Рейд. Оазисы

Борис Конофальский, 2020

Их приход на Землю изменил мир до неузнаваемости. Флора и фауна не просто стали другими, они стали максимально враждебными к человеку. Более или менее комфортные условия сохранились лишь на Крайнем Севере, где ещё цветут персики и выращивают яблоки. Весь остальной мир – раскалённая печь, в которой практически остановился круговорот воды. Обычная пресная вода стала самым ценным ресурсом, за который ведут борьбу люди, большие компании и целые государства. Централизованное управление сохранилось, но совершенно в иной форме. А вот люди… Люди остались прежними. И в этом мире своим путём идёт геодезист Горохов.

Глава

3

Вышел за дверь, ветерком как обожгло. Ещё и десяти нет, а жара уже под сорок. Оказывается, у Генетика кондиционер работал, а он и не замечал. Солнце белое, ни на что смотреть без очков невозможно. Ну, а что удивляться — юг. Зато пыли почти нет, респиратор можно не надевать.

Сразу понял, что пить очень хочет. Нужно было у Генетика воды выпить, хотя бы литр. Да и поесть не мешало бы. Протёр очки от пыли, надел, чтобы не жмуриться, и пошёл по пустынной улице.

Домишки вокруг, хоть и небольшие, но крепкие, бетона строители не жалели, крыши тоже крепкие. Высокие, крутые, чтобы песок не собирался. Видно, осенью в бураны песком и пылью тут всё заваливает не слабо. Везде солнечные панели. Дорогих и мощных нет, зато дешёвых хватает. Кое-где даже и ветротурбины стоят. Но это нечасто, а вот зато часто стоят десятиметровые штанги для сбора конденсата. Тоже вещь недешёвая, а у некоторых домов их по две или даже по три. Нет, народишко тут вовсе не бедный, это точно. Адылл с его бабой и Генетик — вовсе не показатели.

Разглядывая всё вокруг, он пошёл дальше. Народа на улицах почти не было, кто-то разгружал квадроцикл у продовольственной лавки. Он хотел зайти, взглянуть цены на еду и воду, но передумал, люди были заняты приёмкой товара. Ещё кто-то проехал по улице на мотоцикле, подняв после себя кучу пыли.

«Столовая» — гласила на одном из больших домов простая надпись на хлипком, пластиковом щите. Двери крепкие, железные с уплотнителями. Отлично, значит, там ещё и не жарко. Лишь бы работала эта «Столовая».

Он дёрнул дверь. Та не без труда отворилась, и Горохов смог войти в полумрак. Дверь за ним закрылась сама. О, какое счастье, «Столовая», кажется, работает. Ещё тут не больше тридцати. Он стянул кепку, поднял на лоб очки. Чисто, пыли нет, столы чистые, их с десяток, а народа почти нет. Стойка у стены, прилавок с кастрюлями, за ним полная баба в маске. Сама в майке, руки и плечи голые. На голове платок, на лице маска из тряпки, пропитанной чем-то. В помещении в маске — значит, прокажённая.

Два человека. Молодые, морды здоровые, без намёка на проказу, плечи широкие, по виду и одежде — военные, но никаких опознавательных знаков нет. Они сидели у маленького окна, ели. Теперь оба смотрели на него.

Лица у них весьма неприветливые. Горохов не знал, принято ли тут со всеми здороваться, но парни смотрят на него, он им кивает.

Один из них кивает в ответ. Этот кивок и его взгляд весьма красноречивы, они значат: «Ладно, ешь пока, но я за тобой наблюдаю».

Тут же к нему подходит девочка лет тринадцати. Чистенькая, даже чёрные её волосы хорошо вымыты, заплетены в косы. И вся она красивенькая, одежда у неё чистая, вот только отёк синий во всю левую щёку и синяк вокруг левого глаза. Она улыбается деланой улыбкой:

— Доброе утро, господин.

— Привет.

— Желаете поесть?

— Желаю. А что у вас есть?

— Мы только открылись, есть паштет, каша, хлеб. — Говорит она быстро, почти тараторит.

— Каша крахмальная?

— Да. Кукурузная или гороховая будут к обеду.

— А попить?

— Водка холодная, брага, кукурузное вино. Может, желаете что?

Водка и брага с утра? Нет.

— Чай? Кофе? — Спрашивает он с надеждой.

— Есть чай, но старый, позавчера варили. — Отвечает девочка.

— Кашу, паштет, хлеб, пол-литровую чашку чая и два литра воды.

— Хорошо, сейчас принесу. Садитесь, где понравится.

