейчас же. А ты прикажи выбрать гонцов, мудрейшая. И да помогут нам Боги, чтобы гонцов этих никто не перехватил.

— Так и будет, — заверила Берниба. — Согласишься ли ты дать нам время обсудить твою волю, пока послание достигнет Владыки, господин мой царевич?

Хэфер ответил ей долгим взглядом, не желая отступать. И тогда Верховная Жрица тихо добавила:

— Тебе ведь тоже нужно время — обдумать то, о чём мы говорили, господин, принять решение.

Тэра видела, что эти слова колдовским образом изменили что-то в нём, окончательно вывели из состояния той обострённой ярости, в которой он пребывал. Во взгляде, хоть и оставшемся решительным, что-то словно потухло.

— Прикажи принести писчие принадлежности, — твёрдо сказал царевич. — И пока я пишу — выбери гонцов, не откладывая.

— Будет исполнено, — со спокойным достоинством ответила Верховная Жрица, чуть склоняя голову, и направилась к дверям.

Попутно она жестом велела остальным расходиться. Хэфер скрестил руки на груди, ожидая. Старейшины покинули зал в абсолютном молчании, ничего не обсуждая и не задавая вопросов. Некоторые из них опасливо оглядывались, точно оставляли за спиной угрозу.

Тэра тоже не стала ничего спрашивать — возможность поговорить спокойно им ещё представится. Вместо этого девушка подошла к царевичу и коснулась его плеча, давая понять, что она рядом. Мышцы его были напряжены. Он удерживал внутри что-то, несколько минут назад готовое разорвать присутствовавших здесь Ануират.

«Неужели даже в храме Ануи Сила Сатеха подвластна тебе?..» — думала Тэра.

«Тогда, в ночь посвящения, Он… Он говорил, что мне может не понравиться, каким я стану. Я не могу не возвращаться к одной мысли. Всё это время я продолжаю думать: что если и тебе?..» — вспомнила она его слова у реки, когда Хэфер только пришёл в себя после боя и так напугавшего её забытья.

Тэра вспомнила и лица разбойников, оплавленные пламенем, защитившим её. С каждым днём Сила, жившая в Хэфере, меняла его под себя. Тэра не забывала об этом ни на миг. Но он оставался собой — тем, кого она нашла среди теней и вернула на Берег Живых. Тем, кто стал своим в её родной общине. Тем, кто похитил её сердце даже быстрее, чем она успела понять это. Её Хэфером.

Через некоторое время Берниба вернулась — одна. Она разложила листы бумажного тростника и писчие принадлежности на единственном столе у стены и отошла:

— Твои распоряжения исполнены, господин мой царевич. Два наших воина направятся в Кассар сегодня же.

— Благодарю тебя, — сухо ответил Хэфер и прошёл к столу, проверил писчую палочку, развёл краску.

Его движения были скупыми и чёткими. Должно быть, текст послания он заготовил уже давно, потому что писал уверенно, не задумываясь. Тэра не знала, что за слова рождались под движениями его руки, но видела, каким жёстким было его лицо. Закончив, он выждал, пока высохнет краска, после чего сложил письмо.

— Твою печать, — велел он Бернибе, не оборачиваясь.

Верховная Жрица сразу же сняла с пальца крупный золотой перстень с нанесёнными на пластину знаками и передала Хэферу. Запечатав послание, он передал его Бернибе вместе с кольцом.

— Сегодня же, — напомнил он и добавил чуть мягче: — Благодарю, что ты, единственная из всех них поняла меня.

— Всё, что происходит теперь, отстоит очень, очень далеко от того, к чему мы привычны… — со вздохом ответила Верховная Жрица, надевая перстень. — Сехир, мой сын, ждёт вас у храма. Он проводит вас в наш дом.

— И за твоё гостеприимство я тоже благодарен, — сдержанно кивнул Хэфер.

Берниба поклонилась и, посмотрев на Тэру, улыбнулась ей ободряюще.

На пути к выходу им никто не встретился. Храм казался совершенно пустым, за исключением той иной, невидимой жизни, которая текла в каждом Месте Силы.

Снаружи, вальяжно прислонившись плечом к колонне, их ждал молодой мужчина — не старше Хэфера, не выше того ростом, но заметно более крепко сбитый. Он насвистывал какой-то нехитрый мотив, наблюдая за парой подросших щенков, игравших у его ног.

Тэра невольно вспомнила, что Берниба обмолвилась, будто её сын избран как один из будущих Восьми — тех Восьми, которым предстояло служить Хэферу, когда он станет Императором. Ануират были лучшими бойцами Империи. Восемь же были лучшими бойцами среди Ануират. Неужели вот этому беспечному здоровяку предстояло служить трону Империи и в жизни, и в смерти?

Наверное, Хэфер подумал о том же, когда окинул воина оценивающим взглядом и чуть прищурился. Тот при виде царевича и жрицы свистеть перестал, распрямился и поклонился, серьёзный и собранный. Но уже в следующий миг он широко улыбнулся, разом растеряв всю торжественность, и искренне проговорил:

— Добро пожаловать к нам. Хорошо, что все сложности со стариками улажены! Идёмте, я всё тут вам покажу.

Тэра невольно улыбнулась в ответ, такой искренней и заразительной была жизнерадостность, светившаяся в изумрудных глазах их провожатого. В чертах его угадывались черты Бернибы, но лицо жрицы было спокойным и величественным, а Сехир, казалось, не мог оставаться серьёзным надолго.

— Позволь, госпожа, — сказал он, перехватывая у неё сумку и легко закидывая на плечо. — Господин мой царевич?

Хэфер качнул головой и оставил свою сумку при себе. Тэра помнила, что там был спрятан жезл с головой ша, а его царевич не доверил бы никому, возможно — даже ей…

Сехир настаивать не стал. Пожав плечами, он поманил их за собой и зашагал вперёд. Щенки потрусили следом.

К радости Тэры, толпа разошлась. Разве что дети, завидев их, сбились в стайку и вприпрыжку понеслись следом, мало чем отличаясь от щенков.

— Наш почётный караул, — хохотнул Сехир.

По пути он охотно рассказывал, как что было устроено в общине — где селились охотники и мастера, где проходили тренировки воинов, когда принято было собираться на общие молитвы в храм и прочее. Путь до дома Бернибы не занял много времени, но рот у воина не закрывался — Тэра даже вопросы задавать не успела. Хэфер же слушал отстранённо, погружённый в свои мысли.

Дома Ануират строили просторными, рассчитанными на большие семьи, и жилище Бернибы не было исключением, хотя жили здесь, по словам Сехира, они с матерью вдвоём. Ещё, правда, приходили девушки, прислуживавшие Верховной Жрице, да частенько наведывались жители общины — кто за советом, кто за ещё какой помощью.

Дом был окружён старым садом, который словно намеренно сохраняли диким. Это напомнило Тэре о родном храме, о собственной спальне, выходившей окнами в разросшийся сад, в котором ночами шептался ветер, а меж деревьев, казалось, скользили тени тех, кто жил здесь прежде.

У дома их встретила уже знакомая Тэре девушка — та самая, с которой они долго беседовали, когда Берниба пришла к ним в шатёр. Завидев жрицу, молодая Ануират заулыбалась и помахала ей рукой. Они с Сехиром обменялись парой приветливых фраз, а потом воин повёл гостей внутрь, на второй этаж — в большую комнату с выходом на верхнюю террасу.

Окна, занавешенные тонкой кисеёй, выходили в сад. Раскидистые деревья давали щедрую тень, и в комнате царил приятный полумрак. Здесь не были просто разложены циновки для сна. Комнату дополняла мебель, пусть и не украшенная изысканно, но добротная — широкое ложе, застеленное чистым белёным льном, невысокий стол с парой плетёных кресел и даже резной сундук для вещей, хотя многие женщины, не относившиеся к знати, обходились плетёными корзинами для хранения домашнего скарба. Удивляться не приходилось — Ануират могли позволить себе многое, а уж тем более Верховная Жрица общины.

На столе стояли большой кувшин и таз из обожжённой глины — для умывания. Рядом, в плетёной чаше, были сложены мыльный камень и связка корня мисвы.

— Располагайтесь, — с улыбкой предложил Сехир, опуская сумку Тэры на сундук. — А если нужно что — так не стесняйтесь. Я вам и город покажу, и познакомлю со всеми. Ты, господин мой царевич, если потренироваться вдруг захочешь — зови, это я завсегда рад. А вечером, как матушка вернётся, потрапезничаем вместе. Пока вам поди не до разговоров. Хотя не скрою, мне страсть как интересно порасспросить вас обо всём!

Ему явно не хотелось уходить.

— Вечером мы с радостью ответим на твои вопросы, — сдержанно ответил Хэфер, складывая свои вещи рядом с вещами Тэры. — Благодарю за гостеприимство.

— Ну, я пошёл тогда… — кивнул Сехир несколько смущённо. — Но вы зовите.

— Всенепременно, — царевич чуть улыбнулся, но улыбка едва коснулась его глаз.

Когда Ануират притворил за собой дверь, Тэра подошла к Хэферу и обняла его, положила голову на плечо.

— Всё будет хорошо, — прошептала она, скользя ладонями по его спине, чувствуя, что так и не ушло напряжение, сковавшее его мышцы. — Всё образуется. Может быть, и к лучшему, что Ануират не хотят сопроводить нас в столицу. Безопаснее будет, если Владыка, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, пришлёт за нами своих воинов.

Хэфер не ответил. Она почувствовала только, как он обнял её и коснулся губами волос. Спрашивать о том, что имела в виду Берниба, говоря о времени, Тэра так и не решилась.

Вечером они ужинали вместе с хозяевами дома. По случаю прибытия гостей Сехир принёс кувшин вина, по его словам, лучшего в этих краях. Тэра не знала, можно ли ей вина, но чтобы не вызывать подозрений, решила, что от небольшого количества беды не будет. Берниба не выдала её ни взглядом, ни жестом.

— Гонцы отправлены в Кассар, — сказала Верховная Жрица.

— Ты говорила со старейшинами, мудрая? — спросил царевич, пристально глядя на неё.

Берниба отослала служанку, чтобы избавиться от лишних ушей. Сехир притих.

— Я делаю всё, что могу, Хэфер, — мягко ответила женщина. — Мы не принимаем решений быстро, тем более таких, идущих в разрез с нашими традициями, которые заведены веками.

— То, что происходит сейчас, тоже идёт в разрез со всем, к чему мы привыкли, — сухо возразил царевич. — Я уже говорил тебе и повторю снова: ты понимаешь, что из-за моего отсутствия может начаться война с Данваэнноном? Северный храм не пережил последней, и даже Ануират, обагрив камни кровью многих своих павших, не сумели защитить святилища от разрушения, хотя и помогли отстоять Кассар.

Тэра увидела, как изменились взгляды Бернибы и Сехира. Казалось, упоминание о разрушении храма Стража Порога причинило им почти физическую боль.

— Если бы мне было, куда идти, уж поверь, я бы не пришёл сюда… не пришёл просить о большем, чем вы отдаёте нам согласно Договору. Я хорошо знаю историю моей земли, — Хэфер с горечью усмехнулся. — Даже когда величайшие военачальники приходили к вам, пытаясь привлечь на свою сторону, они получали отказ. Но сейчас речь не о распрях между родами и даже не о моих личных врагах. Угроза нависла не только надо мной, но и над моим родом. А без Эмхет не будет Ануират.

«Угроза нависла не только надо мной, но и над моим родом, — вспомнила Тэра его слова. — Ануират не могут проигнорировать такое. Не посмеют».

— И это я тоже донесла до старейшин. Но, Хэфер… — Берниба вздохнула и открыто встретила его взгляд. — Мы тоже знаем историю нашей земли. Смерть одного Эмхет не означает конец всего рода. Не раз уже случалось так, что потомки божественного Ваэссира враждовали между собой. Ануират не станут защищать одного носителя золотой крови, выступая против другого. До тех пор, пока ваш род хранит Закон на этой земле, мы не вмешиваемся. И тем более не вмешиваемся мы в дела престолонаследия. Владыка Секенэф, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, оберегает нашу возлюбленную землю, и Восемь лучших из нас защищают его. Ты ли сменишь на троне Владыку в свой срок или кто-то другой — нам безразлично. Ваэссир живёт во всех вас, сменяя свои лики от века к веку. И Он будет жить, даже когда ты покинешь Берег Живых, господин мой Хэфер Эмхет.

Так просто… и так страшно. Пока Берниба не озвучила это, Тэра не понимала в полной мере, в каком отчаянном положении был Хэфер, и почему, ещё находясь в храме, не обратился к Ануират сразу.

Им было всё равно. Он был носителем золотой крови, но лишь одним из. В этой войне никто не собирался жертвовать собой ради него… кроме Сенахта, который уже погиб, и Тэры, которая без него просто не мыслила жизни.

Вот почему Перкау направил его в пески на посвящение, которого царевич мог и не пережить. Среди всех возможных союзников единственным, к кому мог сейчас обратиться Хэфер, было отверженное Божество, даровавшее ему Свою Силу. И за эту Силу Ануират теперь отталкивали его! Но притом сами помочь были не готовы…

— Так не может быть, — выдохнула она прежде, чем царевич успел что-то ответить. — Так неправильно!

— Так всегда было, — тихо подтвердил Хэфер, качая головой.

— Разве же это справедливо?!

— В тебе говорит любовь, девочка моя, — мягко произнесла Берниба. — От верной супруги царевича, от той, кто спасла его, я и не ожидала иного. В нас же говорит долг — перед Империей, перед родом Эмхет. Перед всем родом. День, когда Ануират примут чью-либо сторону, возвысят одних детей божественного Ваэссира над другими, может стать последним нашим днём.

— Ты, стало быть, полагаешь, что за моей смертью стоят другие Эмхет? — глухо проговорил Хэфер.

Тэра хотела было возмутиться, но он почувствовал и мягко удержал её за руку.

— Враг в Доме Владык — так ты сказал сам, — тихо ответила Верховная Жрица. — Но кто бы то ни был — это не наша война. Мой долг — заботиться об общине и о древних заветах, по которым живут оба наших рода.

— Старейшины просят о времени, но на самом деле всё уже решено, не так ли? Вы откажете мне.

— Мало что может вызвать страх у Ануират. Ты… напугал их, не скрою. Они не привыкли к такому… Будет ещё совет и не один, пока гонцы несут твою весть Владыке.

— Ты и сама не веришь, что ответ будет каким-то иным, — покачал головой Хэфер, инстинктивно сжав руку Тэры в своей.

Берниба отвела взгляд, да подтверждения и не требовалось.

— Господин мой царевич, — подал голос Сехир, поднимаясь с циновки. Мать не стала останавливать его. — Верховная Жрица нарушила традицию, и ты узнал моё имя и моё лицо раньше срока. Я действительно был выбран и обучался как один из твоих будущих стражей. Но даже если ты никогда не станешь Императором, а я — одним из Восьми, я готов быть твоим телохранителем, что бы ни решили старейшины.

Воин говорил искренне, и сердце Тэры радостно встрепенулось. Надежда есть!

— Тебя изгонят из общины, Сехир, — возразил Хэфер. — Из твоей стаи…

— А то я не знаю, — отмахнулся Ануират, снова садясь. — Зато я буду жить, зная, что сделал всё, что мог.

— Да, вот такой он, мой Сехир, — грустно улыбнулась Берниба, но в её интонациях Тэра отчётливо уловила нотки гордости.

— Я… у меня нет слов, равных моей благодарности, — голос Хэфера едва заметно дрогнул. — Для Ануират пойти против стаи — всё равно что погибнуть.

— Да, эту жертву мы оба готовы принести, — ответила Верховная Жрица. Взгляд, которым она одарила царевича, Тэре совсем не понравился. — Но готов ли и ты принести жертву, Хэфер Эмхет, наследник Владыки?

Лицо царевича сменилось непроницаемой маской.

— Изящный ответ на моё выступление в храме, мудрая, — мрачно усмехнулся он, выпуская руку Тэры из своей. — В лучших традициях столичного двора. Я не пожелал дать вам время, и ты не желаешь дать время мне.

— Одно связано с другим, — Берниба пожала плечами. — Всё справедливо. И ты знаешь это, господин мой царевич, — добавила она вкрадчиво.

— О какой жертве вы говорите? — спросила Тэра. — Раз уж мы обсуждаем всё так открыто… договорите до конца.

— И ты тоже готова будешь говорить открыто? — спросила Верховная Жрица, внимательно глядя на девушку, потом перевела взгляд на Хэфера. — Скажешь ей сам?

— Не здесь и не сейчас, — резко ответил царевич и, поднявшись, вышел.

Тэра устремилась за ним. За спиной она услышала негромкий голос Бернибы:

— Время. Нам всем нужно немного времени…

В ту ночь Хэфер так и не объяснился с ней, и Тэра отступила, испугавшись разделить с ним и свою тайну, которая могла изменить буквально всё между ними.

Дни потекли размеренно. Царевич вернулся к каждодневным тренировкам, но теперь к нему присоединился Сехир.

В храме Хэферу не хватало живого противника, и он не мог в полной мере осознать, на что теперь способен в бою. В тех обстоятельствах так было даже лучше — девушка помнила, с какой горечью царевич вынужденно привыкал к своей слабости. Но теперь именно возможность тренироваться с другим воином помогала Хэферу оценить то, как восстанавливалось его тело, и каким теперь был его стремительно меняющийся потенциал. Проигрывать же раз за разом одному из Ануират было не печально и не совестно, ведь Ануират не знали равных. Тэра, впрочем, сомневалась, что Сехир дрался хотя бы вполсилы. Его целью была помощь царевичу, а не демонстрирация своих умений во всей красе.

Сехир также стал основным проводником Хэфера и Тэры в селении, охотно рассказывал об обычаях общины, шутил и безо всякого стеснения расспрашивал о жизни в столице и в храме, откуда Тэра была родом. В отличие от Бернибы, с ним было легко. Девушка подумала, что они вполне могут подружиться. Почему-то почти таким она по рассказам Хэфера представляла себе и Сенахта, и это подкрепляло её симпатию к воину.

