Рабыня Малуша и другие истории

Борис Кокушкин, 2017

Со времен древних славян и до современных русичей нас одолевают одни и те же заботы – любовь и разочарование, безмерная радость и жизненные трагедии, надежды и крушение этих надежд, безмерное счастье по поводу рождения ребенка и скорбь по невинно убиенным. Прошли те времена, когда нами правили безнравственные и жестокие правители, когда рабы были бессловесным товаром, а крепостные девушки рассматривались хозяевами исключительно как самки для их плотского удовлетворения. Многое осталось в прошлом, но сущность русского человека в целом осталась неизменной. Невольно возникает вопрос – бывает ли выбор жизненного пути у человека? И оказывается, что далеко не всегда, – чаще всего он вынужден приспосабливаться к сложившейся вокруг него жизненной ситуации.

Прощай, немытая Россия!

«Конец всему!» В этой фразе, которая срывалась сует не только малодушных, но и многих твердых людей, соединились все разнородные чувства и побуждения, беспредельная горечь потери, сожаление о погибшем, казалось, деле и у иных — животный страх за свою собственную жизнь.

А. И. Деникин «Поход и смерть генерала Корнилова»

Умирающие кони…

Осенью много их было, брошенных ушедшей за море армией добровольцев. Они бродили. Верховые и под запряжку. Молодые и старые. Рослые и «собачки». Лили дожди. А кони бродили по виноградникам и балкам, по пустырям и дорогам, ломились в сады, за колючую проволоку, резали себе брюхо. По холмам стояли — ожидали — не возьмут ли. Никто их не брал: боялись. Да кому на зиму нужна лошадь, когда нет корму? Они подходили к разбитым виллам, протягивали головы поверх заборов: эй, возьмите! Под ногами холодный камень и колючки. Над годовой — дождь и тучи. Зима наступает. Вот-вот снегом с Четырдага кинет: эй, возьмите!

Я каждый день видел их на холмах — там и там. Они стояли недвижно, мертвые — и живые. Ветер трепал им хвосты и гривы. Как конские статуи на рыжих горах, на черной синеве моря — из камня, из чугуна, их меди. Потом они стали падать. Мне было видно с горы, как они падали. Каждое утро я замечал, как их становилось меньше. Чаще кружились стервятники и орлы над ними, жрали живьем собаки…

И. Шмелев. «Солнце мертвых»

Город ликовал.

Над городом полыхал праздничный трезвон церковных колоколов, улицы были полны разряженными лавочниками, с балкона на победителей сыпались цветы и крики приветствий, гремели военные оркестры. При большевиках памятник Александру II задрапировали досками. Чьи-то руки уже сдирали эти доски, и чьи-то лбы уже стукались о гранитный пьедестал «царя-освободителя», а там, на окраинах, еще шла расправа с побежденными.

Артем Веселый (Кочкуров) «Россия, кровью умытая»

В центре довольно большой комнаты, возле круглого полированного стола, покрытого белой с бахромой скатертью, стояла высокая стройная женщина в длинном платье. Лицо ее выказывало в ней породу, но несвежесть кожи выдавала, что дама на дальнем пределе бальзаковского возраста. В руках барыня держала обтянутый темно-зеленым бархатом альбом с фотографическими карточками. Вид у нее был довольно растерянный, точно она не знала, что делать с этим альбомом, и взглядом рыскала по комнате, словно искала место для него.

От неожиданно прогремевших за окном выстрелов женщина вздрогнула и крикнула вглубь квартиры:

— Капитон, посмотри, что там случилось?

Но в этот момент в дверь позвонили, и тот, кого звала дама, пошел открывать. «Господи, кто там может быть?» — прошептала она и направилась в прихожую. В передней снимал с себя шинель седовласый мужчина в форме пехотного полковника.

— Володя, наконец-то! — она прильнула к нему. — Что там происходит? С тобой все в порядке?

— Все нормально, дорогая, — откликнулся он. — А стреляли — так это патруль прикончил двух дезертиров, грабящих скобяную лавку Кокшенова.

— Боже мой, когда все это кончится? — женщина снова прижалась к мужу. — Неужели нельзя навести порядок? Вы же — армия!

— Ну, полно, полно, — начал утешать жену полковник. — А что касается окончания беспорядков, то, боюсь, что это не пугачевский бунт, а значительно серьезней. Появился повод для самоуправства черни, и ее нельзя остановить никакой силой.

— Что, настолько все плохо? — тихо спросила жена.

— Да, второе татарское нашествие, когда не щадят никого, — слегка отстранил он жену. — Машенька, я ужасно проголодался, вели накрывать к обеду.

— Аглаша, — крикнула женщина в сторону кухни. — Готовьте обед.

— Слушаюсь, барыня, — донеслось оттуда, и тотчас же молодой женский голос распорядился: — Капитоша, накрывай на стол, у меня все готово.

Умывшись, полковник и жена сели за стол и в ожидании обеда вели неторопливую беседу.

— Неужели все так бесповоротно? — спросила Мария Игнатьевна.

— К сожалению, — ответил муж. — Я сейчас был в штабе. Растерянность полная даже среди офицеров-фронтовиков. А уж они, казалось бы, и не такого повидали.

— Но бунты были и ранее, и все кончалось благополучно…

— Все эти народные всполохи происходили на окраинах империи и не затрагивали армию. Их было не так трудно подавить или перенаправить на благое дело.

— Что ты имеешь в виду?

— Взять хотя бы Ермака. Бандитствовал до тех пор, пока не почуял над собой назревающий царский гнев. Вот тогда он по совету Строганова и направил свою банду на завоевание Сибири. И от царя откупился — завоевал новые земли и прислал богатые подарки — меха, золотые изделия бухарских мастеров, камни драгоценные. За что и был прощен. А сейчас бунт начался в столице, приближенные царя фактически предали его, подсунув публике сфабрикованное отречение с поддельной подписью императора… Армия фактически разложена…

— Неужели действительно все так безнадежно? — снова повторила Мария Игнатьевна. — И никакого выхода?

