И грянул свет

Артем Гаямов, 2023

В канун Нового 1995-го года подросток Костя лишается родителей и обретает дар открывать двери в прошлое. С тех пор он, ведомый таинственным инструктором, вынужден жить двойной жизнью. Обычные юношеские будни чередуются с тяжёлыми испытаниями, цель которых полностью овладеть даром и спасти родителей. Однако механизм прыжков в прошлое оказывается не так прост, да и Костино будущее, как выясняется, уже поделено – на верные и неверные вариации.

2. НЕПРАВИЛЬНЫЙ СОЧЕЛЬНИК, НЕПРАВИЛЬНЫЙ ТУМАН

Испания, Малага / 24 декабря 1994 года

Стрелки старинных напольных часов напряжённо застыли без одной минуты пять, могучий маятник за стеклянной дверцей мерно ходил туда-сюда.

— Щас, щас.

Отец возбуждённо поправил очки, смахнул со строгого лакированного корпуса невидимую пылинку, и в этот момент часы начали бить. Яростно, хрипло, оглушительно. Мама отпрянула назад, а может, её отбросило звуковой волной. Костя устоял на месте, только скривился, Кике жалобно взвыл.

— Внушает, да? — восхищённо поинтересовался отец, когда часы наконец стихли. — Настоящий антиквариат! Как вам? А, Маринка? Константин, как тебе?

Костя понимающе переглянулся с мамой и осторожно кивнул:

— Внушает.

— А это, Игорь? — Мама с опаской глянула на большую картонную коробку. — Ещё один сюрприз?

— А, это? Сейф.

— Сейф? Зачем нам?

— А затем, сын, что деньги хранят в сейфе.

— Хочешь сказать, что после этого, — мама указала на громоздкие часы, — у нас ещё остались деньги?

— И не только деньги, — воодушевлённо продолжал отец. — Каждый из нас положит в сейф одну вещь, которую считает самой ценной.

— Самой ценной? — Костя пожал плечами. — Даже не знаю.

— Зато я знаю, — заявила мама.

Она решительно вышла из гостиной, а отец тем временем принялся распаковывать сейф. Нетерпеливо, жадно разодрал коробку, словно ребёнок — упаковку с подарком, повернулся и, указывая на массивный металлический куб, похвастал:

— Огнеупорный, электронный, высшая степень защиты. А как считаешь, — он доверительно понизил голос, — маме понравились часы?

— Думаю, она в восторге.

Костя никогда точно не знал, действительно ли отец не замечает иронии и не слышит критики или же просто умело притворяется. С одной стороны, если бы Игорь Доров в самом деле не чувствовал собеседника, то вряд ли бы стал успешным московским, а теперь ещё и испанским бизнесменом. С другой — если притворялся, то выходило очень убедительно. Вот и сейчас отец лишь неопределённо глянул на сына, а потом подошёл к ярко наряженной ёлке и принялся крутить пальцами стеклянную фигурку поросёнка. В красном колпаке и с надписью «Feliz Navidad!» на розовом пузе.

— Вот. В твой сейф, — мама вернулась в гостиную и протянула отцу фотографию.

Маленькую, чёрно-белую, выцветшую, на которой счастливые, совсем ещё молодые родители обнимали улыбающегося до ушей годовалого Костю.

— Не в мой, а в наш.

Отец ласково глянул на маму, и та расплылась в улыбке, будто школьница.

— А что сам положишь?

— Щас покажу. — Игорь многозначительно поднял указательный палец, скакнул к серванту, чуть не врезавшись в него, и вытащил с полки «Полароид». — А ну, подходите ближе!

— Так нечестно, — возмутилась Марина, едва сверкнула вспышка. — Ты украл мою идею.

— А может, это ты украла её из моей головы? Но я же не кричу. И вообще — любой талантливый человек спокойно разбрасывает идеи направо-налево. А любой приличный бизнесмен их собирает. Ну а ты, Константин, ничего не надумал?

Он замахал в воздухе полароидным снимком, то ли тряся им перед Костей, то ли желая скорее проявить изображение.

— Ему нравится девочка, — шепнула Марина, — но её ведь не сунешь в сейф.

— Мама! — возмущённо воскликнул Костя, краснея. — Ты обещала!

— Ну-ну, нечего стесняться, — подбодрил Игорь. — Если встретил хорошую девочку, надо только радоваться. А я рассказывал, как встретил твою маму?

— Да, пап. Сто раз, — Костя безнадёжно вздохнул, понимая, что сейчас всё равно услышит заезженную историю в сто первый раз.

