Приятная неожиданность

Борис Владимирович Попов, 2018

Врач-травматолог не знал о Новгороде 11 века, куда он неожиданно попал, ничего. В одном был уверен – его прежняя профессия здесь не прокормит. И он взялся вертеться, как вор на ярмарке – стал делать то, что могло приносить деньги. И они появились. По сильной любви женился на красавице-богатырке. Кругом успех и удача! Словом, приятная неожиданность. И вдруг оказалось, что близок конец света…

Глава 3

Мы отправились в сторонку от порта — как объяснил тертый Фрол, кормят получше, берут подешевле. После пятиминутной ходьбы, подошли к харчевне. Тут и поесть, и поспать, разъяснил многоопытный Фрол. Мы и поели, и пошли поваляться на мягких кроватях — обсудить виды на урожай. С Кузьмичом было все ясно: купец он и здесь купец. Деньги на товар и лавку у него есть. Не хватает на судно, но это дело решаемое: взять кусок трюма в аренду или купить в складчину с кем-то из купцов. Мысль, конечно, добрая. Я подумал и решил уточнить наша финансовые дела.

— Если добавить мою долю, хватит?

— А сколько будет процент?

— 50% от прибыли.

— Это ерунда, — буркнул будущий купчина. — Я за долг толкую.

Сначала не поняв, решил, что Кузьмич где-то здесь задолжал. Но, поразмыслив, понял. Да, давненько у меня не было в жизни веселья. Глянул, хорошо ли браток держит удар. Он весь напрягся, плотно сжал губы. Поехали!

— Ну, процент будет немалый. — Глянул — видно, что разбирает. — Это будет стоить, будет стоить…

Полюбовался клиентом. Стоит, как сеттер на охоте, ждет выстрела. Ладно, хватит его нервировать. Я присел.

— Будет стоить аж… пять копеек!

Полюбовался его ошарашенным видом. Не поверил.

— Всего пять копеек?

— Ну извини, меньше не могу.

Он дышал, как рыба на берегу. Доходил. Дошел. И с диким криком кинулся ко мне. Увернуться я просто не успел. Сгреб лапищами, начал мять, пытаясь поцеловать в губы. Я был активно против такой ласки брежневской поры. Пора отрезвлять друга.

— Фрол Кузьмич! Хватит!

Торгаш потихоньку пришел в себя. Перестал целовать и сжимать меня в смертельных объятиях. Ну, слава Богу!

А теперь пора бы и выпить что-нибудь покрепче. Мы спустились вниз. Сели за свободный столик. Тут же подскочил половой. Чего изволите? А изволили мы зелена вина. Дали нам водки и закуски. Хряпнули по первой. Закусили. Второпях дернули по второй. Расслабились, потекла неспешная беседа. Через пол часика меня повело, потянуло на подвиги. Я решил спеть.

Голосишко-то у меня жиденький, но слух хороший, в школе пятерка была. Причем получил ее неожиданно. Было это классе в четвертом. Петь по детству я терпеть не мог. А тут пение по два раза в неделю. Молоденькая учительница билась со мной, как с ишаком и ставила двойки. К концу четверти я понял, что мое упрямство может огорчить маму. Значит, будем петь.

И на очередном уроке решил, что пора голосить. Вызванный к доске, что-то спел. Учителка, мужественно и пока безрезультатно, боровшаяся со сном, страшно оживилась.

— А еще так сможешь? Голос, как у Робертино Лоретти!

— Конечно могу!

Ну, песен я знал массу, в том числе арий из опер и оперетт. И слышал их отнюдь не по радио. У отца был великолепный баритон и отличный слух. После песен мне поставили пятерку, в четверти и в году тоже. А через два года, как и у знаменитого итальянского мальчика-певца, голосок сломался. Мы оба выросли. И, отнюдь, не кастратами, как раньше певцы в Ватикане!

Я выпил еще чуть-чуть и пропел замечательную песню брежневской поры. Фрол заинтересовался.

— Голос-то не блещет, но какова песня! Где ж такие поют?

— Главное — кто пишет.

— А кто пишет?

Тут я и сболтнул:

— Мы пишем!

— Ты пишешь, — обалдел Кузьмич.

— Именно я.

