Рейд. Оазисы

Борис Конофальский, 2020

Их приход на Землю изменил мир до неузнаваемости. Флора и фауна не просто стали другими, они стали максимально враждебными к человеку. Более или менее комфортные условия сохранились лишь на Крайнем Севере, где ещё цветут персики и выращивают яблоки. Весь остальной мир – раскалённая печь, в которой практически остановился круговорот воды. Обычная пресная вода стала самым ценным ресурсом, за который ведут борьбу люди, большие компании и целые государства. Централизованное управление сохранилось, но совершенно в иной форме. А вот люди… Люди остались прежними. И в этом мире своим путём идёт геодезист Горохов.

Глава 4

Горохов вышел и остановился на пороге, в теньке, вылезать на палящее солнце не хотелось. Да, этот оазис на отшибе, на самом краю карты, всё больше и больше казался ему… странным, как минимум.

Во-первых, что сразу бросается в глаза, тут почти нет укреплений. Он ещё ни одного дота не видел, хотя бетона у них завались, судя по домам, а дарги гуляют вокруг, стреляют во всё, что движется. Неужели местные их не боятся? Или что, все укрепления вынесены на окраины? Ну, ладно, может быть. Окраин он ещё не видел.

Во-вторых, эти странные бабы в столовой. Откуда тут в этой глуши и дикости такие красивые и такие… тупые бабы. Такие красотки в крупных городах себе легко теплое место нашли бы. Красотки первостатейные — ни дать, ни взять. Чистые, кожа без шрамов от удаления солнечных болячек, видно, они на солнце и не выходят. Он на них ни одного шрама, ни одного солнечного ожога не заметил. Неужели они так хорошо тут зарабатывают? Впрочем — он опять огляделся — судя по всему, деньжата тут водятся.

Самое высокое здание в городе и было участком. Три этажа, толстые стены с бойницами, в здании узкие окна, большой двор, обнесённый трёхметровым бетонным забором, в нём тоже бойницы. У забора по периметру цистерны — вода. На дворе углубления в бетоне. Горохов сразу прикинул, это для миномётов, и тут же для мин ямы поглубже рядом. Всё по уму сделано. А на самой крыше, он его ещё издали приметил, старинный «Утёс» с седёлкой. Он накрыт брезентом, только ствол торчит зачехлённый, но даже под брезентом Горохов угадал на нём оптику и мощный ПНВ. Да, старинный он, старинный, а двенадцать и семь миллиметров вмажут и из такого старинного — мало никому не покажется. Пулемёт перекрывает градусов девяносто с западного направления. Место стационарное. Значит, на западе появляется кто-то по ночам. Ну, это так, на уровне догадок. В общем, участок — место крепкое, хорошее место. Если ещё подходы минировать, то его и вовсе не взять.

Вот, а он думал, что тут укреплений нет. Есть, просто мало. Интересно, кто их тут донимает, дарги или банды?

Он прошёл в ворота, у ворот был вооружённый человек с шевроном охраны, но Горохова он не остановил, только проводил взглядом.

У входа в здание люди, все в бронежилетах, курят, болтают, на него никто не обратил внимания, кроме одного из них, видимо, дежурного:

— А вам что, господин?

Горохов остановился. Помялся и произнёс:

— Меня обворовали.

Теперь все, курильщики у двери уставились на него.

— А документики есть у вас, кто вы, откуда? — Взгляд «дежурного» стал колючим, изучающим.

— Я геодезист, из Березников. — Горохов достал и протянул ему документ.

— Из Березников? — «Дежурный» взял в руки его идентификационную карту, посмотрел. — Далеко забрались.

— Выша компания «Буровые Карпова» давала объявление, что ищет буровика и геодезиста, вот… Приехал и попал в неприятности… Меня ранили, а потом и обворовали…

— Обворовали? — Интерес «дежурного» сразу иссяк, он вернул документ Горохову. Как-то обыденно и даже лениво спросил собеседник. — Кто вас обворовал?

— Не знаю. — Ответил Горохов. — Думаю, что Адылл и его жена.

— У Адылла нет жены, — заметил один из курильщиков, — он с матерью живёт.

— Меня ранили дарги, я…

Он хотел рассказать всё, как было, но «дежурный» его прервал, видно, его история уже никого тут не интересовала:

— Вам лучше это всё рассказать приставу. На второй этаж и по коридору прямо, он сейчас в кабинете. — Сказал «дежурный», и это звучало не иначе, как «до свидания».

Горохов понимающе кивнул и пошёл искать лестницу.

Оружейка на первом этаже. Решётка крепкая, на замке. В пирамидах винтовки, штурмовые ружья, два пулемёта, две снайперские винтовки. Гранаты, патроны в ящиках до потолка.

Оружия и снаряги на полноценный взвод, на несколько дней хорошего боя.