— Это было в Нефтезаводске. — Игорь снял очки и мечтательно уставился вдаль. — В душной столовой, где я ел разваренный, похожий на клейстер геркулес и пил тёплый водянистый компот из сухофруктов. Пихал в себя эту гадость и считал дни до возвращения в Москву. И вдруг вошла твоя мама. Вместе с другими практикантками, в толпе, но в то же время будто одна на целом свете. Помню, что в первую секунду в глаза бросился её сарафан. Белый в синий горошек. Примерно такой носила моя соседка по московской коммуналке. Вздорная баба, она вечно скандалила из-за немытой кастрюльки или мокрого пола в ванной. Но теперь в один миг я полюбил и сарафан в горошек, и тёплый компот, и геркулес. Но больше всего, конечно, твою маму. Помню, в вазе у кассы стояли красные гвоздики. Настоящие, свежие, яркие. Откуда они там взялись — не представляю. Я выдернул цветы из воды, а когда кассирша возмущённо загудела, сунул ей чуть ли не ползарплаты. И тут же, — он перевёл взгляд на жену, — побежал с цветами к тебе.

— Да, — уныло подхватил Костя. — Это было тринадцатого июля, и с тех пор каждый месяц тринадцатого числа ты даришь маме красные гвоздики. Как символ вечной любви.

— Уже шестнадцать лет, — Марина подошла к высокой вазе с гвоздиками, стоящей на тумбочке у двери. Нежно тронула один из бутонов. — И ни разу не забыл.

— И ни разу не забуду, — заверил отец. Ещё несколько секунд он висел где-то между прошлым и настоящим, а потом бодро хлопнул в ладоши. — Ладно, хватит ностальгии. Щас настрою сейф, и выберемся погулять. Сегодня ведь ночебуэна.

* * *

Костя предложил поехать в центр, в какой-нибудь ресторанчик. Празднично украшенный — с ёлками и развешенными всюду гирляндами. И лучше туристический, шумный, с рождественской музыкой и танцполом — в таком месте легче слиться с толпой и поверить, что впереди нормальный, привычный, московский Новый год. Со снегом и мандаринами, а не с пальмами и виноградом.

Но мама захотела пойти порисовать море.

— И то верно. Зачем идти в чужой ресторан, если скоро у нас будет свой собственный? — с видом подкаблучника согласился отец и поплёлся за мольбертом.

В мелочах Игорь мудро уступал жене, благодаря чему в более серьёзных вопросах Марина в свою очередь поддерживала мужа и говорила, что «папе видней». Костя же всегда оказывался третьей стороной, которая могла бы в случае чего разрешить начавшийся спор. Но поскольку споров не начиналось, то и мнение третьей стороны не учитывалось.

Вообще мама по природе своего таланта была портретистом, но упорно пыталась рисовать морские пейзажи — видимо, лавры Айвазовского не давали ей покоя. И сегодня погода как нельзя лучше подходила под творчество знаменитого мариниста — на море бушевал шторм, небо заволокли низкие серые тучи, ветер порывами бил в лицо и трепал волосы, а трёхметровые волны с силой накатывали на песчаный берег. Рисуй хоть «Гнев морей», хоть «Бурю над Евпаторией», хоть сам «Девятый вал».

Однако характер погоды вступил в тревожный резонанс с характером мамы. После нескольких минут борьбы с летящим в лицо песком и порывами ветра, выдирающими кисть из руки, щёки Марины опасно побагровели. Тогда Игорь осторожно, словно сапёр, гладя жену по плечу, сложил мольберт и сунул себе под мышку.

В канун католического Рождества — или, по-испански, ночебуэна — пляж пустовал. Родители пошли вперёд, Костя поплёлся следом, а Кике ни с того ни с сего обрадовался и начал носиться туда-сюда. Даже какую-то собственную игру с морем затеял — трижды облаивал каждую набегающую волну, затем храбро преследовал отступающую воду, а когда та переходила в наступление, разворачивался и в ужасе мчался назад. Лапы предательски тонули в мокром песке, из-за чего ретривера уже пару раз окатило водой, но он только отряхивался и снова рвался в бой.

— Сынок, — полуобернулась мама, — присматривай за Кике. Он глупый и ещё плохо плавает.

Пёс тем временем увяз лапами в песке по самое брюхо и бешено забарахтался. Вытягивая его за ошейник, Костя промочил ноги. Сердито похлюпал прочь от воды, пробормотал:

— Балбес.