Полковник скосил глаза на денщика и прислугу, вздохнул и почему-то ответил по-латыни:

— Una salus est — misericordia dei nostril^[93]…

— Ну, хорошо. Предположим, что таким образом чернь хочет выразить свое недовольство. Для этого совсем не обязательно выказывать такую жестокость, когда пошли брат на брата, сын на отца, когда гибнут женщины, дети, старики…

На этот раз муж ответил по-французски:

— A la guerre a la guerre^[94].

— Что же ты предлагаешь нам делать?

— Я договорился в штабе, что мы вместе с моим полком отправляемся в Крым. Эшелон уже забронирован, нам будет предоставлено отдельное купе.

— Господи, когда все это кончится? — вздохнула Мария Игнатьевна. — Все бежим, бежим куда-то. Когда же остановимся, наконец? О Саше слышно что-нибудь?

— Ничего нового. Их часть базируется в Джанкое. Задержали на переформирование.

— Ох, как бы хотелось увидеть сына, остановиться где-нибудь и больше не удирать с места на место…

— М-да, — только и проговорил полковник. Вот уж, действительно, в России идет по принципу Людовика XV «Apres nous le deluge». Ладно, qui vivra verra^[95].

Тем временем на кухне Аглая мыла посуду. Капитон помогал ей.

— Ты чего нахмурилась? — спросил денщик.

— Опять убегаем и убегаем. Сколько же можно?

— Скорее всего, опять двинем на юг, как давеча говорил Владимир Георгиевич.

— Да куда на юг-то?

— Должно быть, в Крым.

— А дальше?

— А дальше — море. Станем в него сигать, — усмехнулся денщик.

— Тебе все шуточки, а нам-то каково? Оне богатые, с деньгами, драгоценностями, везде устроятся. А нам что делать? Кому мы нужны — бездомные, голоштанные?..

Через некоторое время на кухню вошла Мария Игнатьевна.

— Если освободились, пройдите в залу, — сказала она, обращаясь к обоим. — Владимир Георгиевич хочет поговорить с вами.

Войдя в гостиную, Капитон и Аглая встали перед столом, за которым сидели хозяева.

— Завтра с утра начинайте собираться. Мы уезжаем. Мария Игнатьевна поможет вам, — объявил полковник.

— Дозвольте спросить, вашбродь, — обратился к нему денщик.

— Говори, — разрешил тот.

— Куда поедем?

— На юг, в Крым.

— А потом? — подала голос Аглая.

— Потом… — в раздумье проговорил Владимир Георгиевич. — Там будет видно. Это не нам решать. Завтра день на сборы, а послезавтра подъедет машина и отправимся на вокзал.

— Слушаюсь, — ответил за обоих Капитон. — Разрешите идти?

— Идите, готовьтесь, — отпустил их полковник.

На кухне служанка тихо ворчала:

— Собирайтесь, собирайтесь… Нищему собраться — только подпоясаться…

— Ох, девоньки, бабоньки… Нет в вас солдатской готовности. Дана команда: «Подъем!» — раз, два и готов!

— Вот и воевали бы сами, безголовые, а нас-то с собой пошто таскаете?

— Да куда ж мы без вас-то, таких сладеньких, — Капитон шутливо приобнял девушку, но та вывернулась из его объятий и строго прикрикнула:

— Не балуй! Господам скажу…

— Дак я что, я ничего, — виновато проговорил шутник. — Пойду чемоданы достану с антресолей, протру их.

— Вот и пообнимайся с ними, — сказала ему вслед расстроенная Аглая.

Ночью Мария Игнатьевна проснулась из-за грохота и ярких вспышек, видных даже сквозь плотно зашторенные окна. Спросонья испугавшись и сев на кровати, она принялась теребить мужа:

— Володя, Володя, просыпайся скорее!

— Что? Что такое? — пробормотал он.

Также сев на кровати и протерев глаза, он обратился к жене:

— Что случилось?

— Да ты посмотри в окно, — тормошила она мужа. — Бой в городе…

Владимира Георгиевича как ветром сдуло с кровати. Он быстро подошел к окну, отдернул штору и некоторое время вглядывался в темноту. После этого подошел к жене и принялся ее успокаивать:

— Это нервы твои, дорогая. Обычная сухая гроза. Вон как Илья-пророк разбушевался. Ложись и попытайся уснуть. Все будет хорошо.

— Володя, я так больше не могу, — всхлипнула она, но муж обнял ее и, поглаживая по голове, негромко приговаривал:

— Возьми себя в руки, — ты же жена офицера.

— Это что — кара небесная для меня? — оправляясь от испуга, слабо проговорила она.

— Это подвиг во имя родины, — также улыбнулся он и поцеловал жену в щеку. — Ложись, я пойду выпью воды и приду к тебе.

На кухне он увидел полуодетую и дрожащую от страха служанку.

— Ну, а ты что не спишь? — спросил он.

— Страшно, — ответила она.

— Это гроза надвигается. Иди, ложись. Скоро дождь начнется, — под него хорошо спится…

Сжав плечики, Аглая судорожно перекрестилась и молча ушла в свою спаленку…

Весь следующий день был занят укладкой чемоданов, расчетами с хозяином квартиры, — в общем, обычной суматохой, предшествующей всякому отъезду.

Закрыв наполненный чемодан, Аглая взялась за ручку, чтобы снять его с дивана и отнести в прихожую. Но вдруг охнула, схватилась за живот и села на пол. Лицо ее исказилось от боли.

