Курск-43. Как готовилась битва «титанов». Книга 1

Валерий Замулин (2018)

С момента окончания битвы под Курском минуло 75 лет, однако отечественным ученым пока так и не удалось решить значительную часть важных проблем истории этого масштабного события Второй мировой войны. И прежде всего связанных с планированием германским командованием удара на Курск. Например, как рождался замысел операции «Цитадель»? Почему Берлин решил провести наступление именно у Курской дуги, хотя было очевидно, что Москва ожидала удар в этом районе и активно готовилась к его отражению? Какую роль сыграли затяжка с подготовкой войск 9-й армии генерала В. Моделя и его знаменитое письмо Гитлеру в переносе начала операции, а затем и в её срыве? Могла ли Германия выиграть битву под Курском, если бы она началась в мае — июне 1943 г.? Эти и другие проблемы анализируются в новой книге известного российского исследователя кандидата исторических наук В. Н. Замулина на основе ранее неизвестного трофейного материала, собранного в отечественных и зарубежных архивах.

Если вы хотите чему-то научиться из истории, то запомните, что не следует недооценивать русских.

Гейнц Гудериан^[9]

Глава 1

Курская битва. Взгляд через десятилетия

(опыт историографического обзора)

История Курской битвы, несмотря на минувшие семь десятилетий, продолжает привлекать большое внимание специалистов и общества. Об этом наглядно свидетельствуют и огромная библиография, накопленная в прошлые годы, и продолжающие выходить сегодня с завидной регулярностью труды историков во многих странах миру. По размаху, привлекавшимся силам и военно-политическим результатам боевые действия, развернувшиеся летом 1943 г. в районе Курска, стали переломным этапом не только в борьбе советского народа с гитлеровскими захватчиками, но и Второй мировой войны в целом. Вместе с тем битва на Огненной дуге стала блестящим дебютом «новой» Красной армии, обредшей «вкус победы» после разгрома врага на Волге и последовавшего затем контрнаступления.

После пятидесяти суток напряженных, кровопролитных боёв, в которых участвовало более четырёх миллионов человек, разгромив мощнейшую вражескую группировку, советская сторона окончательно закрепила инициативу в войне и не упускала её вплоть до мая 1945 г. Определяющим фактором этого успеха стал патриотизм советского народа, основанный на глубоких традициях защиты Отечества, которые ведут свое начало с момента зарождения славянских государств и их борьбы за независимость с чужеземными захватчиками.

Однако за весь послевоенный период в нашей стране так и не был проведён её комплексный, а главное, объективный анализ. История одной из крупнейших битв Красной армии (как, впрочем, и история всей минувшей войны) стала важнейшим элементом коммунистической пропаганды. Её события плотно окутаны мифами и легендами, некоторые из них не удаётся окончательно развеять даже сегодня.

Многочисленные издания и публикации за последние десятилетия, особенно приуроченные к юбилеям, давали лишь поверхностную оценку событий лета 1943 г. В них отсутствовали глубина и всесторонний анализ оперативной обстановки перед летними боями, цели и задачи противоборствующих сторон, принимавшихся решений, не был даже ясно изложен ход боевых действий. Причин этому несколько. Главная — незаинтересованность руководства Советского Союза и правящей элиты в объективном освещении событий войны, роли в ней И. В. Сталина как лидера, как олицетворения Коммунистической партии и, естественно, в критике административно-командной системы, которая им была создана за десятилетия до начала агрессии и просуществовала до 1991 г.

Вплоть до развала СССР вместо беспристрастного анализа всего комплекса вопросов планирования, подготовки и проведения серии масштабных и по-настоящему успешных оборонительных операций для Красной армии под Курском подавляющая часть советских историков десятилетия занималась описанием руководящей роли КПСС (ВКП(б) в ней и созданием мифа о «крупнейшем танковом сражении в истории войн».

