Распутье

Антон Маркович

Выбор пути. Что влияет на принятие решения? Что заставляет сделать шаг в ту или иную сторону?…Август 1991 года, молодые специалисты столичного КБ Сергей и Женька отправляются в отпуск на Черноморское побережье Кавказа. Серые будни остались позади – в прибрежном студенческом лагере пляж, солнце, музыка, южное вино и дискотеки. … Но страна уже вошла в «эпоху перемен».

В поезде

Поезд привычно чухал колесами по стыкам. Поблескивающие в холодном свете станционных фонарей прямые рельсов змеями сходились и расходились на стрелках. В такт стуку колес, на пластиковом столике под окном, с легким дребезжанием позвякивали ложки в стаканах. Они никогда не отказывались от этого действа — чая в дороге. Было в этом что-то, что сохраняло эту атмосферу, атмосферу дальней дороги на юг, или просто дальней дороги в поезде. Чай в стеклянных стаканах, вставленных в резные металлические подстаканники, заваренный кипятком из титана возле купе проводника; твердое от крахмала, пахнущее свежестью постельное белье за рубль; пропахший жареной извлеченной из фольги курицей вагон; пассажиры, стоящие в проходе возле дверей своих купе и глядящие в окна, то ли любующиеся пролетающим пейзажем, то ли ожидающие очереди в туалет в конце вагона. Впрочем, чай они покупали, не только отдавая дань традиции. Была и другая причина, основанная на личном опыте и житейском прагматизме — после того, как чай был выпит, стаканы использовались для употребления других напитков, случалось и более крепких. Ну в самом деле, не возить же с собой еще и посуду!

Сергей лежал на верхней полке по ходу движения поезда, сон не шел. Оконное стекло было приспущено и до Сергея, разрывая духоту закрытого купе, долетали струйки прохладного ночного воздуха. Тряпичные шторки белыми птицами бились о стекло в тщетных попытках вылететь на свободу. Иногда им это почти удавалось, и они, подхваченные порывом ветра, радостно вырывались в приоткрытое окно, но металлическая трубка, на которую они были насажены, держала крепко. Шторки какое-то время шумно трепыхались, только ветер улетал, и они возвращались на место. На противоположной верхней полке повернувшись лицом к стене, посапывая, спал Женька. Сейчас уже было все позади, а совсем недавно их поездка была под угрозой срыва. Мало того, что в этот раз на свой страх и риск они поехали, не купив обратных билетов, чего до сих пор не случалось ни разу. (Обратных билетов не было в кассах, махнули рукой, решили, что там, то есть на юге, как-нибудь купят.) Плюс к этому Женька чуть было не опоздал на поезд.

Всего часа три назад Сергей нервно ходил по перрону возле двери вагона. Перед ним маячила перспектива поехать в отпуск одному, без Женьки. До отправления поезда оставалось несколько минут, проводница уже дважды произнесла свое сакраментальное: «Пассажирам занять свои места, а провожающим выйти из вагона». Сергей, отчаявшись ждать, подошел к двери. «Скорее, скорее, проходите», — стоящая рядом проводница замахала рукой, как бы заталкивая его в вагон. Уже шагнув было в тамбур, он машинально обернулся и не поверил своим глазам: по освещенному фонарями перрону вдоль поезда, вагона за четыре от него, бежал Женька. Точнее, бежал, это громко сказано. Он честно старался перебирать ногами как можно быстрее, но это у него не очень получалось. Тщедушное Женькино тело было переломлено в районе поясницы и градусов под тридцать наклонено влево, в правой руке он тащил большущую темно-серую дорожную сумку типа «баул», которая немилосердно била его по ногам. Содержимое сумки, как Сергей знал из опыта предыдущих поездок, помимо одежды и прочих необходимых вещей, состояло из сухих продуктов вроде макарон и супов в пакетиках, и всяческих лекарств. Без таблеток и микстур Женька, как истинный житель столицы, не ездил никогда. При этом продукты и аптека занимали в его сумке не меньше половины всего ее объема. Сергей сорвался с места, подбежал к Женьке, тот уступил ему одну ручку своего баула, так дело пошло быстрее. Пробежав мимо отчаянно жестикулирующей проводницы, они заскочили в поезд. Проводница заняла свое место в проеме вагонной двери.