Обернувшись на крик, Мария Игнатьевна испуганно посмотрела на девушку и, видимо, сообразив, в чем дело, крикнула в прихожую:

— Владимир Георгиевич!

В гостиную вошел муж, за плечом которого виднелась голова Капитона.

— Что случилось? — обратился он к жене.

Не отвечая ему, жена подошла к служанке и попросила мужчин:

— Помогите мне посадить ее на диван.

— Да что случилось-то? — растерянно спросил Владимир Георгиевич.

Не отвечая ему, барыня обратилась к Аглае:

— Ты, девонька, никак беременна!

Девушка сидела молча и только склонила голову, не глядя ни на кого.

— Веселенькое дело, только нам этого не хватало, — проворчал полковник. Обратив взгляд на денщика, он строго спросил:

— Твоя работа?

Капитон побелел, как мел, вытаращил глаза и, заикаясь и крестясь, проговорил:

— Никак нет, вашбродь! Ни сном, ни духом! Чист, как перед Богом…

Мария Игнатьевна строго и с подозрением посмотрела на мужа.

— Не глупи, — в ответ на ее немой вопрос ответил он.

Тогда она обратилась к Аглае, приподняв ее голову за подбородок:

— Александр Владимирович? — спросила она, глядя той в глаза.

Служанка едва заметно молча кивнула головой и закрыла лицо руками.

— Как это случилось? — спросила было барыня, но муж перебил ее:

— Не это главное. Александр знает, что ты беременна? — обратился он к девушке.

Та в ответ только отрицательно замотала головой.

— Срок большой? — снова мешалась в разговор Мария Игнатьевна.

— Четыре с половиной месяца, — чуть слышно проговорила бедняжка.

— Ровно половина срока, — для чего-то подсчитал полковник. — В это время мы были в Орле. И Александр приезжал на побывку…

Наступила тишина, лишь изредка прерываемая всхлипываниями девушки.

— О чем же ты думала? — взвилась было хозяйка, но муж остановил ее:

— Не ругайся и не сердись. Рано или поздно это должно было случиться. Физиология, черт бы ее побрал…

— Владимир! — вскинулась было жена на него, но муж только махнул рукой.

— Тут, милая, не до этикета. Думать надо, как выбираться из этого положения.

— Может быть, сообщить Саше? — неуверенным голосом проговорила Мария Игнатьевна.

— Пожалуй, ты права, — согласился он. — Нужно знать и его мнение. Оказалось, не чужой он ей, — он с усмешкой кивнул на поникшую девушку. — Родня новоявленная…

Рано утром следующего дня Мария Игнатьевна и Аглая сидели в отдельном купе пассажирского вагона, отданного для офицеров и их семей. Командир полка занял отдельное купе, тогда как в соседних теснились по две-три семьи. Но в купе полковника было тесновато от множества чемоданов и узлов, расположенных в полном беспорядке. В соседнем, таком же вагоне, расположился штаб полка.

В отсутствие Владимира Георгиевича, распоряжавшегося погрузкой полка и полковой техники и забравшего Капитона в качестве вестового, женщины молча сидели у вагонного окна, поглядывая на, казалось, бессмысленную суматоху, царящую на перроне.

Там, словно в отрезанном от них оконным стеклом мире, творилось что-то бестолковое, — какие-то люди бегали с чайниками, другие о чем-то весело переговаривались, старики, женщины и даже кормящая мать с отсутствующим видом молча сидели на чем попало и дожидались неизвестно чего.

— Вся Россия словно с ума сошла, — нехотя проговорила Мария Игнатьевна. — Все куда-то бегут, чего-то ищут. Натворили дел и теперь сами не знают, что делать, куда податься…

— Да уж, — тихо отозвалась Аглая. — Как и мы…

Хозяйка посмотрела на нее долгим взглядом, но ничего не сказала.

Только ближе к обеду поезд дал длинный гудок, дернулся, загремев буферными сцепками, и медленно начал отходить от вокзала.

— А как же Владимир Георгиевич и Капитон? — испуганно спросила Аглая.

— Не волнуйся, без командира поезд не уйдет, — ответила собеседница. — Не-бойсь, в штабном вагоне текущими делами занимаются.

И действительно, через какое-то время дверь купе открылась и вошли полковник и его денщик.

— Все в порядке? — спросила мужа Мария Игнатьевна.

— Да, кажется, ничего и никого не забыли, — ответил тот. — А не пообедать ли нам? Что-то я проголодался…

Аглая и Капитон тотчас начали развязывать узел с провизией и раскладывать ее на столе.

За окном вагона медленно проплывали неказистые домишки, крытые соломой, — последние одинокие жилища окраины оставляемого города…

А дальше за окном, вплоть до самого вечера, тянулась бесконечная степь, навевавшая только уныние и какую-то гнетущую безысходность…

На ночь полковник и Капитон устроились спать на верхних полках, оставив нижние женщинам. На недоуменный взгляд Марии Игнатьевны муж пожал плечами и просто сказал:

— Не спать же беременной наверху! Не приведи, Господи, еще случится неприятность, беды не обернешься…

Утром за завтраком Мария Игнатьевна ткнула вилкой в сторону окна и спросила мужа:

— Что там происходит?

На околице какой-то деревушки отряд вооруженных людей вел невысокого худого парнишку в красноармейской форме. Тут же стояли равнодушные ко всему селяне, с каким-то подавленным настроением лениво рассматривающие странную процессию.

— Куда его ведут? — тихо спросила Аглая Капитона.

— Знамо дело, куда, — отведут за гумно и шлепнут, — также шепотом ответил он.

— Совсем еще молоденький, — Аглая прижала уголок платка к глазам. — Жить бы еще да жить ему…

— Небойсь, бедолаге надоело воевать, он и пробирался домой к мамке, — продолжил Капитон. — А его посчитали за лазутчика. Ну, и по законам военного времени…

— А его мамка ждет, молится, чтобы вернулся, — покачала головой девушка.