Ему бы понравилось у окна, под кондиционером, но там сидят недружелюбные парни, поэтому он садится у западной стены. Сейчас там будет попрохладнее. Прежде, чем сесть, он медленно и аккуратно снимает пыльник, так, чтобы особо не шевелить левой рукой. Тесак и обрез кладёт рядом с собой на стол.

Не успел он устроиться, как девочка уже приволокла поднос. Стала ставить на стол тарелки и чашки, вода была в пластиковой баклажке.

— Баклажку не забирайте, — говорит она, расставив всё на столе, — а то Катя меня ругать будет.

— Катя это она? — Горохов кивает на бабу в маске, что копошится за прилавком.

Девочка косится, а потом незаметно кивает.

— Она тут управляющая?

— Хозяйка, — шепчет девочка и объявляет уже громче. — С вас, господин, двенадцать копеек.

Горохов лезет в правый карман галифе, достаёт мелочь, высыпает её на стол, отсчитывает: маленький серебряный гривенник и две монеты по копейке. Чуть подумал и добавил к деньгам ещё две копейки девочке на чай.

Но, как ни странно, она не взяла деньги, а повернулась к хозяйке, как будто ждёт её согласия.

— Что там, Ёзге? Железки? — Спрашивает баба тяжёлым грудным голосом. Когда она говорит, тряпка над её ртом чуть поднимется, шевелится. Картина получается мрачной.

— Да, Катя, тут господин даёт железные деньги. — Отвечает девочка.

— Это хорошие железяки, — поясняет Горохов, показывает ей хорошо отчеканенную копейку, — видишь, они отчеканены в Соликамске, видишь, какая хорошая чеканка, это настоящие деньги.

— А вы из самого Соликамска? — Спрашивает Ёзге.

— Нет, я из Березняков, но деньги у меня из Соликамска.

— Ладно, бери его железки, — распорядилась Катя.

Девочка сгребла деньги, но не ушла, а спросила:

— А вы тут проездом или как?

— Нет, я ищу работу, я геодезист и буровик. У вас ведь тут буровые стоят, люди работают?

— Да, всё изрыли вокруг, всё воду ищут. Вы водоискатель?

— Да, водоискатель.

— Ну, тогда работу найдёте у нас, — обещала Ёзге.

И хотела было уже уйти, даже не поблагодарив за чаевые, но Горохов её остановил:

— Погоди.

— Что?

— Ты красивая девочка!

Девочка замолчала, замерла, вытаращила на него глаза. А у него была куча вопросов к ней, и он, поглядев по сторонам, не смотрит ли на него кто, продолжал:

— Это Катя тебя ударила?

Девочка сразу встрепенулась, насупилась и сказала раздражено:

— Сама я виновата.

— Сама, — он понимающе кивнул, — ну, бывает, а у Кати лицо закрыто почему? Болеет?

— Об этом спрашивать нехорошо, — нравоучительно ответила девочка, — вас же никто не спрашивает, поему у вас рука на верёвке.

— Меня дарги в степи подстрелили. — Сразу ответил Горохов. — Я не скрываю, а спросил, просто хотел знать…

— Хотели знать? — Тут она язвительно ухмыльнулась. В её голосе отчётливо слышался скепсис, выглядела она нагловато, смотрела с прищуром. — Вот я и думаю: они всё спрашивают, спрашивают да говорят со мной, лишних денег дали. А зачем так? А может, вы ко мне тут клеитесь? Может, вам бабёнка нужна, а я вам приглянулась?

У Горохова была куча вопросов, которые он хотел бы ей задать, но эта её фраза застала его врасплох. Что за бред? Он к ней клеится? Так это выглядело? Он замолчал, не находя что ей ответить, а девочка ждать его не стала, повернулась и пошла по своим делам.

Едкий степной жареный лук, соль, крахмал — ничего необычного, крахмальная каша, такая же, как и везде в степи. А вот паштет — дрянь, самый плохой, что он ел за последние полгода. Не потрудились даже задние лапы и крылья саранче оборвать. То и дело они попадались, жёсткие, словно пластик ел. Хуже того, ещё и головы насекомым не оборвали. Мало того, что жвала их тоже не разгрызть, так от голов ещё и горечь в еде была. Все в пустыне знают, что головы нужно отдирать, когда жаришь саранчу. Катя, видно, очень сильно экономила, когда кормила людей дрянью. Только кукурузный хлеб был хорош, жёлтый, тяжёлый. От него пальцы становились жирные, а ещё он был сладкий, видно, кукуруза была неплохой.

Чай — старая переваренная бурда, терпкий, но с кофеином, его он выпил до дна. И вода тоже так себе, хоть и холодная, но с каким-то привкусом. А он подумал ещё, чего тут всё так дёшево. Вот тебе и дешевизна.

