Синтез

Борис Ярне, 2018

Максим, клерк из Москвы, и Маргарита, студентка из Самары, не будучи знакомыми, оказываются вместе в другом мире, во многом похожем на мир наш. Вскоре выясняется, что Маргарита ключевая фигура этого мира, в силу чего молодые люди оказываются втянутыми в водоворот стремительно развивающихся событий: политических игр, мистических загадок, криминальных разборок, любовных интриг. Героев, пытающихся разобраться в происходящих вокруг событиях, затягивают тайны нового мира. Маргариту, ставшую объектом пересечения интересов влиятельных структур общества, похищают. Максим отправляется на ее поиски…

— 7 —

— Репетиция через полчаса. Но, как Джон сказал, они долго разыгрываются. Так что, если минут через двадцать выйдем, через полчаса будем там. В самый раз. Тебе двадцать минут хватит, чтобы собраться? — говорил Акира, как заведенный.

— Хватит, конечно. Что ты возбужденный такой? Интервью подействовало? — спросил Максим. — Так, а сколько сейчас времени?

— Половина второго. А ты только проснулся что ли?

— Да не совсем. Сейчас бы пивка.

— Ты что, продолжил вчера?

— Нет, так, слегка. Мне же нужно было успокоиться. Как-никак, всю ночь на нарах чалился, а ты и забыл про друга, — осуждающе сказал Максим.

— Прости, слушай. Я вообще, не помню, как домой попал в понедельник. А вчера в ресторан пришел, выяснил, что тебя забрали и отпустили. Ну, раз всё в порядке, я и не стал заходить. Просто, у меня встреча была вчера…

— Деловая?

— Ну, почти.

— Лале, склонясь на шальвары, я под чадрою укроюсь… или я не угадал? Ты, кстати, так и не рассказал про свою невесту, вроде как.

— Про?

— Я про настоящую, ту, которая на балу была?

— Эх, Макс, я не знаю, что делать!

— Ладно, не парься. Так, половина второго, значит. Это где, вообще?

— А ты уже ориентируешься в Городе?

— Да нет. Знаю набережную и Триумфальную площадь. Запомнил, когда катался в первый день. Это далеко от них?

— От набережной далеко. До Триумфалки… три остановки на метро.

— О! Я же в метро у вас ещё не был. А долго там репетиция эта будет?

— А ты куда-то торопишься?

— Да, не один ты по Лалам бродишь.

— Макс, когда успел?

— Пока за решеткой сидел.

— Ха-ха! Серьезно?

— Потом расскажу. Ты же всё тянешь с душещипательной историей о твоем любовном треугольнике.

— Там ничего интересного…

— Ладно, не интересно. Наверняка, только и думаешь об этом, так, «Куросава»?

— Я не Куросава! Нет, меня сейчас занимает кое-что другое.

— Как это? — удивленно воскликнул Максим, — ты нашел третью жертву?

— Ха-ха-ха! Нет, я не про это.

— Как ты можешь думать не «про это»? Хочешь разбить все женские сердца вокруг себя?

— Да, подожди ты. Обещаю, расскажу потом. Тут другое. Я решил сделать репортаж о выборах.

— Оригинально! Насколько я могу предположить, в преддверии выборов, сейчас все только и пишут о выборах.

— Да нет. Помнишь, в ресторане…

— Ой, не напоминай мне про ресторан…

— Да ладно. Так вот, помнишь, Маркес рассказывал про кубок?

— Какой кубок?

— Ну, тот, который, если его возьмет в руки кто-то королевской крови, начинает светиться…

— Ой. Ты веришь в это?

— Да не в этом дело. Маркес не будет молоть чепуху. В общем, я решил выяснить всё об этом, и если получится, попасть Орден и…

— Успокойся. Ты только сегодня интервью брал. У тебя какая-то повышенная работоспособность. Как, кстати, прошло? Ты что-то так много всего говоришь, но ничего не заканчиваешь.

— Да, что-то не очень оно получилось. Джон всё торопился куда-то. Вечером продолжим. Вообще, думаю, сделать не интервью, а просто написать репортаж о группе.

— Как группа-то называется?

— «Аллергия».

— О как. На кого аллергия?

