Завещание волхва

Вадим Иванович Кучеренко, 2023

Олег Засекин работал обыкновенным школьным учителем, зарабатывал гроши, был одинок, влачил однообразное и скучное существование, и даже не надеялся, что когда-нибудь его жизнь изменится к лучшему. Но однажды он узнал, что его дальний родственник, о существовании которого Олег даже не подозревал, умер и завещал ему все свое состояние и кое-что еще… Однако именно это «кое-что», а вовсе не деньги, изменили жизнь Олега, как по волшебству, прежде заставив пройти через многие испытания и позволив найти себя, свое место в жизни и свою любовь… Читайте новый бестселлер Вадима Кучеренко, автора увлекательных романов «Нежить», «Человэльф», «Замок Тамплиеров», «Любомир и Айи» и многих других!

Глава 9. Ночной разговор в поезде

Вагон покачивало, словно колыбель. Колеса поезда мерно и усыпляюще постукивали на стыках рельсов. Но сон не шел. Олег сидел на нижней полке и смотрел в окно. Ему было как-то неспокойно и даже тревожно. Он понимал, что его жизнь меняется, и что бы ни случилось в будущем, но такой, как прежде, она уже никогда не будет. Он, Олег Витальевич Засекин, тридцати двух лет от роду, школьный учитель истории, не имеющий ни жены, ни детей, словно рождается заново. И видит окружающий его мир совсем другими глазами. Даже небо за окном вагона выглядело иным, чем еще вчера. Накануне его застилали тучи, а сейчас оно было ясным, безоблачным и каким-то бесконечным. При взгляде на него не хотелось думать, что жизнь человеческая всего лишь суета сует, и «нет смысла жить, любить и верить». Однажды Олегу довелось прочитать стихотворение, которое начиналось с этих строк, и оно запомнилось ему, потому что как нельзя более точно соответствовало состоянию его души на тот момент и показалось пророческим. Полностью оно звучало так:

«Нет смысла жить, любить и верить…

Но все ж, рассудку вопреки,

Я в мир распахиваю двери,

Живу, люблю и слепо верю,

Что счастье ждет нас впереди,

И Вечность распахнет объятья,

Все люди будут словно братья,

А мы с тобою — не враги.

О, Господи, благослови!»

Сейчас, глядя в окно вагона, Олег пытался вспомнить, как давно уже он не смотрел в небо? Не затем, чтобы узнать, что его ожидает, когда он выйдет из дома — дождь или снег, а просто так, без всякой практической цели, думая ни о чем и в то же самое время обо всем на свете. И не мог. Возможно, в последний раз это было в детстве. Но это тоже была другая жизнь, забытая, а, быть может, даже и преданная со всеми ее идеалами, мечтами, надеждами…

Олег печально вздохнул. И, как заклинание, вслух повторил:

— О, Господи, благослови!

— И тебя благослови Господь, — вдруг раздалось над его головой, и на верхней полке послышалось сопение и шум, словно кто-то тяжело и неловко повернулся с бока на бок. — Хотя ты и не даешь спать добрым людям по ночам.

— Я не хотел, — повинился Олег. — Простите, батюшка.

— Бог простит, если тебе так уж приспичило посреди ночи получить его благословение, — ответил невидимый собеседник.

— Спите спокойно, батюшка, — попросил Олег. — Я больше вас не потревожу, обещаю.

— Прогнал ты уж мой сон, — грустно произнес красивый могучий баритон, привыкший, по всей видимости, сотрясать стены храма, а теперь вынужденный смирять свою мощь. — Чайку если только попить. Чай-то у тебя имеется? Или идти будить еще и проводницу, подвергая себя опасности анафемы?

— Имеется, батюшка, — улыбнулся Олег, доставая термос из дорожной сумки. — Спускайтесь.

Он чуть было не добавил «с небес на грешную землю», но вовремя прикусил себе язык, подумав, что это могло показаться насмешкой. А обижать батюшку он не хотел. Тот был славный, несмотря на свое ворчание и брюзжание.