Носок кроссовка уткнулся во что-то твёрдое, и Костя глянул вниз. Уже темнело, на пляже быстро сгущались сумерки, но глазам удалось выхватить из песка нечто странное. Чёрное, круглое, массивное на вид, размером не больше камня, но точно не камень. Скорее талисман. Оберег, выброшенный на берег. Амулет.

С нарастающим любопытством Костя наклонился, протянул руку, но едва коснулся чёрной округлой поверхности, как талисман внезапно ожил. Изнутри молниеносно вырвался ослепительно яркий солнечный свет, заливая всё вокруг. Злые серые тучи растворились в воздухе, будто их и не было, а вместо штормящего моря до самого горизонта протянулись раскалённые песчаные барханы. Оказавшись посреди знойной, безмолвной пустыни, Костя ошарашенно разинул рот, вытаращил глаза, закрутил головой. Но стоило убрать руку с талисмана, как тучи, море и сумерки сразу вернулись на прежние места. В лицо ударил ветер, а в уши — грохот бьющихся о берег волн.

— Константин, чего застрял?! — окликнул отец.

Костя растерянно заморгал, забегал глазами по песку, зашарил рукой — ничего!

— Показалось, — пробормотал он, будто убеждая сам себя.

Кике, похоже, тоже что-то показалось — к воде он больше не подходил, а на Костю поглядывал странно. Послушно, как на поводке, шёл вровень с родителями и слушал их разговор.

— Игорь, хватит талдычить про навидад и ночебуэну! — взмолилась мама. — В нашей семье нет ни испанцев, ни католиков.

— Что ж, раз мы — русские, то возьмём балалайки и будем танцевать вприсядку? — полюбопытствовал отец.

— Не передёргивай. Ты понял, о чём я. Это не наше Рождество и не наш сочельник. Мы не должны подражать, как попугаи.

— Не подражать, а вливаться, Марин. Даже если это неправильный сочельник, нужно уважать местную культуру. Мы живём здесь почти год. И среди дружелюбных людей, кстати. Разве соседки всей толпой не звали нас к себе на Новый год?

— Звали, — нехотя признала мама. — Донья Аделия, донья Конча и даже донья Густава. Её младший сын — одногодка Кости, так что скучно им не будет, и я думаю…

— Хорхе насмехался надо мной, — выпалил Костя, останавливаясь. — И соседки тоже.

— Что?

— Почему?

Родители удивлённо обернулись.

— В прошлую пятницу я бежал из школы и слышал, как они сплетничали. Говорили, что наш дом один не наряжен.

— Мы нарядили, — мама нервно улыбнулась. — Внутри.

— И ещё про решётки.

— А что решётки? — нахмурился отец.

— То, что мы… — Костя стыдливо запнулся, — сальвадес.

Наверное, целую минуту все стояли молча и старались не встречаться взглядами. Потом Марина непонимающе развела руками:

— Зачем же они звали нас в гости?

— Для смеха, — предположил Костя, уткнувшись глазами в песок.

— Ну да, — кивнул Игорь. — Виноград мы наверное тоже едим, как… сальвадес. Или ещё чего-нибудь. Ладно. — Он хлопнул сына по спине. — Идёмте домой.

Пока возвращались с пляжа, погода поменялась — ветер стих, заметно похолодало, и начал сгущаться туман. Для Малаги это было явлением совершенно обычным, но сегодня, в этот «неправильный» сочельник страсть как хотелось чего-то необычного.

— Как будто снег пойдёт, да? — тихо заметил Костя и для большей наглядности зарылся носом в воротник куртки.

Отец промолчал, а мама вдруг стала напевать:

— Ма-аленькой ёлочке холодно зимой.

Тихонько, ласково. Будто колыбельную ребёнку. Отец широко улыбнулся и запел в унисон.

— И-из лесу ёлочку взяли мы домой.

— Как дети, — притворно вздохнул Костя и тоже подхватил.

Оказалось, что песню целиком знала только мама. Она старательно пела все куплеты подряд, Костя сбивался и прыгал с пятого на десятое, а отец вообще не заморачивался и раз за разом затягивал первые две строки. Причём всё громче и громче. Когда подходили к дому, он уже буквально горланил слово «маленькой», да ещё и пытался вальсировать с мольбертом. Бешеное пение эхом разносилось по всей улице, Костя хохотал в голос, даже бока заболели, а Кике пытался подвывать.