— Кстати, я то же самое спросил у Джона. Он ответил, что аллергия у него «на это всё».

— На что, на всё?

— Да на все вокруг. Он философ, и всё такое.

— Угу, философ-аллергик. Кстати, у меня есть один философский вопрос. Каким образом меня выпустили из полиции?

— А каким образом тебя выпустили?

— Вот я и не знаю. Ты же был на свободе. Мне сказали, что ресторан забрал заявление и что за меня кто-то заплатил.

Максим загадочно посмотрел на Акиру.

— Нет предположений? Я как-то сразу не придал этому никакого значения, а сейчас…

Максим вдруг подумал о письме, о встрече на Триумфальной площади, и решил, что всё это каким-то образом связано. «Ага, они сами меня вытащили из полиции, чтобы встретиться. Как я им видимо нужен… Или, наоборот, не нужен? А вытащили меня, чтобы… Убить? Чушь! Или это не они?»

— В общем, не пойму, кто это, — продолжил он вслух.

— Ну и ладно. Выпустили и хорошо, — констатировал Акира.

— Интересный ты журналист. Какие-то кубки мистические тебя интересуют, а вот тут живая необъяснимая ситуация, и любопытство твоё пропало. Или, тут к гостям так относятся, что и из тюрьмы вытащат, если что? Кстати, я уже и забыл о том, что я гость. Так, всё, я пойду собираться. В половине третьего мы будем на месте. У меня не так много времени.

— Да с кем у тебя свидание? — полюбопытствовал Акира.

— С Джоном-философом-аллергиком.

— Его фамилия Купер.

— Хорошо, с Джоном Купером.

— Я серьезно, — не унимался Акира.

Максим загадочно посмотрел на него. В этот момент у него промелькнула мысль, рассказать Акире про письма. Но он не стал.

— Не скажу.

— Свобода — вещь сугубо индивидуальная. Поэтому, если человек говорит, что он свободен, а ты не видишь никаких признаков этой самой свободы и не можешь понять, почему это он так решил, то и не пытайся. Он всё равно будет прав для самого себя, если ему так хочется. Другое дело, что таких людей очень мало. Да что там мало, их практически нет. Большинство предпочитают стонать, сетуя на тяготы жизни, безысходность своего жалкого существования и бесполезность жажды свободы, проявляя тем самым свое закостенелое бессилие.

Джон Купер сделал глубокую затяжку и пустил длинную струю сигаретного дыма в потолок. Купер был чуть выше среднего роста. Он был строен, но худощав. Выразительные серые глаза смотрели по-доброму хитро и иногда мимо собеседника, устремляя взгляд, в моменты задумчивости, куда-то сквозь стены. На вид это был обычный молодой человек, одного с Максимом возраста. Густые волнистые волосы, спадавшие на плечи, были, пожалуй, единственным, что могло позволить думать о нём, как о представителе чего-то неформального. Хотя, вряд ли рок-н-ролл всё ещё можно отнести к этому самому неформальному, как бы формально или неформально это не обозначалось. Тем не менее, Максим ожидал увидеть что-то взрывное, как он сам выразился, хотя и не мог озвучить, что он под этим подразумевал. Купер говорил, то растягивая слова, то наоборот, принимая темп скороговорки, словно его мысли носились в голове с переменной скоростью. Когда он говорил, на лице его играла еле заметная улыбка.

— Вообще, люди боятся свободы, — продолжал Купер.

— Своей? Сугубо индивидуальной? Боятся того, что они свободны? То есть, боятся они её, уже имея, или боятся её приобрести? — спросил Максим.

— Боятся приобрести, боятся столкнуться с ней.

— А как они сами могут определить нечто свое индивидуальное, как свободу, если кроме них этого никто не понимает? — спросил Максим.

— В том-то и дело. Люди всегда боятся неизвестного. А значит, не будут они ничего ни определять, ни стараться что-то понять…. Ну, в большинстве.

— А в меньшинстве? На мой взгляд, если свобода для каждого своя, то её приобретение процесс непроизвольный. То есть, в этом случае, в какой-то момент человек вдруг осознает, что он свободен. Ну, не определяет же он свою свободу заранее?