В общине Ануират к гостям понемногу привыкли и уже не глазели, как в день прибытия. Разве что дети по-прежнему собирались в стайки, провожая царевича и жрицу то в храм, то к реке, но это Тэру скорее веселило, чем пугало.

Иногда во время тренировок Хэфера и Сехира Берниба приглашала Тэру с собой в храм. Верховная Жрица не спрашивала, подумала ли девушка над её предложением остаться среди Ануират, и решилась ли рассказать царевичу о зарождающейся в её чреве жизни. И за это Тэра была ей глубоко благодарна, хотя после того разговора за вечерней трапезой уже не питала к женщине такого доверия, как поначалу. Но говорить с ней о ритуалах, о служении Стражу Порога было удивительно приятно — кто поймёт жреца лучше, чем другой жрец? Тэра знала, чувствовала, что здесь могла бы узнать много и многому научиться. Да и чувство Дома росло и крепло в ней, поддерживаемое теплом и принятием местных жрецов и жриц. Но только всё это потеряло бы смысл, случись что с её царевичем…

А ночами Хэфер и Тэра выбирались на террасу, откуда можно было наблюдать звёздные россыпи, и говорили обо всём на свете, всеми силами стараясь забыть о том, что грозило разделить их. Иногда, засыпая в объятиях царевича, Тэра позволяла себе мечтать, будто они были здесь в безопасности, хоть и понимала, что пристанище это временное.

Сидя в тени деревьев, Тэра смотрела на засыпанную чистым мелким песком площадку, на которой двое мужчин обменивались ударами деревянных клинков. Возможность наблюдать за тренировками вызывала у неё смешанные чувства. С одной стороны, она счастлива была видеть радость и азарт Хэфера и то, как возвращались к нему силы. С другой — каждый выпад Сехира, каждый удар давался ей тяжело, потому что она всё ещё слишком отчётливо помнила процесс восстановления смертной формы царевича. Как хрупок сосуд плоти, знал каждый бальзамировщик. Но беспомощно смотреть, как разбойники избивали Хэфера, было страшнее. Ануират же никогда не причинил бы царевичу вреда. Девушка это понимала, но в некоторые моменты всё равно отводила взгляд и шептала молитвы Ануи, вспоминая раздробленные кости, часть из которых пришлось заменить, разодранную в клочья плоть и огонёк жизни, горевший не ярче угасающего светильника.

Её пальцы тихо перебирали струны подаренной Бернибой маленькой лиры. Верховная Жрица так чутко угадала её желание! Сама Тэра бы ни за что не решилась попросить, хотя храмовой музыки ей очень не хватало. И как только мудрая узнала? Вот уж воистину мудрая… или, может быть, Хэфер подсказал — уж он-то знал как никто, насколько важна была Тэре музыка, и что музыка была частью её магии. Как бы там ни было, а уже на следующий день после тяжёлого разговора за ужином Берниба принесла ей эту лиру, причём не просто во временное пользование, а как подарок. Девушка чуть не расплакалась от радости, так невероятно много это для неё значило. К тому же инструмент был действительно хорошим, и она быстро привыкла к нему.

«Хочешь, я подарю тебе новую лиру из драгоценного кедра с побережья, из которого добывают смолу для храмовых курильниц? И струны её будут покрыты чистейшим электрумом, как вершины обелисков…» — вспоминала жрица слова Хэфера — давние, ещё из тех дней, когда она едва смела говорить с ним, а отступить уже не могла.

Тогда Тэра и представить не смела, что её царевич стремился к ней так же сильно, как она сама — к нему.

« — Если и такое тебе по силам… разве смею я отказаться?

— Может быть, когда ты будешь играть на ней, ты вспомнишь, как нашла мою душу среди безликих теней и проложила для неё путь к Берегу Живых…

— Я… буду помнить, да…

— Я люблю твой голос. Он снится мне иногда…»

Сейчас, бросая взгляды на царевича, полностью сосредоточенного на бое с Сехиром, пытавшегося отражать одну искусную атаку за другой, Тэра думала о том, что пусть бы он вовсе не дарил драгоценных подарков, которые обещал ей и их храму в награду за спасение. Пусть бы только остался с ней… Ей стало стыдно за недостойную мысль, за потаённую надежду, что Владыка не пришлёт сюда своих гонцов слишком скоро, когда получит послание Хэфера.

Меж тем становилось жарче, и тренировка закончилась. Мужчины обменялись воинскими рукопожатиями и разошлись, чтобы собрать оружие и умыться. Хэфер тепло улыбнулся Тэре. В последнее время он улыбался нечасто, погружённый в напряжённое ожидание. Девушке приятно было видеть, что хотя бы она по-прежнему вызывает в нём проблески радости.

Отложив лиру, Тэра поднялась, чтобы поднести обоим воинам воды.

— Каждый раз гадаю, кто оказывает мне честь бо́льшую — наследник, с которым я тренируюсь, или избранница Стража Порога, дающая напиться из её рук, — со смехом сказал Сехир. — О таких чудесах я и в щенячестве-то не мечтал.

Это было одной из его обычных шуток. Прожив больше декады в доме Бернибы, Тэра к ним привыкла, хотя к почестям, которые Ануират оказывали ей вполне всерьёз, привыкнуть так и не сумела.

Все вместе они вернулись в прохладу дома. Там Сехир, сославшись на какие-то дела, оставил их.

Хэфер, как всегда, старался не показывать усталости, но от Тэры ничто не укрылось. С удовольствием она помогла ему совершить омовение, а после увлекла за собой наверх, в комнату, где кто-то из предусмотрительных служанок Бернибы уже оставил еды.

— Давай ты поешь, и я покажу тебе одну песню, — предложила Тэра, садясь на ложе и увлекая царевича за собой. Отложив лиру, она подвинула к нему ароматный хлеб. — Скажешь, похоже ли получается на то, как поют в храмах Золотой. Я подсмотрела здесь в храмовых свитках, к которым меня допустила Верховная Жрица.

— Похоже и даже лучше, — заверил её Хэфер, преломляя хлеб и передавая первый кусок ей.

— Но ты же ещё даже не слышал! — шутливо возмутилась жрица. — Откуда тебе знать?

— Зато я точно знаю, что твоё присутствие всякое жилище превращает в храм Золотой.

Девушка улыбнулась и обняла его, а потом настойчиво вернула его внимание к пище.

Утолив первый голод, царевич передал ей лиру и накрыл ладонью её руку.

— Спой… Я люблю твой голос…

Его слова удивительным образом прозвучали почти как тогда, рождая целый сонм воспоминаний. Вот только теперь, когда Тэра играла для него, Хэфер любовался ею, а после выразил своё восхищение так, как умел только он… И под его ладонями её тело пело так, как ещё недавно пели струны лиры…

Глава 2

— Видят Боги, мне искренне жаль, что нам приходится даже обсуждать такое, — Хатепер тяжело вздохнул.

— Когда отвечаешь за множество жизней, часто приходится совершать и то, к чему не лежит сердце, — прошелестел Минкерру. — И ты, и я понимаем это. А тем более — наш Владыка, да будет он вечно жив, здоров и благополучен.

Хатепер посмотрел на Первого из бальзамировщиков, занимавшего этот пост ещё при его родителях. Время иссушило Минкерру настолько, что он и сам походил на мумию. Рога на гладко выбритой голове потрескались, а кожу цвета тёмной бронзы испещряли глубокие морщины. Когти на его тонких узловатых пальцах почернели, став похожими на когти священных псов Ануи. Тяжёлая пектораль с изображением Ануи, украшенная самоцветами и драгоценной эмалью, крепившаяся на прорезном ожерелье со сценами из легенд, казалась непосильной ношей. Но дряхлому телу было не скрыть могучий дух, познавший тайны неведомого, прозревавший сквозь покровы привычного. Смерть и вечность были его друзьями и соратниками. Дыхание древних гробниц было его дыханием. Руки его пропустили сквозь себя память сотен жизней, и каждая жизнь оставила свой след. Даже самому Хатеперу было немного не по себе рядом со старцем, и ещё более не по себе — вести этот тяжёлый во всех отношениях разговор.

Говорили они, разумеется, без свидетелей. Даже своих доверенных Верховный Жрец попросил уйти, как и сам Хатепер — своих телохранителей. «Пусть Минкерру сам сообщит своим то, что сочтёт нужным. И без того культу Ануи сейчас приходится нелегко», — справедливо рассудил дипломат.

— Владыка передаёт тебе право отдать этот приказ, мудрейший, — сказал он. — Насколько возможно, мы оставляем дела жрецов — жрецам.

— И я благодарен вам, — тень улыбки тронула узкие бескровные губы. — Многое, очень многое пережил северный храм… Не думал я, что мне доведётся засвидетельствовать его окончательное разрушение.

В личной приёмной Верховного Жреца было тепло, но Хатепер ощутил холод, когда тяжёлые веки старца поднялись, обнажая бездонные агатово-чёрные колодцы. Точно едва ощутимый порыв ветра пронёсся, хотя окна оставались закрытыми.

— Но того же ждут от меня мои братья и сёстры, — продолжал бальзамировщик. — Того же ждёт народ, который не должен потерять веру в тех, кто ведёт его. Я возьму на себя бремя этого греха. Ануи видит чувства и помыслы мои.

Дипломат поднялся из кресла и чуть поклонился. Слишком многое стояло за этими словами — безусловная верность, нерушимость единения жречества и светской власти. А ведь сколько тяжёлых этапов знала история Империи, когда между жрецами с одной стороны и вельможами, а иногда и самим Владыкой с другой вспыхивали конфликты! Некоторые из этих конфликтов, казалось, не угасли и по сию пору. Механизм управления Таур-Дуат строился и отлаживался веками. Но даже те, кто служил Империи верно, имели свои взгляды на то, что было благом для всех. Примирить эти взгляды между собой подчас оказывалось непросто. Что уж было говорить о тех, кто пытался противостоять сложившемуся порядку… Об этом Хатепер думать не хотел. И без того хватало забот — сегодня он передал Минкерру окончательное решение Владыки. Община, которая выступила против династии Эмхет, должна быть наказана, а храм, в котором вершилось преступление — предан забвению. Но Секенэф не желал идти против своих союзников-жрецов даже формально. В сложившихся обстоятельствах, когда Император имел полное право вынести вердикт за преступление против своего рода, он предпринял шаг, который и укрепит лояльность бальзамировщиков, и успокоит волнения в народе, возмущённом кощунством в отношении наследников Ваэссира. Он передавал право вершить суд Верховному Жрецу Ануи всей Таур-Дуат, хоть все и понимали, что ни одно слово вердикта не прозвучит без одобрения Владыки. Какой ценой обойдётся служителю Ануи разрушение одного из храмов его Божества, ведал только сам жрец.

Сегодня Хатепер лишь в очередной раз убедился, что Минкерру был более чем достоин доверия императорской семьи. Вот только кто придёт ему на смену?.. Ничья смертная форма не вечна. Двумя претендентами на тяжёлую пектораль Первого из бальзамировщиков были Таа и Кахэрка. Вмешиваться в дела храма и даже намёком советовать Верховному Жрецу, кого выбрать, Хатепер не собирался, но был больше расположен к бальзамировщице. Из них двоих она в большей степени интересовалась делами храмов, чем политикой. А может быть, существовал и третий претендент, которого Минкерру пока не показывал свету. Сумеет ли старец, прозревающий Западный Берег уже отчётливее Восточного, не ошибиться в своём выборе?..

В нынешних условиях внутренние дела жрецов уже переставали быть только делами жрецов, особенно если дело касалось культа Стража Порога. Но Великий Управитель, хранитель секретов, должен был соблюдать уважение к чужим границам, тем более в отношении того, кто сейчас в очередной раз оказывал трону неоценимую услугу.

Хатепер опустился обратно в кресло напротив Верховного Жреца. Через некоторое время он нарушил затянувшееся молчание.

— Перкау решил принять на себя вину за всю свою общину, но мы не можем оставить действия остальных без ответа. Не сейчас. Их жизни мы отдаём тебе так, как жизнь самого Перкау отдать не можем. Делай, что сочтёшь нужным.

— Да будет так, — кивнул Минкерру, прикрывая глаза. — Я понимаю, что казнь Перкау — лишь вопрос времени, притом скорого. Я не стану противиться воле твоей и Владыки, — его плечи устало опустились, и он сцепил пальцы.

— Я дал ему выбор, но он не расстанется со своими тайнами так легко.

— Боюсь, что и нелегко не расстанется.

— Есть что-то, что все мы упускаем. Он не лжёт в своих словах… в тех словах, что звучат. Но некую тайну он охраняет истово, — Хатепер покачал головой. — Я не люблю тайны, кроме тех, которые оберегаю сам.

— Не уверен, что боль вскроет эти замки́, — тихо возразил Первый из бальзамировщиков.

— Нельзя сказать наверняка, пока все ключи не будут испробованы. Я не имею права упустить что-либо. Слишком многое решается теперь.

— Да будет так, — повторил Минкерру. Помолчав, он добавил: — Перкау и его община… Суд… Есть одна жизнь, за которую я буду просить тебя лично, Великий Управитель, брат Владыки, — взгляд агатовых глаз снова обратился к старшему царевичу.

— Отказывать тебе после всего, что ты сделал, я не желаю во имя нашей доброй дружбы, — ответил Хатепер, настороженно ожидая, чего, а точнее, кого Первый бальзамировщик хотел получить взамен.

— Человеческая девочка, Избранница Ануи, ученица Перкау… Она нарушила Закон, но она не должна погибнуть, — Минкерру чуть подался вперёд, и взгляд его стал пронизывающим. — Знание, которым она обладает, должно вернуться под сень храмов Ануи. Я буду просить за Тэру, Хатепер Эмхет. Не откажи мне.

Хатепер сдержанно кивнул. Иногда голос Верховного Жреца и правда слишком напоминал дыхание гробниц. И сейчас его просьба была не вполне просьбой…

— Я передам твои слова Владыке.

— Этого мало, — вздохнул бальзамировщик, сокрушённо качая головой. — Если потеряете Тэру — потеряете и наследника. Помни, что держит его на Берегу Живых…

— Проклятие Ваэссира и та, кто вернул его из забвения, — дипломат с горечью усмехнулся. — Да только нам по-прежнему не под силу отыскать их. Со всеми нашими возможностями! Точно Боги действительно закрыли все дороги… Знать бы ещё, почему…

— Но ты ведь знаешь одну лазейку, хранитель секретов. Ты ведь и сам не раз уже думал об этом, не так ли? — старец чуть улыбнулся. — Охотничий пёс… ловчий сокол… Рискованно — так думаешь ты… да и я…

Да, Хатепер понимал, о чём говорил Минкерру. Эта мысль приходила к нему не единожды, но он откладывал, надеясь отыскать иной выход.

— Владыка не даст своего согласия, а я не смогу действовать без согласия Владыки.

— Владыка тоже исчерпал свои возможности, сколь бы ни были они велики. Иногда нужно довериться Богам. Стражу Порога… и собственному божественному предку.

Проклятие Ваэссира… Как многое давало оно — и как ограничивало!

— Пёс может и не пережить охоту. Скорее всего не переживёт.

«И тогда мы потеряем не только один из важнейших ключей к расследованию, но и то, что держит Хэфера на Берегу Живых…»

Эту мысль Хатепер озвучивать не стал.

— Решать не мне, Великий Управитель, — Минкерру склонил голову и замолчал.

— Послушай… Знаю, что среди жрецов Ануи не принято обсуждать это, как и всё связанное с осквернителями гробниц. Знаю, что говорить об этом тебе так же непросто, как мне — спрашивать. Ты не раз уже дал мне понять, что никто даже среди самых искусных служителей Ануи не скажет наверняка, каково это. И всё же я хотел бы знать… — Хатепер не сводил взгляда с Верховного Жреца. — Поделись со мной своей мудростью. Нет достоверных источников, способных сообщить нам.

— Ты хочешь знать наверняка… какова природа связи, протянувшейся между жрецом Ануи и тем, кого этот жрец вернул… На что она будет похожа… Как будет звучать для них обоих… — Минкерру говорил тихо, точно сам с собой, произнося слова немного нараспев, как будто читал воззвание Богам. — О том не сказано в свитках… некому рассказать… Мы собирали знание по крупицам… А часть уничтожали… Никто не скажет наверняка, да…

— Прошу, мудрейший, — Хатепер напомнил о своём присутствии, возвращая жреца к моменту в настоящем. — Что думаешь ты сам?

— Звучание связи входит в резонанс с целью. Цель подменяет собой жизнь, разве нет?.. Жизнь одна на двоих… Я думаю… она может звучать как кошмар, от которого ты не можешь очнуться… Или же… — Минкерру улыбнулся и качнул головой, — как нежная любовь, без которой ты как без воздуха.

Хатепер замер. Он искренне не знал, что было бы лучше.

— Вот как? Ты уверен?

— А кто скажет наверняка? — Минкерру развёл руками. — Но ты спросил не об истине, а лишь о моих мыслях.

— Как бы то ни было… благодарю тебя, — дипломат склонил голову.

— Честь и радость служить роду божественного Ваэссира, — прошелестел Верховный Жрец ритуальной фразой, но Хатепер знал, что для Первого из бальзамировщиков это не было просто данью этикету.

Когда разговор был окончен, дипломат поднялся, прошёл к запертой на время тайной беседы двери и, открыв её, кликнул своих телохранителей и жрецов, сопровождавших Минкерру. После чинного обмена любезностями, завершившими визит, Хатепер отбыл во дворец. Доложить ли Владыке обо всём сразу, он пока не знал. Часть этого доклада неизменно повлечёт за собой разговор, к которому пока не был готов ни сам старший царевич, ни его венценосный брат.