— Бог-то нынча отвернулся от нас, — проворчал денщик. — У него, видать, голова кругом пошла от наших безобразиев.

На одном из полустанков поезд остановился, — требовалась погрузка дров в тендер и заправка паровоза водой.

Пользуясь случаем, солдаты и офицеры вывалили из вагонов, — всем хотелось размять уставшие от тряски и неподвижного сидения ноги. Возле вагонов тотчас возникло оживление, — кто-то смеялся, кто-то ругался, кто-то мочился на колеса вагонов.

— Мы тоже, пожалуй, выйдем, разомнем затекшие ноги, — начала было Мария Игнатьевна, но Владимир Георгиевич остановил ее:

— Подожди, я ознакомлюсь с обстановкой и дам необходимые распоряжения.

Он встал и направился к выходу из вагона. Поднявшемуся было и собравшемуся сопровождать его денщику он приказал:

— Оставайся с женщинами. Отвечаешь за них.

— Слушаюсь, — нехотя пробормотал тот.

Через непродолжительное время в купе заглянул поручик Афанасьев, которого за его молодость жена полковника звала просто Васечкой, отчего щеки офицера каждый раз наливались румянцем.

— Мария Игнатьевна, господин полковник разрешил вам выйти из вагона, но далеко не отходить, — отдал он для чего-то честь. — Мне с денщиком поручено сопровождать вас.

— Ну, с такой охраной мы, как за каменной стеной, — ласково улыбнулась ему женщина.

У вагонов наблюдалась толчея. Через два вагона от штабного, несколько солдат столпились вокруг офицеров и что-то говорили на повышенных тонах. Но смысла разговора было не разобрать.

— Что там происходит? — поинтересовалась Мария Игнатьевна, обращаясь к поручику.

— Среди солдат появились смутьяны, — пояснил он. — Как в стаде, всегда отыщется паршивая овца.

— Ну, зачем вы так, Васечка, — ласково упрекнула его Мария Игнатьевна. — Это же люди, а не скот.

— Простите, — извинился молодой человек.

В это время паровоз издал длинный гудок, и вдоль состава, переходя от вагона к вагону, понеслась команда: «По вагонам!»

Когда поезд наконец тронулся, в купе вернулся Владимир Георгиевич. Сняв фуражку, он присел на скамью и отер лоб платком.

— Что там было? — спросила его жена.

— Разброд начался в солдатской массе, — ответил он.

— Расстрелять зачинщиков, — не сдержался стоящий в створе двери поручик.

Полковник посмотрел на него долгим взглядом и тихо произнес:

— Вы свободны, голубчик. Отправляйтесь к себе.

Когда тот вышел, закрыв дверь, Владимир Георгиевич устало проговорил:

— Мальчишка… Радикалист… Не думает, что каждого солдата дома ждут родные — родители, жены, дети. А их увозят все дальше от родного дома, в полную неизвестность. Этак всех порасстреляем, а с кем воевать будем?

— Они же присягу давали, — робко произнесла Мария Игнатьевна.

— Присягу? — раздраженно проговорил полковник. — Кому? Императору? — Он отрекся от трона. Временному правительству? — Где оно? Сейчас в каждом заштатном городишке, в каждой деревне непременно сидит какой-нибудь штафирка, объявивший себя временным правителем, местечковым Наполеоном.

— Что же будет? — тихо спросила его жена, положив руку на плечо мужа.

— А ничего хорошего, — махнул тот рукой и, устало прислонившись к стенке вагона, прикрыл глаза.

В Бахчисарае, где остановился полк, ожидая пополнения, квартирмейстеры определили для полковника и его жены старинный дом из дикого камня, оштукатуренного и побеленного с внешней стороны. Дом имел два этажа и был похож, скорее, на саклю и принадлежал, видимо, зажиточному крымскому татарину.

В комнате, служившей, видимо, спальней, на полу лежали не совсем новые, но чистые ковры, вдоль стен расставлены низкие диванчики с мягкими валиками и подушечками. Перед каждым диваном стоял низкий полированный столик с вазами и фруктами в них.

— Это что, гарем местного купчика? — с иронией спросила Мария Георгиевна мужа.

— Да кто их знает, этих крымчан с их обычаями, — махнул рукой тот.

— А хозяева где? — не отставала жена. — Выгнали?

— Как ты могла подумать, дорогая? — слегка обиделся на жену полковник. — Им платят неплохие деньги из полковой казны. Ради этого они готовы жить хоть в пещерах Чуфут-Кале.

— Кстати, Володя, могу я посетить ханский дворец и побывать в крепости? — посмотрела она на мужа.

— На Чуфут-Кале можно организовать экскурсию, — ответил он. — Завтра я распоряжусь, чтобы тебя сопроводил офицер и пара рядовых. А вот в отношении ханского дворца, право, не знаю. Возле него лагерем встал батальон крымских татар. Экие янычары — никого не подпускают к ханской резиденции.

— Но я хотела бы увидеть «фонтан слез», так красочно описанный Пушкиным.

— Да его смотреть — только разочаровываться. Так, из трубочки в стене капает по капле водичка в раковину. И все…

— Почему капля по капле? — удивилась жена. — Если фонтан, то он должен фонтанировать!

— Здесь очень плохо с водой. Вот хан и экономил, — усмехнулся полковник.

— Но, судя по Пушкину, он должен напоминать девичьи слезы…

— Это уж Пушкин нафантазировал, использовал поэтический прием, местную легенду, не более того.

— Тебя ожесточила армия, — не видишь никакой романтики.

— Какая тут романтика, когда вся страна кровью умывается, а брат брату, сын отцу юшку пускает, не раздумывая…

— Господи, за что нам все это? — почти простонала женщина.