Он прошёл мимо лестницы по первому этажу. Двери, двери. Все крепкие, железные, все заперты, одна из дверей шире других, с уплотнителем и знаком химической опасности. Наверное, тут хранят миномётные мины и гранаты с химической начинкой. Ну, и гранты для подствольника такие же.

–Эй, мужик, ты чего тут лазишь? — Весьма недружелюбно окликнул его один из здешних людей. Высокий и в бронежилете, при оружии, он внимательно смотрел на него.

— Туалет искал, — ответил Горохов, останавливаясь и поворачиваясь к кричавшему.

— Сортир на улице, — всё так же грубо говорит тот.

— Ладно, тогда я потом, сначала к приставу зайду.

— На второй этаж иди, — рекомендовал высокий, — тут не шастай.

Дверь у пристава была отворена настежь. По всему коридору слышался тяжёлый бас, говорили об охране буровых, о минных полях, что закроют подходы к ним с юга и запада. Говорили, что мин мало и решали, как их лучше ставить. Разговор Горохову показался очень интересным, но встать и слушать нельзя. Он прошел, остановился в дрелях и тихонько постучал в косяк обрезом, чтобы привлечь к себе внимание.

В небольшой комнате без окон работал кондиционер, там, у стены, на стульях сидело три человека. Четвёртый сидел в кресле за столом. Сразу и без кресла было видно, кто тут пристав. Он не сидел за столом, он над ним возвышался. Стол ему был до пупка. Рост два метра, не меньше. Бронежилет последней модели, тот, что с «горлом» и «плечами». И у него были усы.

«Как они ему не докучают под маской, тут щетина отрастёт, так от постоянного ношения маски от неё раздражение по всему лицу начинается, а тут целые усы».

— Вы ко мне? — Спросил большой, усатый человек у Горохова.

— Наверное, к вам. — Ответил тот. — Вы пристав?

— Пристав города Губаха, Меренков. — Представился, не вставая, усатый. — А вас как звать?

— Горохов, геодезист, буровик. — Ответил Горохов.

Пристав жестом показал всем остальным людям, что они свободны:

— Завтра начинайте, а вы, — он указал Горохову на стул перед столом, — а вы, господин Горохов, садитесь. Рассказывайте.

Он дождался, когда все выйдут, и сел на предложенное место:

— Ну, рассказывать долго не буду. Я на подъезде к вашему городу был ранен. И…

— А документики ваши можно взглянуть? — Вдруг заговорил мужчина, а сам внимательно наблюдал.

Горохов положил обрез на колени, полез во внутренний карман, достал удостоверение и протянул его Меренкову.

Тот стал внимательно его изучать и расспрашивать одновременно:

— Ага, Андрей Николаевич… Березники… Геодезист, ясно. Геодезист — это хорошо, — он всё так же внимательно смотрел на Горохова, — как раз вовремя, понимаете, мне как раз тут одну карту принесли, говорят, воды море, озолотиться можно. Не взгляните? Говорят, что две дыры просверлить — и качай воду, говорят воды, там целое море.

— Конечно, взгляну.

«Не верит ему пристав, проверяет. Ну, что ж, правильно проверяет, на то и пристав».

Меренков достал из стола потрёпанную карту, разложил её на столе. Горохов встаёт, склоняется над картой. С ней всё ясно с перового взгляда.

— Ну, это несерьёзно, — сразу сказал геодезист, — что это за карта, привязок нет, глубин нет, координат нет, слои не отображены. — Он смотрит на пристава с укоризной. Так себе проверочка. И говорит: — Эту карту либо неуч делал, либо… жулик.

— Значит, карта фуфло?

— Думаю, что так.

— А к нам вы зачем? Вы уж извините, но я не от любопытства спрашиваю. Должность, понимаете, обязывает.

— По объявлению. В газете у нас, в Березняках, было объявление, что «Буровые Савинова» ищут инженера-буровика или полевого геодезиста. Я в любой должности готов работать, вот и приехал.

— А газетка с объявлением у вас случайно не сохранилась?

— Нет. — Геодезист потряс головой.

— Ладно, ясно, Андрей Николаевич. — Меренков убрал карту. — Так откуда вы ехали? — Он вернул Горохову удостоверение.

— С севера. — Горохов снова сел.

— С севера? Ранили, наверное, вас у дюны? — Пристав вытащил из стола другую карту, стал разворачивать её.

— Да, — Горохов кивнул, — стреляли с дюны.

— Руку зацепили? Или ещё что? — Он осмотрел одежду Горохова.

— Бок навылет и руку навылет.

— О! Повезло вам, что живым ушли.

— Не без этого.