* * *

Ночь набросила на пустыню искристый звёздный полог. Песок мягко серебрился в фиолетовой дымке, и ветер шептал среди барханов и тёмных скал. Изредка воздух прореза́ли далёкие голоса ночных хищников. Колдун различал их и хмурился своим мыслям.

Шакалы, стражи некрополей. Им отвечали псы, охранявшие охотничьи угодья тварей Собачьего Бога. Он подобрался слишком близко… Даже ша не забредали сюда — их голосов он не слышал в общей песни ночной пустыни.

Так близко и так далеко… Ни за что ему было не добраться до поселения псоглавых — его схватят ещё на подступах. Владыка Каэмит благоволил ему и помогал замести след в песках, но в землях Ануират царил Страж Порога. И сколько десятков порождений Стража насчитывала эта община? Этого, наверное, и Верховный Жрец Кассара не знал.

Пальцы руки, затянутой в змеиную кожу искусно выделанной перчатки, дрогнули. Напоминание о наказании обоих Богов всегда было с ним — руку пожрал тлен проклятия бальзамировщицы, а потом опалило, исцеляя, Сатехово пламя.

Он убил священного пса, бросившегося на защиту мёртвого царевича, и едва не оборвал существование того, кто оказался избранником Отца Войны, его Бога. Такое не забывается, да… Встреча с Ануират Колдуна не пугала. Но Ануират охотились вместе со своими псами. Брать на душу грех убийства ещё одного священного зверя маг не желал. Такого в здравом уме не желал ни один жрец.

В очередной раз одарив себя парой нелестных эпитетов за то, что не успел нагнать царевича, когда ещё был шанс, Колдун опустился на песок в тени скал, размышляя. Он чуял невидимую границу, проходившую здесь — чуял так же, как зверь чует метки вокруг чужого логова. Переступить означало не только бросить вызов, но и обнаружить себя. Да и что это даст?

Тихая безмятежная ночь будто насмехалась над ним своим спокойствием. Искристое небо на горизонте переплеталось с песками в невозможном объятии единения Аусетаар и Сатеха. Где-то в столице, в самом сердце храма Ануи, томился в плену последний ученик драгоценной, возлюбленной Серкат. Далеко впереди, в селении Ануират, скрывалось то, что было царевичем, то, что стало Избранником. И оба они были вне досягаемости последнего жреца Сатеха… Так не могло продолжаться.

Вознеся молитву своему возлюбленному Богу, Колдун припал на одно колено и издал утробный леденящий кровь вой. Так выли ша, бросавшие вызов. И кто-то этот вызов должен был принять…

Он терпеливо ждал, вглядываясь в ночь. Псоглавые твари, патрулировавшие окрестности, могли появиться откуда угодно. Разве что со спины его защищали камни.

Маг снова взвыл, и от этого воя смолкли прочие голоса хищников, не желавших вступать в схватку с порождением Владыки Каэмит. Через некоторое время его терпение было вознаграждено. Раздался угрожающий лай, призванный отогнать чужака от невидимой границы. Из-за ближайшего бархана показался охотник в сопровождении двух псов. Священные звери Ануи недоумённо смолкли, принюхиваясь, но не чуя запаха песчаного чудовища, дерзко бросившего им вызов. Охотник пока не счёл нужным сменить облик и вглядывался в тени среди камней, взвешивая в руке копьё.

Колдун распрямился, вставая во весь рост, и развёл руки в стороны, давая понять, что оружия у него не было — по крайней мере, того, с которым обычные рэмеи шли в бой…

— Как хорошо, что здесь есть живые! — возвестил он жизнерадостно.

Псы переминались с лапы на лапу, растерянные. Чутьё говорило им о близости порождения Сатеха, но ша здесь не было. Ануират погладил одного из зверей по голове и двинулся вперёд, чтобы лучше разглядеть незваного гостя. Псы, помедлив, потрусили за ним.

Шаг охотника был чётким, уверенным. Он был в своём праве, в своих владениях, и не боялся никого. Да и мало кто мог бы бросить вызов порождению Собачьего Бога?

Колдун терпеливо ждал, разглядывая стража границы. Ануират был одет только в короткую схенти — порождения Стража Порога, кроме Восьми телохранителей Императора, по понятным причинам не носили ничего лишнего. Он двигался с обманчиво-ленивой грацией зверя. Под смуглой кожей перекатывались жгуты мышц. Изумрудные глаза недобро поблёскивали на суровом лице, но вся поза не выражала собой готовность убивать. Пока.

— Песчаная тварь, — хрипло проговорил Ануират, останавливаясь в паре десятков шагов. — Ты видел её?

Колдун склонил голову набок, переводя взгляд на псов. Те принюхивались, силясь различить его запах среди тяжёлых ароматов благовоний, которыми маг предварительно окурил себя в целях предосторожности. Благовония не только маскировали запах его тела, но и притупляли звериный нюх. Зная силу противника, её всегда можно было направить против него.

— Увы, — ответил он. — Здесь только я.

— Уходи. Здесь не рады чужакам.

— Мне бы только…

— Уходи. Если заблудился, иди к реке, — Ануират махнул рукой куда-то влево. — Оттуда выйдешь к селению. А там и до Кассара недалеко.

— А если меня разорвут? — Колдун старательно изобразил испуг.

— Мы не тронем, если уйдёшь поскорее, — осклабился охотник и направил на него копьё — не для удара, просто чтобы припугнуть.

В следующий миг псы приглушённо заскулили. Ануират изменился в лице, запоздало учуяв другими своими чувствами…

— Запах Врага! — прорычал он. — Ты несёшь с собой запах Врага!

Колдун тихо рассмеялся.

— Поговорим?

Ануират, опешив от такой дерзости, сморгнул.

— Я знаю, что потерянный наследник трона — у вас. Что вы сделали с ним? Он жив?

«Насколько слово „жив“ вообще применимо в данном случае…»

В следующий миг, подчинившись неуловимой команде, псы бросились на него. Но Колдун был готов. Одно движение пальцев, и песок под его ногами взметнулся вихрем, отбрасывая священных зверей. Он не хотел убивать.

— Что вы сделали с ним? — его голос перекрывал гул песчаной бури, разразившейся не по всей округе, а лишь вокруг них. Эта буря не подпускала к нему охотника и псов, но также и не позволяла Ануират уйти.

Сквозь пелену песка он различал, как сгорбился, меняясь, силуэт стража границы. Псы потерянно взлаивали, силясь прорваться к нему и друг к другу. Рёв перекрыл даже буйство стихии — Ануират ответил на брошенный вызов. Колдун покачал головой и вскинул руку, поводя ею в воздухе. Из тела песка выступили тени, почти неотличимые от живых ша, и устремились к псам, дразня их, зовя за собой. Отвлекшись, он едва не пропустил полетевшее в него копьё. Смелости Ануират было не занимать, как, впрочем, и ненависти, которую они питали ко всему, что породил Владыка Первородного Огня.

— Отвечай, и уйдёшь живым! — Колдун подался вперёд, нанося резкий удар — волна ветра и песка отбросила охотника на несколько шагов, пригнула к земле.

Ануират упрямо силился подняться, взрыкивая, клацая мощными челюстями на едва различимые взглядом тени, проносившиеся мимо него. Колдун рубанул воздух ладонью, и небольшая разразившаяся вокруг них песчаная буря, ограниченная незримой чертой заклинания, хлестнула охотника десятками невидимых плетей, рассекла кожу. Жадный смерч поглотил брызги крови. Ануират взвыл, но сопротивление не оставил. Где-то далеко встревоженно взлаивали псы, преследуя призрачных песчаных чудовищ.

— Буря сожрёт тебя, песок отшлифует твои кости, и даже твой Бог не отзовётся тебе. Что с наследником трона?!

Рычание Ануират захлебнулось. Воину уже не хватало воздуха. Противостоять стихии он не мог. Колдун выдохнул, немного усмиряя бурю между ними, но по-прежнему не подпуская псов. Охотник сидел на песке, опираясь на руки, и дышал тяжело и хрипло, вывалив багровый язык из собачьей пасти. Короткая чёрная шерсть, покрывшая его тело после трансформации, была влажной от крови, сочившейся из множества порезов. Маг поморщился. Говорить в этом облике, соединявшем форму рэмеи и священного пса, Ануират могли с трудом.

— Ты не боишься за себя… но как насчёт твоих псов? — вкрадчиво спросил Колдун.

Охотник упрямо вскинул голову и оскалился. Изумрудные глаза полыхнули ненавистью.

— Псов я не трону, если ответишь. Слово жреца.

Рык заклокотал глубоко в горле Ануират, формируясь в едва разборчивые слова:

— Тебе не добраться до него, Сатехова тварь. Старейшины… не отпустят его…

— Стало быть, жив, — Колдун удовлетворённо кивнул.

Собрав остатки сил, Ануират бросился на него. Миг — и мощные челюсти сомкнутся на горле…

Но буря оказалась быстрее и заживо похоронила охотника под толщей песка. Колдун с сожалением качнул головой и двинулся прочь. Ветер постепенно унимался, и песок опадал за ним, заметая след.

Через некоторое время, уже покинув границу владений Ануират, он услышал издалека тоскливый вой. Вернувшиеся псы оплакивали своего соратника.

* * *

Верховным Жрецом Ваэссира в Таур-Дуат во все времена был Император — тот, кто вмещал и воплощал в себе Силу божественного предка. Этот титул закреплялся за каждым Владыкой сразу же после прохождения ритуала призыва Силы и последующего восхождения на трон. Но на Императоре лежало слишком много задач, чтобы он мог заниматься делами храмов Ваэссира в той мере, в которой занимались культами своих Божеств другие жрецы. И потому издревле в культе Ваэссира существовал титул Первого Жреца, наместника Владыки в храмах, носитель которого исполнял те же задачи, что и Верховные Жрецы Империи, посвятившие свою жизнь другим Богам. Власть Первых Жрецов Ваэссира была велика и в некоторых аспектах жизни Империи почти приравнивалась к власти самого Императора, подобно тому, как наместники правителя властвуют над вверенной им вотчиной после назначения Владыкой.

Ныне титул этот вот уже пятнадцатый год носил мудрый Хенемсу, и был он примерно десятью годами моложе Хатепера. Но даже не Хенемсу предстояло провести таинство. Секенэф заявил, что проведёт ритуал возвращения брата в род лично, при двух необходимых свидетелях, жрецах Ваэссира высшей ступени посвящения — самого Хенемсу и любого по его выбору.

Стихией Первого Эмхет была сияющая чистота небес, ясный свет животворящего солнца. И хотя тёмные крылья ночи лучше оберегают всякую тайну, верным временем столь важного ритуала стал час, когда Ладья Амна уже воссияла на горизонте, и небесный огонь набрал свою силу. Все свои дела этого дня Император отложил, безраздельно посвятив своё внимание тому, чему предстояло свершиться. Хатепер не мог не отметить этот шаг, всю важность момента. В конце концов, тайным желанием Секенэфа все эти годы оставалось, чтобы брат никогда не покидал прямую ветвь. А душой Хатепер никогда и не покидал. Всем собой он был и оставался Эмхет прямой ветви, и Ваэссир никогда не лишал его всей полноты Своего благословения. Но в глазах других акт возвращения станет важнейшей вехой нынешних событий, дарующей такое необходимое нынче народу чувство надёжности и защищённости. Сегодня, когда Хатепер выйдет из храма, все узна́ют: случись самое страшное, бремя власти будет кому подхватить, и руки эти крепки и надёжны, а их мощь хорошо известна имперской элите.

Внутренний двор храма со святилищем, в котором возносили молитвы Ваэссиру члены императорского рода, сегодня был закрыт даже для жрецов — кроме тех, что выступят свидетелями ритуала. Тишина была непривычной, но притом казалась очень уместной. Именно тишины в мыслях так не хватало самому Хатеперу, сознание которого выстраивало различные вероятности, просчитывало варианты развития событий от нынешнего дня. Круги по воде. Или обвал в каменоломнях? Не все линии он мог предугадать и предсказать, хотя основные лежали перед ним как на ладони.

Шелестящий серебристый звон систров в руках Хенемсу и второго жреца очищал пространство, настраивал мысли на нужный лад. Секенэф в полном царственном облачении, в двойном венце Таур-Дуат, собственноручно раскладывал подношения предку — редкие благовония, лучшее вино, пищу, достойную императорского пира, которую присутствующие должны будут отведать после ритуала, после того как её вкусит божество. Хатепер, облачённый только в белую жреческую тунику, без каких-либо украшений, держал в ладонях резную шкатулку из акации, инкрустированную золотом, костью и лазуритом. Под крышкой скрывалась его судьба.

Никто из них не забыл слов воззваний, не забыл последовательность обряда. Их голоса сплетались в гимне так, точно этот ритуал был тщательно отрепетирован. Все они, каждый на своём месте, служили Ваэссиру слишком долго, чтобы забыть… Хатепер думал, что будет испытывать трепет, но все посторонние эмоции оставили его ещё до прихода в храм. А когда святилище наполнилось присутствием предка, более ярким, чем огни в светильниках, более сладостным, чем благовония в курильницах, сердце его успокоилось окончательно. Его ждали — там, откуда он в действительности никогда не уходил. Ритуал имел огромнейшее значение для их рода и для всей страны. И притом… он был лишь формальностью, ибо когда-то ни Император, ни божественный Владыка не приняли ухода Хатепера Эмхет из прямой ветви и не лишили его особой своей милости и Силы. Решение старшего царевича было искренним, и тем сильнее была поддержка Ваэссира. Сейчас Хатепер чувствовал это так остро, что сердце его больно сжалось от любви и благодарности к предку и покровителю.

Хенемсу приблизился к Хатеперу с курильницей, окурил сладковатым дымом благовония, которое должно было притупить ощущения тела. Потом Первый Жрец поднёс ему алебастровую чашу с вином, смешанным с притупляющим боль зельем. Разум Хатепера инстинктивно хватался за привычную ему остроту восприятия. Терять контроль над собой было неприятно, дискомфортно, но то в обычных обстоятельствах. Сейчас же он напомнил себе, что всю свою жизнь был не только чиновником, защитником трона и Закона, но и жрецом Ваэссира. Сознание его поплыло, расслаиваясь, вбирая в себя эхо окружающих голосов. Его душа стремилась навстречу принимающим отеческим объятиям предка. Закончив новый виток речитатива, Секенэф повернулся к брату лицом. Ожившая, одухотворённая ритуалом статуя Ваэссира оказалась за его спиной, поддерживая, подчёркивая право его священной власти. Всем собой Хатепер чувствовал древнее присутствие по́лно и всеобъемлюще, видел Того-Кто-Стоял-За-Ними, дарителя их золотой крови, в глазах своего брата и за распахнутыми границами разума и мира материального. Он опустился на колени, но был не в силах выразить всю глубину своего почтения. Когда Владыка коснулся его рук, принимая ларец, Хатепер уже не ощутил физического прикосновения — только энергию, протекавшую в них и в окружавшем их ритуальном пространстве. Ладонь Секенэфа… нет, ладонь Ваэссира легла на его лоб. Жрецы тенями встали по обе стороны Владыки, чтобы помочь состояться физической части обряда. Это было бы больно, но радость сердца и ритуальные благовония сделали своё дело. Хатепер отстранённо воспринимал, как вгрызался в его спиленный по краю рог ювелирный штифт, неотрывно глядя в глаза Секенэфа. Пальцы Владыки сжимали его виски, а его взгляд в какой-то миг затопил всё вокруг золотым разливом. И лишь слова воззвания, льющиеся из уст Императора, ложились отчётливо, точно священные знаки под резцом скульптора на каменной плите. В какой-то миг Секенэф отнял руки, взял золотое украшение из поднесённого Первым Жрецом ларца и запечатал ритуал, восстановив целостность рога брата, намертво крепя на штифт идеально отлитый по мерке кончик. По безмолвному приказу Хатепер извлёк из потайного мешочка спиленный край рога, что носил при себе все эти годы. Секенэф взвесил его в ладони и вдруг сжал в руке с силой, недоступной ни рэмеи, ни человеку, ни эльфу. Обломок рога раскрошился, и Император ссыпал его с ладони в поднесённую вторым жрецом чашу с вином. Чашу он передал Хатеперу и кивнул, веля выпить до дна.

— Часть тебя возвращается к тебе, как ты возвращаешься ко мне, — глубокий голос брата вывел его из транса. — Поднимись, царевич Хатепер Эмхет, сын Владыки, брат Владыки, и займи полагающееся тебе по праву место рядом со мной.

Хатепер поднялся, чуть пошатнувшись, и Секенэф крепко сжал его руку. Хенемсу и второй жрец произнесли ритуальные слова приветствия. А потом уже не Владыка, но брат обнял его коротко, но крепко, отчаянно и прошептал чуть слышно: «Я так ждал этого».

Они покидали святилище в безмолвии. Переступая порог, Хатепер не удержался и обернулся. На губах Ваэссира играла мягкая полуулыбка.

Что бы ни ждало его впереди — всё будет ему по силам.

В тот же день гонцы понесли весть во все уголки Империи. Старший царевич Эмхет вернулся под сень своего рода.

Глава 3

— Кровь поёт… кровь шепчет… Спой нам, чья ты…

Кирдаллан с трудом различал в бормотании Карлака знакомые слова, которыми перемежалось дикое наречие друида. Тихо напевая себе под нос заклинание, болотник перекладывал мелкие дроблёные косточки — принадлежавшие, как хотелось верить принцу, животным. Основу ритуального круга составляли внутренности — принц не был уверен, что хотел знать, чьи именно. В центре лежал злополучный хопеш с сине-золотой рукоятью, доставленный в Данваэннон Таэнераном Сильри.