Тут, притихший было народ, загалдел. Решил закрепить успех и спел еще пару песен. В конце концов, Утесов не сильным голосом брал. Мы засобирались было уходить. Тут народ стал роптать.

— Пой еще, пой еще!

— Вы нам платите что ли? На свои пьем, — озлился Фрол.

И слушатели понесли деньги. Правда, далеко не все. Многие норовили урвать даром. Но с Кузьмичом этот трюк не прошел. Он подошел к группе из трех мужиков.

— Платить будем?

Те повели себя нагло.

— Мы в корчме, у хозяина сидим.

— Вот он вам пусть и поет.

— Да ты нам не указ, где хотим, там и сидим!

Возле Фрола встали плательщики. Наглецы поняли, что их сейчас будут бить. Они с гнусом встали, ухватили самого бойкого своего и отчалили. А я им вслед рванул отходную. Оставшиеся клали деньги безропотно. Если кто-то пытался сэкономить, Фрол жестко говорил, что эта сумма устроит нищих, они тебе и споют. После этого, все доплачивали, понимая, что второго раза может и не быть. Певец может уехать, пойти петь в другое место, сорвать голос, да мало ли что. А я пел и пел. Исполнял русские песни, мешая с иностранными, у которых знал переводы. Решил заканчивать исполнением шлягера 21 века. Посмотрел на Кузьмича — он понятливо махнул рукой, встал и объявил.

— Последняя песня!

Народ было зароптал.

— Певец не железный, — добавил Фрол, — можем и сейчас уйти.

Наступила тишина. Я спел. Толпа бесилась. Еще чего-нибудь! И еще раз исполнил.

И мы пошли, не обращая ни на что внимания. Я вам не эстрадный певец! Пора отдыхать.

Утром мы позавтракали и пошли по делам. Первым делом купец купил ладью. Команду он оставил от прежнего владельца. Потом затеялся арендовать склад и покупать товар. Тут я вспомнил о своем пении.

— Слушай, Кузьмич, мне нужен музыкальный инструмент.

— Зачем, ты же сам поешь?

— Затем. Деньги давай.

— Сколько?

— Гони десять рублей.

— Это же большие деньги!

— А я большой человек. Ты вот уедешь, а мне на что жить?

Фрол отсчитал и убежал. А я пошел вдоль рядов, разглядывая товар. Тут услышал трещотки, дудки. Вот у них и спросим. Вдруг все умолкло. Ведь упустил! Поспешил. Вдруг гадкая музыка появилась. И так раза три. Сложилось ощущение, что они каждый раз от меня уходят. Я остановился возле средних лет мужика с деревянной посудой.

— Скажите, а скоморохи как-то ходят что ли?

— Сообразил, — посмеялся лошкарь. — Они по трем большим кругам бродят. Ты за ними лучше не гоняйся.

— А как?

— Стой здесь. Они скоро подойдут. Каждый день здесь кружат.

Через пять минут ВИА «Скоморох» подошло из-за угла.

— Здорово, ребята.

Ответили неласково.

— И тебе не хворать. Что на дороге-то встал?

— Есть дело. Плачу.

Сгрудились вокруг.

— Не обманешь? Хоть бы на обед получить — жадно сказал самый длинный и самый худой.

— О какой сумме идет речь? — уточнил малосведущий я.

— Ну, копеек пятьдесят.

Облегченно выдохнул — это можно! А то опасался, что не хватит на инструмент. Цен я не знал. Музыканты, судя по их дудкам и колотушкам, тоже.

— Полтинник даю, если найдете нужную вещь.

Молодежь опечалилась. Задание явно будет непосильным. Просто так деньги не платят.

— Да расскажи, в чем дело-то, — крикнул самый нетерпеливый.

— Нужна гитара.

На лицах — недоумение.

— Я из других краев, может быть у вас она называется по-другому.

— А какая она?

— Вот такая, — обвел воображаемые формы руками. — Шесть или семь струн, глубокая. Звук приятный, мягкий.

— Не домра?

— Отнюдь.

Все задумались. Вывод был печален. Не видали, не слыхали.

— А может Тишило-купец чего знает?

— Где будем его искать?

— У него лавка на этом рынке.

— Объясняйте.