— Только телеса прикрою, чтобы не срамиться, — послышалось в ответ. И на полке снова раздался шум, словно там завелась большая мышь.

— Мертвые сраму не имут, — машинально произнес Олег по своей неискоренимой учительской привычке приводить точные цитаты.

Шум над его головой ненадолго стих, а затем послышался изумленный голос:

— Эк, тебя, человече, понесло! С чего бы?

— Да это не я, — смутился Олег. — Это князь киевский Святослав обратился к своим воинам с такими словами перед сражением под городом Доростол. Полностью его фраза звучала так: «Да не посрамим земли Русской, поляжем костьми тут — ибо мёртвые сраму не имут!» Об этом упоминает Нестор Летописец в «Повести временных лет». А произошло это в девятьсот семидесятом году от Рождества Христова.

Батюшка опустил ноги с верхней полки, а затем осторожно спустился и сам. Накануне он садился в поезд в черной рясе с золотым крестом, положенным ему по сану, но затем переоделся в длинную домотканую рубаху и спортивные брюки, став похожим на простого сельского жителя. Теперь его принадлежность к церкви выдавала только борода, густая и окладистая, как у постоянного клиента барбершопа, модной и очень дорогой парикмахерской для мужчин. Борода значительно старила батюшку. Ему едва ли было больше пятидесяти лет, но выглядел он почти стариком.

— Я погляжу, мудр ты не по летам, — с ноткой уважения произнес он.

— Это не мудрость, а образованность, — со вздохом ответил Олег. — Я учитель истории. Много лишних знаний, только и всего. Вот бы обменять знания на ум, было бы неплохо.

— Зовут-то тебя как, многознающий, но малоумный отрок? — спросил батюшка, насмешливо блеснув глазами.

— Будете поминать меня в своих молитвах? — спросил Олег, немного обидевшись. — Но ведь Бог должен знать, о ком речь, и без имени.

— Так я не Бог, — отпарировал батюшка. — Зови меня отцом Климентом. И не богохульствуй… Как, бишь, тебя?

— Олег Витальевич Засекин, — представился Олег официальным тоном. — Прошу любить и жаловать.

— Бог есть любовь, — сказал отец Климент. — Так что любить буду. А вот жаловать — это мы еще посмотрим. — Он пригладил пятерней бороду и благодушно спросил: — Так будем чай пить или только байки травить?

Олег налил ему из термоса в стакан, потом себе. Они пили, отхлебывая чай маленькими глоточками, и смотрели друг на друга. Только во взгляде Олега сквозило недоверие, а в глазах отца Климента — умиротворенность. Батюшка был рад поговорить со случайным попутчиком без всякой цели, чтобы не скучать, у Олега же цель была.

— Так как вы думаете, отец Климент, — спросил он, когда стаканы наполовину опустели, — есть-таки смысл жить, любить и верить?

— А то как же, — охотно ответил тот. — На то человек и создан был по образу и подобию божьему и получил в дар душу бессмертную.

— Это все софистика, — отмахнулся Олег. — Искусство красноречия, зародившееся еще в Древней Греции. А вот как вы сами думаете, не мудрствуя лукаво и не прячась за слова?

— Так и думаю, как говорю, — ответил отец Климент. — Не двоедушничал никогда.

— Так-таки и вправду? — с сомнением произнес Олег. — Хорошо, тогда небольшой тест на правдивость. Какие мысли приходят вам в голову, когда вы смотрите на небо? О чем вы думаете — о Боге или о том, что может пойти дождь и замочить вашу рясу?

Отец Климент не замедлил с ответом.

— Если сие будет позволительно в нашем ученом диспуте, я выскажусь стихами. Они точно выражают мое жизненное кредо, выражаясь светским языком. Или, другими словами, которые мне больше по душе, основу мировоззрения.

Олег кивнул. Но отец Климент и не ждал его позволения. Закрыв глаза, словно заглядывал себе в душу, он произнес:

Я в небе вижу ангелов, не птиц;

И Бога взор сквозь сомкнутые веки

Свинцовых туч; и сполохи зарниц

Как жизнь на миг — и тихий сон навеки.