Жуткий и вместе с тем убаюкивающий напев напоминал колыбельную… колыбельную из кошмара, от которого невозможно пробудиться. По краю восприятия скользили чьи-то тени, и едва слышный шёпот во тьме вторил заклинанию. Пространство в Местах Силы ощущалось иначе. У Кругов Стоящих Камней, у древних дольменов оно словно расслаивалось, обнажая перед внутренним взором то, что не могли передать привычные органы чувств. Магия древних Перекрёстков питала Места Силы, и ритуалы на них выходили самыми мощными. Ну а Дворец Звёздного Света был одним из древнейших Перекрёстков, сердцем эльфийской земли. Храм, к которому все высокорождённые совершали паломничество, принимал в своё лоно немногих. И ещё меньше было тех, кому позволено было совершать здесь таинства.

Но род Тиири правил Данваэнноном. И Карлак творил свой обряд в одном из нижних залов дворца по воле самой королевы. Лишь трое были свидетелями происходящего здесь этой ночью — друид из племён обитателей болот, Пресветлая и наследный принц.

Магия крови, магия смерти многими эльфами считалась противоестественной, но болотникам не было дела до осуждения остальными. А остальные были в большинстве своём достаточно двуличны, чтобы, осуждая на публике, прибегать к милости тамошних друидов, когда приходила нужда. Королева не осуждала, но и о помощи попросила тайно, не желая излишней огласки. Карлак, самый искусный из тёмных друидов, отозвался и прочёл то, что могла сказать кровь.

Некий глубинный инстинкт, позволяющий воину почувствовать удар противника, а охотнику — идущего по его следу зверя, тот самый инстинкт, что помогал выживать, нашёптывал Кирдаллану, что надо бежать. Сейчас же. Магия крови убаюкивала, подчиняла жизнь, что текла по его жилам, хоть и не была направлена на него. Но принц сдерживал себя. Коротко он бросил взгляд на мать, сидевшую, как и он, на древних каменных плитах пола в нескольких шагах от ритуального круга. Прекрасное лицо её оставалось совершенно безмятежным.

Карлак вдруг замер, и глаза его закатились. Кирдаллан был уверен, что сейчас ни слова не срывается с губ друида, но продолжал слышать его заклинание. Болотник махнул рукой, поманив к себе королеву. Инстинктивно принц дёрнулся было, чтобы остановить мать, но она покачала головой, а затем грациозно поднялась и прошла к кругу. Она знала, что делать. Из изящных украшенных растительным узором ножен на поясе Ллаэрвин вынула тонкий нож и выверенным движением надрезала левую ладонь, протянула Карлаку. Болотник жадно схватил её за руку. Его быстрый язык змеиным движением слизнул несколько капель живительной влаги, пробежал по зубам, подпиленным до хищной остроты. Возобновив бормотание, тихое, зловещее, он повёл ладонью королевы над ритуальным кругом и отпустил, лишь когда ещё несколько капель упало на очерченную внутренностями границу.

— Вместе со мной… Смотри, Пресветлая… И ты смотри, принц… — проговорил он на удивление чётко, по-птичьи склонив голову набок.

Из-под спутанных волос зверино сверкнули глаза, устремлённые на Кирдаллана. Пространство вокруг, скудно освещённое парой светильников, покачнулось.

Выпустив руку королевы, Карлак извлёк откуда-то из дебрей своих пропахших болотной тиной и прелой листвой лохмотьев фиал прозрачного стекла — последний элемент ритуала. Кровь Нидаэ казалась тёмной, как старое вино. Об этом фиале Ллаэрвин просила одного из верных своих вассалов.

Королева надорвала свой рукав, обмотала ладонь тканью, неотрывно глядя на хопеш. Карлак пошёл вдоль круга, скудно окропляя его кровью из фиала, нашёптывая что-то.

— Спой нам, чья ты… — различил Кирдаллан.

«Чья ты…Чья ты…» — шепталось по углам зала, за границами света.

— Покажись! — глубоко, утробно приказал Карлак.

Свет мигнул и погас. В обступившей их тьме принц чувствовал, как проскользнули мимо него тени, едва коснувшись кожи обжигающим холодом. Чьи-то очертания показались над кругом, смутные, не более чем игра воображения. В следующий миг Кирдаллан — глазами или разумом, он не знал — увидел на доли мгновения знакомое лицо, знакомые движения. Тесс вздохнула, оборачиваясь мерцающим жемчужным туманом, откинула голову… и иссякла, истаяла в тенях. Морок отступил, и зал погрузился в тишину.

Они увидели то, что должны были.

— Кровь не лжёт, — хрипло сказал Карлак. — Кровь спела…

— Тессадаиль Нидаэ, — тихо подтвердила мать

Кирдаллан предполагал это и боялся. Они с матерью понимали ещё тогда, на Совете: течение животворных потоков крови Тесс было оборвано именно этим клинком.

— Но кровь ведь не расскажет нам, кто держал оружие последним, — продолжала королева, — не расскажет, что произошло в Лебайе?

Карлак издал странный звук, напоминавший не то скрип старого дерева, не то кряхтение. Запоздало Кирдаллан понял, что болотник смеялся.

— Мёртвые могут поведать, — хрипло сказал друид. — Твоё слово, Пресветлая королева… и мы спросим у мёртвых…

Тени во тьме сгустились, жадно прислушиваясь. Кирдаллан почувствовал, как что-то сжало его горло, не позволяя издать ни единого звука. Магия крови… магия смерти…

— Нет, — твёрдо проговорила королева, и тени отпрянули. Мгновенно стало легче дышать. — Так далеко зайти я ещё не готова. Отпусти её с миром.

Карлак вздохнул. Казалось, стало чуть светлее даже прежде, чем он затеплил погасшие светильники. Пространство пошатнулось, когда всё вернулось на круги своя. Место Силы поглотило, растворило в себе энергии ритуала. У природы было много аспектов, и то, что принц мог находить отвратительным, природа таковым не считала.

Кирдаллан поднялся, повёл затёкшими плечами, только сейчас понимая, насколько закостенело его тело во время обряда. Мать держалась спокойно, невозмутимо, но в неверных отблесках света ему показалось, что она была очень бледна.

— Благодарю за твою мудрость, мой друг, — тихо проговорила она и искренне улыбнулась, протянув друиду правую руку.

От ответной улыбки друида принца передёрнуло. Карлак взял руку королевы своими хищно согнутыми пальцами с длинными грязными ногтями, похожими на когти. Почтительно он коснулся пальцев королевы губами, подражая принятому в цивилизованных землях королевства этикету. Ллаэрвин лишь милостиво кивнула без тени отвращения.

Карлак с поклоном отступил и, пробормотав что-то, рассёк воздух над границей круга своим ножом. После он тем же ножом подцепил внутренности, размыкая границу уже видимую. Забрав из центра хопеш, друид с поклоном вручил его принцу. Кирдаллан взял рэмейское оружие, тщательно стараясь не касаться рук болотника. Но когда они встретились глазами, друид усмехнулся, точно мысли прочитал.

— Я приберу здесь. Никто не заметит, — заверил Карлак и облизнул губы.

«Жрать он это собрался, что ли?» — с отвращением подумал принц, но кивнул.

— Благодарю, — повторила королева. — Оставайся моим дорогим гостем столько, сколько тебе угодно.

С этими словами Ллаэрвин направилась к запертой двери зала. Кирдаллан последовал за ней, спеша покинуть это место, хотя поворачиваться к Карлаку спиной было неприятно.

Даже ему, принцу, было не по себе рядом с болотными колдунами. Магия болотных друидов всегда была темнее, опаснее прочих — непокорная, обманчивая, как места их обитания… Да и выглядело всё их племя премерзко, хоть и негоже так было думать сыну правительницы, стоявшей над всеми кланами Данваэннона. Смуглые, невысокие, точно повторявшие своим обликом корявые деревья, растущие в их землях, обитатели болот были самым диким из народов королевства — даже более диким, чем племена охотников из глубин зачарованных чащоб, не признававших часть утверждённых эльфийских законов в принципе. Время и блага цивилизации, казалось, обходили болотников стороной. Они даже общее наречие Данваэннона не то чтобы слишком чтили и изъяснялись на нём косноязычно. Но язык-то полбеды, а вот запах… отвратительный запах трясин, откуда все они выползли, стелился за ними шлейфом, а не мылись они, казалось, даже по Праздникам Колеса Года. И ведь тоже эльфы — вот же удивительно. А не считаться с ними было нельзя. Во-первых, они представляли собой силу, опасную, первобытную, сохранив знания, которые даже друиды и шаманы других кланов потеряли в веках.

А во-вторых — и это удивляло Кирдаллана даже больше прочего… Болотники поддерживали род Тиири на троне. Политикой они интересовались мало, возможной войной с рэмеи — и того меньше, но королеву признали единодушно, всем советом своих племён, или родовых общин, что у них там сейчас было. И потому, когда королева называла Карлака другом, когда благодарила его, как равного, она говорила искренне. Правда, применить к нему титул Высокого Лорда, которым друид формально являлся в иерархии Данваэннона, было непросто.

Поднимаясь за матерью по старой каменной лестнице, Кирдаллан думал о том, что многому, ещё очень многому ему предстояло научиться, прежде чем он сумеет стать королём, достойным преемником Ллаэрвин Серебряной Песни.

Тайными путями, ни с кем не встречаясь, они прошли в покои королевы. Принц терпеливо ждал, пока мать отмывала руки в родниковой воде, наносила целебный бальзам на ладонь и оборачивала её чистой тканью. После обряда Кирдаллан испытывал непреодолимое желание помыться целиком, но пока эту затею пришлось отложить.

Ллаэрвин достала отрез плотного полотна, взяла хопеш из рук сына, завернула и спрятала в большой сундук с резной крышкой, в котором хранила часть своих личных вещей. После она отошла к окну, занавесями которому служили заросли цветущего вьюнка. В ночи проносились маленькие огоньки лесных светлячков, и некоторые из них находили пристанище в бутонах лиан. Тогда цветы начинали переливаться, точно драгоценные камни.

К красоте и стати матери Кирдаллан был привычен. Даже облачённая в простую охотничью тунику и непримечательный плащ, она держалась так, как подобало королеве. Что поражало его, так это её удивительное спокойствие, которое она сохраняла даже наедине с ним. Принц знал, что мать была опечалена, разгневана, встревожена, но ничего из этого она не показала. Впрочем, дело было не только в её выдержке. Она замкнулась в себе, размышляя, и не спешила с выводами.

Госпожа зачарованных чащоб, мать народа наследников фэйри… Сколько чаяний было возложено на неё. И сколько было тех, кто мечтал о миге, когда она оступится. На очередном изломе эпох её правление грозило стать кратким, как полёт падающей звезды. Что такое тридцать лет для эльфов?.. Кирдаллан готов был защищать королеву, готов был вести её войска, сминать её врагов, вгрызаться в их глотки как дикий волк. Но ему не было позволено. Он формально возглавлял войско рода Тиири и формально же мог призвать под знамёна королевского рода всех остальных. Но без решения Совета он не мог сделать ни шага… тем более против настоящих врагов. А настоящие враги, как известно, жили вовсе не по ту сторону гор.

Больше не в силах выносить напряжённую тишину, Кирдаллан произнёс:

— Я уверен, что Тесс убил не царевич. Нас убеждают в другом, но я уверен.

— Как и я, — мягко ответила королева. — Но вести разговор с Нидаэ требуется осторожно.

Это он понимал и так. Тиири обязаны были защищать своих вассалов, и смерть леди, к тому же носившей титул посла, не могла остаться без ответа. Вот только призывать к ответу рэмеи или один из Высоких Родов?.. И то, и другое поставило бы род Тиири в очень сложное положение.

— Саэлвэ стоит за этим, неблагое племя! — глухо рыкнул Кирдаллан, сжав руки в кулаки. — Но ни одна нить не ведёт к нему. Неужто в этой партии Игры Дворов Сильри с ним заодно?! Их власть в Лебайе выше, чем у нас, осведомлённость — несравнимо больше. Они знают, на кого надавить, кого заставить услышать.

— Сильри всегда вели свою игру. Но против меня Таэнеран идти пока не готов, — Ллаэрвин повернулась к сыну. Улыбка на её красивом лице была хищной. — Пока не готов получить в моём лице врага. Это, безусловно, оставляет нам надежду…

— Саэлвэ предпринял слишком много, — вздохнул Кирдаллан. — Без поддержки Арелей наши позиции невероятно ослабли… наша сеть осведомителей разорвана, как паутина после бури. Мы глухи и слепы.

— Но мы не одни, мой сын, — напомнила Ллаэрвин и приложила ладонь к груди. Под одеждой был скрыт медальон рэмейской работы, который она всегда носила при себе, но никому не показывала. — Наши союзники в положении столь же тяжёлом, но клятву они не нарушат. Вот только соблюдать её становится всё сложнее… Моли Рогатого Охотника, чтобы этот хопеш был похищен не из мёртвых рук юного царевича Ренэфа, — её ярко-изумрудные глаза сверкнули. — Моли вместе со мной, Кирдаллан… Потому что если Владыка потерял и второго сына, даже мой друг не сумеет остановить его. Дыхание Отца Войны, дыхание пустыни опалит нас.

— Боги… — выдохнул принц, качая головой и перед глазами у него потемнело. — Будто мало нам гибели наследника и падения Арелей… Что мы скажем клану Нидаэ? Что мы скажем Эрдану, когда он вернётся?.. Он так любил Тесс…

Ллаэрвин подошла к нему, погладила по плечу. Кирдаллан знал — за всей этой королевской выдержкой скрывался страх матери. Её доверие рэмейским союзникам было велико, настолько велико, что она пошла в обход Совета и послала младшего сына как своего вестника. Вот только до сих пор от него не было ни слуху ни духу.

— Я возьму на себя переговоры с вассалами, — мягко проговорила она. — Убийство нашей дорогой Тесс не останется без ответа, но наш ответ не будет быстрым. Опрометчивость сейчас может быть равносильна потере всего. Слишком многое поставлено на эту игровую доску теперь, сын. Увы, иногда мне кажется, что некоторых игроков даже судьба Данваэннона беспокоит не так сильно, как собственный выигрыш…

— Ты можешь положиться на меня во всём, — Кирдаллан взял её руки в свои и коснулся губами тонких пальцев. — Даже если никого не останется — я буду рядом.

— Я знаю, мой мальчик, — Ллаэрвин нежно улыбнулась ему, сжала его руки в ответ. — Мой прекрасный мальчик…

Исходившие от неё тепло, любовь принц ощутил так же ясно, как чувствовал пробивающийся сквозь ветви солнечный свет.

Кирдаллан вздохнул.

— Мне надлежало отправиться вместо Эрдана. Я нашёл бы способ направить весть быстрее.

— Мы уже говорили об этом, мой свет. Ты старше и опытнее, но к искусству дипломатии твой брат склонен чуть больше. К тому же объяснить твоё отсутствие было бы куда сложнее…

— Ты веришь, что твой друг сумеет защитить его там? Что бы ни случилось?

— Пока он жив, наш договор будет незыблем, — твёрдо ответила королева. — И я должна соблюдать свою часть нашей клятвы: сделать всё, что в моих силах, чтобы не допустить новой войны. Последняя уже обошлась обоим нашим народам так дорого! Когда-то мы дали слово. Не забывай, что во многом поэтому именно я занимаю трон, а после меня займёшь ты. Мы оба приложили немало сил, совершили невозможное…

— Даже более невозможное, чем то, с чем мы имеем дело теперь? — Кирдаллан посмотрел в глаза матери, поймав себя на мысли, за которую ему стало совестно: он искал успокоения.

— Это… иначе. Но всё нам будет под силу.

Одна мысль угнетала Кирдаллана даже больше сегодняшнего отвратительного ритуала, подтвердившего тяжёлую правду. Мать доверяла жизнь брата их союзнику из-за гор. Но что, если союзник их врага был не менее влиятельным?.. Кто-то ведь помог расставить ловушки для Тремиана Ареля там, в Таур-Дуат. Этот ловчий был очень терпелив, раз ждал все эти годы, и очень искусен, обыграв старого Высокого Лорда, повергнув весь его род в пучину хаоса.

Ловчий мог перехватить Эрдана прежде, чем Хатепер Эмхет даже узнал бы о его прибытии. И пусть величайший дипломат их времени мог защитить младшего принца от всех, даже от самого Императора, но если капкан сработал раньше, всё было бессмысленно. От этой мысли внутри у него холодело, и надежда гасла, как утренняя звезда.

Кирдаллан удержал себя, не стал озвучивать матери свой страх. На её плечах и без того лежало слишком многое.

— Пока я разрешу дела с Советом, хорошо бы тебе побывать среди наших воинов, — проговорила королева. — Ты всегда прекрасно чуял их настроения… всегда мог воодушевить.

— С превеликим удовольствием я повёл бы их против Саэлвэ хоть завтра, — принц чуть оскалился.

— Не смей, — королева нахмурилась. — Не смей, если не хочешь раскола ещё большего, чем уже привнесло падение наших союзников Арелей.

— Тщательно подготовленное падение, — с горечью заметил Кирдаллан.

— Многие догадываются, кто стоит за этим. И это делает Саэлвэ опасным и непредсказуемым союзником в их глазах, даже если они следуют за ним из страха. Пока.

Королева чуть прищурилась, и в её глазах отразились тени зачарованных чащоб. Ллаэрвин Тиири тоже была охотником и игроком. Саэлвэ не следовало забывать об этом ни на миг.

* * *

Празднества, посвящённые Божествам или неким важным событиям, были необходимой частью жизни Таур-Дуат. Помимо сакральной роли — чествования определённых энергий на земле — торжества давали всем жителям Империи ощущение радости, стабильности, гордости, единства и причастности к великому. Как Великий Управитель и старший царевич, Хатепер понимал это лучше многих. Но оказываться в самом сердце торжеств, в центре внимания, ему не доводилось с тех самых пор, как он вступил на свою высокую должность. Удивляться же тому, что Император устроил в честь его официального возвращения праздник, не приходилось. В это непростое время народу как никогда нужно было подтверждение стабильности, уверенность в будущем. И пусть Владыка пока не назначил брата своим преемником, провозглашение о возвращении в прямую ветвь рода давало всем вполне определённый посыл. Именно этого и добивались Секенэф и Хатепер.

