Харон

Валерий Бочков, 2016

Говорят, Харон – перевозчик душ умерших в Аид – отличается свирепыми голубыми глазами. Американский коммандо Ник Саммерс, он же русский сирота Николай Королев, тоже голубоглаз и свиреп и тоже проводит на тот свет множество людей, включая знаменитого исламистского Шейха. Ник пытается избежать рока – но тот неминуемо его настигает и призывает к новому походу по Стиксу. Судьба ведет его в далекую, но все равно родную для него Россию…

4

Мы писали письма. Мы все писали письма в последнюю ночь. Я сидел в тесной норе с покатым земляным полом и писал письмо детям. Оно будет доставлено в случае моей смерти. В случае если я не вернусь. Поскольку шансы в основном распределялись между двумя вариантами конца: быстрым — непосредственно во время акции и медленным — в пакистанской тюрьме.

Думаю, я неважный отец. Во время февральского отпуска, в последний выходной, я купил себе солнечные очки «Прада» за триста пятьдесят баксов. Детям — какую-то игру: Анне — куклу, Алексу — трансформера. В общем, подарков долларов на двадцать от силы.

Меня эти чертовы очки потом, уже в Афгане, мучали весь месяц. Что ж я за сукин сын? Что это, эгоизм? Лишь потом до меня дошло, что дело вовсе не в очках. Просто я готовился к смерти. А уж если умирать, то красиво. Со стилем. Гражданские кладут покойника в гроб в выходном костюме, нас хоронят в запаянных цинках. Что внутри этих ящиков, мы никому не рассказываем, да и между собой не говорим на эту тему. А парадная форма с кортиком и медалями остается семье.

На взлетном поле под Джелалабадом нас провожал вице-адмирал из Объединенного штаба. Он произнес речь, я не понял ни слова — я уже был там, в доме за каменным забором.

«Сорок седьмые» включили движки, Бузотти сквозь шум прокричал мне в ухо:

— Надеюсь, паки не станут сажать наши вертушки, а просто собьют на обратной дороге.

Потом я узнал, что когда вице-адмирал делал доклад в Белом доме, кто-то спросил:

— А что, если пакистанские части окружат их во время операции? На земле?

— Тогда они сдадутся и вы отправите вице-президента или госсекретаря вести переговоры в Пешавар об их…

— Нет, — перебил его президент. — Наши ребята не сдаются. Этот вариант мы не рассматриваем.

Перелет в один конец — девяносто минут, вертолет взял вправо, когда мы пересекли границу. Я считал до тысячи и обратно, чтобы убить время. Обрывки мыслей возникали, путались, думалось обо всем и ни о чем сразу. Цифры хоть как-то приводили голову в порядок.

Антирадар, похоже, работал. Но все равно «Чинок» — дура размером со школьный автобус. На высоте в шестьсот метров. И все это — в воздушном пространстве суверенного государства.

Мы сидели на складных стульях пляжного типа — своих, мы их всегда приносим с собой. Откидные скамейки вертолета больше похожи на инквизиторский реквизит: через полчаса у тебя затекает все тело, начинает ломить спину. За шесть лет в «похоронной команде» я заработал артрит, у меня смещены два диска и еще полдюжины мелких болячек. С годами начинаешь бережнее относиться к своему телу, как правило, уже после того, как непоправимый ущерб нанесен.

Последние двадцать минут полета меня занимала мысль сугубо физиологического характера: перед посадкой я забыл отлить и теперь прикидывал, сумею ли дотерпеть до конца операции. Как говорил сержант Гловер в учебке, здоровенный негр со стальными зубами, мой первый наставник и мучитель: «Лучше нассать в штаны, чем идти на задание с полным мочевым пузырем».

Для наших групп разработали на этот случай специальные памперсы, говорят, вполне удобные. Я никогда не пробовал, идея мочиться под себя перед боем как-то не очень меня воодушевляет. Короче, я отлил в пластиковую бутылку из-под воды, завинтил пробку и сунул в карман.

Насколько все-таки ироничен наш мир: когда через пятнадцать минут я всадил две пули в лоб Шейха — злодея мирового масштаба и террориста номер один, — в моем кармане лежала бутылка с мочой. Моей, еще теплой мочой.

Первая группа приземлилась в два пятьдесят шесть — время пошло.

