Приятная неожиданность

Борис Владимирович Попов, 2018

Врач-травматолог не знал о Новгороде 11 века, куда он неожиданно попал, ничего. В одном был уверен – его прежняя профессия здесь не прокормит. И он взялся вертеться, как вор на ярмарке – стал делать то, что могло приносить деньги. И они появились. По сильной любви женился на красавице-богатырке. Кругом успех и удача! Словом, приятная неожиданность. И вдруг оказалось, что близок конец света…

Глава 4

Молодые шли, тихо беседуя между собой. Один догнал и поинтересовался, точно ли я у арабов жил?

— Немного, всего год. Работал, осваивал игру на домре и на гитаре. Много повидал там интересного, многому научился. В Дамаске меня как-то завели в старейшую мечеть. Там арабы молятся Аллаху. Место силы. Стою в ней, чувствую — на голове волосы поднимаются. Нигде такого не было, и нет. Язык, правда, не выучил. Стойте!

Я увидел прилавок шорника. Там было все, что мне нужно. Померяв по себе и домре, взял кожаный ремень по размеру. Постоял, подумал.

— А сапожник тут есть?

— И не один.

Меня подвели к сапожнику.

— Кривые гвозди у тебя есть?

— Найдем.

— Самые маленькие, четыре штуки, — уточнил я.

— Есть.

— Прибей вот этот ремень.

Показал, куда вколачивать. Кривые хороши тем, их крайне трудно вырвать потом. Обувщик усомнился в крепости деки и корпуса. Что же делать? Тогда я ее на гриф прибью, а с другой стороны — приклею.

— Впрочем, — сообщил сапожник, — тут близко стоит столяр. Он с деревом работает, и скажет точно — можно ли колотить, и, если можно, сделает это лучше меня.

Мастер продал кривых гвоздей, и мы пошли в указанную сторону. Краснодеревщика нашли быстро. Объяснили суть дела. Парни кричали и горячились больше меня.

— Давайте сюда вашу домру. — Повертел, подумал. — А что надо делать?

Я подал ремень и гвозди.

— Нужно прикрепить этот конец тут, а вот этот — сюда.

Столяр опять подумал.

— Не пойму, в чем трудность? Вас шестеро здоровых парней, неужели никто ничего делать не умеет? Или молотка нет? Так я вам дам немножно постучать.

Я посмеялся в душе: вырос в частном доме, отец тоже столяр-краснодеревщик. Молоток с топором в руках у меня сидят, как влитые.

— Трудность в том, что инструмент очень редкий и дорогой. Сломаем — не восстановим, — сообщил я ремесленнику.

Столяр с сомнением пробурчал, что, мол, такой-то сделаем. Ну, что же, повеселим новгородского Страдивари. Я прошел за прилавок, сел на хорошо сделанную табуретку, закинул ногу на ногу, пристроил домру поудобнее и начал играть.

— Ну, эта песня немецкая. Мне наши и ближе, и родней.

Спел нашу, народную, исконно русскую: «Вдоль да по речке». В общем, ой, да люли! Плотник сидел обалдевший. Песню про автономное плавание сизого селезня уверенно можно было включать в репертуар. Я перестал петь и проиграл то же самое без моего голоска. Звучала только моя новая прелесть.

— Впечатляет, как домра музыку выдает?

— Да-а…

Столяр бережно взял музыкальный инструмент в руки, повертел. Высказал свое мнение.

— Знатная вещь! Ну, вот это, — берясь за гриф — дуб. Очень крепок. Любые гвозди выдержит. И два, и три. В воде только крепнет. А вот это — произнес он, крутя в руках корпус — ясень. Но сделан как-то хитро…

— Он склеен из очень тонких кусков дерева — вмешался я. — А перед этим его изгибают, как — не знаю. В деку давай колоти, столяр.

Тот пришил ремень на один конец с двух сторон.

— Ладно, а где взять хороший клей?

— А что клеить-то?

Показал кожу и ясень.

— Это казеиновый или рыбий. Мездровый будет слабоват. Рыбий ужасно дорог, да он тебе и без надобности.

— А где взять?

— Их лавка в самом конце этой улицы.

— Мы знаем, — загалдели музыканты.

И, простившись с русским мастером струнных инструментов, пошли дальше. Есть уже ужасно охота. Кстати, пока не забыл. Остановился.

— Ребята, я вам денег должен.

Отсчитал им рубль. Они радостно загалдели.

— Что-то много даешь, договаривались на полтинник.

— Ваш дудочник играл при толпе для спорщика.

— Да мы тоже так можем!

— Это потом рассчитаетесь, между собой. Вы ели давно?

Парни потупились.

— Еще вчера, утром.

— Чего-то давно. Пост что ли такой?

— Денег не дают! Целый день бродим, все ноги уже оббили. А в кошеле — на одну кружку кваса. Если бы не ты, только и идти воровать.

Да, дела веселые…

— Ребята, может вместе походим? Поиграем, попоем?

Буря восторгов и объятий. С трудом вырвался.

— Только одно условие.

Они стихли.

— Меня слушаемся — я старший. Если вы делаете что-то свое, расстаемся, играйте сами.

Более тихо, чем перед этим, молодежь согласилась с моим диктатом.

— Конечно, мастер. У тебя — опыт, знания…

Я опять заговорил.

— Сейчас купим кое-какую мелочь и обедать. Кто может против?

Все были за. Мы прошли через рынок. Ребята не удержались схватили с голодухи по пирожку. Я обошелся без этого, надеясь на скорое посещение харчевни. По ходу купили мне небольшую (как в прошлой жизни!) сумку. Я тут же сложил в нее все, кроме домры. Купили казеиновый клей. Туда же! Выйдя с рынка, увидали кузницу. Зашли. Я показал кузнецу домру. Пощипал струну:

— Такую вот сможешь сделать?

Тот не удивился. Видимо видел и раньше. Вытер руки какой-то грязной тряпкой. Потрогал, почерневшей от кузнечной работы, лапищей струну.

— Такие я уже делал, — сказал он глухим голосом. — Скоморохи забегали недавно — у них такая же лопнула. У меня кусок остался.

— Покажи.

Он прошел за наковальню, погремел там чем-то и вынес кусок проволоки. Пощупал: по длине один в один, но толще моей гораздо.

— Толстовата, — сказал я.

— Молодец, заметил.

— И что делать?

— Сейчас доведем ее до ума.

Подручный ухватил будущую струну клещами и понес к огню.

— Платить сейчас будешь? В долг делать не буду.

— Деньги есть. Думаю, сразу закажу струны три.

— Одну сейчас выдам за полтинник, две завтра, после обеда. С тебя будет еще полтинник.

— Сейчас сделаете все три, рубль отдам сразу.

Подмастерье притащил раскаленную проволоку, они взялись колотить по заготовке. Я от грохота вышел с ребятами на улицу. Один из молодых высказался, что проще отдать кузнецу полрубля, да и пойти.

Молодцы ждали ответа.

С таким подходом я боролся еще в брежневскую пору.

Подрабатывал в «Скорой помощи», там платили побольше, чем в больнице травматологу. Завелась там наглая бабенка в бухгалтерии. Раз недоплатила мне в получку. Я, посчитав все прибавки, добавки и вычеты по расчетному листу, это быстро понял. У медиков заработная плата, особенно в Скорой, рассчитывается посложней, чем в других местах — колеблется количество отработанных часов, отдельно ночные, праздничные, доплаты за стаж, за категорию, колесные, праздничные, больничные. Конечно, новенькие бухгалтерши ошибались. Я посчитал, нашел ошибку и пошел в бухгалтерию. Она все внимательно проверила, посоветовалась с главбухом и заявила, что сумма-то, мелкая!