За счёт казны народу столицы было предоставлено угощение, как в дни величайших из праздников. На площадях выступали актёры и музыканты. Повсюду царили радость и веселье.

В составе пышной процессии открытый паланкин Великого Управителя пронесли от центрального храма до императорского дворца, чтобы горожане могли воздать ему почести и воочию убедиться, что разнесённый повсюду глашатаями указ Владыки правдив. Разномастная толпа собралась, чтобы приветствовать старшего царевича и сопроводить до ворот Дома Владык. Пожалуй, столько приветственных криков, как сегодня, и столько пожеланий здравия, благополучия, вечной жизни и памяти в веках, как сегодня, Хатепер не слышал за все последние несколько лет.

Облачённый в парадные сине-золотые одежды и ритуальные украшения, Великий Управитель величественно кивал и искренне улыбался горожанам, приподняв руку в знак приветствия. Иные церемонии утомляли, хоть он и был к ним привычен, но сейчас Хатепер почти физически чувствовал исходившую от яркой разношёрстной толпы энергию, и эта энергия несла его, как воды Великой Реки — ладью. Радость, надежда, Сила. Свет, жизнь и благословение. Ваэссир жил для своего народа, и жизнь народа была его жизнью. Без рэмейского народа не было бы и Эмхет.

В ослепительной лазурной синеве над городом раздавался клич соколов, едва различимый в общем гуле голосов горожан. Священные птицы Ваэссира сопровождали Хатепера, подтверждая правильность совершённого шага, и сердце его радовалось, впервые за долгое время свободное от всех тревог.

Когда паланкин пронесли через ворота во внутренний двор перед дворцом, стражи скрестили копья, не пропуская никого лишнего внутрь. Хатепер не оглядывался. Совсем по-новому он взирал на небольшую площадь, раскинувшуюся перед ступенями дворца, — словно оказался здесь впервые. Садовые деревья обступали её аккуратной аллеей, примыкая почти к самым дворцовым стенам. Золочёные, украшенные рельефами — кобрами и соколами, — двери были гостеприимно распахнуты. Несмотря на красоту и изящество резьбы, они были крепкими: инкрустация скрывала под собой железное дерево, обитое металлом. В случае нужды дворец очень быстро превращался из гостеприимного Дома Владык в неприступную крепость.

У дверей, на вершине ступеней, стоял сам Император в парадном белом облачении, и Двойной Венец венчал его рогатую голову. По правую руку от него величественно замерла царица, милостиво взиравшая на прибытие родственника. Её наряд, белый с золотом, был, как всегда, безупречен. Голову венчала золотая корона с Матерью-Грифом, одной из ипостасей Аусетаар, чьи крылья обрамляли её лицо наподобие шлема. Этот венец цариц, как и императорский Двойной Венец Обеих Земель, надевался нечасто, лишь по особым случаям и для определённых обрядов. Выбор облачения и ритуальных украшений был неслучаен.

Восемь Ануират выстроились почётным караулом, а чуть поодаль толпились вельможи, возбуждённо переговариваясь и указывая на паланкин.

Владыка улыбнулся и раскрыл руки, словно для объятия. Слуги аккуратно опустили паланкин на землю, и Хатепер величественно сошёл с него. Стражи у ступеней отсалютовали ему. Все остальные почтительно замерли, ожидая, когда Император скажет своё слово. Великий Управитель склонил голову.

— Привет тебе, брат мой. Сегодня Дом Владык принимает тебя с той же радостью, с которой предок наш Ваэссир принял твоё возвращение в прямую ветвь рода. Свет, жизнь и благословение тебе, сын Владыки, брат Владыки, старший царевич Хатепер Эмхет, — провозгласил Секенэф, и его глубокий голос пронёсся над площадью, отражаясь, казалось, от каждого камня, донося смысл его слов до каждого из присутствующих.

Толпа вельмож взорвалась приветственными криками, прославлявшими его. И снова Хатепер ощутил исходившую от них волну, несшую его точно воды Великой Реки.

Великий Управитель поднялся по ступеням, и Секенэф заключил его в объятия. После пришёл черёд царицы. Лёгкие руки Амахисат легли на его плечи, и старший царевич невольно вздрогнул, но не показал своего смущения. Царица задержала взгляд на его лице, потом подалась чуть ближе и шепнула:

— Верю, ты знаешь, что делаешь.

Уточнить не было возможности — она уже отстранилась, одарив его милостивой улыбкой, и заняла место подле своего супруга. Хатепер последовал за царственной четой. Вся придворная челядь выстроилась по обе стороны центрального коридора дворца, и все кланялись Великому Управителю едва ли не с бо́льшим почтением, чем Императору и царице. Проходя мимо них, Хатепер почти физически чувствовал их взгляды, прикованные к нему, и в особенности — к золотому навершию, сделавшему его рог целостным. Да, все они прочитали знак правильно, просто пока не смели в голос обсуждать свои мысли на этот счёт. Хатепер знал их всех, но сегодня словно тоже видел по-новому — как и знакомую с детства дворцовую площадь, как и внутреннее убранство Дома Владык. Что-то в самом воздухе изменилось бесповоротно, и как бы сам он ни относился к произошедшему, особенно понимая цель, стоявшую за этим, — сегодня он пришёл сюда в новом качестве. Обратной дороги не было.

В большом тронном зале были накрыты невысокие пиршественные столы. Дворцовые повара превзошли сами себя, наготовив столько блюд, сколько не подавалось единовременно, наверное, со дня восхождения Владыки Секенэфа на трон. Всевозможные овощи и фрукты, мясо, птица и рыба, приготовленные по всем известным столичным рецептам, свежевыпеченный хлеб и лучшее пиво соблазняли многообразным переплетением запахов. Большие кувшины с изысканным вином из императорских запасов располагались у столов, и, точно стражи, рядом с ними замерли искусные виночерпии.

Секенэф и Амахисат прошествовали к стоявшим на небольшом возвышении тронам. Император тепло улыбнулся брату, приглашая сесть по левую руку от себя в приготовленное специально для старшего царевича кресло. И этот жест тоже не был случайным. Опускаясь в кресло, Хатепер отчётливо вспомнил, как точно так же несколько лет назад сюда садился молодой Хэфер, провозглашённый наследником трона.

Слуги поднесли царской чете и брату Императора отдельные столики. Речь Владыки, открывавшая пир в честь его брата, была краткой — о стабильности в Обеих Землях, поколебать которую не могли никакие смутные угрозы с Севера, о благодарности Богам, защищавшим пределы Империи и покой её жителей, о радости в сердце Владыки от возвращения брата.

Когда гости расположились на мягких циновках и подушках у пиршественных столов, Амахисат чуть улыбнулась и хлопнула в ладоши. По её безмолвному приказу в зал, словно лёгкие тени, проскользнули танцовщицы в полупрозрачных одеяниях. При каждом их грациозном шаге позвякивали браслеты и ожерелья, задавая ритм мелодии, подхваченной вошедшими следом музыкантами. Коротко царица взглянула на Хатепера, точно спрашивая, по нраву ли ему. Хотя едва ли она сомневалась — вкус царицы был безупречен во всём, в том числе и в музыке. Никто лучше неё не мог наполнить дворец изысканной роскошью и украсить любой праздник. Дипломат кивнул ей почтительно и с благодарностью.

Он мог лишь догадываться, какие противоречивые чувства испытывала Амахисат, чествуя его возвращение. В любом случае, сейчас было не время и не место говорить о личном. И омрачать искреннюю радость брата Хатепер также не хотел — слишком уж редко Секенэф радовался. У них ещё будет время обсудить всё…

* * *

После праздника прошла всего пара дней, но государственные дела не стояли на месте. Давно закончились часы официальных встреч и прошений, и даже поздние доклады придворных уже были приняты, но царицу ещё ожидали представленные её высокому вниманию свитки с отчётами. Гораздо больше Амахисат интересовали сейчас послания осведомителей, но новостей пока не поступало. Она не находила себе места, хоть и прошло ещё слишком мало времени, чтобы ожидать чего-то.

Ренэфа не было давно, слишком давно. Она никогда не показала бы этого, но ей тяжело было отпускать от себя сына. А с тех пор, как ей донесли об угрозе его жизни — угрозе, которую сам он предпочёл скрыть… При мысли об этом царица сжала писчую палочку так, что та треснула и обломилась в её изящных пальцах. Со вздохом Амахисат отложила испещрённый значками скорописи^[4] лист бумажного тростника^[5], понимая, что всё равно не может сосредоточиться. Перед её мысленным взором представали строки совсем иных посланий, а также письма́, которое она уже сотни раз продумала до каждого слова. Но прежде, чем направлять это послание, она хотела дождаться сына и выслушать его. Слова, которым предстояло лечь в зашифрованные строки, и без того были пропитаны ядом, но царица не сомневалась, что после отчёта Ренэфа добавит ещё. И яд этот будет не слабее «Пьянящего вздоха» эльфийских алхимиков.

Ни один союз не стоил жизни её золотоглазой надежды, её прекрасного сына, в котором воплотилось больше, чем она смела мечтать. Никого и никогда, даже самих Богов, Амахисат не любила сильнее. Он был самим совершенством, идеальным воплощением золотой крови Эмхет. Иногда ей даже не верилось, что форма его вышла из её чрева.

Легенды, высеченные на стенах храмов, говорили о том, как дыхание Богов входило в Императора и царицу, когда они зачинали наследника трона… Амахисат не сомневалась, что в ходе ритуала, когда был зачат Ренэф, с ней было дыхание Богов. Боги отвернулись от неё, когда пришёл черёд воплотиться душе Анирет, хотя сколько надежд она возлагала на тот час, когда семя Владыки впервые расцвело в ней, питаемое всей силой её жизни! Разочарование… Слабая, несуразная, готовая потакать всем, вечно ищущая то чужой поддержки, то саму себя — пусть бы её и не было вовсе… Бесконечно пытающаяся заслужить любовь и одобрение, Анирет вызывала у Амахисат отторжение тем больше, чем больше походила на неё саму. Какая насмешка — это сходство! Анирет была её тенью, бледным подобием, вечным напоминанием о том, как сама она пыталась когда-то заслужить любовь Владыки. Слабое порождение всей той страсти и неистовой мечты, которую царица вложила в её рождение… и той невозможной безответной любви, которой она была проклята в первые годы этого союза. Подпав под очарование энергий Золотой, под немыслимое притяжение их общих ритуалов, когда-то царица мечтала превзойти, затмить в сердце Владыки ту, тень которой неизменно витала в этом дворце и над всей её жизнью. Как хотела она принести Секенэфу радость и подарить желанное дитя! Но это дитя оказалось ему нужно не больше, чем ей самой. Анирет росла. Она была красива и умна, но всегда недостаточно… Она была далека от совершенства настолько, что царице было больно видеть её — тем больнее, чем сильнее Анирет пыталась угождать ей и завоёвывать её одобрение. Слишком, слишком это напоминало о тех годах, которыми Амахисат далеко не во всём гордилась, хотя в те же годы она завоевала любовь и уважение своего народа — уже не как влиятельная вельможная дама, дочь одного из самых могущественных родов Таур-Дуат, но как царица, мать и Владычица этой земли.

После рождения Анирет Амахисат боялась, что Секенэф не придёт в её покои больше и не призовёт её, кроме как в Ритуал Разлива. А когда она возносила молитвы в семейном святилище или в храмах, она всерьёз боялась, что Боги отвернулись от неё, и больше детей ей подарено не будет. Сколько всего она передумала тогда… Ведь был ещё тот, самый первый, негаданный, про́клятый раз, когда из её чрева вышло создание, места которому на земле быть не могло. Но проклято или нет, а создание это было могучим, вобрав в себя Силу крови обоих своих родителей. И не раз царица со страхом думала, что дать форму совершеннее, чем её собственная бледная копия, она уже не способна, что воспитанник Безумной Серкат уже вобрал в себя всё самое лучшее, что она только могла дать родившейся от её тела душе…

Но Боги улыбнулись ей вновь, когда даровали Ренэфа. Ренэф был всем тем, о чём Амахисат только могла мечтать. Да, его непокорному пламени ещё предстояло разгореться и явить себя всем. И, как и всякий драгоценный камень, он нуждался в тщательной огранке… Но наблюдая за тем, как он рос, как раскрывался его потенциал, царица не сомневалась ни на миг: он станет живой легендой и займёт достойное его место в вечности.

Боги, как же медленно текло время! Да и поздний гость её, о прибытии которого ей доложили, отчего-то задерживался. Царица устало опустила лицо в ладони.

«Где ты, мой светоч? Покинул ли Леддну?.. Как же долго ты был вдали от моих рук…»

Не зря, ох не зря сердце не давало ей покоя, изводилось, предчувствуя опасность. Анирет проходила обучение далеко на юге, готовилась стать советницей будущему Владыке. Но будь воля Амахисат — с какой радостью она поменяла бы своих детей местами! С какой радостью она принесла бы в жертву дочь, только бы сыну не угрожала опасность! Поймав себя на этой мысли, царица могла бы испугаться. Она взяла зеркало, украшенное изображением Золотой Хэру-Хаэйат на рукояти — один из древнейших оберегов женской красоты. В полированной бронзовой поверхности отразилось знакомое неизменно красивое лицо.

Амахисат холодно усмехнулась своему отражению. Она знала себя и знала, на что была способна. Она не устыдилась и не убоялась своей мысли. Анирет могла стать лишь полезным ресурсом — в конце концов, должна же она хоть как-то оправдать своё великое наследие, кровь и дух обоих родов. А Ренэф… Ренэф был для неё всем.

«Ты вернёшься, мой прекрасный дар свыше… Никто не посмеет забрать тебя у меня и у нашей земли — уж я об этом позабочусь», — уверено подумала Амахисат, откладывая зеркало.

Она не вздрогнула, когда вернувшаяся служанка учтиво сообщила о прибытии гостя, только развернула своё плетёное кресло от стола, чтобы видеть его. Второе такое же кресло стояло рядом.

Вельможа вошёл в кабинет царицы один, без телохранителей или слуг, и поклонился с полагающимся высокому положению хозяйки почтением. Ему уже сложно было двигаться, и наверняка к дверям покоев его принесли в небольшом паланкине, но вошёл сюда он уже сам. Каждое его движение было выверено, отточено долгими годами придворной жизни, и даже бремя лет не могло изменить этого. Всё тот же гордый разворот плеч, спокойная уверенность на испещрённом морщинами лице, проницательный взгляд серо-стальных глаз — таких же, как у Владычицы, разве что чуть потускневших на склоне жизни.

— Приветствую тебя, госпожа моя царица, и да продлят Боги твои годы, — тихо произнёс Раур, глава вельможного рода Шепсаит, и нежно улыбнулся своей дочери.

Амахисат поднялась ему навстречу и взяла его руки в свои, ласково сжала, с сожалением отмечая про себя, что силы в этих сухих крепких ладонях становится всё меньше с каждым годом. Она сама подвела отца к креслу и помогла сесть, чуть помедлила, позволив себе ещё на несколько мгновений удержать его руки, потом села напротив. Наедине она могла позволить себе проявление чувств, но всё же не слишком. Старик не любил напоминаний о своём угасании.

— А тебя, я вижу, Боги по-прежнему благословляют здоровьем и силой, и ясностью разума, — с улыбкой отметила она. — Я рада, что ты всё ещё не ушёл на покой.

— Хотя, возможно, пора бы, — Раур тихо рассмеялся, качая головой с совсем уже поредевшими седыми волосами, которые сейчас не скрывал богато украшенный, по столичной моде, парик. — Твоя сестра и её супруг давно уже намекают, что я не успею насладиться прохладой тенистых садов да сладостью вина в дальнем поместье.

— Им не сравниться с тобой, — спокойно возразила Амахисат. — Хотя, возможно, покой тебе и правда нужен… но лишь тогда, когда решишь сам.

— Моя царица верит в меня — это отрадно, — улыбка вельможи была искренней, но взгляд в следующий миг стал холоднее. — Впрочем, учитывая всё… покой все мы узрим ещё очень нескоро.

— Дома всё хорошо? — с участием спросила она, хотя догадывалась, что говорил он вовсе не о делах во вверенных роду Шепсаит владениях.

— Без изменений, и слава Богам, что пока даровали нашей семье благоденствие.

— Расскажешь мне о том, что не указано в сухих отчётах?

Раур поделился последними новостями из дома, которые, конечно же, не были совсем уж неизвестны царице. Амахисат слушала терпеливо и даже с удовольствием — ей редко когда удавалось поговорить с отцом вот так, просто, вдали от чужих глаз. Пусть она уже десятки раз слышала одно и то же — о сестре и племянниках, о слугах в поместье, о тучных стадах и богатых урожаях и прочих хорошо знакомых и вместе с тем уже таких далёких вещах.

Но отец ведь пришёл говорить с ней не о жизни в доме, который она давно покинула. Взгляд вельможи потемнел, и голос потерял благодушие.

— Расскажи мне лучше, что с царевичем, — проговорил он.

— А я-то надеялась, что усмирила слухи, — невесело усмехнулась царица.

— Безусловно. И тем страшнее смутное неведение.

— Будь спокоен, отец: Ренэф жив и здоров. Ожидаю, что уже через пару декад он вернётся в столицу. Чем скорее, тем лучше!

— Бесспорно, — Раур сцепил пальцы, внимательно глядя на дочь. — Но я бы хотел знать больше. Развей мои тревоги.

— Я хочу успокоить твоё сердце, но и сама пока знаю не всего.

— А что знаешь, тем поделиться со мной не готова, — старик грустно улыбнулся. — Но я ведь не растерял остроту разума настолько, чтобы не понимать: причина нашего последнего празднества кроется, в том числе, и в произошедшем в Лебайе.

Амахисат помрачнела и прищурилась, внимательно глядя на отца.