— Почему бы нет? — возразил Джон.

— Потому что, если кто-то определил для себя понятие свободы, пусть и, заявив о том, что она исключительно его, личная, то кто-то другой или другие, вполне согласятся с его определением, и эта свобода уже не будет индивидуальной.

— А зачем ему заявлять о свободе? — удивленно спросил Купер.

— Не о свободе, а о том, что это такое, свобода.

— Хорошо, зачем ему говорить о том, что такое свобода, если она его личная, и не похожа на чью-либо ещё?

— Так! Давай сначала. — Максим начал путаться. — Человек, каждый отдельно взятый человек, уверен в том, что он знает, что представляет собой его свобода?

— Не обязательно.

— Так как он определит, свободен он или нет?

— Он это почувствует, — как само собой разумеющееся сказал Купер.

— Значит, все-таки, никто не знает и, как следствие, не может определить свободу, свою ли, вообще ли.

— Думаю, даже определение свободы у каждого своё. Именно определение. Я имею в виду не формальное объяснение, а именно чувство.

— Одним, словом, все бессмысленно, собственно, как и наш разговор, потому как, я вообще уже не понимаю, о чем мы сейчас говорим, — разочарованно произнес Максим. — А где Акира, кстати?

— Вон, о чем-то с басистом нашим трет.

Когда Максим с Акирой приехали в клуб, выяснилось, что репетицию из-за отсутствия барабанщика на сегодня отменили и Акира просто, предварительно познакомив Максима с Купером, решил поговорить с каждым участником группы, благо отмена репетиции не являлась для них причиной покидать клуб, а наоборот, послужила поводом расслабиться за барной стойкой. Закончив беседу с Купером, Акира перешел к следующей своей жертве, оставив его с Максимом.

— Думаю, это потому, что свобода не только индивидуальна, но и условна, — продолжал Джон, — виски будешь?

— Давай, — согласился Максим, — хотя нет. — Он вспомнил про встречу на Триумфальной площади, до которой оставалось два часа. — Хотя, давай…

Купер ушёл и вскоре вернулся с бутылкой и двумя бокалами. Максим хотел было что-то спросить, но Джон опередил его.

— Акира не говорил? Этот клуб принадлежит мне. Мне повезло с родителями. В отличие от них, которым не повезло с сыном. — Он засмеялся. — Я не оправдал их надежд. Не пошёл по стопам отца. Он у меня успешный бизнесмен.

— И как же это ты?

— Да, в общем, не важно. Сказал ему «нет» и всё. Мы три года не разговаривали и не виделись. Я ушел с четвертого курса института в жизнь, так сказать. Познавал её со всех сторон. Он разыскал меня. У нас произошло длительное противостояние, после которого он понял, что сломать меня, переманив на свою сторону, не удастся. Тогда мне и пришла в голову идея о создании клуба. Я сказал отцу что, если он хочет, чтобы я занимался бизнесом, пожалуйста, но только тем, который я захочу. Долго я слушал его разъяснения о нецелесообразности, после чего он сдался и ссудил мне приличную сумму, благодаря которой я и клуб открыл, и группу собрал. Повезло! Управляющих нашел толковых. Я ж, честно говоря, не смыслю в этом ни черта, да и, собственно, не вмешиваюсь в организационные вопросы. Меня даже выручка, как источник дохода не особо интересует. Есть и ладно, хорошо, дела идут, деньжата какие-то капают. То есть капают не такие уж и плохие, надо заметить. Тут ведь и кабак, и сцена, и гостиница. И на «музло» наше в последнее время обратили внимание. Пошёл проект. Вот журналисты интересуются. — Купер засмеялся. — И не только.

— Не только что?

— Не только журналисты.

— А кто ещё? А, ну да, поклонники, — угадал Максим.

— Да, и что самое приятное, поклонницы. Но я не об этом, — загадочно произнес Джон и улыбнулся, — мы под контролем полиции. Точнее одного его замечательного подразделения.

— Дай-ка угадаю, — повеселев, сказал Максим, — там, где рок-н-ролл, там, кроме секса и алкоголя непременно присутствует это.

— Да, а кому легко?

— А если прикроют?