Все пятеро знали рынок как свои пять пальцев. Но были, как женщины из будущих времен. Дорогу знает отлично, а объяснить ее не может. В общем, пошли искать все вместе. Не успели тронуться, новая идея. Я подошел к купцу через лавку от нашей сходки.

— Хотите спою историю о вашей семье?

— Да откуда ты это можешь знать, да еще сочинять об этом песню?

Он поразился моей глупости и нахальству, ничем не обоснованному. Я не стал ему говорить, что пронаблюдал, как перед нашей беседой, мальчик и девочка, похожие на купчину, совали ему продукты и кувшинчик с чем-то. Перед уходом они обнимали отца.

— Тут есть люди, знающие твою семью? — спросил у него.

Купец задумался ненадолго.

— Есть трое.

— Зови всех.

Он убежал. Я подозвал длинного с дудкой.

— С голоса музыку можешь взять?

— Легко!

Я напел. Парень сыграл один в один. Талант! Пришел торговец, с ним еще трое степенных бородачей.

— Мы поспорили с почтенным, что пока он бегает за вами, я напишу песню о его семье и возьму с него рубль. Вы — свидетели.

Бородачи зашумели.

— Это невозможно, Трофимыч, не робей!

Ну, прямо Новгородское вече. После таких речей отступить было невозможно. Остаток жизни будут насмехаться. Купец приосанился, показал нужную деньгу. Начинайте!

На шум подтянулись соседи, все вальяжные и бородатые. Узнав о причине спора, разбились на два лагеря: за торговца и за меня. Ну, вот это точно вече! Народ кричит, руками машет. Подходят и покупатели. Шум нарастает.

Наш ансамблик глядел понуро, думая, что опозоримся. А народ уже спорит на деньги. За нашу же неловкость, нас, похоже, будут бить всей толпой. Проигрывать всем обидно. Остальные тоже такое веселье не упустят. Но ребята не трусят, не бегут. Молодцы!

Длинный против остальных гляделся орлом. Он уже имеет в руках невиданную в этом городе песню. Я поднял руку.

— Начинаем! — крикнул во всю мощь соего жиденького голосишка.

Пока народ стихал, буркнул своим, чтоб не вздумали влезать со своими стучалками и бренчалками. Затем вышел в центр, скомандовал — дуди, и стал петь песню о сына и о дочери — лучшую песню о семье всех времен и народов.

Толпа стихла окончательно. Затем округлились глаза, потом, от впечатлений, разинулись рты. Я допел, поклонился слушателям и отошел к своим.

Аплодисментов в ту пору еще не знали. Сначала на короткое время — тишина, а потом дикий рев, ударивший по ушам. Затем общий галдеж. Обмен мнениями, крики мне, с требованиями петь дальше и тому подобное. Но — как сказал Шаляпин: даром только птички поют.

Мои музыканты-проводники цвели. Такого успеха они не видели никогда. Дударь сиял. Он принял участие в зарабатывании триумфа! Поэтому тоже вышел и раскланялся на все четыре стороны. Очередная буря восторга. Что же, у победы много отцов, а поражение — всегда сирота.

А я пошел к Трофимовичу, получать гонорар. Купец меня крепко обнял. Глаза у него были влажные.

— Слушай, спиши слова, супруге спою.

Приятным баритоном запел мою песню, не фальшивил. Я помялся.

— Этому, с дудкой, надо бы тоже денег дать.

— Полтинника хватит?

— Вполне. Ну что же, бересту, чернильницу и перо в руки!

— Заменим перо писалом?

— Давай!

Я получил полтора рубля, кто-то побежал за причиндалами. Мы пошли к прилавку. Присел на чурбачок. Надо мной бубнил купчина.

— Как ты все зришь в корень — и люблю их всех очень, и тоскую по ним, когда уезжаю за товаром. С женой ни разу за все годы не поругались, живем душа в душу. Дочь ласковая, красавица, сынок в меня, очень умный. И тут песня у нас в семье будет…

Прилетел посланец с нужными для письма принадлежностями, и я сел писать, стараясь делать врачебный почерк поразборчивее. И не знаю местной орфографии. Где-то читал, что вроде все пишется без разделения на слова. А на самом деле — бог его знает. А надо как-то оправдаться. Поднял голову.

— Пишу, как умею — я из дальних краев.