— Повторяется судьба римской империи. Сначала к руководству огромной империи приходят бездарные политики, которых сменит ожесточенная диктатура. Потом диктатора убьют, и начнется драка за власть. В конце концов верх возьмут алчные и циничные люди, обеспокоенные исключительно жаждой личного обогащения, что приведет к распаду империи. Она рухнет, как карточный домик…

— А как же народ?

— А народ будет занят личным выживанием, произойдет распад коллективного сознания. Каждый будет думать только о себе, стараясь сохранить собственное эго.

— Но это же возврат к рабству! Совсем недавно император Александр II освободил народ от крепости…

— История движется по кругу, повторяя одни и те же этапы развития, каждый раз во все более извращенном виде. А прогресс ускоряет все процессы, в том числе исторические. Мне представляется, что грядущее рабство будет выглядеть, если можно так выразиться, более «цивилизованно» и станет называться «демократией». Формально человек будет свободен, но в то же время все результаты его труда станут нагло и бесцеремонно отбираться новыми бесжалостными нуворишами, оставляя работникам только минимум для поддержания жизни.

— Ты нарисовал страшную перспективу…

— Э, матушка, да ты сама видишь эту перспективу!..

На третий день пребывания семейства в Бахчисарае произошло важное событие, сыгравшее немалую роль в их судьбе. Ближе к обеду из Джанкоя прискакал их сын Александр, отпросившийся у командования на свидание с родными.

Радости родителей, казалось, не было предела. Мать постоянно стремилась прижаться к сыну, погладить его и не могла насмотреться.

Семейство расположилось в диванной комнате. Аглая в летней кухне во дворике готовила обед, Капитон чистил, кормил и поил коня сына полковника.

— Как они тут живут? — усмехнулся Александр, присаживаясь на низенький диван. — Ноги некуда деть…

— Так они же вкушают полулежа, — заметил отец. — Ну, давай без лирики. Расскажи, что деется на фронте в восточном Крыму?

— Ситуация крайне тяжелая, — начал рассказывать тот. — Мы срочным порядком направляемся в сторону Сиваша. Там банды Махно переправились вброд через пролив…

— Прости, как это — вброд? Это же не деревенский ручеек, — удивился отец.

— Отгонный ветер отжал воду и обмелил пролив. Вот они и перешли, как Моисей с иудеями через море.

— Где же были наши части?

— Прозевали, не ждали, что такое возможно.

— Вот она, российская расхлябанность! Из-за дурных командиров гибнут люди и летят к чертям собачьим все тщательно спланированные в штабах операции!

— Володя! — укоризненно покачала головой Мария Игнатьевна.

— Ах. Полно, какие уж тут церемонии, — отмахнулся тот.

— Самое плохое, что в частях началось брожение среди солдат, участились случаи дезертирства, — продолжил сын.

— Ловят? — спросил отец.

— Да куда там. Не имеет смысла распылять силы, да и где их искать, в этих диких горах? Грабят русские села, татарские не трогают, — те организовали отряды самообороны и вышибают нападавших без всякой жалости.

— Здесь примерно то же самое, — отозвался полковник. — Красные подходят к Перекопу. Громадная нехватка боеприпасов, оружия, пушек, пулеметов…

Помолчав некоторое время, мать обратилась к сыну:

— Володечка, мы с отцом посоветовались и решили: чтобы не затеряться в этой запутанной ситуации, мы дадим тебе адрес княгини Антонины Власьевны Трухиной. Она живет постоянно во Франции, в Каннах. Вот тут на бумажке записан ее адрес: Rue dAntibes, 8. Это рядом с галереей Гантуа. Да ты должен помнить, мы же дважды гостили у нее.

— А она приезжала к нам в Петербург, — добавил сын. — Конечно же, прекрасно помню тетушку Антонину. И ее девочек Софи и Клари. Наверное, уже взрослыми стали…

— Кстати, о девушках, — перебил его излияния отец. — Как нам быть с Аглаей?

Сын покраснел и, помолчав некоторое время, настороженно спросил:

— А что Аглая?

— Она, брат, беременна от тебя.

— Как? — растерялся Александр.

— Ну, как беременеют, ты уже должен знать, — усмехнулся отец. — Я полагаю, ты не намерен жениться на ней?

— Как можно, папа? — покраснел сын.

— Естественно, — вмешалась мать, — кому нужен ребенок-бастард?

— Ну, бастард ли, не бастард, а это его кровь и плоть, живой ребенок, — муж кивнул в сторону сына.

— Куда мы потащим ее, беременную, с собой, когда сами не знаем, где будем, и как, и что с нами будет? — скривилась в усмешке мать.

— Естественно, ей лучше остаться на родине. Больше шансов устроить свою жизнь, — рассудил глава семьи. — Надо будет обеспечить ее деньгами хотя бы на первое время. Как ты полагаешь? — обратился он к сыну.

— У меня есть с собой пара тысяч, я готов ей отдать эти деньги, — Александр полез было в карман френча, но отец остановил его:

— Оставь их себе, тебе они тоже понадобятся.

На следующее утро Александр уехал в свою часть.

Оставшись только с Аглаей, Мария Игнатьевна занялась, как ей наказывал муж, неспешным сбором вещей в дорогу. Но одновременно она смогла договориться с хозяином дома об организации экскурсии в Чуфут-Кале в сопровождении неплохо говорящего по-русски его старшего сына.

Вместе с Аглаей они осмотрели знаменитый пещерный город, стены древней крепости, мавзолей Джаныке-ханум, дочери хана Тохтамыша, полюбовались пещерным средневековым Успенским монастырем.

Уставшие, они спустились с горы и, отдохнув и слегка перекусив в харчевне у какого-то местного торговца, нашли-таки в себе силы заинтересоваться ханским дворцом.