— Грозились. Ну, нет свободы. А ты говоришь…

— Что говорю?

— Да ладно, это я так. Можно бесконечно рассуждать об индивидуализации этого понятия, выстроить кучу теорий и предположений, но пока наше общество довлеет над личностью, рассматривать его можно, в лучшем случае, в самом примитивном виде.

— А какой у свободы примитивный вид? — полюбопытствовал Максим.

— Да что не возьми, всё будет примитивным видом. Путь к свободе через уход от зависимости. А зависят все и всё! Зависимость повсеместна и бесконечна. Зависимость подчиненного от начальника, рядового от офицера, бизнесмена от курса акций, жены от мужа, мужа от жены, больного от лечащего его врача, студента от экзаменатора, депутата от избирателей, урожая от погодных условий, и так далее. Я могу продолжать до бесконечности. Иерархия! Вся жизнь построена на зависимости. Ребенок рождается рабом своих родителей. Что он сможет один? Только умереть, поскольку он зависит от своего организма, который без сторонней помощи, помощи родителей, не справится с внешней средой. Он слишком слаб. Поэтому родители на правах сильных помогают ему в этом, одновременно подчиняя его своей воле. Его учат переворачиваться, ползать, ходить, говорить. Когда он взрослеет, ему навязывают свои идеи, мораль, этику, культуру. Его передают воспитателям, учителям. Он попадает под контроль общества. В общем-то, он уже находился под этим контролем сразу после рождения, так как родители его никто иные как представители, продукты этого общества, давшие обществу его, как будущий очередной продукт. Его никто не спрашивает о желаниях. Это не приходит в голову, поскольку так заведено. Я независим! Я не принадлежу обществу! Так может заявить лишь тот, кто всю жизнь провел в лесу, в полном одиночестве, вдали от людей.

— Как Маугли, — вставил Максим, — только в этом случае, человек будет зависеть от природы, то есть, всё равно от окружающей среды, только выраженной другим манером.

— Верно. Но это будет уже другая степень. Мозг его будет свободен от мусора этого общества.

— То есть, относительность свободы как-то можно рассматривать?

— Думаю, относительно можно рассматривать всё, что угодно. Только какой в этом смысл? Человеку, решившему найти свободу, не интересна относительность. Кстати, я говорю исключительно о человеке. Опустим общую зависимость всего от всего.

— Согласен. Будем думать о себе подобных, хотя, я люблю аналогии.

— Так можно долго ходить вокруг да около. Мы разумные существа. Я надеюсь, — ухмыльнулся Купер и, разливая виски, громко добавил: — Я считаю, только высшее существо способно понять и оценить свободу.

— А высшее, это, по-твоему, человек, или кто-то выше человека?

— Не знаю, — задумчиво произнес Купер, — за свободу?

— Ура!

Они выпили.

— Мне, вообще, порой кажется, что свобода — это сказка, придуманная исключительно для достижения локальных целей. Я много думал о том, каким образом может существовать общество, в котором каждого её члена можно с полной уверенностью назвать свободным.

— Анархия? — предложил Максим.

— Анархия, — задумчиво повторил Джон, глядя куда-то в пустоту.

— Это что-то бесконечно далекое, — мечтательно продолжил Максим, — какая-то утопия.

— Вот это-то и обидно, — с досадой сказал Купер, подлив виски, — поэтому я и предлагаю вариант обозначения свободы, как индивидуального явления.

— Явления, воздействующего не на каждого?

— Скорее, не каждому присущее. Да какой там! Люди же не хотят этого сами! Покажи мне человека, который мгновенно согласиться взять на себя ответственность за свое существование. Днем с огнем не сыщешь! Почему ты такой, спросишь его? Потому-то, ответит он. А если то-то убрать или добавить, то есть, сделать так, как ты хочешь? Ан нет, возразит он. Вдруг ничего не изменится? Исчезнет причина, не на что будет пенять. Люди боятся свободы, как бы они не говорили о том, что она им необходима. И это их извечная проблема.

— Ну, кто сказал, что это проблема? Просто люди не знают, что такое свобода, — добавил Максим.