Произошло же вот что. Как приятели и планировали, после работы они отправились на «горку», где в очереди, уже пропустив вперед себя несколько человек, их ждал Олег. Купили ящик пива. Теплый летний вечер располагал к общению и, ведя за распитием неспешную беседу, сначала стоя рядом с «круглым столом», а потом уже сидя на нем, они проторчали там до полдесятого. Уже сгустились сумерки, но сухумский скорый «Абхазия» отправлялся с Курского вокзала в десять тридцать, за час можно было добраться с запасом. Попрощались с Олегом, тот пожелал им удачно отдохнуть, взяли сумки, пошли к метро. Пассажиров к этому времени было уже немного, сидячих мест в вагоне — полно, они устроились на скамейке и, не то из-за усталости после рабочего дня, не то из-за пивных паров, действующих на организм, начали клевать носами, затем задремали. Сквозь сон Женька услышал: «Станция Курская». Он вскочил, с криком: «Наша!» — толкнул в плечо Сергея, тот схватил свою сумку и под слова «… двери закрываются», вслед за Женькой вылетел из поезда. Двери закрылись, состав тронулся. И только тут Женька заметил, что Сергей стоит с сумкой, а он без. Женька подбежал к отъезжающему поезду и стал стучать ладонями по стеклу двери, чтобы привлечь внимание пассажиров. Однако его попытки ни к чему не привели, люди в вагоне не поняли, чего от них хочет этот беззвучно кричащий суетливый молодой человек и поезд, вместе с Женькиной сумкой, скрылся в туннеле.

— Что будем делать? — в полной растерянности спросил Сергей.

Женька нервно крутил головой из стороны в сторону, бешено соображая, пары «гидразина» из его головы выветрились напрочь.

— Ты дуй на поезд, нечего двоим рисковать. Я попробую что-нибудь сделать. Без сумки я никак, у меня там и билет, и паспорт, — он сорвался с места и побежал в конец платформы, похоже, какой-то план по спасению сумки в его голове созрел.

— Ты иди, иди, — махнул он на бегу смотрящему ему вслед Сергею.

Сергей развернулся, пошел на вокзал. Он не представлял, каким образом можно выудить сумку из вагона метро. Пассажирам все равно — стоит чья-то сумка и стоит, каждый будет думать, что она кого-то другого. А если вдруг кто-то поймет, что сумка бесхозная, то с огромной долей вероятности сделает вид, что сумка принадлежит ему.

Теперь, когда все обошлось, и они были в поезде, Сергею не терпелось услышать историю о необыкновенном вызволении Женькиного баула.

— Сейчас подожди, вещи брошу, пойдем курнем, расскажу, — ответил Женька на немой вопрос приятеля.

Запыхавшиеся они вошли в купе. В нем горел верхний свет, у столика сидела молодая миловидная девушка.

— Знакомься, это Ирина, наша попутчица, — представил девушку Сергей, — они с мужем Евгением с нами до Харькова. А это Женька, я вам про него говорил, — он указал рукой на приятеля, улыбнулся, — успел-таки.

— Очень приятно, — сказала Ирина, — Женя вышел, сейчас должен подойти. Рада, что все так закончилось.

— А я как рад! — гыкнул Женька, оглядывая купе, — наши верхние?

— А вы поставьте сумку туда, под сидение, — Ирина указала на койку, противоположную той, на которой сидела сама, — там еще должно быть место, — мы свои сюда убрали, — она дважды хлопнула ладонью рядом с собой по обтянутому коричневым дерматином сиденью.

Поезд едва заметно вздрогнул, перрон за окном пришел в движение, постепенно ускоряясь поплыли мимо столбы перрона и огни вокзала. Ирина взглянула в окно, с облегчением, словно случилось нечто долгожданное, произнесла:

— Поехали!

Женька поднял крышку койки, поставил сумку в место для багажа рядом с сумкой Сергея, которая там уже стояла, крышку опустил, повернулся к Сергею, выдохнул:

— Уф! Набегался. Пойдем курить — здоровью вредить.

В тамбуре пахло железом, резиной и химией из туалета. Стук колес здесь раздавался намного сильнее чем в вагоне, поэтому говорить приходилось громко, почти кричать.

— Ну, рассказывай, — сказал Сергей, когда за ними захлопнулась дверь.