— Да, ты всё прекрасно понимаешь. Зачем ты искал встречи со мной сегодня? Помимо того, что нам всегда отрадно видеть друг друга.

Раур ответил не сразу — вздохнул, собираясь с мыслями. Но царица знала такой его взгляд: он был настроен решительно и не отступил бы, даже если бы ему было очень тяжело совершить следующий шаг.

— Ты знаешь, что значишь для меня… что значит для меня сын твой и Владыки, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, — проговорил вельможа негромко. — Ты знаешь, что и я, и твой род всегда были на твоей стороне.

— Я знаю, отец, — мягко ответила царица и обняла ладонями его сухие сцепленные пальцы — в знак благодарности и чтобы дать понять, что здесь, во дворце, лучше было не обсуждать всё. Впрочем, он ведь понимал и так.

Раур снова вздохнул и закончил тихо и твёрдо:

— Многое, многое мы прошли вместе… многое совершили… Род Шепсаит остаётся твоей надёжной опорой. Но мы не будем противостоять Хатеперу Эмхет, как никогда не противостояли Владыке Секенэфу. Мы… отступаем.

Амахисат нашла в себе силы сдержанно кивнуть, ничем не выдать сковавшие её чувства. Она ожидала этого… она догадывалась, что хотел сказать Раур, когда просил об этой встрече… И всё же услышать свои догадки облечёнными в слова оказалось больно и холодно.

Выпустив его руки из своих, царица медленно встала, обошла стол, проходя к окну.

— Прошу лишь, не забудь, что и Ренэф — часть рода, который ты защищаешь, — тихо проговорила она, не оборачиваясь.

— Не забываю ни на миг, — его голос дрогнул.

Сердце царицы сжалось. Решительно она шагнула к отцу, опустилась у его ног, накрыла его руки своими ладонями, заглядывая в глаза, затянувшиеся блестящей пеленой. Раур молчал, но сколько всего было в этом его взгляде!

— Твой внук восславит оба своих рода — я обещаю, отец, — горячо прошептала Амахисат. — Не оставь его… Что до меня… Если дойдёт до того — забудь обо мне.

Он понял всё то, что стояло за её словами — это отразилось вспышкой ужаса в его глазах.

— Не проси, — ответил он чуть слышно, и скупые слёзы всё же пролились, очерчивая его лицо, ставшее вдруг очень измождённым, выдавая уязвимость всех прожитых лет. — Не проси, моя отрада… моя гордость…

— И всё же прошу, — царица крепко сжала его руки. — Вы были со мной во всём, и ты больше прочих… Но если случится такое — останься с Ренэфом. Я не поставлю под удар ни его, ни вас. Обещай мне, Раур, глава рода вельможного рода Шепсаит, ради всех нас.

Старик закрыл глаза, целуя её руки с пронзительной нежностью. Невыносимо было видеть его таким, но она делала то, что должна.

— Обещаю, моя прекрасная царица…

Глава 4

Воды Великой Реки искрились, отражая звёздное покрывало Аусетаар, продолжая небесный поток и сливаясь с ним. Тонкая серебряная лодочка луны уже поднялась над горизонтом, и чем дольше он смотрел на неё, тем больше она казалась. Заросли бумажного тростника колыхались, перешёптываясь, от лёгкого ветерка, и вода чуть слышно плескалась о берег.

По пояс в воде, раскинув руки, стояла женщина. Вода пропитала её белоснежные одежды, уже не скрывавшие красоту и притягательность мягких совершенных линий. Когда она чуть повела головой, качнулась волна её длинных смоляных волос, звякнули друг о друга золотые бусинки, украшавшие концы мелких кос.

Он ощутил, как сладостно заныло тело, стремящееся к ней, как ускорился ритм крови. Сердце его давно уже было в её руках, надёжно сжатое меж тонких пальцев…

Она полуобернулась. Блеснули в фиолетовом с серебром полумраке её золотые глаза. Чуть улыбнувшись, она поманила его к себе, в воду. И он шагнул без тени сомнения, чувствуя, что прохлада речных волн не в силах была унять жар его крови. Обнять, слиться с ней… Тонкий влажный лён хрупкой преградой лёг между ними, разгорячая его ещё больше.

Обняв царевну, он коснулся губами её волос, пахнущих до боли по-родному — эту смесь благовоний, аромат, присущий только ей, он узнал бы везде. Она прильнула к его груди, нежно, едва ощутимо скользя ладонями по плотно сжатому кольцу его рук. Их хвосты переплелись под водой, дразня, играя. Мгновения переливались хрупкой россыпью в томительном предвкушении, и не было сейчас никого счастливее, чем он…

Пока он не осознал вдруг, что руки, обнимавшие самую прекрасную женщину на земле, были не его руками.

Царевна подняла голову, оборачиваясь, ловя его взгляд, и беззвучно что-то прошептала, глядя на него с той же бесконечной нежностью, погладила по щеке.

Догадка обожгла его. Его рука метнулась к лицу, нащупывая вязь застарелых шрамов слева…

С глухим стоном Павах вынырнул из тягучего сна. Сердце клокотало биением где-то у горла, и тело предавало его томительным тяжёлым возбуждением.

— Анирет… — хрипло выдохнул он, сжимаясь и обнимая себя за плечи, чувствуя не себя, а её в своих руках — чувствуя так, как ему не дано было держать её.

Губы беззвучно шептали слова, которые он никогда так и не посмел сказать. Не хотелось отпускать чувство сна, прекрасного и пугающего. Её родной запах, алебастр её кожи, сладость предвкушения её ошеломляющей близости… Давно, очень давно он не позволял себе мечтать. Но другое воспоминание отрезвляло. Почему во сне он был стражем Таэху, покинувшим Обитель вместе с царевной ещё в третьем месяце сезона Всходов?..

«Так давно… Так несоизмеримо давно ты ещё готова была искать моей защиты…»

Глаза под плотно сомкнутыми веками оставались обжигающе сухими. Он желал и вместе с тем боялся, что морок отступит, оставляя после себя гнетущую пустоту, которую нечем было заполнить. Чувство вины пытало его так долго, что он почти привык к нему, но теперь словно наполнилось новыми красками.

Но почему, почему Таэху?.. Или такова воля Богини — пытать его ещё и этим?.. Анирет была так далеко, недосягаемо далеко от него. И страж Таэху был рядом с ней — был так, как сам Павах уже не мог… Сон перевернул его чувства, подменив невозможное стремление жаждой обладать и невыносимой, мучительной ревностью. Павах даже не думал, что может испытывать такое. Чувства к царевне всегда были иными — тёплыми, священными, мягко освещавшими его жизнь. Сейчас же он как будто обезумел, терзая себя образами несбыточного, перемежавшимися неподобающими картинами с участием Анирет и её стража.

Не выдержав, Павах буквально скатился с ложа, метнулся к кувшину с водой для умывания, окатил себя, надеясь вернуть трезвость восприятия. Но ночи в Сезон Жары были душными, и вода успела нагреться, стала противно тёплой и не принесла облегчения. Воспоминания о прикосновениях царевны пытали его сейчас сильнее, чем горящие взгляды песчаных чудовищ из другого сна. Исступлённо шепча её имя, он с горечью смеялся над собой.

Владычица Таинств, Госпожа Очищающей Боли, всё же свела его с ума.

* * *

Воды Великой Реки искрились, отражая звёздное покрывало Аусетаар, продолжая небесный поток и сливаясь с ним. Тонкая серебряная лодочка луны уже поднялась над горизонтом, и чем дольше она смотрела, тем больше казалась ладья. Заросли бумажного тростника колыхались, перешёптываясь, от лёгкого ветерка, и вода чуть слышно плескалась о берег.

Она стояла по пояс в воде, чувствуя мягкое течение, чувствуя саму жизнь, протекающую здесь, — могучую, древнюю, достигающую каждого уголка во всех пределах её возлюбленной земли. Эта жизнь тянулась к ней золотистыми нитями, сходившимися в самом сердце её сущности. По своему желанию она могла бы растворить свою форму в этих водах или ещё ближе слиться с их Силой. Само течение Великой Реки было ей подвластно, но этой властью она бы никогда не злоупотребила, ведь Владыка или Владычица были самим сердцем земли…

Чувствуя родное присутствие рядом, она лукаво улыбнулась, качнула головой; звякнули друг о друга золотые бусинки, украшавшие концы мелких кос. Он хотел быть здесь, с ней — она знала это. Он стремился к своей Владычице всем собой, и чувствовать это было так… упоительно.

Она полуобернулась и поманила его к себе, в воду. Он шагнул без тени сомнения, прильнул к ней, обнимая за плечи, коснулся губами её волос. Тонкий влажный лён хрупкой преградой лёг между ними, разгорячая их обоих ещё больше.

Она откинула голову, расслабляясь в плотно сжатом кольце его рук, скользнула по ним ладонями, чувствуя, как напряглись его мышцы в сладком ожидании. Их хвосты переплелись под водой, дразня, играя. Мгновения переливались хрупкой россыпью в томительном предвкушении. Счастье, прежде невозможное, наполняло её… Она была самой землёй, но она была и женщиной.

Подняв голову, она поймала его взгляд — лазуритовую глубину, способную поспорить с глубинами самой Великой Реки, — с бесконечной нежностью коснулась родного лица, чувствуя под пальцами знакомую вязь застарелых шрамов. В его глазах отражалась лишь она — Владычица Обеих Земель, Императрица Эмхет. Он понимал всё без слов, но пусть знает…

— Люблю тебя, — прошептала она, потянувшись к нему за поцелуем.

Что-то неуловимо изменилось в его взгляде, во всём пространстве, и черты его лица поплыли, сменяясь обликом, который она вроде бы знала, смутно помнила… Догадка обожгла её…

Анирет заметалась по ложу, не в силах проснуться до конца. Воды Великой Реки не отпускали; золотистые нити, тянувшиеся к её сердцу, заныли тугими звенящими струнами. Вынырнув наконец из тягучего сна, она не сразу осознала, где находится, — ощущения были такими реальными, что она до сих пор чувствовала под пальцами прохладу воды и горячую кожу, а не циновку, на которой спала. Отголоски той, кем она была в этом сне, оставались с ней — не царевны, раз за разом пытавшейся оправдать возложенное на неё доверие и само право на существование, но Владычицы, хранившей Обе Земли, уверенной и прекрасной… любимой и любящей… Был ли сон пророческим, она не знала. Сны редко когда были просто пустыми видениями, ну а те из них, что были настолько реальны — и подавно. Вот только жизнь её была весьма далека от такого будущего. И всей той силы чувств, которые Императрица Анирет питала к царю Нэбмераи, царевна Анирет к стражу Таэху не испытывала даже близко.

Или всё же?..

Она приглушённо рыкнула с досады — ну прямо как братец! — и резко села. Была ведь ещё одна деталь сна, которая, собственно, и вырвала её из счастливого видения. И эта деталь пугала её даже больше, чем внезапно нахлынувшая, точно неведомый недуг, влюблённость. Она ведь знала, чей облик подбросило ей подсознание!

Павах из рода Мерха. Предатель, погубивший любимого старшего брата. Пленник Обители Таэху.

— Что всё это значит?.. — выдохнула она, силясь собраться с мыслями.

Так невероятно сложно было отставить прочь иную себя — саму себя из сна, ту, которой она, пожалуй, всегда хотела быть…

За окном царил глубокий предрассветный сумрак. Ей предстоял ещё один день в череде дней долгого сложного обучения, но сон не шёл. Анирет поднялась тихо, чтобы не разбудить Мейю, но потом подумала, что Мейя, скорее всего, перебралась в смежную комнату — к Нэбмераи. На волне воспоминаний из сна понимание этого кольнуло особенно больно, но царевна напомнила себе, что её реальность была совсем иной.

Облачившись в короткую тунику и подхватив сандалии, Анирет босиком пересекла свою комнату и так же тихо, чтобы не разбудить свою маленькую свиту, миновала смежную комнату, выскользнула из дома. Разгорячённые разум и тело приветствовали скудную предутреннюю прохладу. Чистый просеянный песок дорожки приятно холодил ступни — обуваться не хотелось. Золотистые огни светильников, мистически подсвечивавшие тёмно-изумрудные кроны деревьев в садах, сейчас были потушены. Короткая южная ночь властвовала над островом Хенму безраздельно. Вокруг, казалось, не было ни души, хотя эти места на самом деле не были столь безлюдны, как могло показаться на первый взгляд.

Бредя по дорожке через сады к заводи, царевна искренне наслаждалась уединением, хоть оно и не приносило покой её мыслям. Реальности точно наслаивались одна на другую, и отделить их друг от друга в ночной мгле было особенно сложно.

Идти от дома до реки было совсем недалеко. Выйдя к зарослям у берега, Анирет привычно прошептала знакомый с детства короткий заговор против речных хищников и спустилась к кромке воды, радуясь, что не встретила по пути храмовых стражей. Умывшись, царевна села у воды и с наслаждением погрузила в речные волны ступни. Лёгкий ветерок набрасывал покрывало ряби на тёмную гладь, волновался в зарослях тамарисков и тяжёлых листьях пальм-дум, чьи тёмные силуэты прореза́ли саму ночь. Звёздная россыпь покрывала Аусетаар отражалась в водах, совсем как во сне…

«Я научу тебя, что значит чувствовать жизнь этой земли и всех в её пределах. Ты сумеешь принять это, я знаю», — сказал ей отец когда-то. В ходе обучения она начала понимать, что стояло за этими словами, более полно. Но сейчас, баюкая в сердце чувства из сна, она понимала даже ярче, отчётливее, потому что Императрица Анирет уже знала это.

«Ты не учишься наносить знаки на чистую гладко отшлифованную плиту. Священные символы должны проступить на поверхности, но они уже начертаны там», — говорил дядюшка Хатепер.

Она знала. Её кровь, её суть, её душа — знали. В какой-то миг Анирет подумала, что, возможно, каким-то образом соприкоснулась со своей предшественницей, Хатши Справедливой, и приснилась себе ею. Но нет, мужчина во сне совершенно точно не был Сенастаром. Да и она чувствовала себя собой… собой и не собой одновременно… чем-то бо́льшим, чем она нынешняя.

Реальности снова наложились друг на друга, потому что она вдруг отчётливо почувствовала присутствие — почувствовала прежде, чем услышала приближение. Недоверчиво Анирет обернулась, натолкнулась на знакомый взгляд. Несоответствие сна и яви снова больно резанули по сердцу — она была не той, и не той же отражалась в этих глазах. И почему вообще она решила, что должно быть как-то иначе?.. Разозлившись сама на себя, Анирет нахмурилась и отвернулась, глядя на тёмную искрящуюся отражёнными звёздами реку. Так было легче.

Нэбмераи неслышно подошёл и сел рядом. Некоторое время они молчали. Очарование уединения было безвозвратно нарушено… и вместе с тем его близость словно бы дополняла ощущения, с которыми Анирет пока медлила расставаться…

— Мейа тоже проснулась? — спросила девушка.

— Нет. Но я почуял твой уход, — помолчав, он коротко взглянул на неё и добавил: — Я всегда чую тебя.

«И что мне теперь с этим делать?» — с тёмной иронией подумала царевна, а вслух вкрадчиво спросила, прямо встречая его взгляд:

— И что же ты учуял теперь?

Он накрыл её ладонь своей. Прикосновение обожгло, но отнимать руку не хотелось. Она смутно вспомнила свою обиду ещё тогда, из храма Золотой, где так неверно трактовала его знак… но сейчас этого помнить не хотелось. Хотелось помнить надёжность его присутствия из сна, тепло, нежность… которых никогда не было.

— И теперь. И тогда, в храме Справедливой…

— Тебе странно находиться здесь? — прямо спросила Анирет. — Я должна повторить путь Владычицы Хатши. Но ты — не Сенастар, и соединяют нас совсем иные… условия.

— Я помню, — мягко ответил Нэбмераи и чуть подался вперёд, оказавшись вдруг очень близко. — Но именно я буду подниматься с тобой на императорскую ладью во время Ритуала Разлива. Я буду проводником Богов для тебя, когда придёт время призвать душу в новое тело — тело наследника. И я буду напоминать тебе о том, какой ты хочешь быть…

Анирет почувствовала, как кровь прилила к лицу. Она видела каждую его чёрточку и даже своё отражение в глубине его глаз, тёмно-синих, как воды Великой Реки. Его резко очерченные губы тронула улыбка. Она ощутила его ладонь на своей, поверх соединённых рук Хатши и Сенастара на рельефе.

— Чтобы стать всем этим для Владычицы, я должен любить её, — шёпот Нэбмераи был не громче его дыхания, обжигавшего её кожу, и вместе с тем отдавался рокотом крови в её висках. — Да, мне странно находиться здесь… но не более странно, чем тебе самой.

Его голос завораживал, вплетаясь в её воспоминания.

— И на празднике в Тамере…

Время замерло, и ничьих взглядов она не чувствовала больше — только его взгляд, восхищённый, зовущий, многообещающий. Анирет позволила себе едва заметно, мимолётно обнять его хвостом за пояс. В тот момент, ставя её обратно на землю, он чуть сбился с ритма, задержался немного, словно близость царевны вывела его из привычного равновесия. Его губы разомкнулись, будто он собирался что-то сказать. Но Нэбмераи так и не произнёс ни слова, только переплёл свой хвост с её и тотчас же отпустил. Девушка сжала его руку, а потом выскользнула из его объятий, позволяя волне танца развести их.

— Каждый раз, когда ты позволяла себе быть Собой, а не кем-то, кого желали бы видеть другие.

Невольно Анирет вспомнила и иные его слова — те, что он сказал в ночь после ритуала.

