После завтра

Артём Краснов

Это сборник историй о ближайшем будущем – о том, что нас ждет уже завтра и сразу после. В каждой из них есть технология из будущего, иногда фантастическая, иногда без пяти минут реальная. Сборник отчасти напоминает сериал «Черное зеркало», хотя прямых заимствований нет. В центре внимания: интернет, сознание, проблема бессмертия, виртуальная реальность.

Stoneface

Время чтения: 17 минут

#цивилизация #смысл_жизни

— И что это, по-твоему?

— Фундамент.

— Фундамент чего, блин?

— Да какая разница? Опоры это.

— Да ни хрена не опоры.

Пашка спорил с монтажником из соседней бригады по фамилии Желтоклюев.

Спорили все шесть месяцев вахты. От споров невозможно было скрыться ни на складе, ни в столовой, ни в бытовке. Опоры или сваи? Каркас или фундамент? Споры просачивались в любой разговор незаметно, как прорастают из ниоткуда сорняки.

И сейчас, в последний день на суданской земле, бригадные снова гадали, что же именно они строили в африканской пустыне. Среди версий назывались: укрепрайон, фундамент термоядерного реактора, парк ветряных электростанций, туристический аттракцион и много чего еще. У каждой версии были свои адепты, которые в небрежных тонах рассказывали, как в таком-то году строили уже нечто подобное где-нибудь в Ираке или Боливии.

Алексеич подсунул под локоть рюкзак, навалился на него боком, нашел точку равновесия и попытался вздремнуть в неудобном кресле суданского аэропорта Донгола. До посадки в самолет оставалось полтора часа.

— А то, что они разного диаметра, опоры твои, — молодой Пашка доказывал Желтоклюеву абсурдность версии о фундаменте для здания.

Ну да, какой же это фундамент, вяло думал Алексеич. Уровня-то нет. Стоят черт знает как. Не опоры, а частокол какой-то.

Пашка, когда лазил со своими отморозками в Припять, видел там заброшенную советскую радиолокационную станцию «Дуга», и теперь втемяшил себе, что и здесь, в Судане, они строили РЛС, только покрупнее. «Чтобы ракету прямо в Техасе видеть», — говорил он важно.

На изнанке закрытых век Алексеич увидел белый диск суданского солнца. Постепенно сквозь него проступило покрасневшее лицо спорщика-Пашки. Эти два пятна пропечатались на сетчатке Алексеича и за полгода осточертели до нервного зуда.

Алексеич незаметно улыбался. Через двадцать два часа он будет дома, на берегу реки Бердь, где сейчас минус восемь и низкая облачность. Дома он сможет вымыть потную шею, лечь в прохладную постель, провалиться в сон такой глубокий, что он забудет, наконец, и Пашку, и солнце, и самого себя.

Чего ему не хватало в Судане — это прохладных сибирских вечеров, которые даже в жаркий день приносят облегчение. В Судане ночи казались еще жарче, пот проедал кожу, песок был везде: в ботинках, в еде, на зубах. Кондиционер в бытовке рыдал конденсатом в два ручья, но с жарой не справлялся. Алексеич хронически недосыпал, стал раздражительным и резким, все чаще срывался на Пашке и других, пререкался с ними по делу и просто так.

Пашка, солнце, пустыня, песок, тракторы, тракторы, тракторы…

–…и для чего такие сваи? — разбудил его крик Пашки. — Ты видел, какое там заглубление? А я видел. Я тебе говорю, что видел. Да ни черта это не сваи.

Алексеич приоткрыл глаза:

— Да заткнись ты уже, — сказал он Пашке негромко. — Не надоело спорить? Деньги получил? Не обманули? Так какого лешего ты заладил — сваи, не сваи. Ты мертвого поднимешь, ей богу!

— Потому что это для вояк, — ответил Пашка сквозь зубы.

— Ну и для вояк. А ты пацифист, что ли? — резко оборвал Алексеич.

— Да насрать мне, — огрызнулся Пашка.

Он пошел прочь по пустынному залу к углу с вывеской АТМ. Огромный, потный Пашка, с обгоревшими ушами и косолапой походкой.

Как и всех, Алексеича мучило любопытство. Но в свои пятьдесят три года он уже не рассчитывал удивиться по-настоящему. До позавчерашнего дня его больше занимал вопрос оплаты, потому что обещания, которыми его заманили в это пекло, казались неправдоподобно щедрыми.

Когда на счет упало более 30 тысяч долларов — самая крупная сумма, которую Алексеич получал за раз — он впал в благодушие, успокоился и тоже задался вопросом, что же они строили. Потеряв вечер в спорах с Пашкой, он решил, что с него довольно.