— Действительно. Для большого завода просто незначительная. Стоит ли огород городить. Отдайте мне ее из вашего кошелька, да я и пойду, — ласково поддержал я эту разумную идею.

Для нее это был удар.

— Из моих?

— Да, из ваших.

— Как вы можете! — сорвалась она на крик.

— Я теряю, вам наплевать, но за свое нужно убить? Так что ли?

В бухгалтерии сидела очередь. Вот, вот они всех обсчитывают! А мне в прошлом месяце, а мне в позапрошлом… Больше на мне бухгалтерских сбоев не было.

Примерно так же я решил поучить и паренька.

— Раз решил, так сам и гони полтину. Ты мне завтра струны, а я тебе деньги верну — сумма то мелкая.

Он заметался.

— У нас на всех меньше осталось, мы пирожки купили…

— У меня тоже лишних нет. Я сейчас отдам полтинник, а завтра струна не подойдет. Деньги кузнец не отдаст, скажет: мы работали, и будет прав. В общем, я остаюсь. Кому не нравится, могут уходить. Навсегда. Притихший было коллектив взревел.

— Мы остаемся! Этого идиота давно уж гнать хотели! Он Ванька всегда был поганка!

Все, как в сказке: Иван всегда дурак. Но не нужны мне в команде ненужные прения… Придется одним пожертвовать. Власть должна базироваться не только на любви и уважении к начальству, но и на некотором страхе. Кроме пряника должен быть и кнут. Повернулся к юноше.

— Уходи!

На мальчишку было жалко глядеть.

— Простите, больше не буду…, — лепетал щедрый юноша. Наверняка тайный богач!

Я оглядел коллектив.

— Желающие могут идти с ним.

Такой расправы над парнем ватага не ожидала. Думали, что поругаюсь, может поору, но так… Они горячо стали просить за юношу.

— Да он все понял, Иван раскаивается…

Я подумал некоторое время и сказал:

— Хорошо.

Ликование охватило музыкантов. Подождал некоторое время, пока улягутся эмоции народа и повел их опять в кузницу. Струны были в самый раз. Я отдал рубль, забрал изделия, и мы весело пошли обедать.

Харчевня была в двух шагах. У корчмы ребята поймали меня, бегущего как молодой олень, за руку.

— Мастер, здесь дорого.

— Меня это не смущает — ответил я.

Из отнятых у Фрола денег почти половина уцелела.

— Так ты иди, кушай, а мы тут погуляем. Потом, если надо будет, отведем, куда скажешь.

Посмеявшись в душе над сказанным и, представив, как говорю, пьяный в дугу, костромской адрес 21 века, а они его ищут до ночи по теперешнему Новгороду, недоумевая, куда же делась улица Советская — советы дают все, кому не лень, а место обитания главных советчиков исчезло, твердо обозначил свою позицию.

— Идем все, плачу только я. Споры неуместны, празднуем покупку домры!

И мы пошли жрать и пить. Сели за стол, подбежал половой. Я терпеть не могу ожидать в кабаке долго.

— Что у вас есть, чтобы дать быстро?

Он перечислил: гусь, утка, куры, налим, осетр, икра соленая и т.д., и т.п.

— Мне осетра, гуся с гречневой кашей, водки, хлеба, морс. Велик ли осетр? — вспомнив, что бывают огромные.

Официант махнул руками шире плеч. Годится.

— Икры, капусты квашеной, сала соленого порезанного. Ребята, а вам чего?

— Ну, нам бы каши… — прошептали на разные голоса. Скромняги вы наши новгородские! — Ладно. А вина, пива?

— Пива.

— Если оголодаем, баранина есть? — опять просолировал я.

— Доходит.

— Ну, тащи.

Половой замялся, потупился.

— У нас дорого…

— Посчитай!

Я начал думать, от чего можно избавиться. Ну, посмотрим, что он там насчитает. Четыре рубля, объявил трактирный служака, который явно живет с чаевых. Сам внимательно смотрит за моей реакцией — убегу или нет. Наш затрапезный вид, видимо, внушал ему подозрения. Я порадовался в душе доступности суммы. Изгнания удалось избежать.

— Тебя как звать-то?

Половой слегка ошалел. Ему на внешний вид можно дать лет тридцать-тридцать пять, видал виды, и на службе, явно, не первый год. И, похоже, впервые кто-то из посетителей поинтересовался его именем.

— Олег — еле слышно.

— А отчество?

Ощущение было, видимо, умопомрачительное. Его аж качнуло, и он ухватился за край стола.

— Акимович.

Я вынул из кошеля рубль.

— Это за еду задаток. А дети у тебя есть?

Трактирный старослужащий был потрясен. Даже хозяин харчевни никогда этим не интересовался.

— Трое: два мальчика и девочка.

— А вот это, Олег, им на подарки.

Я выдал еще полтинник. Он пытался что-то возразить.

— А тебе — после окончания еды. И моего таланта — добавил про себя. Половой поскакал на кухню, как молодой олень. К нам, вначале, он брел, как старый лось. Ну ладно, полно других забот.

— Я, ребята, хочу снять часть дома с другом. Хозяйка пусть тоже живет. Но родственники, многочисленные друзья, брехливая собака — нежелательны. Владетельница лучше пожилая.

Длинный Егор тут же среагировал.

— Я у такой старушки живу. Вчера, когда дрова колол, она попросила найти еще парочку жильцов.

— Надо поглядеть на дом, — заметил я.

— Он замечательный: и просторный, и крепкий. Муж плотник был. В годах тоже, но крепкий. Этой зимой от простуды помер.

— Бабушка-то не жадная?

— Она без мужа обнищала совсем. Мы с ней вчера последнюю краюху хлеба доели. Сегодня голодная сидит. На огороде пока только лук да укроп выросли. Хозяйка говорит, пусть хоть на хлебушек за проживание расщедрятся.

Тут Олег принес гуся.

— Послушай, — решил я, — очень быстро принеси курицу, каравай хлеба. Что еще?

Егорка потупился.

— Так мечтали вчера о пироге с рыбой!

— Есть?

— Найдем для хорошего человека.

— Курицу заверни получше, нам на вынос.

— Постараюсь.

— Неси.

Вопрос о моей платежеспособности больше не стоял. Флейтиста пробило на слезу.

— Отработаю, отслужу. Что хотите…

— До старушки далеко?

— Я махом!

— Не торопись. Мы тут изрядно посидим. Бабульке скажешь, что харчи сам за сегодня заработал.

Его возражения типа — это же вы, я пресек.

— Ей будет приятно, а мне все равно. Там решишь: вернуться к нам или до завтра. — Повернулся к ребятам, — Знаете, как его найти?

Они задвигались, зашумели.

— У нас есть место встречи, найдемся…

Акимович принес все, что требовалось. Курица была тщательно завернута и пирог с караваем тоже. Да, для хорошего человека, все отыщется и все переделается. Я этого навидался в свое время.

Но у Егорки-то сегодня и сумки нет, свирель свою в руках вертит, думает — как все ухватить. Поможем. Я взял в руки свою сумку, широко ее раскрыл, скомандовал: клади сюда еду! Молодой растерялся: как же, надо же пораньше… Дурень этот, видимо, полагает, что старший припрет бабке жранину поздно или завтра. И эх! Ласково объяснил, что положим бабушке кушать, флейточку сверху, чтобы не изломать, и побежит он сам, немедленно и очень быстро — кормить старушку. Окрыленный Егорушка быстренько уложился, подхватился и унесся. Половой уже наносил еды и ждет указаний или дальнейшего улучшения своего финансового положения. Ну, пусть подождет, денег пока нет и неизвестно, когда будут.