Сопровождавший их молодой татарин за умеренную плату договорился с соотечественниками, допустившими женщин внутрь дворцового комплекса.

Мария Игнатьевна, откровенно говоря, была несколько разочарована тем, что увидела. По ее представлениям, ханский дворец должен выглядеть, во-первых, огромным, во-вторых, покрытым золотом с изящными арабскими орнаментами и надписями вязью.

К ее великому разочарованию, внутренние помещения дворца оказались системой совсем небольших комнат, а в гаремном корпусе могло разместиться не более десятка наложниц. Да и тем здесь было бы тесновато.

— Я почему-то представляла, что здесь все отделано золотом, — обратилась она к смотрителю.

— У нас очень яркое солнце, мадам, — пояснил тот. — Было бы очень неуютно в его бликах. А ценные породы дерева с инкрустацией глушат свет и создают интимную обстановку.

— Пожалуй, вы правы, — согласилась та. — Золото только бы раздражало. А дерево в сочетании с серебряным орнаментом смотрятся превосходно.

Усталые женщины вернулись в арендованный дом, где хозяйка попросила Аглаю ограничить обед только чаем с печеньем.

За чаепитием Мария Игнатьевна начала тяжелый для себя разговор, касающийся судьбы девушки:

— Скажи, Аглая, у тебя есть планы на будущее?

После небольшой паузы девушка ответила:

— Спасибо вам с Владимиром Георгиевичем, что вы приютили меня. Я, правда, очень благодарна вам за все. Я даже не знаю, что было бы со мной, если бы не вы. Бог воздаст вам за вашу доброту к сироте.

— Ну, что ты! Ты ведь была почти членом нашей семьи. А дальше-то как? Ты же должна понимать, что нам придется уехать почти в никуда и неизвестно еще, что с нами будет.

— Я понимаю, — опустив голову, тихо проговорила Аглая. — Вон Капитоша зовет меня к себе. Вдовый он, хочет податься в свою деревню. Там у него малолетний сынишка и старики родители.

Наступила недолгая пауза, которую наконец прервала Мария Игнатьевна:

— Капитон — единственный сын у родителей?

— Да, кажется. И сестер у него нет.

— Единственная опора у родителей и сына. Что ж, пожалуй, вы с ним решили правильно. И ему уезжать за границу нет никакого резона. А так вы пригляделись друг к другу, делить вам нечего…

Помолчав немного, хозяйка продолжила:

— Ты на Сашу сердца не держи…

— Да я не обижаюсь, сама виновата.

— Понимаешь, девочка, как бы мы ни хотели, все равно мы будем помнить, что где-то в России есть наш внук или внучка. И, как знать, — Мария Игнатьевна осеклась, понимая неестественность продолжения разговора в том же духе. — Мы тут посоветовались с Владимиром Георгиевичем и решили обеспечить тебя деньгами хотя бы на первое время. Сумма, конечно, не так велика, как хотелось бы, но…

— Ну, что вы, зачем, — запротестовала было Аглая, но хозяйка остановила ее:

— Не возражай, это вопрос решенный. На что жить-то будете, подумала?

— Спасибо, — поблагодарила девушка. — Я никогда не забуду вашу доброту ко мне. Буду молиться за вас…

— И вот еще, — Мария Игнатьевна сняла с пальца перстенек с изумрудиком. — Возьми на память.

— Ой, что вы! — зарделась девушка. — Зачем мне такое? Я же ничего подобного не носила. Нет, нет…

— Да подожди ты, — засмеялась Мария Игнатьевна, — если родится девочка, подаришь ей на свадьбу в качестве свадебного подарка от нас.

— А если мальчик?

— Тогда его невесте.

— Я привяжу его на цепку и буду носить на груди…

— Нет. Лучше зашей куда-нибудь в одежду. Времена-то вон какие преступные, увидят — отнимут непременно.

— Ваша правда. Я зашью его в нижнюю рубашку.

— Вот и правильно

— Марья Игнатьевна, можно вас попросить?

— О чем?

— Можно мне посмотреть на карточку Александра Владимировича? Мы, чай, боле не увидимся.

— Отчего же нельзя, — улыбнулась та. — Я и сама с удовольствием посмотрю на нашего молодца.

Обратив внимание на одну из фотографий, где среди однополчан сидел Александр Владимирович, Аглая робко попросила:

— Вы не могли бы подарить мне хоть бы вот эту карточку? Если вам не очень жалко…

Мария Игнатьевна взялась было за фотографию, чтобы освободить ее из уголков, но вдруг остановилась.

— Знаешь что, девочка? Не стоит тебе брать фотографию Саши. Прежде всего, здесь изображены враги новой власти. Увидят — начнутся расспросы-допросы: кто здесь, почему хранишь? Беды не оберешься. И потом, Капитону будет не очень приятно, что ты хранишь память об Александре. Пойми меня правильно, деточка…

— Я понимаю. Вы правы…

— Кстати, у Капитона есть фотографическая карточка, где он заснят в форме?

— Ой, он показывал мне. Сидит, руки сложил, в папахе — такой смешной…

— Скажи ему, чтобы он ее уничтожил, а лучше отдал нам. Мы сохраним и будем время от времени вспоминать о вас.

— Хорошо, я обязательно скажу…

Через четыре дня в дом, где жила Мария Игнатьевна с Аглаей, прискакал поручик Афанасьев с денщиком полковника.

— Васечка, что случилось? — встревожилась женщина.

— Не волнуйтесь, пожалуйста, — начал ее успокаивать он. — Владимир Георгиевич жив и здоров и велел вам кланяться.

— Ну, слава Богу! Как там дела на Перекопе?

— Откровенно говоря, хорошего мало. Испытываем недостаток в патронах, снарядах, но пока держимся. Правда, уже подготовлен приказ об отходе в Севастополь. — Да что же это такое! Неужели на этих красных нет никакой управы?