— Правильно, поэтому и боятся. Все слишком сложно. — Купер задумался. — Или, наоборот, все очень просто, поэтому никто ничего не может понять. Думаю, общество наше стоит как раз на тотальном подчинении. Свободы не может быть, в принципе. Чтобы подойти к ней реально, формально, индивидуально, как-нибудь ещё, нужно покинуть это общество. Потому как, если допустить индивидуальную свободу внутри общества, то это будет означать противопоставление себя ему, обществу. Чего оно, общество, не допустит… То есть… Ходим по кругу. Абсурд…

— То есть, стать свободным и противопоставить себя обществу, или противопоставить себя обществу и стать свободным?

— Уже не важно. В любом случае придется идти против общества.

— Революция? — спросил Максим.

— Да! — восторженно отреагировал Купер.

— А индивидуальная революция в обществе, то есть революция частного лица — это преступление, не так ли?

— Выходит, что так!

— То есть, заявляя о своей свободе обществу, ты становишься преступником, и общество отправляет тебя в тюрьму — заведение, наиболее полно дающее тебе почувствовать всю прелесть свободы.

— Ну почему же сразу в тюрьму? — возразил Купер, — можно ещё в психиатрическую лечебницу. Очевидно, что любое мнение, идущее вразрез с существующим, общепризнанным и одобренным обществом, абсурдно и не может исходить от человека с нормальной психикой. Вот поэтому, необходимо покинуть это общество.

— Как? — спросил Максим.

— Ну, — Купер задумался, — например, вот так!

Он налил себе и Максиму по полному бокалу виски.

— Пойдем? — спросил Джон Максима.

— Ну, вперед, — поддержал тот, чокаясь и запрокидывая бокал.

Через полчаса Максим с Джоном сидели друг, напротив друга уже еле передвигая языками. Максим старался помнить о Триумфальной площади, смеясь тому состоянию, в котором он прибудет туда и, совершенно не отдавая себе в этом отчета. Успокаивал он себя лишь тем, что страх, который он испытывал накануне, планируя действия с Маргаритой, улетучился с концами.

— Нас с пелёнок учат не быть свободными, — заявлял Купер.

— Дай-ка, синонимирую, — перебил Максим, — а есть такое слово, синонимировать?

— А хрен его знает! Кстати, куда делся Акира, он там интервью свое закончил?

— Акира упорхнул на крыльях любви, склоняться на шальвары Лале.

— Чего? — не понял Купер.

— Любовь у него. Так, я еще не синонимировал. Ха-ха. Короче, с рождения нас учат быть рабами. Вот.

— Верно, Макс. Мы сами не замечаем этого. Более того, тот, кто нас этому учит, тоже не замечает. Да, по большому счету, этого давно никто не замечает, потому как все рабы. Рабство необходимое условие существования в этом обществе. Мы не граждане, мы не люди, мы рабы! Нам навязывают культуру и мораль, утверждая, что именно это есть культура, а это есть мораль. Всё, что не входит в рамки, есть грязь, чушь и преступление. Та свобода, которую они, или оно, общество, называет свободой, не является таковой, хотя бы по той причине, что называет его свободой общество, не имеющее ничего общего с этим понятием. И, думаю я, даже сейчас, вот, прямо сейчас, когда мы сидим тут и рассуждаем о свободе, мы, по большому счету переливаем туда-сюда мысли, вытекшие перед этим из навязанных нам с детства идей. То есть зомбированными мозгами мы… Чет я не могу сформулировать… Ха-ха!

— Да я понял, — успокоил Джона Максим, — поглощая продукты общества, неизбежно сам становишься его продуктом.

— Вот, наша группа. Ведь что бы гениального мы бы не сотворили, никогда мы не станем полноправными властителями дум… о, сказал, как. Ладно, не будем занимать высшие строчки рейтингов, если это не будет угодно обществу.

— Подожди, так это логично, — перебил Максим.