— А чего рассказывать? — Женька полез в карман рубашки, — Короче, побежал я в конец платформы, — он достал сигареты «Ява» в жесткой пачке, протянул Сергею.

— Не, не хочу, — отказался тот, — обкурился, пока ждал. Это я видел, а дальше?

— Там обычно тетка стоит, ну которая отмашку дает на отправку, — Женька достал сигарету, закурил, — ну или, они там по вагонам ходят, проверяют пассажиров, спящих будят, когда поезд идет в депо. Ну, знаешь!

— Ну, — подтвердил Сергей, интонацией требуя продолжения.

— Слава богу, она там была. Я к ней, так и так, говорю, оставил сумку в вагоне. Она спросила, какой вагон, как выглядела сумка, сказала мне ждать, ушла, там у них комнатушка такая есть. Я весь издергался, пока ждал.

— Еще бы.

— Минут через пять она вышла, сказала, что связалась с машинистом поезда, сумку мою сняли на Павелецкой, она у дежурной по станции. Хорошая тетка, не знаю, чтобы я без нее делал, — Женька рассказывал эмоционально, активно размахивая рукой с зажженной сигаретой.

— Поаккуратней маши, ты мне дырку в рубашке прожжешь, — усмехнулся Сергей.

— Не мешай. Так вот, говорит, что забрать свою сумку я могу на Павелецкой, у дежурной по станции, — руку с сигаретой Женька стал держать ближе к себе, хотя размахивать ей не перестал. — Я даже не помню, спасибо-то ей сказал или нет. Не важно. Прыгнул в поезд и до Павелецкой. Там нашел дежурную, смотрю, да, вот она сумка моя у нее стоит. А она мне: «Как вы докажите, что сумка ваша? Что в ней?». А я ей: «Презервативы». Она, не поняла: «Что?». Я: «гондоны!». А как еще объяснить? Сразу поняла. Она вот так посмотрела на меня, — он посмотрел на Сергея выпученными глазами, изображая взгляд дежурной. — Открыла сумку. Осторожно так, двумя пальцами, как будто там змеи. А у меня там, в сумке, сверху пять лент по десять штук, я-то помню, что я их сверху положил. Ну и отдала!

Вдруг Женька смутился.

— Да вот так, как ты сейчас, на меня дежурная смотрела, — сказал он. — А что ты на меня так смотришь?

Теперь Сергей смотрел на Женьку, выпучив глаза, демонстрируя крайнюю степень удивления.

— Зачем тебе? — сказал он. — Зачем тебе столько?

Во время их прежних путешествий к морю у Женьки ни разу не складывались, так называемые, близкие отношения с девушками. Во всяком случае, инцидентов зафиксировано не было, только туманные, ничем не подтвержденные рассказы его самого. И это, несмотря на довольно привлекательную внешность. Он был чуть выше среднего роста, можно сказать худой, а можно и стройный, светловолосый, с крупными правильными чертами лица, несколько крупноватыми, словно рубленными, но это вовсе не портило его, скорее наоборот — придавало толику мужественности. Иначе со своими небесно-голубыми глазами и слегка вьющимися белобрысыми волосами он и вовсе походил бы на мальчика-одуванчика. Особенно учитывая то, что как у большинства близоруких людей, глаза у Женьки были широко раскрыты, зрачки чуть расширены и это делало выражение его лица добродушным и немного наивным. Очки он надевал только на работе, в остальное время старался обходиться без них, должно быть стеснялся. Последнее время начал пользоваться контактными линзами, но это, с его слов, было не очень удобно. Выглядел Женька моложе своих лет. В их бытность пионервожатыми он даже играл в межлагерных футбольных матчах, выдавая себя за пионера первого отряда, подмены не замечали.

— Как зачем? — Женька оторвал взгляд от пола тамбура, на котором некоторое время что-то изучал, снова веселыми глазами посмотрел на Сергея. — С тобой если что поделюсь.

— Ну, я как-то до сих пор обходился.

— Не важно. Короче на всякий случай!

— Ну да, а случаи бывают разные! — произнес Сергей их общую присказку.

— И это правильно! — Женька бросил окурок в щель между внешней дверью тамбура и полом. — Пойдем.

Когда они вошли в купе навстречу им, с сидения напротив Ирины, поднялся молодой мужчина интеллигентного вида.