В ответ поручик только пожал плечами.

— А ты здесь по делам или как? — продолжала допытываться Мария Игнатьевна. — Я послан господином полковником специально, чтобы помочь вам перебраться в Севастополь. Квартирьеры туда уже посланы.

— Опять бежать! — вздохнула Мария Игнатьевна. — Когда это только кончится?

— Судя по всему, уже скоро, — вздохнул Васечка.

— Вам-то, молодым, все это — приключения своего рода, — заворчала Мария Игнатьевна. — А нам-то каково в нашем возрасте? Мотаться по всей стране, не имея своего угла, где можно преклонить голову и жить в покое…

— Что делать? Ситуация!..

— Ситуация! Проворонили, профукали страну, а теперь плечиками пожимаем. Ситуация, дескать! Раньше-то куда глядели, служивые? Клятву-то надо было давать империи, а не душке Николеньке с его полоумным Распутиным.

И уже успокоившись, она взяла под локоть молодого человека:

— Извините, Васечка, нервы уже не выдерживают.

— Да я все понимаю, — пробормотал он, опустив голову. В таком состоянии он еще не видел обычно сдержанную и спокойную жену полковника.

— Простите, мой друг, — еще раз извинилась женщина, окончательно успокоившись. — Когда мы идем в очередной отступ?

— Да как соберетесь, так и двинемся…

— Что там собираться? Мы почти ничего и не распаковывали. Привычка уже выработалась — постоянно нестись куда глаза глядят. Завтра будем готовы.

— А я пока поищу бричку или телегу какую-нибудь…

— Спасибо тебе, голубчик, за заботу о нас.

— Ну, что вы, мадам, — зарделся Васечка. — Не стоит благодарности…

На другой день, погрузив чемоданы и узлы на татарскую арбу и разместившись в бричке, небольшая экспедиция отправилась на юг, в последний путь по родной земле.

— Казаки генерала Антона Ивановича Деникина дерутся с небывалым ожесточением, — рассказывал поручик Марии Игнатьевне. — Если бы не они, совсем бы плохо было. Но и гибнет их немало…

Положив руку на кисть молодого офицера, женщина прервала его излияния:

— Ты сам-то как думаешь устроиться за границей? Где думаешь остановиться?

— Откровенно говоря, ничего в голову не приходит. Думаю об этом все время, но все напрасно. Батюшку и матушку — мне сообщили — красные расстреляли. За границей никого из родственников или знакомых нет. Здесь оставаться нельзя, — дворяне, значит, враги народа. А то, что эти дворяне не богаче лавочника средней руки и жили своим трудом, никого не волнует.

— Так что, у тебя никого не осталось?

— Есть дядя по батюшке в Тверской губернии. А может быть, и был… Никаких сведений о нем…

— Беда…

— Это всеобщая наша беда. Сколько народу положили и еще положат…

— Да уж…

Говорить было тягостно, да и не о чем…

Всю оставшуюся дорогу они практически не разговаривали, с тоской посматривая по сторонам, словно хотели запомнить их на всю непредсказуемую жизнь.

В Севастополь въехали уже под вечер. Для семейства полковника выделили две приличные по размерам комнаты в кирпичном двухэтажном доме неподалеку от часовни, возведенной в честь героического воинства Крымской войны. На удивление, она сохранилась в прекрасном состоянии.

Сразу после завтрака поручик пришел к Марии Игнатьевне и, оглядевшись, спросил:

— А где денщик? Сбежал, сукин сын?

— Василек, упрекнула она его. — Enfant terrible!^[96]

— Pardon, madam^[97], — смутился он. — Где же он?

— Я дала ему денег и послала купить себе цивильную одежду. Заодно и сбрить усы, чтобы он не был похож на казака.

— Он не собирается эвакуироваться вместе со всеми?

— У него в России остались родители и малолетний сын. Жена умерла. Не может он их бросить.

— Ну, что же, это, пожалуй, верное решение. А что будет с Аглаей?

— Она остается с ним.

Почувствовав напряженность в голосе Марии Игнатьевны, поручик прекратил расспросы.

В наступившей паузе со стороны Балаклавской долины изредка доносился едва слышный неясный гул.

— Что это? — встревожилась женщина.

— Пушечная канонада, — спокойно объяснил поручик.

— Так близко? — ужаснулась Мария Игнатьевна.

— К сожалению. Нам почти нечем обороняться.

В это время Мария Игнатьевна выглянула в окно и увидела приближающегося денщика мужа, державшего какой-то тощий узел.

— Капитон, зайдите сюда, — крикнула она ему.

Когда тот зашел в комнату, хозяйка спросила:

— Купил, что надо?

— Да, как и положено, благодарствую.

— А это что за бумажки? — Мария Игнатьевна указала на торчащий из кармана солдата тощий сверток.

— По дороге подобрал. Интересно, полюбопытствуйте, барыня, — подал он бумаги.

Это были агитационные листки, распространяемые командованием белой армии.

— Мне кажется, очень доходчиво, — заметила Мария Игнатьевна, рассматривая агитки.

— Это мелочь по сравнению с тем, как действуют большевики, — возразил Василий. — У них всюду работают специальные агитбригады, добираясь до самых темных людей.

— Ты что такой бледный? — хозяйка посмотрела на стоявшего рядом солдата.

Помолчав и переминаясь с ноги на ногу, тот дрожащим голосом ответил:

— Я видел, как людей вешали, — через силу проговорил он.

— Как это? Где? — испуганно спросила Мария Игнатьевна.

— На площади. Говорят, что красных агитаторов поймали, ну и…

— Господи, какая жестокость! — испуганно перекрестилась она.