— Дюна — поганое место, — сказал пристав, теперь разглядывая карту. — У меня нет людей, чтобы патрулировать ту дюну. Север я проверяю только пред тем, как отправляем на Соликамск автопоезд с водой. А так… Нет… Вот они на севере и промышляют. Моя задача охранять буровые и город, дороги я не контролирую.

Он говорил честно и убедительно. По сути, этот большой человек с усами и не скрывал, что ему плевать на северную дорогу. Видно, за неё ему не платят. Он вздохнул и продолжил:

— Ладно, пошлю туда людей, поставят там пару мин на месте их лёжки. Может, тогда дикари, поумнеют, перестанут стрелять с неё.

— Да я, в общем, не по этому делу, ранили — так это сам виноват, нужно дюну было объехать, да торопился, до темноты хотел в город попасть.

— Да? А из-за чего вы пришли?

— Мне помогали, когда я ранен был. Когда я помощь искал… Тип тут такой есть, Адылл.

— Есть такой. Есть. И что?

— Вот он и его мамаша мне помогали… Отводили меня к Валере.

— К Генетику?

— К Генетику.

— Так?

— И, кажется, они украли у меня деньги. Были деньги во внутреннем кармане, рублей пять серебром, не помню точно, сколько было, а когда Валера меня выпускал, то попросил денег за лечение, я полез в карман, а денег нет. Только мелочь, что в штанах была. Да и ещё кольчуга была ультракарбоновая. Тоже нет.

— Угу, и кольчуга, значит, пропала, а может, это не Адылл, может, это Валера у вас всё украл?

— Не исключено, — чуть помолчав, произнёс Горохов. — Но мне кажется, что это… Адылл.

— Значит, кажется?

Пристав смотрел на него, не отрывая глаз, и в его взгляде прекрасно читалось две фразы: «Вот откуда ты такой взялся?» и «Плевать мне на твои деньги».

И когда он начал говорить, он просто в условно вежливой форме высказал то, что читалось на его лице:

— Уважаемый. В десяти километрах на запад отсюда стоят дарги. Они сюда каждое лето откочёвывают вслед за ночным мотыльком. Но раньше приходила одна семья, а сейчас там стоят три!.. — Он даже показал три пальца для убедительности. — Три стойбища!

«Три стойбища — это от тридцати до пятидесяти мужчин. От тридцати до пятидесяти воинов», — сразу прикинул Горохов.

— Раньше клан Серых Камней и клан Толстых Ног резали друг друга за каждый лишний бархан с саранчой, а теперь они стоят вместе. Дружат. А мне от дружбы людоедов не по себе. — Продолжал пристав Меренков. — Понимаете? Три стойбища лютых дикарей рядом с моей Губахой. И это только то, что мы нашли, а к середине мая так от Перми ещё пойдут кланы.

— Так они по реке пойдут. — Без всякой надежды произнёс Горохов.

— Не волнуйтесь, мимо не пройдут, они и к нам заглядывают. — Уверил его пристав.

— Значит, вы мне не поможете?

— Знаешь, геодезист, — вдруг заговорил пристав без всякого намёка на вежливость, — если бы Адылл с мамашей тебя убили бы и не успели до утра закапать где-нибудь в барханах, то я бы послал людей их убить. Понимаешь? Такие у нас правила. Нет тут у нас ни следователей, ни судей. Городской голова судит не такие дела, только дела серьёзные. — Он наклонился над столом, чтобы быть к собеседнику ближе. — Это тебе ни Березники и ни Соликамск.

Горохов понимающе кивает. Он не собирается ни спрашивать, ни просить. Ему уже всё ясно. Можно вставать и уходить. Но он сидит, ну, из вежливости, что ли.

А пристав Меренков продолжает:

— У меня тут дарги вокруг города бродят, разбойники из Гремячинска пить-кутить наведываются. А в городе свой промысловый люд по кабакам ошивается, те же самые разбойники, только более удачливые. А ещё полудикие охотники с высушенными жарой мозгами, рыбаки с озера, добытчики полыни и этой самой полынью обдолбанные торчки. Это всё здесь, тут, в моём городе, — он ногтем указательного пальцем потыкал в стол. — А через неделю или дней через десять мне ещё водяные поезда к вам на север отправлять. Это, дорогой мой, край карты. Край карты. Тут кражи никого не интересуют, убийства — унылая повседневность, а ты говоришь про пять рублей украденных. В общем, времени искать твои деньги у меня нет.

«А жути, жути-то нагнал, герой, сказал бы, что не станет искать и всё. Край карты! Можно подумать, в других оазисах по-другому. А лицо-то у самого чистое, ни одного лишнего бугорка, ни отёка нет, видать, на витаминах и антибиотиках сидит, не слезает, на проказу и намёка нет».

— Ну, ладно, — примирительно сказал Горохов и встал, — нет — так нет. Сам разберусь.

— Эй, геодезист. — Окликнул его пристав.

Горохов замер.