— Акимович, мы поедим, нас не тревожь. Надо будет, позовем.

— А вот…

— Ничего пока не надо.

И мы набросились на гуся. После первых укусов его ноги я понял, что упущено. Водка! Мы же должны отпраздновать покупку домры. Сказал об этом музыкантам. Они одобрили, налили себе пива. Я от пенной радости отказался — не люблю.

Плеснул себе водки. Вздрогнули. Вот тут уже заели основательно. Помня о том, что между первой и второй перерывчик небольшой (мудрость алкоголиков), шмякнул вторую. Похорошело. Как иностранцы, пить по двадцать граммов в час, русский не будет. Нашему главное — не опиваться. Если ты пьешь больше меры: роняешь морду в салат, не можешь идти, говорить, делаешься буйным, опохмеляешься, на другой день тянет выпить — все, приехали. Это может длиться долго. Смешно глядится в театре и кино, звучит в анекдотах, читается в книгах — а на самом деле это надвигающийся ужас.

Ты умный, успешный, удачливый человек, лишаешься в жизни всего: с работы тебя вынуждены выгнать, жена рано или поздно, намучавшись, уходит, дети ненавидят. Поэтому как увидел первые опасные признаки — больше в рот алкоголь не бери. Иллюзиями себя не тешь. Да я волевой, брошу в любой момент — это фикция, на ней сгорели миллионы мужчин и женщин. Это ты сейчас все можешь. А втянулся в каждодневную пьянку — воля твоя слабеет, за стакан водки продашь и мать, и жену. Да, об этом много говорят и пишут, но миллионы из года в год попадают в этот капкан. Сейчас и мне пора сделать паузу.

Я взял домру в руки и начал играть разные мелодии своего времени. Кабак заинтересовался.

— А ты петь-то можешь?

Хотелось ответить: с трудом и матом. Но не время.

— А о чем петь?

— О любви! — и последовал жеребячий хохот.

— О вашей между собой? То-то я вижу, как он тебя обнимает и целует… — Ты что хочешь сказать, гад?

— Ну, что я вас любить не буду.

Тут пошел хохот всей харчевни. Двое с красными рожами подлетели к нашему столу. Да мы тебя сейчас… Я не боялся. Их двое, нас пятеро. Сейчас они проорутся, пошумят и уйдут. Но все решилось иначе. Уверенный хриплый голос сзади решил поучаствоват в этом празднике жизни.

— Что-то вы сегодня наглые… Зажились, видно на белом-то свете!

Сзади, за трактирными грубиянами, стояли, подбоченясь, три добрых молодца с саблями на боку, похоже привычные к бою. Лица, продубленные, ветром и дождем, уверенные. Ощущение, что нужно будет — и против десятка встанут. Торговцы их знали. Они торопливо сорвали шапки и кланяясь забормотали:

— Мы не хотели…мы все поняли…

— Пошли вон, — сказал, как плюнул, боец.

Наглецы махом унеслись из кабака прочь.

Я встал побеседовать с уважаемыми людьми. Они крепко пожали мне руку.

— Этих гнид мы давно знаем. Приказчиками у купца Скорина служат. На ушкуи часто берем у них крупу, муку. Уж не знают, как нас лизануть. Ну да ладно. Мы к тебе по делу. Вы ведь скоморохи?

— Ну, да. Обычно нас шестеро, сейчас один отошел. Спеть что-то надо? — Мы ушкуйники. Парень у нас молодой, атаман ватаги. Вон сидит. Печалится он последнее время. Полюбил девицу, купеческую дочь. И потерял покой. Обычно пьет по чуть-чуть или вовсе не употребляет, ну не любитель. А сегодня одну за одной, одну за одной…, почти не закусывает. И печальный, будто умер кто.

— Не любит его девушка? — вникал я дальше.

— А вот это выяснить Матвею не удалось. В дом к ней его не пускают, волкодавов спускают. Отец говорить не хочет. Ходит она только в церковь. Рядом бабка, злая, как черт. Матвей пытался поговорить, старуха-приживалка огрела его палкой, с которой ходит. А мать в другую церковь отец водит.

— А я чем могу помочь?

— Ну, присядь к нему, отвлеки чем-нибудь, спой песенку. С нами он говорить не хочет. Денег мы дадим.

— Сейчас, только подумаю.

В раздумьях прошло минуты две.

— А Матвей не трусоват?

— Отваги необычайной в бою. Один может на сотню броситься. Кличка у него среди нас — Смелый. Говорят — вон ушкуй Смелого идет. Никогда и ничего не боялся! И до баб был горазд, а тут дал слабину. Предлагали ему девчонку утащить и обвенчаться втихую. Можно и уехать в другой город. А к родителям прийти через год с внуком. Примут, куда денутся. Да и кому она после него будет нужна? Не хочет. Девушка будет сердиться! Без родительского благословения — не пойдет под венец. А силой он ее брать не будет — большая любовь парня посетила.

— Ну что ж, попытаемся помочь, — сказал я. — Только вам пока лучше здесь посидеть.

— Мы тут с ребятишками побудем.

Надо идти. Подошел к одиноко сидящему спиной ко мне юноше, сел. Он поднял абсолютно мертвый взгляд.

— Здесь занято, произнес Смелый.

Да, тяжело любить без надежды.

— Они вон присели с моими парнями.

Матвей даже не обернулся. Налил водки и выпил. Еду не взял. Я закинул ногу на ногу, устроил домру поудобнее и запел песню про любовь. На втором куплете ушкуйник заинтересовался, начал внимательно слушать. После заключительного куплета переведенных на русский англичан, — тяжело вздохнул.

— Несчастная любовь?

Понуро кивнул. Я раскручивал дальше.

— Девушка терпеть не может?

Тут его прорвало.

— Она мне улыбается, видно, что рада моему приходу, а я ничего не могу сделать.

По ходу он назвал ее имя. И рассказывал, и рассказывал. Всплыли все отрицательные персонажи: собаки, отец, злая бабка с клюкой и все подробности событий. Я уже давно его не слушал, а вспоминал песни с этим именем — Елена. Ничего достойного. И тут осенило: есть такая! Заменить имя и переделать кое-что. Не зная оригинала, не почувствуешь разницу. И очень удачный припев. Парень как раз закончил. Ну, начали!

— У меня есть одна мысль.

Он насупил брови.

— Говори. Но красть девушку — не буду.

Я собрался для броска.

— В какое время она ходит в церковь?

— Утром, к службе.

Тут уже вернулся кормилец старушек Егор, махнул мне и навалился на еду. Пошли дальше.

— Ты петь-то можешь?

— Нет. Музыку вру.

— Идея моя такова: идешь к церкви, дожидаешься девушку, потом ждешь, когда она выйдет, идешь сзади и кто-нибудь поет.

— Смысл?

— Послушай песню.

Я спел.

— И с именем-то угадал.

— Ты мне сам сказал. А главное — смысл этого пения. Отпел, и тут же сделал предложение руки и сердца! Как встретиться у нее дома, посвататься? Мать и отец поговорить вам в спокойной обстановке не дадут.

— Да, родители точно будут против.

— Ну, думаю нескольких дней ей будет достаточно, чтобы их уломать, если она захочет тебя видеть. От церкви до ее дома далеко?

— Квартала четыре.

Прикинул: спеть раза три успею. Девчонка с первого раза может не понять.

— Ну, опасно…

— А чего опасного? Ты идешь молча, не нахальничаешь. Только дирижируешь.

— Это как?

— Вот так.

— Зачем?

— А затем, чтобы Елена не подумала, что я тоже за ней ухаживаю, и поняла — все это делается по твоей команде. И поем до самого ее дома. Все за это время будет ясно — хочет девушка за тебя замуж или нет. Ты не дерзишь, за рукав не хватаешь, молчишь.