«Я вижу перед собой девушку, в которой некоторым сложно разглядеть что-то особенное, потому что это особенное долго скрывали от неё самой. И я вижу Императрицу, которой эта девушка может стать, когда раскроется. Сила, что до поры не осознаёт себя сама, подчас сияет ярче той, что гордится собой…»

Задумчиво он перебирал её пальцы — с необыкновенной нежностью, не предпринимая ничего больше. И как тогда, в Обители Таэху, Анирет показалось, что воин словно пытается напомнить себе о том, что за чудо соединило их жизни. И, в свой черёд, она тоже отчётливо вспомнила ту ночь в середине Сезона Всходов, когда выбирала согласно совету Верховного Жреца Джети и воле самой Богини — выбирала не глазами.

В тот миг, когда их ладони соприкоснулись, девушка вдруг почувствовала, словно удар прошёлся по всему её телу. Он выбил воздух из лёгких, но один за другим активировал все её энергетические центры. Невольно Анирет пошатнулась, но мужчина надёжно удерживал её на ногах.

В её разуме наступила кристальная ясность и тишина. Сердце и центр женской Силы робко отозвались сладким теплом, но даже это ощущение меркло в сравнении с пришедшей вдруг свыше ясностью. Возможно, таков был знак от Божеств… но Анирет казалось, что некая высшая часть её существа, более мудрая, хранящая память обо всех воплощениях, просто всегда знала.

Неотрывно глядя на него, царевна мягко заметила:

— В Тамере ты мог выбрать иначе, но я приняла твой выбор. Ни к чему теперь успокаивать или извиняться — это не часть твоего долга…

Она попыталась отнять руку, но Таэху не позволил — нежно сжал её пальцы.

— Я выбрал ещё тогда — в ту ночь, когда Владычица Таинств свела нас. И каждый свой шаг я делаю сообразно этому выбору, ни разу не пожалев. Если хоть о чём-то я жалею теперь, так лишь о том, что не могу объяснить тебе всего пока… но однажды сумею, — он поднёс её руку к губам и поцеловал едва ощутимо. — Увы, служение цели не всегда выглядит тем, чем является… но я помню, что значит держать за руки саму Госпожу.

Анирет почувствовала, как вопреки доводам разума что-то в ней дрогнуло, заставляя сердце сладостно приоткрыться. Она не подала виду, но внутри искренне наслаждалась моментом, так странно и так чудесно наложившимся на её сон. В этот миг, впервые с ночи праздника в храме Золотой в Тамере, она действительно пожелала скрепить их союз. Смутно шевельнулось внутри чувство вины перед подругой — так смутно, что она едва ощутила его. Всякая влюблённость Мейи была легка и преходяща — пройдёт и эта… И она ведь сама толкнула их в объятия друг друга, разве нет?.. Почему же она должна была мучиться теперь?..

Высвободив руку, она провела ладонью по его щеке, повторяя свой жест из сна. Его взгляду, полному сдерживаемого стремления, было сложно противостоять. Почему прежде его лицо казалось ей неприятным? И в какой миг это изменилось? Как и тогда, в Тамере, краски ночи изменили, дополнили облик воина, делая его невозможно красивым. Тьма мягко скрадывала все изъяны, и оставалась только его притягательная Сила.

Не задумываясь о том, что делает, Анирет чуть подалась вперёд, забыв, что тянется к мужчине из своего видения, а не к тому, кто был перед ней сейчас…

Нэбмераи бережно взял её за плечи, удерживая, и покачал головой. Его взгляд изменился, когда он набросил узду на свои чувства, словно те были ничего не значащим сиюминутным порывом. Закрывшись, став собой привычным, он точно сорвал пелену наваждения с них обоих. Анирет стало так больно, как если бы он оттолкнул её.

— Мы пожалеем оба, если позволим себе теперь, — сухо сказал он, и добавил чуть слышно, обращаясь то ли к царевне, то ли к своей Богине: — Прости меня, Владычица.

Анирет распрямилась, сейчас как никогда надеясь быть похожей на мать.

— Убирайся с глаз моих, Таэху, — холодно сказала она, копируя интонации царицы, от которых всем становилось не по себе. — Не желаю ни речей твоих, ни взглядов.

Помедлив, Нэбмераи выпустил её плечи.

— Да, так даже лучше, — проговорил он и почтительно склонил голову. — Но убраться не могу: договор.

— Так делай не больше, чем должен, — отчеканила она. — И впредь говори со мной лишь тогда, когда я обращаюсь к тебе. Это приказ царевны Эмхет.

«Вот так. Матушка может мной гордиться…» — подумала она с некоторой печалью, которая, впрочем, не усмирила её гнев.

— Как тебе угодно, госпожа моя царевна, — Таэху снова склонил голову, и на миг ей почудилась усмешка.

Анирет резко поднялась и пошла вдоль берега. Воин быстро нагнал её и держался теперь за её плечом.

— Роль телохранителя тебе удаётся прекрасно. Ни к чему пытаться выходить за её пределы.

— Ты права, госпожа моя, и даже больше, чем предполагаешь.

— Потрудись объяснить!

— Ты мудра, удерживая меня на расстоянии. А когда ты… мы оба забываемся, мой долг — напомнить.

— Мы далеко от столицы, — невидимо ему она усмехнулась с горечью, начиная понимать, что он имел в виду. Тайна, необходимость сохранить тайну. Разумеется, он думал об этом, учитывал это, даже когда она почти теряла голову! «Вот ведь глупая девица, царевна Эмхет!» — укорила она себя.

— Но столица и императорский двор близки к нам и здесь, — веско заметил Таэху. — Я уже говорил тебе. Я никому не доверяю, в особенности в том, что касается твоей безопасности, вверенной мне.

Обернувшись, Анирет смерила его взглядом. Странно было видеть его взволнованным и даже немного раздражённым, хотя границу учтивости он не переступал.

— Будет мне позволено просить тебя кое о чём, госпожа моя царевна?

— Проси, — она величественно кивнула и нахмурилась, когда он снова чуть улыбнулся.

— Я прошу тебя помнить мои слова: каждый свой шаг я делаю сообразно своему выбору, уже сделанному тогда. Я не враг тебе. Я защищаю тебя… как только могу.

— Если ты считаешь необходимым поделиться какими-то своими подозрениями, сейчас хороший момент, — уже мягче заметила царевна.

— Пока нет, — коротко ответил он и чуть поклонился ей.

Анирет вздохнула.

— Что ж. Таэху всегда преследуют свои цели. Об этом мне никогда не стоит забывать.

— А Дом Владык преследует свои. Так ты исполнишь мою просьбу?

— Ты просишь меня о безусловном доверии, но сам не готов сделать ответный шаг, — царевна с печалью покачала головой. — Я не знаю, как быть. Остаётся лишь играть отведённые нам роли.

— Но так будет не всегда, — он протянул было руку, чтобы коснуться её пальцев, но удержал себя. — Не всегда, моя будущая Владычица.

Она предпочла сделать вид, что не заметила его жест, и кивнула.

Сумерки вокруг них понемногу таяли, и вместе с ними таяла яркость ночного виде́ния. Анирет так и не успела обсудить со своим стражем то, что собиралась.

— Ты умеешь трактовать сны, Нэбмераи?

— Немного.

— Сегодня мне снился предатель. Кажется, пора бы узнать, что с ним. Я давно не позволяла себе думать о последней нашей с ним встрече, однако же увидела его этой ночью. Не скрою, это… взволновало меня.

— Поведаешь мне детали своего видения, госпожа моя царевна? — с безупречной учтивостью уточнил воин.

Анирет задумалась, поделиться ли с ним. Но как было разделить весь спектр испытанных чувств, сильных и сокровенных, когда пропасть между ними едва сократилась?..

— Я была собой и не собой одновременно… Владычицей Обеих Земель, в своём праве, — девушка заставила свой голос звучать ровно, бесстрастно; воспоминание о взгляде другого Нэбмераи из сна — том взгляде, в котором отражалась только она, где они разделяли единый мир, — теперь отдавало горечью. — Он был рядом со мной. Так, как ему быть не до́лжно.

— Не смею уточнять, но…

— Ты понимаешь и так, — отмахнулась Анирет. — И, как понимаешь, это не является моей мечтой. В моём видении… — она чуть помедлила, чтобы облечь мысль в слова и притом не выдать самого сокровенного, что решила оставить только для себя, — он занимал твоё место.

Нэбмераи смотрел на неё неотрывно, и в его взгляде бушевала буря, совсем не сочетавшаяся со спокойствием в его голосе.

— Я не позволю этому сбыться.

— Не думаю, что такое вообще возможно… Но что, по-твоему, это могло бы значить?

— Что бы оно ни значило, сбыться этому я не позволю, — повторил Таэху. — И ты права… Пора узнать, что с ним.

— Ты свяжешься с дядей? Отсюда, с дальних южных пределов Империи? — спросила Анирет чуть удивлённо.

— У нас есть свои пути.

— Стало быть, Таэху всё же способны общаться между собой на расстоянии, — усмехнулась царевна.

— Не больше, чем Эмхет способны подчинить своей воле любого, кто находится на их земле, — парировал воин с усмешкой.

Анирет закатила глаза и повторила его фразу:

— А крокодилы в дельте Великой Реки умеют летать…

–…правда, совсем невысоко… — закончили они в один голос и рассмеялись.

Над рекой занимался золотистый рассвет. Лучи солнечной ладьи заставляли отступать и страхи, и сомнения… и мечты о несбыточном. Чарующие краски ночи таяли, и возвращалась привычная реальность. Начинался новый день.

— Скоро мой учитель открывает мастерскую, — спохватилась царевна.

— Я провожу мою госпожу Эмхет, а после разбужу Мейю, чтобы она принесла что-то для утренней трапезы, — учтиво проговорил Нэбмераи.

Проходя рядом с ней, чтобы занять место за её плечом, он будто невзначай коснулся её пальцев.

«Я защищаю тебя… как только могу».

* * *

Весь последующий день Павах был сам не свой. Он не мог сосредоточиться на выискивании полезных крупиц в кипах текстов. Свитки сыпались бы из его рук, если бы писец время от времени не покрикивал на него, возвращая к действительности. Перед глазами по-прежнему отчётливо представала Анирет из сна — царственная, величественная, бесконечно желанная. Когда Павах читал о золотой крови божественного Ваэссира и долге рэмейского народа перед Эмхет, он думал о ней. И впервые сегодня он задумался о вещи, которая при всей очевидности отчего-то не приходила ему в голову раньше.

Он предал кровь Ваэссира, предав Хэфера, и должен был искупить это. Он тайно служил Ренэфу, другому потомку Ваэссира, и когда-то убеждал себя, надеялся, что это оправдывает его. Но ведь живым воплощением Силы божественного Эмхет была и Анирет… его обожаемая едва ли не с самого детства царевна. Что если…

— Об этом здесь ничего нет, — пробормотал бывший телохранитель, запоздало поняв, что сказал это вслух.

— Громче давай, не мямли, — ворчливо произнёс писец, поковырявшись мизинцем в ухе. — Сам знаешь, слух у меня уже не тот, что сотню лет назад.

Павах потёр лицо ладонью, пряча улыбку, чтобы не обижать старика. Он подумал, что если уж кто и знал, так это хранитель библиотеки Обители, древний, как некоторые из этих свитков.

— Я говорю, что здесь ничего нет об этом. Проклятие Ваэссира настигает того, кто совершил преступление в отношении кого-то из Его детей. Но какова воля божественного Ваэссира, если служишь другому его потомку?..

— Эк ты завернул, — прокряхтел писец, присаживаясь рядом и почёсывая лысую голову за потрескавшимися от возраста рогами. — Я одного тебя такого знаю.

— Я помню, что мне предстоит пополнить твою библиотеку, — улыбнулся Павах. — Я лишь хочу войти в неё в наиболее… достойном, так сказать, виде.

— Деяния достойные и низкие… мои друзья хранят их все, — прошелестел хранитель, любовно поглаживая свиток, и надолго задумался.

Павах знал, что в такие моменты лучше писца не беспокоить, и вернулся к чтению. Хранитель библиотеки Обители частенько вот так выпадал из реальности, иногда после изрекая какую-то мудрость, а иногда просто позволяя себе отдохнуть от окружающей действительности. Чаще случалось второе. Поэтому, когда спустя довольно долгое время писец нарушил тишину, Павах вздрогнул от неожиданности.

— Не все из тех, кто шёл против потомков Ваэссира, были поражены Его проклятием… Об этом не принято говорить, но ведь наша возлюбленная земля знала и времена междоусобиц… Песок ушедших веков и плиты времён, испещрённые письменами памяти, иногда скрывают от нас суть… И кому же ты служишь, Павах из рода Мерха? — потускневшие синие глаза смотрели пытливо; взгляд проникал в самую суть, почти как взгляд самого Верховного Жреца.

Вместо ответа Павах предпочёл сосредоточиться на текстах. Похоже, что волю Ваэссира Эмхет, касавшуюся лично его, ему предстояло понять самому.

Глава 5

Почти всё время своего заключения Перкау пребывал в молитвах, отвлекаясь только на потребности тела. Тишина не пугала его и не угнетала — угнетали лишь собственные мысли и сомнения. Он молил Ануи о знаке, о подтверждении своей правоты, но Ануи и так был с ним — здесь, в этом храме, в одном из оплотов Своей Силы и величия. Ни на миг Он не оставил Своего жреца перед лицом тех испытаний, что выпали ему.

Но даже Страж Порога не послал ему ни единой весточки о Тэре и Хэфере. Был ли их путь благополучен, или приключилась какая беда, Перкау не знал, и это удручало его, приводило почти в отчаяние. Но в моменты кристального покоя в мыслях, который давали молитвы и медитации, бальзамировщик понимал, что так было даже лучше: не знать, чтобы не выдать.

Иногда он вспоминал Серкат и своё посвящение в пустыне, вспоминал последний дар жрицы Сатеха, который он передал Хэферу. В такие моменты его искушала мысль прибегнуть к Силе Владыки Каэмит, чтобы выдержать то, что ему предстояло. И даже здесь, в храме Ануи, эта мысль уже не казалась такой уж плохой. Лират говорила, что оба Божества помогут ему выстоять. И пусть Перкау посвятил свою жизнь в основном одному, ко второму именно он привёл царевича Эмхет. А внутренне жрец всегда знал, что Сатех не оставил его, что отзовётся ему, стоило только позвать… Какая с того случится беда? Он уже обречён, уже объявлен колдуном-осквернителем, уже лишён права на память и погребение, и на своё положение. Он будет оставлен и забыт, но не своими Богами… и не теми, кто любил его.

«Я сохраню память о тебе, мой Перкау. Что бы ни случилось с тобой, я сохраню…» — обещала Лират в ту ночь в храме, когда они говорили в последний раз. И своё обещание она исполнит — в том бальзамировщик не сомневался. Эта мысль согревала его, как и мысль о том, что Хэфер защитит Тэру, а она — Хэфера. Всё, что оставалось ему — в свой черёд защищать их, не выдать.

Он не позволял себе думать о том, что станет с Лират, что станет с его общиной, потому что эти мысли подтачивали его силы.

Он останавливал себя от того, чтобы снова и снова возвращаться к разговорам с Первым из бальзамировщиков о невозможном свершении, потому что это ставило под сомнение его право на справедливость, его жреческое искусство, его веру и саму его суть.

Враг, которому он противостоял, многократно превосходил его во всём. Перкау не надеялся сохранить себя, ничего от себя самого в этом бою — только то, что защищал.

«Несколько дней я даю тебе на размышления. А после уже ничья милость не защитит тебя — ни моя, ни Императора… ни даже самих Богов».

В эти несколько дней, подаренные Великим Управителем, все силы жрец направил на то, чтобы укрепить себя — свой разум, свою плоть, своё сердце.

Они разрушат его разум, как война разрушила его храм. Они расколют сосуд его плоти, медленно разберут по частям, сотрут в прах, тщательно просеяв, рассчитывая извлечь драгоценные крупицы знания. Но его сердце, его дух останутся крепки и сохранят тайну новой Силы будущего Императора, которому бальзамировщик оставался верен…

* * *

Хатепер ожидал своего брата и Владыку на скамье у красивого фонтана с лотосами, выложенного зеленоватой мозаикой из редкого оникса. Дипломат искренне наслаждался драгоценными минутами уединения и покоя — никому не было доступа в потайной сад Императора, кроме членов семьи и самых доверенных слуг.

В гармоничном сочетании, созданном искусством придворных садовников, здесь росли раскидистые сикоморы и цератонии, невысокие гранатовые и персиковые деревья, статные акации и огромные пальмы-дум, гибкие ивы и тамариски. Птицы пели в ветвях, радуясь сиянию Ладьи Амна. Большие пруды и аллеи дарили прохладу. Так легко было забыть, что за границами этого маленького мира покоя и гармонии существуют беды и тревоги, тени войны, угрозы междоусобиц… И Хатепер позволил себе ненадолго забыться.

В этом же саду, в зарослях, за резными дверями скрывалось маленькое семейное святилище, в котором часто бывал Владыка. Когда Секенэф совершал поездки по стране, он всегда посещал гробницу Каис в императорском некрополе в предместьях Апет-Сут. Но намного чаще он обращался к ушедшей на Запад супруге вот так, по-простому. Традиционные семейные святилища были у всех рэмеи, от крестьян до чиновников, и потомки божественного Ваэссира, несмотря на обилие храмов своего предка по всей стране, не были исключением.

Тревожить Императора в такие минуты не решались даже Амахисат и Хатепер. Это время было священным. Дипломат же и сам был не против сейчас отдохнуть, настроить свой разум на спокойный лад, насколько позволяли события. Времени после посвящения у него стало ещё меньше. Вельможи искали с ним встреч пуще прежнего теперь, когда негласно он стал наследником Владыки. Этого они с Секенэфом и добивались. Об официальном назначении объявлено не было, но все всё понимали. Влиятельные мужчины и женщины столицы спешили заново уверить его в своей поддержке, с тем чтобы выгадать себе больше влияния в будущем. Череда гостей и приглашений на званые трапезы не иссякала. При всём уважении к своим союзникам и недоброжелателям при дворе, Хатеперу часто приходилось отвечать вежливым отказом, откладывать всё новые и новые встречи. В общем, всё шло своим чередом, как он и ожидал.