— Только без фокусов, смотрите, чтобы мне за вами не пришлось людей посылать.

— Понял, да я и не сбирался тут бучу устраивать, думаю поговорить с ними. Вдруг согласятся вернуть по-хорошему.

— Я вас предупредил. — Закончил разговор Меренков.

— Кстати, а у вас тут нет случайно «десять-шестьдесят»? — Горохов достал револьвер, открыл пустой барабан и показал его приставу. — А то у меня ни одного патрона. Может, хоть штук пять в долг дадите? До лучших времён.

— Такого калибра не держим, — сухо ответил пристав. — Спросите у Коли-оружейника, он тут за стеной лавку и мастерскую держит. Он делает на заказ.

— Ясно, спасибо.

В участке было прекрасно. Был бак с водой, можно было попить. Вышел на улицу и без термометра смог сказать, что температура перевалила за сорок три. Пекло не на шутку, а ведь ещё и полудня нет. Что тут будет к трём часам дня…

Дорогая, качественная полынь — это лёгкий порошок. Дозу не жуют и не глотают, её кладут в рот под язык, а там она сама быстро растворяется. От неё остаётся только чёрная слюна, лёгкая горечь, приятные видения и эндорфины в крови на полчаса. Полчаса. Всего полчаса, но ведь всем хочется эндорфинов всё время. И вот те, кто может себе это позволить, за вечер закидывают под язык три, четыре, пять или даже шесть порций этой горькой сладости.

И начинают к ней привыкать. Так привыкают, что и часа потом не могут без неё провести. Они даже есть без полыни не могут, пища без неё кажется просто безвкусной, и насыщения не наступает, сколько еды не сожри. Хоть до рвоты жри, даже и намёка на сытость не почувствуешь. И потом людям приходится лечиться. А те, кто не лечится….

Вроде, это главная городская площадь. В тени навеса у какого-то заведения стояли трое. Вернее, стояли двое, третий валялся в пыли. Спал или «улетал». Он увидал их первый, хотел пройти незамеченным, но уже знал, что они к нему прицепятся. Ну, хотя бы потому… Потому что больше тут никого не было.

— Эй, друг, погодь… — сипло, едва выдавливая из себя воздух, кричал один из них.

Он не обернулся, крикнул на ходу:

— У меня нет денег.

— Я вижу, ты тут впервой, — этот тип не отставал от него и шёл за ним. — А я тут всё знаю.

— У меня нет денег, — твёрдо повторил Горохов, не останавливаясь.

— Стой, друг… Ну, может, тебе что нужно, а вещи у тебя есть хорошие? Я знаю, куда их пристроить по хорошей цене…

Горохов остановился, повернулся.

Ни маски, ни очков, ни фуражки с козырьком. На солнце ему плевать, на пыль плевать. Так и есть, сгоревший от полыни человек. Черные, разъеденные полынью губы в язвах. Порошок — это для богатых. Такие жуют горькие, едкие стебли, жуют их всё время. А стебли полыни разъедают им зубы. А ещё у этого типа не видно глаз, почти не видно. Воды он пьёт мало, но бугристые и обширные отёки на лице у него не проходят. Пальцы корявые, он сам себя ими держит за грудки. Ему дышать тяжко. Это проказа, через полгода отёки начнут лопаться. Впрочем, Горохов не врач. Может, и через три месяца полопаются. Ко всему прочему, этот несчастный ещё и обмочился совсем недавно. Штаны не просохли даже при такой жаре.

— Ты знаешь Адылла? — Спрашивает Горохов.

— Дядя, я тут знаю всех, — сипит бедолага, он хочет казаться значимым, — пять копеек, и я тебе всё расскажу о любом, кто тут живёт больше года.

— Копейка. — Твёрдо говорит геодезист.

— Дядя, ты зря торгуешься. Я…

Горохов поворачивается и идёт дальше.

— Стой, ладно, копейка. — Сипит тип и, качаясь, идёт за ним.

— Ну, так кто такой Адылл?

— Да никто. И охотник, и саранчу давит, и за стекляшкой на озеро раньше ходил. Жена у него была, так её паук в пустыне укусил, померла, ребёнок был, так помер от проказы. Он и на буровых работал, и на «бетонке», но это так, по мелочи.

— А на бетонке кем?

— Не знаю. Врать не буду.

— С кем-нибудь дружит?

— Что? — Не понял торчок, слова такого не знал, наверное.

— В банде, в бригаде какой-нибудь состоит?

— Да в какой банде, кто его куда возьмёт, разве что с мамашей своей он в бригаде.

Горохов полез в карман, достал копейку, протянул её этому типу.

— Вот спасибо, дядя, — обрадовался тот и протянул руку.

Горохов кинул ему монету. Он не хотел прикасаться к этому человеку даже перчаткой.