— Евгений, — представился он Женьке.

— Парадоксов друг, — неожиданно ответил Женька с открытой улыбкой, пожимая протянутую руку, — Александр Сергеевич Пушкин⁹.

Евгений, опешив, застыл на месте. Повисла немая пауза, они так и стояли посреди купе, держась за руки.

— Не обращайте на него внимания, — сказал Сергей, пытаясь разрядить обстановку, — он чуть не отстал от поезда, немного не в себе, — повернулся к приятелю. — Шутник! — сердито сказал одними губами.

Руки расцепились, Евгений вновь сел на свое место, уставился в темноту за окном, Женька остался стоять, лишь чуть подвинулся к своей полке и облокотился на нее. Сергей давно сделал для себя вывод, что юмор вещь не универсальная и воспринимается всеми по-разному. Один и тот же анекдот у одного может вызвать взрыв гомерического хохота, у другого брезгливую гримасу. При этом нельзя сказать, что один из них начисто лишен этого чувства. Восприятие смешного зависит не только или даже не столько от интеллектуального уровня человека, сколько от его круга общения, от того какие шутки распространены среди его близких и знакомых, коллег на работе, в конце концов какие юмористические программы он смотрит, какие книги читает. Поэтому Сергей старался не шутить с незнакомыми людьми, а если и делал это, то осторожно, до поры, пока не станет ясно какой юмор человек воспринимает, какой нет. Женька же всегда удивлялся, когда кто-то не смеялся над казавшейся ему смешной шуткой, списывая все на полное отсутствие у того чувства юмора. Так было и на этот раз с этим каламбуром по поводу их общего с интеллигентным Евгением имени.

— Может быть, откроем окно? Душно что-то, — спросил Сергей, обращаясь к Ирине.

— Мы не против, — за себя и за супруга ответила девушка.

Сергей подошел к окну, навстречу своему отражению в черном стекле перегнулся через столик, слегка опустил раму.

— Так хоть посвежее, — сказал он, повернулся к приятелю — Чего застыл, пойдем за бельем.

Нижние полки были уже застелены, по всей видимости, Ирина и Евгений получили постельное белье, пока Женька в тамбуре рассказывал о своих похождениях.

— Какое странное имя у проводницы — Мана́на, — сказал Сергей, когда они вернулись в купе.

Они закинули белье на верхние полки, Женька с одной стороны, Сергей с другой, стали заправлять постели.

— Должно быть абхазское, — сказала Ирина.

— По-моему мусульманское, а абхазцы, в основном, христиане, — блеснул знаниями Евгений.

— Закрываем окна, сейчас будет включен кондиционер, — послышался голос в проходе.

— О, легка на помине. Не вставайте, — Сергей заметил, что Евгений стал подниматься с места, — я закрою. — Подошел, захлопнул окно.

— Вагонные споры…, — продолжив возиться с бельем, негромко себе под нос пропел Сергей.

–…последнее дело…, — продолжил Женька.

–…и каши из них не сварить? — закончила фразу Ирина почему-то с вопросительной интонацией.

— Нет, не так, — ответил ей Сергей, — сначала там было: «…когда больше нечего пить». Поменяли из-за антиалкогольной компании.

— Конъюнктурщик твой Макар! — бросил Женька.

— Ну, зачем же так сразу, ты его мелко не кроши, — не согласился Сергей, — это называется: умение идти на компромисс.

— Так вот, споры — последнее дело, пить у нас нечего, — продолжил он после паузы, — значит, по чайку и надо ложиться спать.

— Как же нет? Есть, — Евгений покопался под столом в пакете, извлек бутылку водки, поставил на стол. — Вот, пожалуйста!

Сергей посмотрел на бутылку, на Евгения, краем глаза заметил укоризненный взгляд Ирины на мужа.

— Да нет, зачем же, к тому же водка, — сказал он. — Поздно уже, пора ложиться, это я так, к слову.

— Вот-вот, — вставил Женька, — ради красного словца…

— Не пожалеет и отца? — с улыбкой закончила Ирина, вновь с вопросительной интонацией.

— Не пожалеет! — подтвердил Женька.

— Молчал бы уж, «парадоксов друг», — отрезал Сергей.

— Нет, так нет, мое дело предложить, — сказал Евгений, пожал плечом и убрал бутылку обратно в пакет.