— Да мне все равно, — загалдел купец, — я пойму, надо будет — перепишу. Дописал, протянул собеседнику. Тот почитал, вздохнул.

— Эх, горазд ты писать!

Спросил мужика — а тебя как звать-то?

— Михаил, — ответил купец. Во как, без явно лишних отчеств!

— Не могу тебе написать ноты, — печально сказал я.

— Про такое и не слыхивал, — ответил купчина.

— Ими мелодию пишут.

— Вот же музыка, — горячо заспорил Михаил, тряся бумагой.

— Ну, слушай, — сказал я.

Сначала текст — и медленно стал читать. А теперь — мелодия, вся сила песни и начал петь без слов. Купец не сразу, но понял.

— Но я вот помню и так.

— А если бы я писал тебе письмо?

— Ну, как-то бы спел, — неуверенно заявил Миша.

Я взял у него бумагу и наскоро записал первые три куплета другой песни. Сунул купцу — пой. Тот поразился, и что-то заблеял. А теперь я: и стал петь. На втором куплете вступила дудка, следом — остальные. Мы ушли писать с улицы в склад. Мои ребята сгрудились у двери. У Михаила округлился рот.

— Как это вы все, разом-то?

— Слаженная команда, — гордо заявил я, думая о грядущих у народа именинах, свадьбах и неведомых мне пока русских праздниках.

Ладно, пора за гитарой. Встал, начал прощаться. Купец стал звать обедать.

— Тороплюсь, — отмел я лестное предложение.

Сейчас свяжись, это до вечера. А завтра торговец струнным инструментом отчалит в другой город и ищи его свищи. Эти шутки судьбы мне известны хорошо, все-таки мне за пятьдесят. Уж не мальчик, видал виды. Мы вышли из склада.

Уйти нам не дали. Встретила возбужденная толпа. Поднялся шум: вы чего так долго, мы тут ждем… Люди хотели даровых песен и зрелищ. От меня — не дождетесь. Хватит исполнять клятву Гиппократа!

— Шумните им, — попросил я своих, — что сегодня здесь петь больше не будут.

Молодые переминались с ноги на ногу.

— Нас так не ждали ни разу. Надо петь, — заявил самый падкий до чужого успеха музыкантишка.

Посмеявшись в душе, я ответил.

— Ну что же, можете петь тут хоть до утра.

Подумал о торговце инструментами — буду искать по рынку сам и повернувшись, начал уходить. Далеко мне уйти не дали — стали хватать за руки.

— Старший, мы идем, больше горячиться не будем…

Посмотрел в их зарвавшиеся лица. Глазенки прячут. Похоже, проняло. — Охладить надо народ, — скомандовал я.

Из наших тут же вытолкнули самого горластого. Он взялся орать, как громкоговоритель.

— Новгородцы! Певец устал, сегодня песен больше не будет.

И так раза три. Вот это по-нашему, по-вокальному! Народ пороптал, пошумел и разошелся. А мы двинулись в сторону намеченной цели. Значит, о гитаре вы слыхом не слышали, но может хоть балалайку знаете? Ребята переглянулись, поговорили тихонько между собой. И не видели, и не слышали. Ну, прямо край какой-то таежный! И это святая Русь!

Я начал потихоньку злобствовать.

— А струны-то вы видели?

— Конечно, — расцвели ребятишки, радуясь выходу из тупика.

Я напрягся, как волк учуявший добычу. Интересно, на какую дудку они натянули струну?

— И на что они были натянуты? — спросил у молодых.

— На домру.

В памяти что-то шевельнулось. Слышал звон, но не знаю, где он.

— А какая она?

Описывают. Нет, это не гитара.

— А далеко видели? — может где-нибудь в Киеве?

— Да тут на торге.

— Прямо здесь?

— Да рядом. Вот она стоит, — и показывают руками.

Я внутренне аж ахнул! Стоит красота с тремя струнами, дека с колками, корпус круглый. Конечно, три не шесть, и как звучит, неведомо, но все это решаемо. Струны подтянуть, деку подогнать. Сидящий бородач лениво спросил:

— А деньги-то у тебя есть? Инструмент десять рублей стоит.