Они помолчали, глядя во мрак за окном, изредка прорезаемый светом фонарей.

— Завидую вам, — наконец сказал Олег. — А вот мне все видится иначе.

— Сочувствую тебе, человече, — сказал, вздохнув, отец Климент. — Я и сам, пока не пришел к Богу, мучился сомнениями и страдал.

— Получили ответы на все вопросы? — усмехнулся Олег. — Вот уж не поверю!

Отец Климент взглянул на него с укоризной и кратко спросил:

— Почему?

— На то есть причины, — неопределенно ответил Олег. — Вот, например, как быть с язычниками? Ведь они не ведали о существовании вашего Бога, если верить историческим источникам.

— Нашего Бога, — мягко поправил его отец Климент.

— Ну, пусть будет нашего, — не стал спорить Олег. — Они молились своим языческим богам, в существование которых искренне верили. Такая уж у них была тогда жизнь, всецело зависела от природы. Какая жизнь — такие и боги. Но если языческие боги — ересь, то, следовательно, и сами язычники должны быть искоренены из будущей жизни вечной. Так ведь, батюшка?

— Вот и ты, отрок, грешишь софистикой, — снисходительно улыбнулся отец Климент. — Приводишь доказательства, основанные на нарушающих формальную логику доводах. А отсюда и неверные выводы делаешь. Ибо сказано в евангелии от Иоанна: «В доме Отца моего обителей много». Найдется, думаю, и для тех язычников, которые жили до Спасителя.

— А как быть с современными? — настойчиво спросил Олег.

Отец Климент внезапно рассердился.

— Гореть им в геенне огненной, — рявкнул он, ударив кулаком по столу. Жалобно зазвенели ложечки в стаканах, словно маленькие колокола, растревоженные бурей. — Неоязычество — то же самое, что терроризм и другие губительные явления нашего времени. А неоязычники — пособники сатаны, призванные искушать человека, чтобы сбить его с пути истинного. Нет им прощения! И ныне, и присно, и во веки веков!

Олег почувствовал, как в нем разгорается дух противоречия. До этого он и сам думал почти так же, как отец Климент. Но после его слов захотел возразить. Однако не успел. Дверь в купе неожиданно распахнулась и появилась дородная женщина в форме проводницы. У нее было заспанное лицо.

— Что шумим? — спросила она возмущенно, однако не повышая голоса. Было видно, что ей это стоило больших усилий. Ее взгляд остановился на стаканах с остатками чая и выразил понимание. — А, коньячок… Постыдились бы! Вроде приличные люди.

— Храни тебя Господь, дщерь неразумная, — негодующе ответил отец Климент. — Чай мы пьем, не коньяк. И ведем споры богословские. А что пошумели немного, так на то была причина. Сам Господь прогневлялся деяниями нечестивых. Как сказано в евангелии от Матфея, греховен только напрасный гнев. И святые апостолы говорили: «гневаясь не согрешайте». И потому не согрешил я, что гнев мой праведный.

Проводница была явно ошеломлена потоком слов, которые обрушил на нее отец Климент. Она не поняла из них и половины, но переспрашивать не стала.

— Так ведь ночь, батюшка, — сказала она почти извиняющимся тоном. — Спят все пассажиры. Понимать бы надо!

— И то правда, пора и нам на покой, — произнес отец Климент. Его раздражение схлынуло, уступив место обычному снисходительному благодушию. — Вот только чай допью. А то от разговоров в горле пересохло, яко в пустыни, где Спаситель наш провел сорок дней и ночей без пищи и воды и был искушаем от диавола. Верно сказано, что во многом глаголании нет спасения. Иди с Богом, матушка!

Проводница ушла, ничего не сказав и осторожно прикрыв за собой дверь. Отец Климент обратил свой взор на собеседника, но в нем уже не было прежней ярости, вызванной вспышкой гнева против неоязычников.

— Благословенной тебе ночи, человече, — произнес он если и не кротко, то беззлобно. — Спи с Богом в душе и не греши даже в помыслах своих.