— А как понять?

— Либо она молча, и не оборачиваясь, быстро уходит домой, либо останавливается и слушает.

— А зачем много раз петь?

— С первого раза вообще трудно понять что-то, кроме своего имени. А дальше — как пойдет.

— Но я же сразу понял!

— Ты на ушкуе давно плаваешь?

— Лет пять.

— А в бою побывал впервые?

— Так же.

— Кем ты там сейчас?

— Атаманом уже второй год.

— За смелость?

— Больше за верные и быстрые решения. А трусов на ушкуях нет.

— Чего же ты ждешь от девочки, ничего в жизни не видевшей, без опыта и, наверное, моложе тебя? Всю жизнь она за отцом и матерью.

— Ну, если любишь…

— Ты на ушкуй пришел, сразу атаманом стал?

— Да ты что!

— А Елена тут же должна? Новичку надо дать оглядеться, войти в понятие. Время потребно и для принятия решения. Ты быстрый и опытный барс, а она неопытная и молодая лань. Надо будет, неделю ходи и пой!

— Ну, мне подумать надо… Там еще бабка эта…

— Думай хоть до зимы, пока Елену кто-нибудь побойчее тебя, замуж не возьмет. Скажешь — эх, не повезло, и в кабак — глаза заливать. А я все сказал, пойду поем.

Парень задергался.

— Ты тут что хочешь ешь, пей, денег возьми…

Я улыбнулся, встал и пошел. Матвей кричал вслед о моем бессердечии и жестокости, ледяном сердце… Вот и наш столик. Сел, налил себе водки, выпил. Да, трудный сегодня денек. Начал заедать, осматриваться. Ушкуйники выглядели ошарашенными. Подождав, пока немного наемся, тихо спросили:

— А чем же ты Смелого-то так донял? Мы ни в одной переделке его таким не видели.

Не переставая жевать, объяснил, что изложил парню свои мысли по решению его проблемы. А он думает. Кстати, добавил я, с вас по рублю за мою работу и пение.

— Конечно, конечно.

Ссыпали рубли. Теперь за бабушкину еду расплатимся.

— Ну, мы пошли?

— Не советую. Придете — он начнет с вами советоваться, обсуждать. Ему сейчас решение надо принять, а не болтать. Думайте.

Они обмозговали все быстро — сразу видно, что матерые бойцы. А в бою межеваться, да раздумывать особого времени-то и нету, порубают враги в капусту.

— Посидим еще. А то Матвей чахнет все больше с каждым днем. Ты не против?

— Только приветствую. Всегда рад честной компании.

Я подозвал полового.

— Олег, нам бы еще водочки. Кстати: а где осетр?

Он убежал. Вскоре все было подано. Хлопнули еще по одной, и я впервые в жизни поел осетрины. Рыба как рыба, ничего особенного. Егорий рассказал, старушка была и ему, и харчам рада. О том, что мы с Фролом можем жить, сколько угодно. Нет денег, ну и ладно.

Потом Аграфена (её так зовут) пыталась его покормить. Егор сказал, что сильно занят, придет поздно и ждать его не нужно. Усадил ее кушать, проследил за ней, чтобы не берегла ему куски. Сообщил, что поест на работе и убежал.

Ушкуйники спросили, почему я без жилья. Объяснил, что в Новгороде второй день. И тут объявился Матвей. Он подошел железной поступью командора. Похоже мямля и рохля исчез. Оглядел всех орлиным взором.

— Оставьте нас.

Ушкуйники исчезли в момент. Мои парни глядели на меня, ожидая команды. Молодцы! Трусов не люблю.

— Ребята, погуляйте где-нибудь близко, — попросил свою команду я.

— На улицу можно?

— Подышите.

Перевел глаза на бойца-профессионала из спецназа Древней Руси.

— Слушаю.

— Подумал, решил: петь будешь ты, хочешь один, хочешь с командой.

— Они мне нужны, чтобы мешающую старушонку убрать подальше от девицы, один не справлюсь.

— Хочешь, моих еще тридцать человек возьми, в любой момент подгоню.

— Обойдемся, можем напугать девицу. Когда начнем?

— Завтра, устал я возле нее сопли жевать.

— Вот это речь не мальчика, а мужа!

— Сколько денег возьмешь?

— Сейчас мне пять рублей, завтра ребятам также.

Матвей высыпал деньги.

— Возьми сразу десять. Обязательно будь сам. Я новичок, а ты похоже, человек опытный. При ней не растеряешься. В случае чего, моего мнения не спрашивай, командуй, как своими парнями. Я тебе верю.

— Объясни музыкантам, куда пройти.

— А тебе нельзя?

— Не местный.

Он унесся, как молния. Действительно, быстр. Не успел дух перевести, как мои музыканты с Матвеем во главе уже усаживалась за столом.

— Объясняй.

Ушкуйник начал говорить. Длилось это недолго — двое из наших эту церковь прекрасно знали. Боец ушел к своим. Я начал объяснять музыкантам, что завтра будем делать. Быстро понял, что все надо показывать на местности, с прогоном текста и музыки. А то тут они отвлекутся, тут испугаются.

Ох, не зря военные устраивают учения. Когда я был студентом, нас пять лет из шести учили военному делу в теории. А потом вывезли в лагеря. Там мы жили в армейских палатках вместе с обычными воинскими подразделениями. Одели в шинели, кормили вместе с солдатами, гоняли бегом на марш-броски с полной выкладкой. Как-то на одном из этих бросков увидели гриб взрыва, знакомый каждому по фотографиям. Атомный, ахнули мы. И стояли, разинув рты, вместо осмысленных действий, которым были обучены. Наше оцепенение прервал преподаватель нашей военной кафедры, подполковник: чего встали? Залюбовались взрывом бочки с бензином? Шагом марш!

На врачебной стезе слушать преподавателя в тихой аудитории и возиться с больным при работе в «Скорой помощи», где я долгое время подрабатывал — две большие разницы. Человек, которого лечишь, может быть буйным, пьяным, вырывающимся, пытающимся тебя ударить (иногда ему это удается), а ты делаешь свое дело. Пациент теряет кровь, задыхается, времени лишнего нет. Решения часто должны быть мгновенными. Моих музыкантов тоже надо обкатать. Я взял с собой на завтрак сыра, колбаски, вареных яиц. Доплатил. Поговорил с Олегом насчет давешних приказчиков и ссоры с ними.

— Редкие сволочи, — заметил Акимович — на работе перед всеми гнутся, а уж тут чего творят! Ну ладно, передо мной выделываются. На копейку возьмут, а уж гонору-то, претензий — тьма. Если видят, что человек один, могут его донять и, выманив на улицу, избить вдвоем. Я не раз корчмарю рассказывал про их проделки. А он: у меня в заведении тихо, а копейку они несут. Не понимает, что приличный человек сюда больше и не покажется, знакомым тоже отсоветует. Потеряет хозяин реальные деньги. Мне не верит. Это, говорит, из-за того, что чаевых от них тебе мало. А они мне гроша сроду не давали. С тобой-то шумели бы недолго. Встали бы твои ребята — враз бы сели приказчики за свой столик без дальнейших претензий. А ушкуйники за тебя встали — торгаши больше сюда не придут. Одного на улице встретят, обегут по кривой.

— Что, бойцы так страшны?

— Покалечат, а то и убьют враз. А хозяин приказчиков, если узнает, что у них какие-то распри с такими оптовиками, выкинет мгновенно.

Я выдал полтину чаевых. Половой замаслился.

— Вы обязательно заходите к нам почаще.

— К тебе лично, — уточнил я.