— Да. Так. Хорошо. Не будем угодны тем, кто контролирует общество. Находится во главе общества. Правительству, короче. Ну, не самому правительству, конечно, а владельцам всех этих масс-медиа. А масс-медиа поставлены правительством, или… ну, как-то так. А почему? Потому что народ должен пожирать только то, что ему должно, что ему засовывают в рот, то, что легко и без проблем переваривается, что не вызывает ненужных вопросов, а если вызывает вопросы, то только нужные. Вообще, лучше, конечно, чтоб вообще не вызывало. Ушло время рок-н-ролла, как акта протеста. И ушло не потому, что не выглядит, как протест, а потому что любой протест можно повернуть в нужную сторону и заставить служить тому, против чего он был изначально направлен. Иллюзия свободы очень эффективно заменяет саму свободу. Эффективность её заключается в том, что никто не может отличить иллюзию от действительности, и не только потому, что действительности никто не видел, а из-за качественно сфабрикованной иллюзии. Хотите свободы? Нет, нам не нужна свобода, мы её боимся, да и не знаем, что с ней делать. Да, ну что вы! Мы с вами имеем демократическое общество. В демократическом обществе все граждане свободны. Так? Так, так! Ну, так получите вашу свободу! Где она? Да вот же она! Ах, вот она! И все уверены в том, что свобода это то, что в данный момент им дали. А это может быть все, что угодно. Угодно кому? Правильно, снова правительству. Ну, под правительством я подразумеваю, всё, что там наверху.

— Ну да, я понял, я уже слышал о тех, кто наверху кое-что, — сказал Максим.

— Меня просто бесит, как они там впаривают нам всем… — в сердцах проговорил Купер, — я всё про наших баранов.

— Шоу-бизнес?

— Эх, как не прискорбно, но это теперь всё и шоу, и бизнес. В принципе, вряд ли сейчас кто-то с уверенностью может определить, где здесь искусство, а где бизнес. Особенно, если учесть, что сейчас не только на самом настоящем искусстве делают бизнес, но и его само, искусство, превратили в бизнес. Искусство лишилось свободы, что уж о людях говорить.

— Ну, не без помощи людей, так что, как не крути, а люди-то это первопричина. И, во-вторых, ты сказал, лишилось. Не означает ли это, что оно было свободным.

— Было, конечно. Чистое, настоящее искусство, не загаженное коммерцией…

— Ну, я не то чтобы, конкретно об искусстве, а вообще. Если искусство было свободно, а оно является продуктом труда человека, являющегося первопричиной движения этого искусства от свободы к рабству, то нет ли того же движения у самого человека.

— От свободы к рабству?

— Да, Джон. Как-то грустно выходит. Движение только в одно сторону. То есть, раньше все было свободнее, чем сейчас, и если мы и хотим что-то поменять, а именно приблизится к свободе, найти её, узнать, в конце концов, что это такое, то у нас нет фактически никаких шансов, поскольку, всегда мы только удаляемся от неё.

— Мда. Нужно поменять теорию, — уверенно сказал Купер.

— Не обязательно. Думаю, что отчасти ты прав. Всё зависит от подачи материала. Если где-то, в одном месте, что-то прибыло, в другом что-то убыло. Смотри. Раньше искусство было свободно почему?

— Почему? — в ответ спросил Купер.

— Я тебя спрашиваю, ты же это сказал.

— А, ну да. Ну, во-первых. Ну, вот картина. Художник писал её, вкладывая в нее всю свою душу, рассчитывая на признание потомков, не более того. Сейчас художник пишет, рассчитывая на гонорар.

— Ну да, конечно, — возразил Максим, — а раньше все художники были альтруистами, и есть им не нужно было.

— Верно, конечно, но не в той степени, что сейчас.

— Мне кажется тут дело не в этом. На всем откладывается отпечаток времени. Но многое остается неизменным. Во все времена творили как для себя, так и на потребу публики. Всё зависело от разряда публики. Если придворный художник мог рассчитывать на одобрение лишь очень узкого круга ценителей его искусства, то сейчас как раз наоборот. Даже не так. Сейчас есть выбор. Ты можешь творить ширпотреб для масс, дешевый, но за счет объема выигрышный, или также для тонких ценителей, коллекционеров, способных отвалить немалую сумму. Не важно, кто платит, главное размер прибыли. Плюс к этому, раньше произведением искусства могли насладиться представители узкого круга, сейчас же оно доступно всем. То есть, не стало ли сейчас, в противоположность прошлому, искусство свободнее? Это касается и музыки и… в общем, всего.