Почаевничали. Сергей с Женькой вышли в коридор, чтобы дать возможность Ирине переодеться ко сну. Услышав через дверь: «Все, можно!», вернулись в купе, выключили свет, залезли на свои полки, там быстро сняли брюки и рубашки и нырнули под простыни, заменяющие одеяла.

— Я музыку тихонько оставлю? — спросил у темного купе Женька. Над каждой полкой имелся небольшой динамик со своим регулятором звука, транслирующий общую для всего поезда музыку.

— Я не против, — ответила Ирина, — заснуть все равно невозможно, духота ужасная! Когда же заработает кондиционер!

Евгений с Сергеем согласились с ней, как по поводу музыки, так и по поводу кондиционера.

— Может покрутить чего-нибудь надо? — спросил Евгений, — тут над подушкой ручка какая-то.

— Все закрыли окна, работает кондиционер! Окна не открываем, сейчас станет прохладно! — послышался из коридора голос Мананы.

— Похоже, не в ручке дело, — заметил Сергей, — народ в других купе тоже задыхается — открывает окна.

Евгений пытался крутить обнаруженную им ручку, прохладнее не становилось. Окно не открывали — честно ждали, когда обещание проводницы наконец сбудется. За это время из-за двери еще несколько раз слышался ее голос, требующей закрыть окна. Похоже, не у всех хватало выдержки. Голос сначала приближался к их купе, затем удалялся в конец вагона к туалету, потом снова приближался и удалялся в другой конец, к комнате Мананы.

Терпение кончилось, когда из динамика над полкой Женьки заиграла популярная песня в исполнении группы «Vaya Con Dios», известная в вольной интерпретации слов припева, как «Хей на-на-на». Сначала Женька стал тихо, просящим голосом подпевать припеву перефразировав его в «Дуй Манана́!». По ходу исполнения он пел все громче. В конце песни эту фразу в полный голос пели уже все присутствующие в купе. При этом интонация сменилась с просящей на требовательную и добавилось междометье «ну»: «Ну, дуй Манана́», — пел нестройный хор.

Первым не выдержал Евгений, он встал, опустил до половины раму окна, спросил:

— Надеюсь, никто не возражает?

Возражений не последовало.

Евгений и Ирина сошли с поезда на следующее утро. Проснулись поздно, только когда из коридора послышался голос Мананы: «Подъезжаем к Харькову!». Дверь купе открылась. «Подъезжаем к Харькову, — повторила проводница, — кому сходить приготовились!» — оглядела полки, после того, как убедилась, что ее слова возымели действие — на полках зашевелились, закрыла дверь.

Ночью оказалось, что из всех присутствующих в купе спал один Женька. Сначала Ирина, поняв, что Сергей не спит, извинившись и спросив шепотом, не мешает ли она ему, поинтересовалась, какую музыку он предпочитает. Слово за слово завязалась беседа, к беседе подключился Евгений, оказалось, что ему тоже не спится. От музыки через «Мы ждем перемен» и фильм «Асса» перешли к творящейся в стране перестройке. У Ирины и Евгения настрой был оптимистичным, таким, который транслировался в народ всеми СМИ, то есть, что сейчас надо немного потерпеть, подтянуть пояса, зато потом…, главное, что «процесс пошел», появились свобода и гласность. Сергей же высказывал сомнения в том плане, что это уже было, и их отцы и деды уже подтягивали пояса в ожидании лучших времен. Несмотря на разногласия, пришли к единому выводу: «А что будет дальше, давайте будем посмотреть».

Говорили обо всем, что приходило в голову, о новом кино и старых книгах, о работе и своих увлечениях. Общаться было легко и интересно. Есть своя прелесть в таких встречах и беседах с незнакомыми людьми. Во-первых, к уюту купе добавляется романтика путешествия, стучат колеса, поезд мерно покачивается, несет куда-то в неизвестное. Во-вторых, открыто море свежих тем, при условии, конечно, наличия общих, а у молодых людей, не спавших в купе, выросших на одних книгах и фильмах, воспитанных на одних принципах, их было множество. С близкими, друзьями и знакомыми, как правило, все темы уже переговорены, мнения известны и общение строится в основном на бытовом уровне. В беседах с незнакомыми людьми появляется новизна их раскрытия, новизна взгляда. И в-третьих, знаешь, что с сегодняшними попутчиками с вероятностью близкой к ста процентам ты никогда больше не встретишься. И это, как не странно, позволяет быть более искренним с посторонними тебе людьми, полностью открыться, делиться самым сокровенным не опасаясь, что когда-то позже твоя искренность будет принята за слабость, а над сокровенным станут хихикать. Проболтали до самого рассвета. Уснули, только когда окно из черного стало серым, и купе наполнил приглушенный свет раннего утра. Первым из беседы вдруг выпал Евгений, затем голос Ирины, рассказывающей что-то, становясь все тише и тише, умолк совсем. Последним отключился Сергей.