В соседских, окутанных гирляндами домах горел свет. Где-то шумели голоса, где-то громыхала «Feliz Navidad». Для испанцев эта песня была примерно тем же, чем для американцев — «Jingle Bells» или для русских — «Ёлочка». В общем, местные вовсю праздновали, и вряд ли кто-то слышал кошмарный отцовский вокал, но маме всё равно стало неловко.

— Вливаться, — напомнила она.

— Да ладно, — Игорь хмыкнул. — Мы же сальвадес.

Снова повисло тяжёлое молчание, все погрустнели, задумались.

— Сынок, — вдруг обратилась мама. — А почему ты бежал?

— Бежал? Когда?

— Ты сказал, что бежал из школы. Тогда, в пятницу. Но ты пришёл на час позже. Так откуда ты бежал?

— Из парка. Ну, в общем… Я там встретил одного человека. И он сказал, что Кике налил лужу в моей комнате. Понятия не имею, как он узнал, но…

— Что за человек?

— Какой-то инструктор.

— Костя, — Марина остановилась на лужайке и строго упёрла руки в бока. — Мы ведь с папой уже сказали — никакого мотоцикла до шестнадцати лет. Никакого вождения, никаких инструкторов.

— Нет, он — инструктор не по вождению, а… — Костя смутился. — Я толком не понял. Хотя говорил он по-русски.

— По-русски?! — отец, уже открывая входную дверь, вздрогнул. Обернулся и впился внимательным взглядом в сына. — Как он выглядел? Что говорил?

— Как выглядел? Очень высокий, за два метра. А говорил… — Костя наморщил лоб, вспоминая. — Про солнце. Что оно слишком яркое с непривычки. А ещё он знал, как меня зовут.

Мама с отцом напряжённо переглянулись.

— И сказал, что знает всё, — вспомнил Костя. — А потом, когда я уже убегал, крикнул: «Увидимся!». Ну, по-испански — «нос вемос».

Игорь вдруг замер. Уставился взглядом куда-то сквозь Костю и застыл, будто лягушка в траве или игуана какая-нибудь. В общем, так, как умеют только холоднокровные. А потом быстро нырнул в темноту пустого дома, как в ледяную воду, и только бросил через плечо:

— Стойте здесь.

— Игорь! — взмолилась Марина, но отец уже скрылся внутри.

— Мам, чего такое?

— Ничего, сынок. Всё хорошо. И всё будет хорошо.

Мама старалась говорить спокойно, но тревогой от неё повеяло так сильно, что даже Кике почуял. Заволновался, закрутился на месте, затоптался, переминаясь с лапы на лапу, и принялся рваться с поводка вслед за Игорем. А тут ещё из-за живой изгороди выглянула донья Роза, растерянно огляделась и принялась бормотать про «ньебла» — туман. Мол, погода какая-то странная и вообще то, что сегодня туман, неправильно. Она так и сказала: «Инкорректо». Как будто туман делится на «корректо» и «инкорректо».

Костя из уважения к старости покивал донье Розе, а мама только задумчиво пробормотала соседке вслед:

— Неправильный туман? Совсем ку-ку.

Отец снова возник на пороге и, забирая у Кости поводок, скомандовал:

— Идите в дом. Кике переночует в вольере.

Марина хотела возразить, но Игорь уже потащил растерянно машущего хвостом пса вниз по ступенькам. А когда вернулся, торопливо запер дверь, перепроверил сигнализацию и безапелляционно заявил:

— Собирайтесь. На рассвете уезжаем.

— Как? Куда? — Костя остолбенел от удивления.

— Все вопросы потом, — отрезал отец. — В другом месте и в другое время. — Указательным пальцем он надвинул очки на переносицу, рука задрожала. — А здесь мы последнюю ночь. Двери металлические, на окнах решётки, сигнализация исправна. В дом никто не пролезет. Особенно этот, который за два метра.

— Кике снаружи, — жалостливо заметила мама. — Там туман и… Он не привык к конуре.

— Хватит, Марина, — одёрнул Игорь. — Мы заводили собаку не сюсюкать. Пёс — это сторож.

— Мы что, уезжаем насовсем? — Костя не мог поверить. — А как же школа? Учёба? Новый год? И моё мнение как обычно никто не спрашивает?

С каждым следующим вопросом он сердился всё сильнее и пытался поймать взгляд отца, но тот старательно избегал зрительного контакта — смотрел мимо и молчал.

— Сынок, ну папе видней, — мама сказала это, будто попросила.

— Ему всегда видней! — зло выкрикнул Костя.

Не разуваясь, он пошёл вверх по лестнице. Прямиком в свою комнату, оставляя на ступеньках грязные следы.