Я вздохнул, спросил парней: а поласковей продавца не найдем? Они дружно замотали головами. Да, в других городах такого нет. Торгаш встал, прошел за домрой, протянул мне.

— На ней ведь играть надо уметь.

Посмотрим, что я смогу, может налавчиваться надо долго. Бить себя в грудь и кричать, что на гитаре с десяти лет играю, может и бесполезно. Придется учиться заново. Взял инструмент в руки, прошелся по струнам. Звучит славно. Повертел колки, заиграл. Подтянул одну струну, и запел. Как мной гордились ребята! Купец просто раскрыл рот.

Домра звучала изумительно и на трех струнах. Гитара против нее выступит только элитная. Дешевка — не у дел. Тут откуда-то выскочил невзрачненький мужичонка.

— Пой дальше, — скомандовал он.

Подумал: а приказывать будешь дома, жене и детям. У меня все мысли были о покупке и цене. Пришлый заныл, что это же он просит.

— А я тебя прошу: дай сделать дело!

Он опять взялся донимать. Уже не слушая, сказал своим: уберите его. Парни спросили: как, куда. Я обозлился: лучше, если останется жив. Мои загоготали пошли на говоруна всей оравой. Как он от них убегал… Я повернулся к торгашу.

— Как ты играешь! — восхитился тот.

— Да инструмент уж очень хорош! Так сколько хочешь?

У продавца музыкальных инструментов глазки забегали. Он явно упарился с домрой.

— Молодые твои придут, инструмент в руках крутят, бренькают. А денег в кошеле нет и похоже, не будет.

— Так сколько? — прервал его я.

— Ну, десять рублей.

— Даю три.

— Девять.

— Восемь.

Повернулся уходить. В глазах вернувшихся парней плескалась горечь. А домра в моих руках — чудо как хороша!

— Шесть рублей и не меньше! — крикнул мне в спину Тишило.

Да, до уличного продавца-турка двадцать первого века, ему далеко. Не хватило бы мне десятки, и, оставив скоморохов караулить, побежал бы к Фролу за добавкой.

— Три рубля — негромко сказал я.

— Бери — махнул рукой купец.

Как это в книге про ходжу Насреддина: продавец оказался сговорчивым и после часа криков и споров… Я бережно взял свое чудо в руки, ласково повертел, начал отсчитывать рубли. Купчина бубнил рядом.

— Полгода сбыть не могу, отчаялся уже. Покупатели смотрят, а не берут. Почему неласков был — твои ходят часто, но проку от них нет. Разложил монеты по прилавку, купец их жадно схватил.

— Расчет полный, претензий нет?

Говорил я отчетливо и громко.

— Всем доволен! — бодро ответил веселый торговец.

— Соседи слышали?

После песни, из-за прилавков рядом и напротив за нами следили очень внимательно. Отозвались тут же: да, конечно, да, да… Ну можно уважить купчика напоследок за внимательность. Я взял домру покрепче, отступил на пару шагов, вдруг Тишило прыгнет, и очень внятно проговорил.

— Такая замечательная вещь на рынке — в большую редкость. Обычно их делают на заказ признанному мастеру, играть в княжеских и боярских теремах очень богатым и знатным людям. На обычный прилавок, к не знающим ее истинной цены людям, она может попасть только случайно. У меня с собой только десять рублей. После того, как я на ней поиграл, отдал бы деньги без звука. Надо было бы, сбегал за прибавкой. Вещь очень дорогая, и красть ее можно только под заказ другого мастера игры на домре, их в Новгороде пока нет. Я учился у арабов, такого замечательного инструмента ни у них, ни на Руси не видывал. Ладно мне, слава богу, продали всего за три рубля. Я-то и двадцатку бы отдал безропотно, если бы видел, что ты настоящую цену инструменту знаешь.

Полюбовался рожей хрипящего купчика, подумал: ну тебе, друг любезный, до конца жизни будут говорить: шел бы ты дровами торговать. Через несколько дней, рынок облетит история, как опытный купец продал вещь вместо сотни за трешку. А с последующими добавками и привираниями, красота будет неописуемая.

Буркнул парням, стоящим с ошарашенными от моего вранья рожами, что уходим. А сам, удаляясь, начал играть сложный проигрыш из Барыни, рассчитанный на балалайку, все ускоряясь и ускоряясь.