— Что делать, — вздохнул поручик. — Идет война не на жизнь, а на смерть. И здесь уж кто кого…

— Но ведь можно было наказать провинившихся как-то иначе. Посадить в тюрьму, сослать на каторгу, публично выпороть, наконец…

— Полноте, Мария Игнатьевна! — усмехнулся поручик. — Какая тюрьма, какая каторга в наших условиях? Да и большевики далеко не ангелы. Помнится, мы освободили от них какой-то городишко на херсонщине, а там на центральной площади целая гирлянда повешенных. Так что методы у нас совершенно идентичны. Другого наказания в Гражданской войне, как лишение жизни, пока не придумано.

— Ужас, ужас, ужас! — не могла успокоиться Мария Игнатьевна. Немного остыв, она обратилась к денщику.

— Ты, Капитон, пойди переоденься. Тебе надо привыкнуть к чужой одежде, а то сразу будет видно, что ты в чужом платье ходишь.

Через некоторое время Капитон вернулся, уже переодетый в гражданскую одежду. Глядя на него, поручик не выдержал и засмеялся:

— Ты только на улицу не выходи в таком наряде, а то вздернут за милую душу, как красного агитатора!

На мужике была надета красная в белый горошек рубаха, ниспадающая едва не до колен и подпоясанная тонким кушаком. Одежду дополняли темно-синие в едва заметную полоску штаны, на ногах разношенные ботинки. Наряд дополнял темный пиджак, наброшенный на одно плечо и кургузый картуз.

В притворе двери прыскала в кулачок Аглая.

— Вылитый приказчик скобяной лавки, — не унимался веселиться поручик.

— Дак я у него и купил, — отозвался Капитон.

— Ты только строевым шагом не ходи в таком виде, сразу выдашь себя, — развеселилась и Мария Игнатьевна.

Через пару дней в доме появился и глава семьи.

— Все, матушка, — объявил он. — Пора в порт. Место на корабле нам забронировано.

— Как, уже? — заволновалась жена.

— Не оставаться же нам здесь. Через пару-тройку дней город будет сдан.

— Аглая, — засуетилась было Мария Игнатьевна, но муж остановил ее.

— Что ты хочешь от нее? У тебя же вещи не распакованы…

— Ну, как же! Постельное белье, скатерти, посуда…

— Оставь все Аглае с Капитоном. Нам и без того придется мотаться по Европам. Зачем нам лишняя обуза?

Вошедшая в комнату Аглая спросила:

— Звали, Марья Игнатовна?

— Позови Капитона, и оба приходите сюда, — распорядился Владимир Георгиевич. Когда те вошли, полковник обратился к ним:

— Ну, настало время прощаться. Капитон, форму выбрось, а лучше сожги, ничего армейского с собой не бери. Поможете нам сесть на пароход и… береги вас Бог.

— Спасибо вам за все, — нежно проговорила Мария Игнатьевна, слегка приобняв девушку. — Не держите на нас сердце, если чем-то обидели вас.

Аглая заплакала, а Капитон поклонился хозяевам в пояс:

— Береги вас Бог в скитаниях ваших. Спасибо вам, вашбродь, за доброту и вам, хозяюшка, за ласку и привет…

— Теперь у вас не будет «благородий», привыкайте, — пожал руку бывшему денщику полковник. — Держитесь друг за дружку, авось все обойдется.

— И вам доброго пути и удачи, — Капитон вытер слезу рукавом. — Столь лет были вместе, попривыкли мы к вам…

— Да, такое не забудется, — расчувствовался и Владимир Георгиевич. — Ну, присядем на дорожку, и в путь…

Город гудел. Все уже были наслышаны о зверствах красных, и полуобезумевшие горожане бегали кто на причал, кто-то, собрав немудрящие пожитки, устремлялся прочь из города, сгибаясь под тяжестью поклажи. Начались грабежи людей, квартир, магазинов…

Патрули безжалостно расстреливали грабителей на месте, но это не помогало. На причалах собралась огромная толпа стремящихся любой ценой попасть на любой корабль. Никакие увещевания и попытки объяснения, что заберут всех, не помогали.

С вытаращенными безумными глазами, с охрипшими голосами люди совершенно потеряли голову. И только казачьи цепи, образовавшие коридор к судам, сдерживали толпу и пропускали исключительно по пропускам.

Казаки действовали решительно: им было обещано место на корабле, поэтому лишние пассажиры им были не нужны, — они могли занять предназначенные для них места.

Капитона и Аглаю, из уважения к полковнику, допустили до самого трапа. Но как только они передали на борт вещи, их тут же оттеснили в сторону. Поручик Васечка помог Владимиру Георгиевичу внести вещи по трапу в каюту.

Устроив вещи в каюте, все трое вышли на палубу со стороны кормы, откуда им было видно все, что творилось на берегу. По красной рубахе Капитона они сразу отыскали оставляемых ими слуг. Те тоже заметили их и замахали руками.

Через пару часов сходни были убраны, пароход дал протяжный прощальный гудок и стал медленно отходить от причала.

Стоявшие в сторонке от постепенно расходящейся толпы Капитон и Аглая еще сильнее замахали руками. Мария Игнатьевна и Владимир Георгиевич с тоской смотрели на берег и тоже махали.

Берег уходил все дальше.

Яркая красная рубашка бывшего денщика превратилась в еле заметную точку, а вскоре исчезла и она. На месте города и берега была видна лишь грязно-серого цвета полоска…

— Прощай, немытая Россия, — процитировал поэта Васечка, на что полковник строго посетовал ему:

— Эта «немытая Россия» — ваша родина, поручик. Никогда не забывайте об этом!

Примечания

93

Единственное спасение — милосердие Божие

94

На войне, как на войне

95

После нас хоть потоп… Поживем — увидим…

96

Ужасный ребенок (фр.)

97

Простите, мадам (фр.)