Его чувства ко мне достигли апогея. Он проводил меня не только до двери, но и далеко за порог.

А мы пошли к месту завтрашней, уже оплаченной, работы. Церквушка была небольшая, но очень приятная снаружи. Подойдя к крыльцу, я осмотрелся. Вроде никаких нюансов. Отошел на три шага. Скомандовал:

— Отсюда пойдем.

Ребята молча двинулись за мной следом. Еще через несколько шагов:

— Отсюда заиграем.

Музыканты тут же сообщили, что нищие тянутся отсюда ещё изрядно: кто сидит, кто стоит.

— И что?

— Так они же заорут, драться полезут.

— Почему?

— Церковь активно с амвона призывает запретить дьяволовых слуг — скоморохов. Попрошайки, они тут активно зарабатывают, нас черт посылает, у них кусок хлеба отнять.

— Вот оно как…

Я прикинул, кто мне меньше всех нужен.

— Вот ты, — ткнул пальцем в парня с трещоткой, — пройдешь после нищих шагов пять, встанешь и будешь слушать.

— Чего?

— Мы немножко отойдем. И я заиграю на домре. Когда перестанешь меня слышать, беги к нам. Понял?

— Да, да.

И мы пошли. Заиграли и запели. И оказалось, что у меня играть, петь и идти одновременно, хорошо не получается. А рисковать нельзя. И учиться некогда. Спросил у ребят:

— Может быть, кто хоть как-то на домре играет?

После небольшой заминки отозвался парень с бубном.

— Я немножко учился.

Показал перебор струн, сыграл, спел. Передал ему инструмент.

— Пробуй.

Он попробовал, получилось. Правда не очень. Потренируем. Спросил молодца:

— Ты ночуешь у кого?

— У дальних родственников.

— Если не придешь сегодня на ночь, не сильно расстроятся?

— Двоюродный брат Семен и не заметит, а его жена Авдотья вечерок отдохнет от своего гнуса, о том, как родственник все в доме сожрал.

— Надо сегодня переночевать с нами, подучиться.

— С удовольствием.

— Ну, думаю по музыкальной части — все. Пошли по организационной. К первой службе всем подойти сюда. По моей команде идем с ушкуйником за девушкой со старухой. Махну рукой, заиграете эту мелодию, сейчас без домры. Матвей будет размахивать руками, внимание не обращать. Музыканты начали. Послушал. Приемлемо.

— Я запою, когда решу.

Махнул рукой. Понеслось. Вступил, когда они сыгрались.

— Далее — играем без перерывов до дома девушки. Если она встанет, поем дальше. Пойдет к Матвею, быстро перехватываем бабку. Она ни в коем случае мешать им не должна. Старуху держим за руки, поворачиваем к молодым людям спиной, затыкаем рот тряпкой. Завязываем сверху платком, чтобы не выплюнула. Прячем сзади под волосы. Стоим, беседуем. Бабуся сурового нрава, попытается укусить или пнуть. Не удивляться, не вскрикивать. Что надо делать дальше, скажу завтра по обстоятельствам. Вам молчать до раздачи заработанных денег. Кто чувствует, что не справится, откажитесь сразу. Вопросы?

— Если боюсь не справиться и откажусь — прогоните?

— Нет. Играйте по харчевням вместе с нами. Но и денег, конечно, не выдам. Подумайте за ночь. Кто не хочет, просто не приходите. Теперь: кто сможет принести тряпки в рот и на завязку?

— Я!

— Тряпки чистые?

— У меня сестра — швея.

— Всё. По домам.

И мы разошлись. По дороге выяснил у моего заместителя по игре на домре, как его зовут. Бажен. Зашли сообщить Фролу, куда я делся — его на месте не оказалось. Минут через десять пришли. Дом, действительно, справный. Зримых дефектов нет. Бабуля нас встретила ласково.

— Проходите, гости дорогие, располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Оно и понятно. Пришла не неведомая пьянь и рвань, а сослуживцы любимца. Посидели, поговорили о том, о сем: про погоду сейчас и в прежние годы, о ценах на все. Это было очень удачно: у меня опыт был незначительный, всем ведал Фрол. А тут, вроде, мы люди не местные… Заодно узнал о положении на Руси. Сейчас в Новгородской Республике сел княжить Давид Святославович. Обычно такие сидят год — редко два, его Киев Новгороду вместо любимого горожанами князя Мстислава Владимировича навязал. Впервые таких слышу. Думал имена не наши. Хотя Давыдовы не редкая и у нас фамилия.

Однако, пора обучать молодого. Старушка выделила по комнате. Топчаны были в наличии. Ну вот, сегодня ночуем с парнем, а завтра он уйдет, и заселится Кузьмич. А сейчас — забренчим!

Мы сели, он взял в руки домру.

— С чего начнем, мастер?

— Времени у нас мало, а я устал. Поэтому сегодня отрабатываем только песню для Елены.

Бажен пожал плечами.

— Как скажешь.

Начал играть. Слабенько. Что же, отшлифуем. Стал показывать — как правильно держать руку, как перебирать пальцами и так далее. Через три часа парень играл уже сносно.

— Все, на сегодня хватит. Беги в свою комнату.

Юноша ушел. А я разделся, упал в кровать и уснул.

Подняли меня утром. Умылся, пошли завтракать. Оставил хозяйке полтинник, попросил что-нибудь купить и приготовить еду по ее вкусу. Пора идти. И понеслось!

На ходу думал, кто может не прийти. Меня волновали только тряпки. Не держать же бабке рот зажатым. Во-первых, она укусит. Во-вторых, девушка может увидеть. И вся наша экспедиция будет сорвана. Заказчик будет роптать страшно. Перенести на другой день он тоже не даст. Хотя есть вариант — сказать, что скрутило живот и спеть завтра. Что ж, можно. Появилась церковь и прыгающий возле нее Матвей. Рядом стоял паренек с тряпками. Вздохнул с облегчением. Лживых объяснений и переносов не будет. Орда буйных нищих стояла, сидела, ползала с обеих сторон дорожки. Пока они лаялись между собой. Сейчас, после окончания службы, должен выйти народ. Музыканты пришли все. Подождем. Через некоторое время из церкви потянулись прихожане. Ну вот и Матвейка рванулся. Сейчас увидим писаную красавицу.

Девушка часто оборачивалась, строила парню глазки. Тот млел. Все идет по плану. Баба-Яга тоже никуда не делась. Семенит рядом, палка при ней. Обе в белых платочках. Тряпки у нас тоже такого цвета. Побирушки и убогие галдят во весь голос. Я повернулся к ребятам.

— Никто возле попрошаек не остается. Ждите моего взмаха рукой.

От просящих отошли, махнул рукой. Полилась музыка, следом песня. Дирижер, похоже, озяб окончательно. Эх, что любовь с людьми делает! Ладно, дергать его не буду. Купеческая дочь заинтересовалась, стала оборачиваться почаще. Смотрела уже больше на меня. Очень громким голосом объявил:

— Ушкуйник Матвей заказал мне эту песню для самой красивой девушки Новгорода. Он очень сильно ее любит и хочет на ней жениться.

Схватил его за плечи.

— Матвей, скажи любимой все сам!

Подтолкнул парня вперед. Смелый поплелся с трудом. Елена уже стояла лицом к нам и глядела только на него. Я скомандовал парням:

— Вперед очень быстро!

Бабка хватала девушку за плечо и орала, как мартовский кот. Та не обращала на нее внимания. Мы подлетели, схватили старую за руки, оттащили в сторонку, забили кляп в рот. Ленусе на судьбу приживалки было глубоко наплевать. Тут решается судьба, а эта караульщица мешает. Белую тряпку на фоне такого же цвета платка прятать не понадобилось — не видно. Бабка в руках ребят билась как лев, извивалась и пыталась их пнуть. Пока не получалось. Да, это пора пресечь. Я зашел со стороны лица и внятно сказал:

— Послушай меня, старая карга, если хочешь выжить.