— Спасибо, батюшка, на добром слове, — ответил Олег. Он тоже не хотел продолжать их разговор, понимая, что ни к чему хорошему это не приведет. Тема неоязычества явно была болезненной для священника. — И прощайте — на тот случай, если с утра будете спать, когда я сойду с поезда.

Однако утром неожиданно выяснилось, что они выходят на одной станции.

— Подъезжаем к станции Глухомань через полчаса, — сообщила бортпроводница, заглядывая в купе и подозрительно оглядывая его, словно пытаясь отыскать следы разрушения после ночного чаепития. — Стоянка всего две минуты, так что готовьтесь заранее. Не забывайте свои вещи!

И они оба одновременно начали собираться.

— Так вы тоже выходите, отец Климент? — спросил Олег почти радостно. — Может быть, подскажете, как добраться до поселка Кулички?

Услышав это, отец Климент, успевший одеть рясу и крест, с удивлением воззрился на Олега.

— Каким ветром занесло тебя в наши края? — спросил он, не сумев сдержать любопытства. — В Кулички мужчины редко приезжают. Уж не в поселковую ли школу учителем послан, на подмогу Марине Викторовне?

— Дед у меня здесь помер, — не стал скрывать правды Олег. — А я, выражаясь юридическим языком, приехал вступить в права наследования.

Во взгляде отца Климента появилось еще больше заинтересованности.

— Не слыхал я, чтобы в поселке кто-то недавно умер, — сказал он. — Как звали дедушку?

— Святослав Вячеславович Полоцкий, — ответил Олег. — А не слышали, возможно, потому, что он жил не в самих Куличках, а поблизости. В Усадьбе Волхва. Вы сами, батюшка, в поселке наездами или постоянно живете?

— Служу Господу, — с достоинством ответил отец Климент. — Настоятелем церкви святых мучеников Феодора Варяга и сына его Иоанна. — И после небольшой паузы он многозначительно добавил: — Почитаемых Русской Православной Церковью в сонме святых первыми мучениками за святую православную веру в Русской земле.

— Вот как, — неопределенно произнес Олег. Он заметил, что глаза отца Климента снова начали разгораться, как минувшей ночью, когда они заговорили о язычниках. И, желая избежать новой вспышки праведного гнева, никак не прокомментировал его сообщение.

Однако его сдержанность батюшку не остановила.

— В хрониках преподобного Нестора Летописца говорится об этом, — сказал он назидательным тоном. — Случилось это злодеяние в десятом веке от рождества Христова в Киеве. Когда языческие жрецы избрали в кровавую жертву своим богам сына Феодора Варяга, принявшего христианство, старый воин ответил: «Не боги это, а дерево. Нынче есть, а завтра сгниет». И отказался отдать сына своего бесам. За что и были они оба убиты толпой, подстрекаемой жрецами. — Произнеся это, отец Климент с осуждением спросил: — Или не учат этому в школах?

— Увы, — вздохнул Олег. И счел за благо перевести разговор на другую тему. — Так как добраться от станции до поселка, батюшка?

— На автобусе, — неохотно ответил отец Климент. Было видно, что он был бы рад не отвечать на этот вопрос, если бы на то была его воля, и это не противоречило бы христианской морали. — Я покажу, где остановка. Рейс один раз в день. Отправляется через полчаса после прибытия поезда.

Уже когда они вышли из вагона, на перроне, он сказал Олегу, не сумев или не захотев скрыть порицания в голосе:

— А деда твоего я знал. И мой тебе, человече, совет — держись подальше от путей, которыми он шел. А от наследства его богопротивного откажись. Ибо сказано: какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит…

После этого батюшка, пока не подошел старенький дребезжащий автобус, не промолвил ни слова, сколько Олег ни расспрашивал его. Только хмурился, качал головой и, словно воздвигая преграду между ними, часто осенял себя крестным знамением. И в автобусе он сел поодаль от Олега, отвернулся и начал сосредоточенно смотреть в окно. По дрожащим губам и благочестивому виду отца Климента можно было понять, что всю дорогу он читал молитвы.