«Абхазия» прибывала в Харьков около десяти часов утра и стояла там пятнадцать минут. Когда приятели вышли из поезда проводить дорожных знакомых, да и просто размять ноги, стало заметно, что поезд за ночь значительно продвинулся на юг. Несмотря на довольно ранее время, теплый воздух был начисто лишен утренней свежести. Он теплым киселем разлился по перрону. Невысокое еще солнце уже заметно припекало, что особенно ощущалось, стоило выйти из тени, отбрасываемой вагонами. Пожелали всего хорошего Евгению и Ирине, помахали им на прощание. Огляделись, картина была типичная. Будучи опытными путешественниками к морю они, как и ожидали, увидели снующих по платформе суетливых повязанных платками теток с корзинками в руках и энергичного вида мужичков с бидончиками и кастрюльками. И те, и другие активно передвигались по перрону от вагона к вагону, предлагая пассажирам еду собственного приготовления. И хотя дело это было незаконным, на всех стоянках поездов из года в год повторялась одна и та же картина. Выглядели торговцы снедью везде примерно одинаково, менялось только содержимое их корзин, бидончиков и кастрюлек. Сергей с Женькой никогда ничего не покупали у представителей привагонной торговли (мало ли где и в чем они все это варили), перебивались провиантом, захваченным в дорогу из дома. Но ассортимент торговцев знали и знали, как он меняется по ходу следования поезда. Сначала, в более северных регионах, таких как Тульщина или Орловщина это были соленые огурцы, вареная картошка и яблоки. Дальше, по мере продвижения на юг картошка и огурцы сменялись початками вареной кукурузы, яблоки сливами и грушами, при этом смена происходила резко, без перехода. Уже совсем на юге, в Крыму, или при приближении к Северному Кавказу появлялись арбузы и персики. При этом персики помещались в специальные ящики с ручками, сбитые из полос тонкой фанеры. Они предназначались для длительной транспортировки и продавались, в основном уезжающим с отдыха, забывшим или не успевшим отовариться фруктами. Иногда персики в ящиках покупали и едущие на море, правда, непонятно зачем, совсем скоро можно было купить персики и дешевле, и более спелые. Хотя понятно — людям не терпелось в самом прямом смысле вкусить южной жизни.

Картофельно-огуречную зону поезд минул ночью, здесь в Харькове была уже зона кукурузная. Приятели добежали до привокзального буфета, пива в нем не обнаружилось, вернулись в поезд. Путь предстоял еще долгий, поезд прибывал в Гагры только утром завтрашнего дня, дальше до Пицунды предстояло ехать на автобусе. Как от Пицунды они будут добираться до «Солнечного» они знали лишь приблизительно, но, как говориться, язык до Киева доведет.