Мерзкая старуха перестала возиться, что-то стала мычать.

— Матвей только при вашей девчушке тихий и добрый. А так он зверь и убийца. И на его ушкуе еще тридцать таких же. И все его команды исполняются беспрекословно. Поэтому если ты, сволочь, поднимешь шум сейчас или полезешь в это после — тебя убьют. Если Елену не отдадут за него, он возьмет дом купца приступом и утащит ее невесть куда. А охрану, собак и особенно одну мерзкую приживалку — вырежут. Они к этому все привычные, руки постоянно по локоть в крови.

Бабка сникла, поняв в какую кашу может влезть. Велел своим орлам: на всякий случай держите пока. От этих женщин никогда не знаешь, чего ожидать. Их поступки логике не поддаются. Эмоции и чувства перешкаливают. И это там, в нашем времени, где они живут, работая. А здесь, думаю, это еще сильней выражено. Сам отвязал тряпку с головы, велел: выплюнь платок изо рта. Ну все — улик против скоморохов нет. А главное, как пишут в милицейских протоколах, — следов побоев не обнаружено.

Парни было взялись переговариваться. Они еще не знают, что даже подчиненные сотрудницы навек запомнят сказанное тобой неосторожное слово. На работе, даже если от этого зависит человеческая жизнь, могут забыть все, что угодно. Но сказанное тобой о себе, всегда может быть использовано. А что мои тут лишнего сейчас сболтнут, не угадаешь. Негромко, но очень внятно сообщил:

— Кто еще без команды раскроет рот, выгоню навсегда! Никакие объяснения, извинения, уговоры не помогут.

Заткнулись. В блаженной тишине внимательно следил за влюбленными. Вот они закончили, и взявшись за руки, медленно пошли.

— Старуху отпустить!

Проплыли мимо нас. Елена тихо и задумчиво позвала.

— Ефросинья… домой…

Мы приотстали и пошли следом. Девушка с жаром живописала:

— Буду бороться! Закричу, докажу!

Матюшка от сладких речей любимой тихо млел.

— Только все это без толку, — вмешался я, до этого времени игравший лицо без речей.

Лена остановилась, развернулась и также эмоционально спросила:

— Почему это?!

— Только обозлишь. У девочек свои, более верные и безотказные способы добиться своего. Сидеть и лежать печально при матери. Отцу плакать, особенно когда он ест или выпил немного вина. На мужчин это действует очень сильно. Ближайшие дни ничего не рассказывать. Надеюсь, старушка промолчит?

— Да, да, — подтвердили в два голоса. Старая карга уже тоже старалась дуть в нужную сторону. Жить-то неимоверно было охота!

— Если все делать только так, результат будет виден очень быстро. Как бы они не донимали, ближайшие дни — перетерпеть. Родители, думаю, перепробуют все: уговоры, подарки, гулянья, сватовство. Матушка будет пытаться выведать через твоих подруг, в чем дело, поэтому, даже если дружите с детства — молчок. Она найдет к ним ключик. Поэтому с подружками беседовать только о самоубийствах. Дать понять, что никакие другие темы тебя не интересуют. А вот про это горячо будешь обсуждать.

— А про что тут говорить? — вклинился Матвей.

Да, ему это абсолютно чуждо. Обвел взглядом музыкантов. Не дай бог, еще эти начнут умничать. Народ безмолствовал.

— О том, чем можно отравиться и где это берут. Простит ли бог, велик ли грех. Чем плохо быть похороненной не на кладбище и без попа. Вот ушкуйники же гибнут невесть где. Побольше стараться собрать об них сведений. Как живут, не сильно ли пьют горькую, не гуляют ли от жен, ну и чего еще самой придет в голову. Будут говорить о купцах, особенно отец, не спорь, гляди в сторону. А в конце — скажи: ушкуйники тоже торгуют. В конце концов мать сделает правильный вывод. Подойдет и спросит: кто этот ушкуйник? И расскажешь все что хочешь.

— А отец?

— Она его махом переубедит.

— Откуда ты все это знаешь?

— Мне уже далеко за пятьдесят, девочка. Вам с Матвеем в два раза меньше.

— Но он тоже умный!

— Умнейший. А кое в чем гораздо опытней меня. Мы с ним оба кем-то командуем. У меня пять человек, а у него — тридцать. Напади сейчас разбойники, меня сразу убьют. А он поражений не знает, всех побьет. Это я не сам придумываю. Его друзья, у них свои ушкуи, вместе плавают. Говорят, что очень храбр, просто безудержно. Прозвище — Смелый.

Она уже глядела на него безотрывно.

— А мне показался таким робким…

— Это только с сильно любимой. А так он ради тебя горы свернет, из горящей избы вынесет, всегда для семьи заработает. Пить горькую не любит. Может принять рюмку из уважения, а чаще отказывается. А главное — жизнь за тебя отдаст не раздумывая.

Елена разрумянилась, глазенки горят. Женщины любят ушами. Народ не ошибается.

— Вам с Ефросиньей, наверное, уже пора?

— А… да, мы, наверное, пойдем…

Скоро подошли к калитке, девушка шепнула Матвею на прощанье.

— Завтра буду ждать в церкви.

Они зашли внутрь. А мы погнали ближе к кабаку. Там я раздал каждому музыканту по рублю. Договорились о завтрашней встрече и, страшно довольные заработком, сияющие, как после получения Нобелевской премии, музыканты разбежались. Неужели! То не было даже на еду, а тут каждый день деньги и не малые. Не было ни гроша, да вдруг алтын…

— Пошли поедим, плачу, — позвал меня ушкуйник-счастливец.

Вошли, присели. Подбежал обрадованный Олег.

— Милости просим, гости дорогие! Сегодня, видно, спокойный день у ушкуйников.

— Почему?

— А вы без сабельки.

Посмеялись, сделали заказ. Половой погнал на кухню. Поговорили. Оказалось, что ушкуйник не мог утром есть из-за волнения — вдруг замечательнейшая девушка Новгорода не обратит на нас внимания.

— До последнего не верил! А ты молодец: все и спел, и сказал, как было нужно. Без тебя, будь я один, ничего бы не получилось!

Это тебе не половцев резать, — гордо подумалось великолепному скромняге — мне.

— Ну ты же ослаб, не дирижировал. Я даже усомнился, скажешь ли чего, когда стоять будете рядом. Гляжу — оживился, говоришь.

— Меня при ней оцепенение взяло. Про то, что руками надо махать, совсем забыл. Но ты все правильно доложил — кто я, как зовут, что хочу жениться. И мы с ней все обсудили. Замуж она за меня пойдет, родителей уговорит. Узнал, что Елена, когда мы ходили к половцам, переживала — вдруг бросил. И, спасибо тебе за то, как ты мои качества расписал. Мне бы она, может, и не поверила.

— А знаешь, что главное в моих восхвалениях?

— Что?

— А то, что теперь, если родители сильно будут упорствовать, ее силой утаскивать не надо. Куда скажешь, туда и пойдет.

— Не очень-то верится.

— Ну дай бог, обойдется без этого.

Акимович уже натащил всего. Водки брать не стали, оба не любители, пиво не уважаем. Матвей высказал свою точку зрения: это для немцев. Я с раннего утра есть не особенно люблю, у квартирной хозяйки перед уходом хватанул всего лишь вареное яичко с каким-то взваром. Поэтому на местных гусей-лебедей накинулись как стая оголодавших волков. В основном наевшись, стали разговаривать.