Но съел он всё, а остатки воды, которую не выпил, слил себе во флягу. В правом кармане пыльника нашёл мятую пачку, там шесть сигарет. Положив левую руку на стол, закурил, расслабился и обалдел. Из внутреннего помещения, из-за прилавка стали выходить женщины. Одна за другой вышли три дамочки, да ещё какие. Все высокие, платья такие короткие, что все ноги наружу, у всех губы в помаде, одна лучше другой. И первая, что вышла, сразу пошла к нему. Шла, улыбалась, руки в боки, на ходу поигрывала бёдрами, а во рту ненастоящие, белые зубы. Подошла, встала, бедром толкнув стол и сразу спросила:

— Не желает ли, господин, отдохнуть?

Развязанная и очень привлекательная.

— Что? Отдохнуть? — Горохов немного растерялся даже.

— Любые пожелания, одна гривна в час.

— Нет, нет… Спасибо… — Он чуть сигарету не выронил.

— Одна гривна! Один час! И вы будет мечтать встретиться со мной вновь. — Не уходила красавица.

— Нет-нет…

— Я ничем не болею, посмотрите на моё лицо, проказы нет, — она вдруг плюнула себе в руку и показала плевок Горохову, — грибка в лёгких нет.

В слюне действительно не было и намёка на кровь.

— Вы ничем не заразите вашу жену. — Продолжала женщина, своим красивым бедром снова толкая стол.

— Нет, мне просто не нужно. Я не совсем здоров.

— Очень жаль, — красотка наморщила носик, — но я всё равно буду ждать вас, я обожаю таких мужчин.

Пока он приходил в себя и думал, с чего бы ей обожать таких мужичин как он, точно так же, покачивая бёдрами, как предыдущая, к нему направилась вторая. Эта была так же хороша, только поблондинестей, а юбки у неё не было вовсе. Так же толкнула стол голым бедром и сказала:

— Не желает ли, господин, отдохнуть?

Горохов растерялся, у неё даже тон был такой же раскованно — игривый как у первой. Сёстры они, что ли? Он даже сравнил их. Да нет, не сёстры.

— Нет, спасибо, — ответил, наконец, он, потому что вторая девица стояла и ждала его ответа со странным выражением лица.

— Любые пожелания, одна гривна в час.

— Ну, я же уже сказал… — Гривна, алтын, как не назови, а это десять копеек, у него лишних нет.

— Одна гривна! Один час! И вы будет мечтать встретиться со мной вновь.

Горохов даже растерялся. Смотрел на неё и молчал, про сигаретку позабыв. Он обернулся, поглядел по сторонам и поймал взгляды двух парней, что сидели у окна, оба они с ухмылками наблюдали за ним. Их это представление, кажется, забавляло.

— Я ничем не болею. Посмотрите на моё лицо, проказы нет, — продолжала она и наклонилась к нему.

У неё была красивая кожа, от неё приятно пахло. Вот, а первая не наклонялась. Немного, но они различаются. И вообще, откуда они, кто их обучал?

А девица плюнула себе в руку и протянула руку ему посмотреть:

— Грибка в лёгких нет.

Он даже не взглянул туда, он обернулся на Катю. Катя, хоть и в маске была, но Горохов был уверен, что смотрела она сейчас на него. Она сделала знак, и стоявшая в дверях девочка Ёзге пошла в комнату. В руке у неё было полотенце, вид у неё был недовольный:

— К себе, к себе идите дуры. — Она подошла к первой и стала полотенцем хлестать её. Не сильно и не зло.

Так хозяйка загоняет кур в курятник.

И те послушно и безмолвно пошли туда, откуда пришли, всё так же призывно покачивая бёдрами.

Сказать, что всё это показалось Горохову странным, так это ничего не сказать. Он удивлённым взглядом проводил их до самой двери, а потом уставился на девочку, надеясь, что та подойдёт и поговорит с ним. Но Ёзге даже не взглянула на него и стала заниматься своими делами.

Да, Губаха городок забавный.

Вопросов у Горохова была масса, но он понял, что ему тут больше ничего не удастся узнать. Кроме…

Он оделся, собрался на выход и перед тем, как открыть дверь, повернулся к тем двум молодым мужикам, что всё ещё сидели за столом:

— Парни, а где тут можно купить десять-шестьдесят?

Если ответят, значит, и впрямь военные. Десять-шестьдесят — это десятимиллиметровый револьверный патрон в шесть сантиметров длиной. Но не все про такие слышали. Ну, а эти знают ли про такие?

— У Коли оружейника спроси, но вряд ли ты такое тут найдёшь. — Ответил один из них. — Оружейка его сразу за участком. Легко найдёшь.

— По дороге на запад?

— Да. Тут одна дорога.

— Спасибо.