Алексеичу хотелось в Бердск, хотелось сжать в руке мокрый снег, а потом провести холодной ладонью по шее. Хотелось увидеть брата, забрать у него веселого сеттера Карабина, а в выходные поехать с ним рыбачить на Обь, если лед уже встал.

Полгода они строили то, что не было похоже ни на здание, ни на забор, ни на военный объект. Полгода они разгружали бетонные блоки, круглые или шестиугольные, и возводили огромные колонны высотой с пятиэтажные дома. Колонны росли одна за другой, образуя подобие леса. Сверху их скопления напоминали рощи круглых очертаний. Со стороны пустыни их можно было принять за колоннаду греческих портиков или мираж.

Масштаб стройки поражал Алексеича, хотя он и был потомственным строителем, чей отец помнил героическое рождение БАМа и Красноярской ГЭС. Но здесь было что-то иное, нечеловеческое, потустороннее, немыслимое даже для рекордсменов Союза.

Доходили слухи, что стройка раскинулась на сотни километров до Египта, Ливии, даже Алжира, и косвенным подтверждением тому были вереницы грузовиков, которые появлялись из пылевых вихрей. Грузовики везли каменные блоки от портов Красного Моря вглубь континента; везли днем и ночью. Водители-арабы вытирали потные лбы полотенцами, и в закатном свете их костлявые фигуры казались мрачными духами пустыни.

Столбы, что строила бригада Алексеича, пропорциями напоминали стволы дубов. Строили их из бетонных оковалков или гранитных блоков нужной формы, круглой или многоугольной. На стыках блоков делался специальный замок, что придавало колоннам изрядную прочность.

— Пахнет вечностью, — изрек как-то необразованный работяга, глядя на колоннаду, черневшую на фоне заката. Косая решетка теней вытягивалась наискосок.

— Памятник себе делаем, — сказал кто-то.

— Могильный, — проворчал тогда Алексеич, которого мучили боли в спине.

Строили по чертежам. Место, форма и высота каждой колонны были размечены с высокой точностью, которую контролировали приезжие инспекторы. Этой точности способствовала налаженная доставка стройматериалов. Кто и зачем дирижировал этим невероятно сложным строительством, Алексеич не знал, но в душе ненавидел его, потому что гадкая слаженность процессов почти исключила простои. Шесть месяцев они работали по шестьдесят часов в неделю, дышали пылью и меняли здоровье на деньги.

На второй месяц работы Алексеич сорвал спину и три дня провел в госпитале маленького городка Абри, откуда его погнала обратно вонь, исторгаемая Нилом, и жара, от которой весь город жил, не выходя из состояния комы.

За время этой странной вахты Алексеич обнаружил навязчивое желание даже самых недалеких людей понимать смысл своей работы. Весь сброд, что слетелся на эту стройку века со всего мира, слетелся лишь ради жирной оплаты труда. Здесь собрались золотоискатели нашего времени, нашедшие свое Эльдорадо; здесь собрались те, кто мог строить тюрьму, ядерное хранилище или военные укрепления, не задавая вопросов, но…

Но было бы проще не задавать вопросы, если бы самим приказом не задавать их тебе намекнули на смысл происходящего. Здесь же не было никаких приказов и никаких смыслов. Люди и техника перемещали камни и складывали из них столбы. В этом не было ничего угрожающего, о чем следовало бы молчать, повинуясь генетической памяти.

Спрашивать не запрещалось. Рабочие спрашивали у бригадиров, бригадиры задавали вопросы начальникам, те адресовали их еще выше, вопросы уходили в заоблачную высь и никогда не возвращались обратно. Споры разгорались с новой силой.

— Скоро электричество будут из солнца добывать, — убеждал всех очередной оратор. — На опорах поставят зеркала, сфокусируют их в одной точке и получат температуру 7000 градусов. Как в ядерном реакторе. У меня сын физтех закончил. Он знает.

Алексеич объяснял эту любопытствующую тревогу обычным страхом людей быть обманутыми. Ведь если ты не видишь смысла своей работы, очень сложно избавиться от впечатление, что она ничего не стоит. А значит, тебе вряд ли за нее заплатят.

Может ли бессмысленная деятельность тысяч людей приводить к осмысленному результату? Армия научила Алексеича, что иногда может, но пехоте от этого не легче, потому что пехота редко понимает замыслы полководцев и умирает в неведении.

Иногда ему казалось, что безумная стройка не имела смысла сама по себе, и была лишь инъекцией в экономики арабских стран Северной Африки. Своеобразный способ западного мира откупиться от проблемных регионов, а может быть, занять низкоквалифицированных рабочих всех стран, чтобы отвлечь их от мыслей о революциях.

Тогда и сам он, Алексеич, был объектом этого масштабного подкупа. И пусть, думал он. Деньги не пахнут.