— Теперь ты меня запутал, — устало произнес Купер, — дай подумать. Вот единственная проблема приближения к свободе посредством ухода от общества. — Он держал в руке бутылку виски, разглядывая этикетку. — Это скорость работы мозга.

— А можно у вас попросить автограф? — вдруг услышали над собой Купер с Максимом.

У столика, за которым они сидели, стояла девушка, мгновенно сразившая Максима своей внешностью.

«Что за чёрт! Этого просто быть не может! Так: Рита, Жанна, мечта Акиры, Лала. И вот тут опять! Откуда они все берутся? Или я перепил опять? Так, через полчаса пора выдвигаться…»

— С удовольствием. — Купер, судя по всему, был солидарен с Максимом в оценке внешних данных незнакомки. — Как вас зовут?

— Белоснежка, — ответила девушка, протягивая Джону журнал с его изображением на обложке и авторучку.

— Вам очень идет это имя, — серьезно заявил Максим, восторженно разглядывая незнакомку с кожей цвета «капуччино», — и ещё вы очень похожи на Холли Берри.

— Спасибо, — ответила Белоснежка, — я, правда не знаю кто это.

— Это одна из самых красивых женщин, которая, однако, только что опустилась на строчку ниже.

— Да ты, просто, дамский угодник! — воскликнул Джон, — кстати, вот, я тоже продукт общества. Видимо, чем-то ему угодный, иначе, откуда у меня такие прекрасные поклонницы. А как вас зовут на самом деле?

— А вы о чём тут беседуете, мальчики? — полюбопытствовала Белоснежка, пропустив вопрос Джона.

— Эх, прекрасное создание! — вздохнул Купер, — мы ищем свободу.

— Серьезно? — хитро заметила девушка, — хотите десять минут полной свободы, мальчики?

— Это как? — хором спросили мальчики.

— Очень просто, быстро и без последствий. — Белоснежка достала из кармана маленький прозрачный пузырек и извлекла из него две крохотные белые таблетки. — Десять свободных минут. Мой подарок. Можно с алкоголем, — добавила она, глядя на почти пустую бутылку виски.

— А мы не отравимся? — справился Купер, разглядывая таблетки, положенные Белоснежкой на салфетку и, смеясь, добавил: — Может, тебя кто-нибудь к нам подослал?

— Как хотите. Вам решать, — отозвалась девушка и мягко отошла от столика, направившись к барной стойке.

— Я и не заметил, как тут столько народу набралось, — удивленно сказал Максим, оглядываясь по сторонам.

— Да тут почти всегда так в это время. Рабочий день заканчивается, — объяснил Купер.

— Ой, сколько сейчас? Так, шесть. Через полчаса мне пора. Чёрт, жалко такую девочку отпускать, — с досадой проговорил Максим.

— Да никуда она не денется, — успокоил его Джон, — как это я её раньше не замечал, в первый раз, что ли, тут? Так что со свободой делать будем?

— Ты не боишься, Джонни?

— Как ты хочешь, не рискуя, почувствовать свободу?

— Верно, — неуверенно промолвил Максим, — но мне уходить нужно.

— Да успеешь ты! — разгорячено сказал Купер.

Благодаря отменному виски, что Джон, что Максим были в том состоянии, когда ни чувство опасности, ни элементарной осторожности не способны уже хоть как-то повлиять на поступки.

— Десять минут? — колебался Максим. — Ну, давай.

Они взяли каждый по таблетке в одну руку и по бокалу виски в другую.

— На старт, внимание… Марш! — скомандовал Максим.

Одновременно закинув таблетки в рот и запив их виски, они, молча, уставились друг на друга.

— Ну? Что? — осторожно спросил Максим.

— Ничего, — ответил Джон, — не так быстро же.

Минут пять они сидели, не разговаривая, пристально глядя друг на друга. Максим постоянно поглядывал на часы.

— Чёрт, опоздаю, где наша «Холли Берри» — Белоснежка?

Максим развернулся в сторону барной стойки, начал вглядываться в людей, сидящих за ней, как вдруг его что-то резко подняло до самого потолка, мгновенно вынесло сквозь стену на улицу и понесло над городом…