День в поезде, вопреки ожиданиям, не тянулся уныло, а мерно тек. В Харькове к ним на нижние полки никого не поместили, как, впрочем, и на протяжении всего оставшегося пути, так что путешествие они продолжали вдвоем в целом купе. Сергей то читал, то устав от чтения, садился к окну. Он, для таких случаев как сейчас, взял с собой в дорогу пару книг. Одна — «Казаки» Толстого (давно хотел прочитать, да не доходили руки, а здесь такой случай — поездка почти к месту действия). Именно «Казаки» были перед ним сейчас. Вторая — романы Стругатских, которых он недавно открыл для себя. Женька периодически спал. К чтению книг, а в особенности к художественной литературе, у Женьки было особое отношение. Он их не читал вообще, не читал принципиально. Если ему кто-нибудь рекомендовал что-либо почитать, он, направив указательный палец вверх, назидательным тоном заявлял: «Почитай… отца с матерью». Как-то в разговоре Женька по этому поводу поведал Сергею, что ему «после школьной программы вся эта литература так обрыдла», что он теперь видеть ее не может. Зато спать он любил и делать это мог хоть сутки напролет, ото сна не уставая. Иногда играли в карты. На стоянках выходили размять ноги и проверить станционный буфет на наличие пива. В вагон-ресторан даже не заходили, дорого там. Нравилось Сергею и просто сидеть у окна и смотреть на пролетающие мимо виды. Надоедливая занавеска была сдвинута до упора к краю, но ветер ее все равно цеплял, и занавеска сползала к центру, закрывая окно. Приходилось периодически сдвигать ее обратно. Рама была приоткрыта и, хотя влетающий воздух был по южному теплым, душно не было, само его движение создавало ветерок, приносящий облегчение. Проводница Манана по поводу кондиционера, почему-то замолчала. Путешествовать поездом Сергею нравилось значительно больше, чем самолетом. Особенно это касалось перемещений из одной климатической зоны в другую. Пусть поездом дольше, зато изменения природы и климата происходят постепенно. Прибывая в место назначения, ты на подсознательном уровне понимаешь, как далеко переместился и где находишься. Попутно организм адаптируется к новым погодным условиям, а глаза привыкают к местному пейзажу. Совершая перелет на самолете с севера на юг, как правило, попадаешь из климата умеренного, в климат жаркий, дышать тяжело, рубашка кажется телогрейкой. Вдруг откуда не возьмись, появляются пальмы и всякие кипарисы. Умом понимаешь, что ты на юге и это нормально, но кажется сейчас пройдешь немного и за углом появятся привычные ели, осины да березы. С перелетом на север или, там, в Сибирь, да еще зимой дело обстоит не лучше. Ему довелось как-то зимой по работе слетать в командировку под Нижневартовск. В столице тогда было минус двадцать, в Нижневартовске минус тридцать пять и, несмотря на то, что он укутался как капуста, пока добрался от аэропорта до нужного места, продрог до костей. А в поезде, выходя на станциях, глядишь и привык бы к морозцу, правда, ехать туда на поезде о-го-го сколько, дней пять, наверное, не меньше.

Городские и станционные виды глаз ничем не радовали, стандартные, разбросанные по всему Союзу панельные дома, да бетонные заборы, с коряво нарисованными черной краской матерными словами и эмблемами футбольных клубов, в основном, почему-то спартаковскими ромбами. Как будто и не выезжали за пределы московской области. «Почему „Спартак“? — думал Сергей, — здесь, что своих клубов нет? Или у этих писателей фантазия просто напрочь отсутствует? Что матерное слово написать, что спартаковский ромб нарисовать. Увидели где-то и повторяют, как мартышки». Все менялось, когда состав выносило в сельскую местность. Привычная стена леса вдоль дороги и деревянные деревенские дома остались в картофельно-огуречной зоне. За окном тянулась степь с небольшими пролесками, проносились поля, большей частью уже сжатые, щетинящиеся пожелтевшей стерней. Тут и там виднелись горбатые стога соломы. Вдалеке, как правило, на возвышенностях, на фоне лазоревого неба, окруженные зеленью фруктовых садов, белели мазанками села.

В Ростове поезд стоял около десяти минут и приятелям все-таки удалось разжиться шестью бутылками пива, по три на брата, отстояв небольшую очередь в буфете. Больше брать не стали, цены в буфете кусались. Еще в прошлых поездках «методом дегустаций» они определили, что, несмотря на то, что пиво везде по ходу следования бывало одно и то же — «Жигулевское», вкус его довольно сильно отличался в зависимости от места покупки, точнее производства. Где-то оно горчило, где-то было абсолютно нейтральным, где-то с кислинкой. Здесь оно было последней категории, но что делать, как говориться, «на безрыбье…». Книгу теперь Сергей отложил в сторону окончательно. Он как-то заметил, что после определенного количества алкоголя, как раз где-то двух-трех бутылок пива, чтение принимает особую форму. Не то чтобы становилось непонятным что читаешь, скорее наоборот, понимаешь все задуманное автором, тонко чувствуешь значение каждого слова. Одна беда, на завтра с трудом вспоминаешь, что прочитал вчера и все приходится перечитывать заново. Поэтому читать смысла не было, и единственным развлечением для него осталось сидеть, пить пиво и смотреть в окно. Впрочем, Сергей был не против. В какой-то момент он поймал себя на мысли, что вид за окном напоминает открытку, не фильм, как могло бы показаться, а именно неподвижную картинку. «Это из-за того, что здесь степь, — понял он, — у нас вдоль дороги деревья, они проносятся быстро, чувствуется скорость поезда. Здесь же смотришь вдаль, там скорость незаметна. Вон хотя бы те домики на горе, застыли, почти не движутся».