— Да, выручил ты меня. А то сидел, горевал, не знал с чего начать, вроде уже все перепробовал — плохо дело. И тут ты — и с такой мыслью! Я бы и за десять лет такого не выдумал. Не дано. Друзья ничего путевого посоветовать не могли — одна у них идея — хватай и увози!

Я сидел и думал: как говорят французы — тысяча голов лягушек не заменят одну голову лосося. Ума у меня не вот, что палата, но всегда был склонен к нетрадиционным решениям.

— Если все получится, после свадьбы — проси, чего хочешь. Все отдам, что могу, все сделаю.

— Деньги ты мне уже заплатил, больше не спрошу. А вот помочь, когда решишь, что пора пришла, помоги.

— Если в моих силах…

— Я вот о чем: ты как биться можешь?

— Прибить кого надо? Покалечить или убить?

Моральных проблем на привычном занятии не возникло никаких.

— Нет такой заботы пока. Проблема в том, что меня самого вчера думали избить, а по дороге пытались убить.

— И как же ты вывернулся? Боец хороший?

— Воин из меня никакой. Наставника сроду не было.

— А как же все обошлось?

— Вчера ушкуйники подошли, хотели тебя развеять. Попутно отогнали двух наглецов. В дороге поймали посланные нас убить. Я двоих приложил из самострела.

— Попал?

— Это можно и без обучения, лишь бы подошли поближе. А вот дальше десяти шагов уже надо тренироваться.

Матвей заинтересовался.

— Покажешь мне, как время будет? А то в лавках вижу, а пользоваться — не пришлось. Наши говорят, что этим только разбойники орудуют.

— Есть свои плюсы и свои минусы.

— Расскажи про минусы.

— Заряжается долго, стоит дорого, стрела из лука летит дальше.

В свою пору я заинтересовался этим вопросом, читая книгу про очередного ловкого попаданца, и просмотрел в интернете несколько подборок по этому поводу. Многое узнал: арбалет упомянут еще в Библии (сам в ней такого не видел), узнал длину болта и количество шагов, на которые он улетает, и много всего интересного в сегодняшней моей жизни. У ушкуйника угас интерес в глазах.

— Зачем же он, этот самострел, нужен?

— Расскажу про плюсы. Первый: пробивает любую кольчугу, особенно, если ближе тридцати шагов.

Исчезнувший было интерес вспыхнул с новой силой.

— Неужели любую?

Прямо хотелось бросить: нехороший буду, зуб даю! Но шуточки в тюремном стиле привьются еще не скоро.

— Те, двое убитых, оба в хороших кольчугах были. Фрол их потом продал.

— А почему не ты?

— Он купец, а я певец.

Хотелось добавить для полноты рифмы: а им… В общем, настигла их нехорошая кончина. М-да, видимо, выход вчерашнего алкоголя. Вспомнилось, как в брежневскую пору, читал где-то в прессе (И — боже вас сохрани — не читайте перед обедом советских газет, — как написал в «Собачьем сердце» великий Михаил Афанасьевич Булгаков) о том, как бороться с попытками на массовой гулянке налить вам водки. Нужно встать, привлечь к себе внимание и, уняв, общий гвалт, громко объявить: абстинент! Видимо, имелось в виду, что термин общепринят, и абсолютно известен окружающим. А варианты, когда народ будет у тебя выяснять, что это за никому не ведомая лабуда и зачем ты это ляпнул, а потом весь вечер уламывать выпить рюмочку, не рассматриваются.

А наш народ, удивляющий весь мир своими особенностями (уж не немцы какие-нибудь!), всегда поражал и меня, ярко выраженного русака, у которого четыре поколения русских предков абсолютно известны, тем, что наливает спиртное человеку, жестко отказывающемуся, неважно по каким причинам и настаивают, чтобы он это пил. До этого обсудив, что имярек склонен к запоям, не раз лечился, сейчас не пьет и как рады мать, жена и дети — сегодня его же и убеждают: ну что тебе будет с рюмки-то! А он, вместо того, чтобы встать и убежать от этих страшных врагов, сидит, вяло отказывается и, чаще всего, пьет. И понеслось! А уйти было неудобно…

В собственной блевотине лежать — удобно! Лишиться жены, детей, работы — наплевать! Терпеть это долго будет только мать. Умрет, правда, пораньше с горя — ну против этой рюмочки, все это — фигня и мелочь!

— Еще, — продолжил я, — ловко стрелять из-за укрытия.

— Мне это ни к чему, — заупрямился молодой смельчак.

— Конечно, в уютной харчевне — незачем. А вот, положим, ты на ушкуе, а по берегу скачут степняки, все очень хорошие стрелки из лука.

— Мы не хуже!

— Конечно. Обычно вас сколько? Самое меньшее.

Он задумался.

— Ну, положим, сто сорок.

— А тех гораздо больше. Столько, что на берегу драться не будешь.

— Да я…

— Ты можешь и один кинуться. А у всех жены, дети, кое у кого очень любимые невесты. А у тебя — ни папы, ни мамы, ни деток.

— Родители живы!

— А невеста поплачет с полгодика и замуж выйдет.

— Она не такая!

— Значит, прорыдает год или два.

— Ну, один-то я на такую толпу и не полезу.

— А что будешь делать?

— Бросим весла, ляжем на дно.

— А враги уже нашли лодки, набились в них и поплыли вас резать.

— А мы встанем, схватим луки, прицелимся…

— И будете утыканы стрелами, как ежик иголками.

— А щит…

— Будет мешать стрелять из лука.

Матвей еще подумал и понурился. Что ж ты молодец не весел, буйну голову повесил?

— А хорошо было бы сделать вот что: лежать за бортами ушкуя. Внезапно высунуться из-за досок, и, молниеносно прицелившись, стрельнуть в чужих.

— Поиграть в ежа?

— Лучник за это время прицелиться не успевает. А тебе, с заряженным самострелом, много времени на это не надо. И что хочу отметить: в других землях обычно на десять ратников один с арбалетом. И вот прикинь, как на разных кораблях, в разных их местах, резко поднимаются люди, в разное время, четырнадцать человек, с неведомым для степняков оружием, очень быстро стреляют и исчезают за бортом.

Матвей уже был охвачен идеей.

— Это ведь и лодки им можно пробить!

— А они деревянные?

— Откуда у степняков что добротное, кроме луков. Сабли, и те у русских стараются купить. Или, кто побогаче, берут из дамасской стали. В неведомом Дамаске делают. Слыхал про такой?

— Я там жил как-то.

На самом деле только читал о нем. Ушкуйник разинул рот от удивления.

— Это что, страна такая?

— Крупный город.

— А где?

— Далеко на юге. Жарко там очень и сухо.

— А что за народ?

— Арабы.

— Нехристи?

— Мусульмане. Но и христиан немало.

— Католики?

— Они там православие раньше нас приняли.

— Как это?

— А так. Они прежде принадлежали Византии, Константинополю.

— Не знаю.

— Знаешь. Только называешь по-другому. У нас его зовут Царьградом.

— Да вся наша вера пошла оттуда! А у католиков Рим какой-то.

Я не стал вступать в теологические беседы, и мы продолжили.

— А тебя как туда занесло?

— Угнали в рабство.

— Кто?

— Я их языка не знаю. Потом арабам продали.

— Ты там долго прожил?

— Год.

— А как толковал с ними?

— Там был раб, украли еще пареньком из Киева. А сейчас он уже живет в Дамаске лет десять, язык выучил хорошо, переводил мне.

— А что ты там делал?

— Считал, я в этом силен.

— Кого считал?

— Числа. Меня монах в Ипатьевском монастыре учил.

— Ты из церковников?