* * *

Самолет оторвался от единственной взлетной полосы аэропорта Донгола и взял курс на северо-запад. Стреловидная тень бежала по ухабистой равнине, волнуясь, как флаг.

Скоро Алексеич увидел колонны, те колонны, что они строили эти полгода, а до них строил кто-то еще. Непроизвольно взгляд искал среди моря каменных столбов те, что воздвигла их бригада, но все они казались одинаковыми. Самолет набирал высоту, и новые полчища колонн выступали из-за горизонта, батальон за батальоном. Иногда между ними мелькала россыпь бытовок или кучи мусора, но и они казались одинаковыми, обезличенными.

Алексеич заметил, что по краю стройки колонны были тоньше, но чем глубже в каменные рощи, тем мощнее были составляющие их колонны.

Пятна образовывали какой-то рисунок.

— Гляди, — Алексеич отстранился от иллюминатора, чтобы Пашка мог видеть раскинувшийся под ними ландшафт.

Тень самолета и отдельные колонны стали неразличимы. Они сливались друг с другом, превратившись в потоки желтого, светло-серого, красноватого узора, уходящего в дымку горизонта.

— Ни хрена себе, — Пашка словно впервые понял, что значат сотни километров стройки, о которых говорили на ломанном английском водители грузовиков.

— Радиолокационная станция? — усмехнулся Алексеич. — Сваи?

— Я сразу говорил, что не сваи, — ощетинился Пашка.

Пассажир, сидевший через проход справа от них, вдруг наклонился в сторону Пашки и сказал разборчиво:

— Это Stoneface. Сто-ун-фейс.

Алексеич с Пашкой глянули на него. Пассажир был молод, хорошо одет, лицо его окаймляла аккуратная борода, развязанный галстук и поднятый воротник придавали ему отдаленное сходство с принцем. Он был улыбчив и смотрел чуть свысока.

Stoneface. Слово, которым молодой обозначил их стройку, не вызвало у Алексеича никаких ассоциаций. Полгода они провели без интернета и газет, их единственной связью с внешним миром были водители большегрузов и арабское телевидение.

— Stoneface, — повторил этот третий как бы сам себе, глядя мимо Пашки в иллюминатор. — Вы строили его?

— Строили, — сухо ответил Пашка.

— Великолепно, — сказал незнакомец. — Но вряд ли вы понимали, что строите. Общая картина видна только из космоса.

Он протянул Пашке журнал, на обложке которого было это слово — Stoneface.

— И че это? — спросил Пашка брезгливо.

— Дословно — каменное лицо. Вот, — молодой перелистнул несколько страниц. — Взгляните. Это фото со спутника. Сделано две недели назад.

На развороте журнала была фотография северной части африканского континента, где к западу от Нила светилось бледно-желтое лицо ребенка двух или трех лет, с ямочками на щеках, с белобрысой челкой, пухлого, сощуренного, с ехидной улыбкой на губах и маленьким, еле заметным носом.

Эта гигантская татуировка у изголовья африканского континента состояла из мельчайших пикселей, которыми и были те самые колонны, что строили вахтовики. Бригада Алексеича работала где-то в районе подбородка.

Лицо ребенка, размером с половину континента…

— На кой хрен это нужно? — бормотал Пашка, разглядывая снимок. — Что это вообще?

Незнакомец перелистнул страницу:

— Читайте.

Пашка читал полушепотом.

«Три года назад группа миллиардеров во главе с канадским банкиром Аланом Кьюсаком начала амбициозный проект по строительству в пустыне Сахара каменного сада, очертания которого из космоса напоминают лицо ребенка…»

«Лицо скопировано с семейной фотографии трехлетнего внука миллиардера, Питера Джексона-Крига…»

«Инициатор проекта Алан Кьюсак признался, что идея построить гигантский портрет в пустыне пришла ему во сне в виде откровения…»

«Общая стоимость проекта, который находится в завершающей стадии, оценивается в 325 миллиардов долларов…»

«Около 15 миллионов рабочих и специалистов из 130 стран мира приняли участие в этой грандиозной стройке…»

«Мы запускаем в космос „Вояджеры“ с посланиями инопланетным цивилизациям, но это не принесет плодов, — заявил Алан Кьюсок во время презентации проекта журналистам. — У нас есть лучший способ рассказать Вселенной о своем существовании — свет. Миллиарды лет спустя, когда Земля перестанет существовать, фотонный слепок нашей планеты будет нестись через пространство. Рано или поздно кто-то примет этот сигнал. Но это будет не просто свет еще одной планеты на окраине Млечного Пути. Это будет зашифрованное послание. Лицо человека, моего внука Питера, расскажет им, что мы здесь были, что мы существовали, что мы умели радоваться и ценили жизнь…»

«Эксцентричный миллиардер уверен, что гибель человечества произойдет очень скоро, поэтому предлагает уже сейчас задуматься, что мы оставим после себя…»

— Вот дебил, — процедил Пашка. — Сколько там написано? 325 миллиардов… Ты прикинь, Аксеич. Это ж сколько всего можно построить?