— Тебе не кажется, что окно похоже на открытку? — спросил он Женьку. Тот лежал на своей верхней полке, против хода поезда. Таким образом, Сергей смотрел на набегающий пейзаж, Женька на уходящий. — В том смысле что, когда смотришь на открытку с каким-нибудь красивым видом, хочется там оказаться. Так и здесь, хотелось бы поваляться вон в том стоге, пройтись вон в том селе, зайти в хату.

— Ага, — Женька глотнул пива из бутылки, сделал он это лежа, не поднимаясь чуть повернувшись на спину, — зайти в хату, хватануть горилки с хозяином, закусить салом. Потом поваляться в стогу с кем-нибудь. А с кем? — он перегнулся с полки, внимательно посмотрел в окно. — Что-то кандидатур на горизонте не видать.

— Ты есть особь, лишенная воображения, — сказал Сергей, не отрывая взгляд от окна, отпил пива. — К тому же стремящаяся все опошлить.

— Сам дурак, — спокойно ответил Женька, тоже глядя в окно. Подумал и продолжил:

— Ты меня еще спроси, почему люди не летают, ну в смысле, почему они не летают, как птицы?

— Безнадежен! — поставил диагноз Сергей.

Вечером, уже в сумерках, Сергей заметил вдалеке над горизонтом не то скопление темных вечерних облаков, не то первые отроги Кавказа.

— Женька, смотри, — указал он рукой в окно. — Как думаешь, это облака или горы?

Женька свесился со своей полки, поставил на стол пустую бутылку, вверх ногами посмотрел вперед, по ходу. Всмотрелся в горизонт.

— А кто ж его знает, — заключил он, заняв привычное положение на полке, — может то, а может другое. Завтра будут горы, завтра будет море. А сегодня — я спать, — и повернулся лицом к стене.

На следующее утро, в самом деле, были и горы, и море. После Туапсе, который поезд миновал рано, часов в восемь утра, железная дорога пошла вдоль побережья. Так что из окон коридора выходивших на запад, до горизонта простиралось море, а окна купе упирались в близкие склоны гор, поросшие мелким кустарником. Пассажиры, по мере того, как просыпались, занимали места у окон прохода. Ближняя часть моря была темная — падала тень от гор, а дальше оно серебрилось мелкой рябью в лучах утреннего солнца. Сергей тоже вышел в коридор посмотреть на море, но места у окон были заняты, толпиться не хотелось, и он вернулся в купе. Сел на свое любимое место у окна по ходу поезда и стал смотреть на близкие склоны. «За Тереком виден дым в ауле, а горы…», вспомнил он из недавно прочитанного.

— Что горы? — словно услышав его, спросил с полки Женька.

— Проснулся, соня? — Сергей посмотрел вверх. — Давай вставай, часа через два будем в Гаграх. Нам еще собраться, тебе еще умыться, а очередь в туалет не слабая, в полкоридора.

Поезд стал останавливаться чаще, на остановках по коридору на выход, с сумками и чемоданами продвигались люди, ругаясь на праздно стоящих у окон, мешавших проходу.

«Абхазия» прибыла в Гагры по расписанию, полдвенадцатого. Приятели сошли с поезда. Основная часть пути была завершена, до места оставалось всего ничего, но как туда добраться они представляли себе только приблизительно. А где устроятся и где будут ночевать следующей ночью не представляли вовсе. В прошлых поездках к морю бывали случаи, когда, не сумев найти койко-места, первую ночь приходилось спать на пляже, но что поделать, такова уж учесть «дикарей».

Примечания

9

Заставка популярной передачи «Очевидное-невероятное», которая была у всех на слуху, заканчивалась словами: «…И гений, парадоксов друг,… Александр Сергеевич Пушкин».