Тройной фронт

Борис Александрович Алмазов, 2023

Расказы участников Великой Отечественной войны и рассказы о первых годах послевоенной жизни.

Казак Полторашапкин

Среди пополнения он выделялся тем, что приехал не верхом, а на подводе с сеном, запряженной двумя лошадьми, одной строевой, другой обозной и, кроме трехлинейки времен гражданской и шашки, коеми были вооружены почти все старики, имел новенький немецкий автомат. На мой вопрос — где взял? Ответил коротко:

— Отнял.

Через два дня как-то так вышло, что он стал моим ординарцем. Старики заметили мимоходом:

— Пущай — ко он, товарищ лейтенант, при вас лично состоить. Казак он исправнай. Бой понимаить. Ежели что, — ня выдасть. А для строя не очинно гожий — карахтерный больно.

Так Полторашапкин стал моим, как тогда говорили, ординарцем, и жизнь моя фронтовая резко улучшилась.

Во-первых, никаких забот о коне. Полторашапкин никого к коням не допускал и как мне кажется, будь его воля, и мне бы на коне ездить не разрешал. Во всяком случае, на мою кавалерийскую посадку он смотрел с нескрываемой тоской.

Во-вторых, я всегда был сыт. Уж полсухаря, а всегда он мне в руку сунет. А так — на пятнадцать минут остановимся — он, обязательно, горячего принесет, хоть кружку кипятку, а добудет.

В третьих, одежду всегда высушит, заштопает. С присловьем: «офицер должон быть исправен!» Слова «командир», как и «красноармеец», «боец» он не признавал, только — «офицер» и «казак».

Я говорю:

— Полторошапкин, я, например, еврей, пол взвода у нас узбеки, какие мы казаки?!

— Ежели, — отвечает, — вы ленты на кальсоны понашивали и в кавалерии служите, стал быть, говенные, но казаки! Стремитесь! Старательность являйте. Абизательна!

— Значит, мы теперь с тобою оба — казаки?

— Ты меня с собою не ровняй! Ты, в казаках служишь, и все. Война кончится и каждый из нас при своем окажется.. Я, как был казак, так и остануся, а ты и узбеки твои — наоборот.

За глаза он меня звал «Мой». «Пойду моего кормить. Обратно, нябось, исть хочеть!», «Надоть моему переказать» и, наконец, очень строго: «Никак невозможно. Мой осерчаить. Строгай!»

Жил я при Полторошапкине, как у Христа за пазухой. Однако, вызывает меня командир полка и говорит:

— Лейтенант, почему у тебя дед долговязый все время пьяный!

— Никак нет. Не замечал.

— Обрати внимание и немедля пресеки.

Вызвал Полторошапкина.

— Командир полка говорит — ты все время пьяный.

— Не пьяный, а выпивши. Разница. У меня ревматизьма. Лечусь.

— И как?

— Помогаить.

— Я спрашиваю: доза какая?

— Румочка. Румочка утром и, равномерно, в обед и вечером…

— А где взял?

— Мое.

Ну, я по наивности и успокоился. Через неделю командир.

— Разобрался, почему у тебя ординарец пьет.

— Он, товарищ командир, лечится, пожилой, ревматизм. Так, по рюмочке…Организм ослаблен.

— Ослаблен? Да ты видел эту «рюмочку»? Мы бы с тобой от одной румочки на тот свет отправимся!Оба!

Вызываю Полторошапкина.

— Неси «румочку».

С большой неохотой приносит некую емкость: у бутылки шампанского отпилено донышко и, неизвестным науке способом, припаяно к горлышку. Петровский «Кубок орла», одним словом.

— И ты это можешь выпить?

— Когда выпиваю, когда тюрьку накрошу,… Смотря по погоде. От жары — выпиваю, в холод — тюрьку толку.

Оказывается, на той телеге, на какой приехал Полторошапкин, под сеном укрывалась немецкая бочка со спиртом и он, «для ради обчей исправности организьмы», три раза в день к ней прикладывался. «По румочке».

Разумеется, я наорал на Полторашапкина. Приказал немедленно пьянку прекратить! А спирт уничтожить. Об исполнении доложить!

И Полторашапкин доложил об исполнении. После чего погрузился в непроходимую мрачность, длинно по коровьи вздыхал и глядел на меня с укоризною.

К счастью, приказание он выполнил наполовину. То — есть выпивать перестал, но спирт не уничтожил. «Хучь расстреляйте — рука не поднялася». И слава Богу. Скоро этот спирт выручил меня.