— И сколько всего? — улыбнулся молодой, что сидел справа.

«Надменная скотина», — подумал Алексеич, с любопытством разглядывая пашкиного оппонента.

— Да дофига всего, — ответил Пашка авторитетно. — Бабки немереные. Бюджет страны какой-нибудь. Сколько больниц, сколько дорог… Там каждая колонна стоит, как детский сад у нас на районе.

— С той лишь поправкой, что уже через пару сотен лет ничего из перечисленного не останется, — сказал незнакомец равнодушно. — А Stoneface будет стоять.

— И смысл? — Пашка рассвирепел. — Ну и будет стоять? А дальше что? Я понимаю, когда делают для людей здесь и сейчас. Зачем гадать о том, что будет через сто лет?

Незнакомец пожал плечами.

— Может быть, он не гадал. Вы когда-нибудь думали о том, что средний человек знает о египетской цивилизации в основном то, что они умели строить пирамиды? А сколько было цивилизаций, о которых мы не знаем ничего? Они не оставили следа, и, возможно, с точки зрения высшего суда прожили бессмысленный цикл истории.

— Это чушь какая-то, — отмахнулся Пашка. — Люди еще покажут. Через сто лет будет все не так, как сейчас. Искусственный интеллект будет и виртуальная реальность. Никому не придет в голову ставить каменные истуканы. Это язычество. Навоз, короче.

Незнакомец усмехнулся и достал ноутбук.

— Может быть, — сказал он, чему-то улыбаясь. — Но я не переоцениваю возможности человечества. Будет еще несколько циклов подъема и спада, но потом… Нам просто некуда деваться. Мы заперты здесь. Вы слышали, что до ближайшей к Солнцу звезды, Проксимы Центавры, 80 тысяч лет полета? Это на порядок больше, чем существует наша цивилизация. Мы ужасно одиноки в этом космосе. Оставить след: вот наша единственная миссия.

— Ерунда, — фыркнул Пашка. — Примитивщина. У бога на нас другие планы.

— Откуда вы знаете его планы? Пока вы строили Stoneface, вы не знали даже планов вашего работодателя. Вы видели фрагменты и думали что это… кстати, что вы думали?

— Что это радиолокационная станция, он думал, — зевнул Алексеич.

— Да при чем тут это? — возмутился Пашка. — Ты сам-то что думал?

— Это неважно, — сказал незнакомец примирительным тоном. — Никто не догадывался. Я тоже не знал. Иногда общая картина видна лишь с очень большой высоты. А мы с вами, боюсь, у самого дна.

Все замолчали. Незнакомец уткнулся в ноутбук, и пальцы его забегали по клавиатуре. Пашка смотрел на разворот журнала. Алексеич уперся лбом в прохладный иллюминатор, за которым белые облака все плотнее укрывали рисунок. Алексеичу казалось, он различает щеки ребенка и его озорную улыбку, а, может быть, он лишь хотел увидеть их в потоках цветовой лавы, которая спекла и растворила результаты их полугодового труда.

И нет больше меня, есть лишь лава, лава, лава…

Видение исчезло. Самолет летел над айсбергами белых туч.

— А, прикинь, Пашка, — сказал Алексеич негромко. — А прикинь, Пашка, если весь наш смысл состоит лишь в том, чтобы построить вот такую херновину и послать в космос сигнал, что мы когда-то жили? И ничего большего. И все наши страдания, интриги, обиды… Это наше вечное «я», «я», «я»… Ничто. Дым из трубы. А смысл лишь в том, чтобы доказать возможность жизни в нашей галактике?

— Да ну, — буркнул Пашка. — Я не верю в эту чушь.

— Вспыхнем, сгорим и не останется следа, кроме этого сгустка фотонов, за который, может быть, кто-то скажет нам спасибо, — проговорил Алексеич.

— И что мне толку с того, что через пять миллиардов лет мне кто-то скажет спасибо?

Алексеич не слушал.

— Получается, — говорил он, — я приложил руку к главному проекту человечества и теперь могу спать спокойно.

— Ага, — ухмыльнулся Пашка. — Ты еще бабки отдай на благотворительность. Все равно ведь все помрем.

— Бабки не отдам, — Алексеич привалился к иллюминатору и закрыл глаза. — Но межпозвоночную грыжу с этих пор считаю не напрасной.

— Болван, — буркнул Пашка и тоже уснул.