Наш «Чинок» завис над крышей. Меня поразило, что на севере светился огромный город, справа петляла череда фонарей, которые, как маяки, вели к полю для гольфа. Из-за поля выглядывали коренастые виллы за белеными каменными оградами. Мы, очевидно, нанесли визит в весьма зажиточный пригород Аллатабадда. Мне почудился дразнящий перечный запах, что-то среднее между паприкой и жженым кофе. Еще мне показалось, что эта чужая, пряная ночь — на нашей стороне.

Подошвы коснулись бетонной крыши. С этого момента мозг и тело начали работать в автоматическом режиме. Шестнадцать лет тренировок, напоминавших скорее пытку, чем процесс обучения, выдрессировали меня физически, психологически и морально принимать наиболее оптимальное решение не думая. И действовать моментально.

Доли секунды отделяют тебя от цинкового ящика под звездно-полосатым флагом и речей на Арлингтонском кладбище. Умение и инстинкт — вот слагаемые успеха. В данном случае под успехом подразумевается твоя жизнь.

Бузотти подтащил мощный стенобой — смелый гибрид между отбойным молотком и лазерной пушкой — к надстройке в углу крыши. Там оказалась железная дверь, ведущая на чердак. Дверь крякнула и скрутилась, как жестянка от консервной банки. За дверью была глухая кирпичная стена.

— Фальшак! — крикнул Бузотти.

— Отлично! — ответил я, цепляя карабин троса к ржавой скобе и пробуя на прочность. — Значит, внутри действительно что-то стоящее.

Два моих снайпера остались на крыше, мы спустились по стене на уровень третьего этажа. Внизу, на земле, шла беспорядочная пальба, по большей части сухой треск «калашниковых». Нижний отряд первым делом взорвал трансформатор, и охрана стреляла наобум, в темноту. На нашей стороне были внезапность и приборы ночного видения.

Бузотти высадил ближайшее окно, мы оказались внутри. Пустая квадратная комната; я толкнул дверь, за ней — коридор. Стреляли уже внутри дома, я различил тугие очереди наших «кобр». Дальняя дверь распахнулась, в коридор выскочила женщина. Я вскинул карабин, но на спуск не нажал. Выстрелил Бузотти. Женщина остановилась, словно передумала спешить, тихо сползла по стене.

— Баба! Мать твою! — выругался Бузотти.

Он нырнул в приоткрытую дверь. Я распахнул противоположную дверь и увидел Шейха. Тот держал за плечи женщину в долгополой ночной рубахе и подталкивал ее к выходу, прямо на меня. Оба таращились в кромешную тьму страшными, безумными глазами. Меня они не видели, я мог различить даже серьги в ее ушах. Это была младшая жена, Амаль — неожиданно я вспомнил ее имя.

Шейх выглядел растерянным. И был гораздо выше, чем я ожидал. Обычно все эти злодеи при личной встрече оказываются невзрачными коротышками. Гораздо мельче, чем ты себе их воображаешь.

За эту секунду я подумал: какой он длинный и какой худой, и борода совсем короткая и седая. На голове — белая шапочка, которые они носят, а волосы стрижены почти под ноль. На Амаль не было пояса, но взрывчатка могла оказаться на Шейхе. Он, словно меня учуяв, замер и медленно поднял свой знаменитый тупорылый «калашников». Я выстрелил два раза, обе пули вошли в лоб. Шейх повалился навзничь рядом с кроватью. Я включил инфракрасный прицел и выстрелил еще раз. Бап! В лоб.

Я наклонился. Шейх не двигался, он был мертв. Изо рта вывалился язык, глаза закатились. Я услышал, как из его грудной клетки выходит воздух; звук был похож на глубокий, усталый выдох. В углу скулила Амаль.

Я сидел на корточках, на полу лежал мертвый Шейх. Господи, промелькнуло у меня в голове, ведь это все на самом деле. И это сделал я. Еще я понял, что с этого момента моя жизнь уже никогда не будет прежней. Я услышал детский плач: у стены, на кровати сидел пацан лет двух, младший сын Шейха. Я взял его на руки, отнес к матери. Господи, господи, ну при чем тут дети, думал я. Из коридора уже слышалась ругань Бузотти, топот армейских ботинок. Вся акция на третьем этаже заняла пятьдесят секунд.