— Да нет, просто ходил к ним. Пилил, колол дрова — в общем, делал все, что мог. А монахи объясняли, как читать, писать и считать, срисовывать с картинок (по юности любил рисовать. Самое странное, что только левой рукой. Все остальное уверенно делал правой.).

— Считать я тоже умею.

— Давай сравним.

— Давай.

Велели Олегу нести гусиные перья, чернила и бересту. Начали битву средних веков против двадцатого, в котором я учился. Начал Матвей.

— Двенадцать плюс семнадцать.

Ответ сказали практически одновременно и одинаково. Продолжил я.

— Пять плюс пять девять раз.

Смельчак схватился за перо. Этак мы считать будем до вечера… Акимович наблюдал и за нашими подсчетами, и за залом — вдруг кто позовет. Я тут же сказал ответ.

— Ты знал, — возмутился Матюха.

Негодование горело на его честном лице.

— Спроси сам.

— А вот, семь плюс пять и так пять раз?

Глаза горят, сам весел. Как же, поймал обманщика и посрамил. Триумф налицо! Ушкуйника на драной козе не объедешь. Одно слово — молодец! Всякие ипатьевцы верх не возьмут. Но веселился он очень недолго — секунды три. Удар был сокрушителен: шестьдесят. Не поверил. Схватил перо, обмакнул в чернила и бойко начал пачкать бересту. Приятно видеть этакое рвение в молодом человеке, как написал бы великий драматург Александр Николаевич Островский. Однако пара минут у парня на это ушла. Теперь он выглядел несколько обескураженным, а половой удивленным, — видимо, тоже считал.

— Может быть, это случайность?

Я, вспомнив, анекдот с бородой, ответил.

— Второй раз — это будет совпадение, а третий — привычка.

Поняли не сразу. А когда дошло, Олег ржал так, что многие жеребцы позавидовали бы. И все лошади бы присели, как от голоса Ричарда Львиное Сердце. Конец веселью пытался положить обозленный Матвей. Он велел половому стоять подальше. Но не тут-то было. Того стали звать к разным столикам, видимо желая узнать мою простенькую шутку, а заодно заказывая вино и закуску. Эта возня длилась еще минут пятнадцать. Потом, мне все это надоело, я начал зевать, и бросив детские игры, мы продолжили беседу.

— А как же ты выбрался из Дамаска?

— Убежал. А у тебя сабля из дамасской стали?

— Да.

— Дорого отдал?

— Половец хотел очень дорого, мою жизнь. Но взять не успел, срубил я его.

— Так из чего лодки у степняков?

— Делают деревянные поперечины и обтягивают шкурами коней и сайгаков.

— Пробить такую болтом нехитро.

— Да, надо поглядеть, может и верно толковая вещь.

— Рыцарские латы ей не прошибить, это конечно, минус. Но возле каждого в таких доспехах идут подчиненные ему ратники. Вот тех-то можно и достать. А ты мне скажи, как опытный воин, почему сабли приходят на смену мечам? Вроде как мечом невозможно колющий удар нанести?

— Это все вранье тех людей, которые кроме ножичка для хлеба ничего и никогда в руках не держали, никого не кололи и не резали, а любят выставлять себя опытными бойцами. Меч, он тяжелее сабли. Центр тяжести ближе к рукояти, рассчитан для двух рук. Сабля полегче, тяжесть ближе к острию. Она хороша против степных. Пока замахиваешься мечом, кочевник увернется, тебя еще достанет. Вот на рыцарей — там меч нужен, латы саблей не разрубишь. И колоть им ловчей в стыки сплошного железа. Мы с половцами и прочими кочевыми народами бьемся чаще, чем с немцами и шведами. Поэтому все при саблях. Так чем тебе помочь-то?

Ну вот и славненько, вернулись к нашим баранам, точнее к моим.

— Понимаешь, в чем дело… Опасаюсь прихода врагов из Костромы.

— Ты же убил уже двоих!

— Боюсь их главаря это не остановит. Разбойник и душегуб. А арбалет с собой таскать не будешь, да и если случайно убьешь одного, другой тебя зарежет. Поэтому хочу тебя попросить — обучить всему, что умеешь.

В голове вертелась очередная глупая шуточка: особенно замечательному счету на бересте! Ну и уже на улице, отряхивая зад после пинка, заявить голосом экспериментатора: это получилось хорошо…

Матвей сказал:

— Это нетрудно. Можем хоть сегодня начать.

Ну уж дудки! Нынче никакой тренировки не получится: он будет петь дифирамбы Елене до ночи, постоянно отвлекаясь. И уйти уже будет неудобно, обидится. Поэтому пусть бежит к своим друзьям и изливается им.

— Сегодня никак не получится — тебе нужно добыть деревянные мечи и хорошо бы плохонькую кольчугу.

— На тебе же есть уже. В запас, что ли?

— Нет, это чтобы показать действие самострела. И мне нужно за арбалетом зайти. А перед этим браться за переезд к бабушке Аграфене, у которой снял комнату вчера. Еще нужно дождаться земляка, с которым вместе решили на новом месте пожить.

— Поискать его нельзя?

— Где он бегает по нашим делам, неизвестно.

— Да, это может затянуться… И у кого из наших лежат деревяшки, знаю. А вот кольчугу нужно будет где-то поискать…, — тут новгородский орел задумался не на шутку.

Я прервал его размышления.

— Лучше скажи: ты что делаешь завтра?

— С утра иду в церковь, еще кое-куда надо сбегать, накопились последнее время дела.

Да, последнее время, он явно был не делец.

— Ну давай после обеда здесь встретимся.

— Давай.

Мы пожали друг другу руки.

— Слушай, — припомнил ушкуйник, — а вот песню, что ты пел вчера первой, можешь сейчас исполнить? Как-то тронула меня. Я заплачу.

— Денег с тебя не возьму. Написана на английском.

— Ты и там жил?

— Нет, слышал как-то давно, еще подростком.

Взял в руки домру и запел опять по-русски, а потом на языке оригинала. Корчма стихла. Олег втихую опять стал держаться поближе. Кажется, пробрало всех песней из очень далекого будущего.

Двое чисто выбритых подошли, поздоровались, попросили записать им песню. Иностранный акцент резал ухо. Выяснилось — английские купцы, пришли за медом, ворванью и пушниной. Предупредил сразу: даром ничего делать не буду. Они тут же спросили у неласкового аборигена — сколько возьмешь? Решив не баловать иноземцев, зарядил три рубля. Британцев недолюбливаю за Крымскую войну, главный итог которой — уцелевший Лев Толстой, наш национальный духовный символ. Тертые жизнью иностранцы пытались жаловаться на бедность и торговаться, но были решительно пресечены.

Я подозвал Кузьмича и спросил расчет, показывая непреклонную русскую решительность и полное отсутствие национальной доверчивости. Помявшись, англичане вынули деньги.

— Записать могу только по-нашему. Вашего языка не знаю.

— Как же ты поешь?

— Запомнил с голоса английского певца, он приезжал к нам.

Подумалось — только это было так давно…

— Запишем сами.

Рванули у нас остатки бересты, видимо решив, что с паршивой овцы хоть шерсти клок, сели писать. Диктуя заметил, что один пишет английскими буквами, а другой непонятными кривульками. Решив проявить бдительность сталинской поры, начал допрос.

— А это что за буквы? Мы так не договаривались!

Чужеземцы, чувствуя нехорошее обострение отношений, пахнущее новыми финансовыми вливаниями, быстренько объяснили, что так рисуют музыку. Международный конфликт был исчерпан. Оживившийся в преддверии доброй драки Смелый, опять начал обдумывать свои юношеские дела. Закончили и разбежались.