Посмотрев на фонтан, Хатепер подумал о том, что стоило бы послать весточку Анирет, чтобы она не чувствовала себя оставленной и чтобы не получила последние новости из чужих рук. Она-то сумеет понять причины, которые стояли за решениями её отца и дяди — сумеет как никто. Другое дело — Ренэф, но, учитывая всё произошедшее в Лебайе, реакция царевича была теперь не так легко предсказуема. В своём послании юноша напрямую просил об отлучении от рода в наказание себе… Хатепер ждал возможности поговорить с племянником едва ли не больше, чем его мать. Нельзя было допустить непоправимого теперь, когда всё было так хрупко. Если Ренэфа ничто не задержит, — они успеют увидеться прежде, чем Великий Управитель направится на свою миссию. Оставлять Секенэфа до Ритуала Разлива он не хотел. В этот непростой год всей императорской семье как никогда требовалась поддержка друг друга, а от внутреннего благополучия и равновесия Владыки зависело слишком многое — особенно в дни восхождения Звезды Богини^[6], во время смены циклов. Вся Таур-Дуат зависела от даров Великой Реки, и лишь Владыка и царица, принимая в себя силу Богов, говорили с её первозданными водами. Обильный разлив, приносящий щедрые урожаи, означал милость божественных покровителей Империи, а также то, что Владыка, занимаюший ныне трон, правит согласно Закону. Каждый год становился тому подтверждением, и такое подтверждение сейчас особенно требовалось всему рэмейскому народу.

Завидев Секенэфа, выходившего из святилища, Хатепер поднялся ему навстречу. Умиротворение постигало брата редко, и дипломат не мог не порадоваться сейчас. На сердце у Владыки действительно стало спокойнее со времени ритуала возвращения Хатепера в прямую ветвь рода, и даже одно это оправдывало для Великого Управителя его рискованное, но необходимое решение. Он жалел только, что это умиротворение именно ему сейчас предстояло нарушить.

Император сел на скамью и пригласил брата сесть рядом с собой.

— Я передал Минкерру твою волю, и он принял её настолько хорошо, насколько мы могли надеяться. Во всём, чего ты желал, — добавил он прежде, чем Император уточнил, и тот кивнул. — Кого-то из тех, кому он доверяет более прочих, Первый из бальзамировщиков направит в Кассар уже на днях, — доложил Хатепер. — Я же, в свой черёд, хотел бы встретиться с жрецом ещё раз, прежде чем мы приступим к тому, что должны сделать.

— Достань для меня все тайны его разума, — бесстрастно сказал Секенэф.

— Разумеется, — вельможа склонил голову. — Минкерру не будет вставать между нами и этим жрецом: он подтвердил это. Но есть жизнь, о которой он просил для себя, и я обещал передать тебе эту его просьбу. Если тебе угоден мой совет — мы должны согласиться.

— Чья? — коротко спросил Император.

— Её зовут Тэра. Она — человек… жрица Стража Порога с необыкновенными талантами. Первый из бальзамировщиков просил о ней для себя, для своих храмов. Мятежный жрец Перкау взял на себя вину за всю свою общину, но именно на ней лежит основное бремя преступления. И всё же я склонен просить за неё тоже, просить об особой для неё защите, тем более после того, что услышал от Минкерру, — Хатепер вздохнул под тяжёлым испытующим взглядом Владыки и повторил слова Верховного Жреца: — «Если потеряете Тэру — потеряете и наследника. Помни, что держит его на Берегу Живых…»

Секенэф отвёл взгляд. Хоть он и усмирил свою боль, а всё же всякое упоминание о Хэфере по-прежнему бередило так и не зажившие раны.

— Пусть Тэра достаётся Минкерру, — проговорил Владыка наконец и невесело усмехнулся. — Если кто-то сумеет найти её… Знай я точно слепок её личности, привкус её сути, я бы нашёл её так, как не могу найти своего сына. Но боюсь, этого не выудить из разума мятежного жреца. Портрет души — не то, что так легко запечатлеть, и взор Ваэссира не всесилен, — последние слова отдавали горечью.

Хатепер знал: брат пытался, продолжал пытаться, не мог остановиться — искал.

— Я передам твою волю нашему союзнику, — проговорил он, взвешивая внутренне, как подступиться к теме, которую уже нельзя было откладывать дальше.

— Но передай ему также, что прежде я хочу взглянуть на неё — на жрицу, посмевшую преступить заветы своего Божества, посмевшую посягнуть на жизнь одного из Эмхет.

— Разумеется, — Хатепер снова склонил голову. — Всё в воле Владыки. Я бы и сам, признаться, хотел взглянуть на эту необыкновенную женщину, сотворившую невозможное… а после — запереть её подальше, в храмах бальзамировщиков, для блага всех нас.

— Это будет разумно. Ни к чему смущать народ и порождать мысли, будто династия не в силах справиться с направленной на неё же угрозой… Да и если через эту Тэру возможно навредить роду Эмхет — ты прав, стоит как следует позаботиться о том, чтобы защитить её, изолировать.

— Полагаю, Минкерру понимает это даже лучше нас, — заметил Хатепер, а про себя добавил: «Ведь разве не с этой же целью мы заперли в Обители Таэху Паваха из рода Мерха?..» — Но прежде, как ты и сказал, нам нужно найти её. Найти их обоих, — он осторожно подвёл беседу к опасному повороту. — Позволь мне говорить прямо.

— Когда это тебе требовалось моё дозволение, тем более — наедине? — Секенэф коротко рассмеялся. — Говори, брат.

— Мы возлагаем много надежд на Перкау и на его общину — что благодаря им найдём все ключи, все недостающие фрагменты… Но я страшусь, что в итоге ты будешь разочарован. А ведь не все доступные нам возможности мы уже исчерпали. Возможно, нам не стоит больше откладывать и пора рискнуть?

Хатепер замолчал. Император прищурился, нетерпеливо кивнул, побуждая закончить фразу. Он наверняка уже догадывался — братья слишком хорошо понимали друг друга.

— Павах из рода Мерха. Проклятие Ваэссира, — закончил дипломат.

Старший царевич знал брата с детства, испытал на себе не раз не только благостные эмоции Секенэфа — сначала наследника трона, а потом и Владыки. Однако эту холодную ярость, способную смести всё на своём пути, ему доводилось видеть редко — Император умел держать себя в руках. Всё вокруг словно замерло — затишье перед бурей, затаившейся в золотых глазах Секенэфа. Казалось, даже голоса птиц смолкли, и затих шелест листвы.

Голос Владыки звучал негромко, но гнев перекатывался в нём, как рокот сдвигаемых камней:

— Разве не помнишь, каких сил мне стоило удержать себя и не уничтожить его сразу же, тем более после получения подтверждений его предательства? Разве не знаешь, каких сил мне стоит удерживать себя теперь, когда я должен принимать равно всех сыновей и дочерей влиятельных родов Империи? Всех без исключения… и роды Мерха и Эрхенны — одни из наиболее влиятельных среди прочих, герои войны времён правления нашего отца. Я должен быть справедлив и любезен с теми, кто забрал мою кровь, мою плоть… Я должен защищать и оберегать их так, как оберегаю всех своих подданных — я, тот, кто желает стереть всякую память о них! Я — Хранитель Закона, и должен совершить мой суд справедливо. Но я — живой мужчина… супруг прекрасной отнятой у меня до срока женщины… отец нашего прекрасного отнятого у меня сына… которого не сумел защитить так, как защищаю теперь его обидчиков.

— Секенэф, я…

— Да-а-а, ты… — Император с горечью усмехнулся и покачал головой. — Ты знаешь всё это. Ты знаешь меня как никто из живущих ныне. А ведь именно ты и Джети убедили меня сохранить предателя в Обители — даже не ради того, чтобы он помог однажды раскрыть заговор, нет. Ради связи, протянувшейся меж ним и нашим Хэфером… Но даже дав на то своё согласие, я до сих пор желаю вскрыть его разум, вскрыть его сердце и вырвать эту нить собственными руками из его живой сути, — прорычал он, сжав руку в кулак у самого лица Хатепера.

Дипломат не вздрогнул, выдержал взгляд своего брата и Владыки, полный разрушительной ярости и не менее разрушительной боли.

— Из всех нас только ты можешь эту связь использовать, — тихо проговорил он. — Взор Ваэссира и Его Проклятие. Я знаю, сколько муки приносит тебе моя просьба, прости меня. Скорее всего, предатель не переживёт ритуал… об этом ещё нужно говорить с Джети — как сохранить жизнь в нём столько, сколько нам потребуется. Слияние с твоим сознанием похоронит его заживо.

— Хочешь сохранить связь — держи предателя как можно дальше от меня, Хатепер, — не скрывая угрозы предупредил Секенэф и медленно опустил руку. — Иначе уничтожит его даже не ритуал.

«Я могу разрушить твой разум до основания, разбить саму твою суть на осколки и разметать твою память вплоть до самых давних твоих жизней…» — так звучала одна из самых страшных угроз потомков божественного Ваэссира. И это было подвластно тем Эмхет, что воплощали Силу предка в полной мере.

— Прошу тебя, хотя бы подумай о такой возможности… как о последнем нашем средстве…

Вместо ответа Император резко поднялся и направился прочь из сада. Хатеперу ничего не оставалось, кроме как молча последовать за ним. Говорить что-то, пытаться и дальше увещевать сейчас было бессмысленно.

Великий Управитель Таур-Дуат, один из столпов трона Владыки, не ведал, как использовать Проклятие Ваэссира и вместе с тем сохранить жизнь того, кто был проклят.

* * *

Кахэрка не любила порталы — её инстинкт говорил о ненадёжности окружающей действительности в точке преломления пространства. Недаром ни одному Императору не удалось приспособить ритуал перехода для того, чтобы переправлять войска. Владыка Синаас Эмхет, могучий чародей, и его дочери-жрицы были последними, кто экспериментировал с усовершенствованием портальных святилищ. После их трагической гибели святилища было приказано использовать только так, как заповедовали древние — проводя лишь очень небольшие группы и нечасто. Тонкая ткань планов бытия не терпела неосторожного подхода.

Жрица испытывала волнение даже теперь, хотя давно уже не была юной послушницей, впервые переступавшей невидимую границу, — волновалась, но разумеется, ничем этого не показывала. Впрочем, священных псов внешней выдержкой не обманешь — её верные спутники чувствовали волнение своей подруги и как по команде встали по обе стороны от неё, тесно прижимаясь к ней тёплыми боками, почти мешая идти. Близость их присутствия всегда придавала ей сил. Все трое чувствовали друг друга как один — таков был особый дар Кахэрки от её возлюбленного Божества. Все жрецы Псоглавого умели ладить со священными псами, но немногих священные псы избирали своими, разделяя с ними и шаг, и дыхание, и биение сердца.

Кахэрка кивнула, и несколько её братьев и сестёр по храму начали свой речитатив — магическую формулу, позволявшую разомкнуть пространство и проложить незримый путь отсюда в святилище Ануи в Кассаре. Столица сепата Хардаи, древнейший оплот культа Стража Порога, была ближайшим к границе храмом. Портальное святилище северного храма эльфы разрушили ещё в ходе последней войны, и с тех пор оно так и не было восстановлено.

Кахэрка любила храмы Кассара. В городе-культе Ануи было хорошо любому, кто чувствовал родство со Стражем Порога. Духи владели Кассаром так же, как и живые. Радости жизни и спокойное достоинство смерти обитали там бок о бок в гармоничном сочетании. Город был своего рода кристаллизованным осколком вечности, застывшим временем, напоминанием о переходе, который предстоит каждому — так же, как Апет-Сут была обителью жизни, вечно меняющимся калейдоскопом эпох. Жрица с радостью осталась бы там погостить и дольше — погулять по улицам, побродить в тенях древних некрополей, насладиться колдовской тишиной самых первых святилищ Ануи — но дела не терпели отлагательств.

От Кассара бальзамировщице предстояло отправиться на ладье, но так ей было даже спокойнее — всего пара дней, и она прибудет на место. В том, что ладью ей выделят самую быстроходную, она не сомневалась, потому как несла приказ Первого из бальзамировщиков и приказ самого Владыки Эмхет, да будет он вечно жив, здоров и благополучен. Не все приказы было легко и отрадно исполнять, но кто-то должен претворять в жизнь и такие. Мудрейший Минкерру доверил дело ей, оставив подле себя в столице Таа. Для амбициозного жреца это было ещё одним знаком того, что Первый оказывает ему больше доверия. Что до самой Кахэрки, она понимала и так — а после личного разговора с учителем тем более, — какой деликатности требовала её миссия. Она была голосом и дланью Верховного Жреца на этом суде. Кахэрка покидала храм редко и не то чтобы охотно — её сердцу были милее таинства святилищ и тени некрополей, чем встречи с влиятельными живущими. Из них двоих именно Таа лучше справлялся с внешней жизнью культа. Но из них двоих именно ей Минкерру чаще доверял внутренние дела храмов…

По знаку одного из жрецов Кахэрка вошла в портальный круг, на миг закрыла глаза, ощутив знакомую вспышку тревоги… и вышла уже в другом храме.

Массивные колонны в форме связок бумажного тростника высились по периметру круглой площадки. В узоре иероглифических надписей на них не было ни единого случайного символа — каждый пребывал в идеальном соответствии с остальными, и, находясь на своём месте, усиливал действие формул, в которые был включён. Пол был покрыт единой монолитной плитой, на которую по кругу в определённом порядке были нанесены символы созвездий и планет — ориентир. Сама плита была выкрашена в синий и бирюзовый таких насыщенных оттенков, точно это был не песчаник, а чистейший азурит^[7], который жрецы часто использовали в ритуальных украшениях.

Бальзамировщики, нёсшие дозор у портального святилища, почувствовали изменение в пространстве первыми, и тотчас же один из них, самый молодой и быстроногий, поспешил уведомить Верховного Жреца. Когда Саар вошёл в зал, гости его храма уже были здесь.

Красивая статная женщина со строгим лицом без возраста, облачённая в тёмные одежды, вышла из круга, и точно две тени за ней скользнули два священных пса — самец и самка. Звери с царственной грацией уселись по обе стороны от жрицы, бесстрастно взирая на присутствующих своими изумрудными глазами. Высокую ступень посвящения бальзамировщицы выдавали даже не амулеты и не сложная ритуальная причёска, в которую были собраны её блестящие волосы, но удивительная Сила, исходившая от неё, — Сила, которую безошибочно чувствовал каждый жрец. Во многом она превосходила даже самого Саара. Разумеется, он узнал её — Кахэрку, возможную преемницу Первого из бальзамировщиков Таур-Дуат, мудрейшего Минкерру. И в её глазах, напоминавших тёмные драгоценные камни, Саар также различил узнавание. Кахэрка совершала паломничество по всем храмам Ануи во всех уголках Империи, как того требовало её положение, и знала всех жрецов высоких ступеней посвящения в лицо.

Саар испытывал смешанные чувства и чуял осторожность, опасения со стороны своих братьев и сестёр по храму. Прибытие кого-либо из столичного храма зачастую было связано не только с дружественным общением единомышленников, но и с проверками общего положения дел. В этом жречество Империи почти не отличалась от крестьян, и дальние общины были рады прибытию столичных братьев и сестёр не больше, чем деревенские старосты — прибытию управителя сепата в компании сборщика податей.

Верховный Жрец Кассара знал, с чем прибыла Кахэрка теперь. Она была не только дланью и гласом мудрейшего, но и палачом. И именно ей предстояло запечатать северный храм — по воле Первого из бальзамировщиков и самого Владыки.

Бальзамировщица подняла руки с открытыми ладонями в жесте ритуального приветствия.

— Приветствую вас, братья и сёстры. Благословения Стража Порога да пребудут со всеми нами. Я же несу вам благословение от Первого из бальзамировщиков Таур-Дуат, мудрейшего Минкерру, Верховного Жреца Ануи.

Все присутствующие глубоко поклонились ей. Саар выступил вперёд и учтиво произнёс:

— Будь нашей почётной гостьей. Окажи нам честь и раздели с нами трапезу, мудрая Кахэрка.

— Благодарю, — милостиво кивнула жрица и чуть улыбнулась. Улыбка её, впрочем, была несколько мрачной — она вообще улыбалась редко. — Кто из нас не любит погостить в Кассаре, древнейшей колыбели нашего культа?

Саар распорядился обо всех необходимых приготовлениях. Быстроходная ладья для высокой посланницы была готова в тот же день, а к столу подали обильную трапезу и лучшее вино. Но прежде, чем Кахэрка поднялась на борт, Саар попросил её о краткой беседе с глазу на глаз — просто не мог не попросить. На его счастье, она согласилась и не выразила неудовольствия задержкой. Никого из других жрецов он не пригласил поприсутствовать в своих уединённых покоях — только бальзамировщицу и её псов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Калазирис — слово греческого происхождения, относящееся к традиционной женской одежде Древнего Египта. Используется чаще в научно-популярной литературе, в научной называется просто платьем или одеянием. В ранние периоды был распространён более простой вид этого одеяния — платье с широкими бретелями, прикрывавшими (а иногда и не до конца прикрывавшими) груди. В более поздние периоды наряды стали усложняться накладками, драпировками и плиссировками.

4

Скоропись — здесь имеется в виду упрощённая форма иероглифического письма. В Таур-Дуат, как и в Египте, для повседневных записей использовалась именно скоропись, а полная священная символика использовалась для более важных текстов.

5

Бумажный тростник, или бумажная осока, — папирус.

6

В Древнем Египте наступление нового года было приурочено к разливам Нила, к восхождению звезды Сопдет (Сириус).

7

Азурит — «медная лазурь», полудрагоценный камень, по цвету напоминающий тёмный лазурит, но с зеленоватыми вкраплениями. В древности считался обладающим целебными и магическими свойствами.