Начиная с первых чисел июля 1943 г., когда развернулось это грандиозное событие, вся информация о нём сосредотачивалась в двух главных центрах: Генеральном штабе (наиболее достоверная и полная, с целью использования армией) и средствах массовой информации (для пропагандистской работы). При этом гражданские историки от обоих каналов были далеки. Поэтому вплоть до 1960-х «локомотивом» в исследовании Курской битвы выступали военные учёные. И хотя результаты их деятельности в это время носили закрытый характер, тем не менее именно офицерами Генштаба была проведена главная работа по анализу все трех стратегических операций в районе Орла, Курска, Белгорода и Харькова^[10], выводы которой легли в основу первых публикаций в нашей стране и позволили в дальнейшем начать исследование гражданским научным коллективам и отдельным историкам.

В отечественной историографии Курской битвы выделяются четыре основных периода. Первый, начальный, продлился с 1943 по 1955 г. и носил характер обобщения и осмысления тех событий (прежде всего военными). Второй (1957–1970 гг.), стал наиболее продуктивным. За эти тринадцать лет учёным и участникам войны хотя и с большим трудом, но удалось заложить здоровую основу для написания истории битвы. Третий (1971–1993 гг.), хотя и был самым продолжительным за время существования СССР, оказался безликим и малосодержательным в силу начавшейся «управляемой деградации» военно-исторических исследований, из-за безудержной идеологизации этой сферы научной деятельности. Началом отсчёта четвертого этапа, который продолжается и сегодня, можно считать 1993 г. В это время исполнилось полвека после завершения битвы и, согласно архивному законодательству, начался процесс рассекречивания фондов Центрального архива Министерства обороны РФ за 1943 г. Исследователи получили доступ к главному источнику информации — оперативным и отчётным документам войск Красной армии, а также трофейным материала вермахта, без которых невозможен комплексный, а главное, объективный анализ тех событий.

В начальном периоде историографии чётко выделяется её военный этап, продлившийся до 1947 г. В это время изучение Курской битвы шло по восходящей — от газетных и журнальных публикаций к статьям в сборниках Генерального штаба по обобщению опыта войны и книгам по отдельным сражениям. Завершился этот этап успешным написанием военными специалистами двухтомной монографии, которая, хотя и не была рекомендована для издания, существенно повлияла на дальнейшую научную разработку проблемы в нашей стране.

Первыми историографами Курской битвы следует считать советских военных журналистов. Уже во второй половине июля 1943 г., после срыва наступления германской армии по плану «Цитадель», в центральных газетах появились большие очерки и статьи на эту тему и участников, и очевидцев тех событий. Их авторы описывали в основном отдельные сражения и бои, героизм советских воинов, хотя в некоторых публикациях делалась попытка обобщить опыт по отдельным проблемам. Например, 27 июля в «Известиях» появился очерк писателя и фронтового корреспондента «Красной звезды» В. С. Гроссмана^[11] о героических делах артиллеристов 27-й отдельной истребительно-противотанковой бригады подполковника Н. Д. Чеволы в районе крупного села Верхопенье на Воронежском фронте. В «Комсомольской правде» своим опытом поделился командующий 1-й танковой армией генерал-лейтенант М. Н. Катуков, корпуса которого находились на направлении главного удара немецкой группы армий «Юг» и сыграли ключевую роль в срыве планов захватчиков на обоянском направлении.

Особо следует остановиться на статье «Прохоровский плацдарм» военного корреспондента майора К. И. Буковского^[12], напечатанной 29 июля 1943 г. в «Красной звезде». Во-первых, в ней впервые в открытой печати было рассказано о событиях у затерянной на просторах Центрального Черноземья небольшой железнодорожной станции, ставшей впоследствии символом мужества и трагизма. Во-вторых, она стала одним из важных источников мифа о Прохоровке. Автор не участвовал непосредственно в этом сражении, вся изложенная им информация была почерпнута из общения с командованием 5 гв. ТА, высокопоставленными политработниками и офицерами её штаба. Поэтому основные тезисы статьи, составившие впоследствии каркас легенды о «беспримерном» Прохоровском танковом сражении, почти в точности повторяют мысли из послевоенных книг и статей бывшего командующего армией П. А. Ротмистрова и его соратников. Главные из них: враг не ожидал столь мощного удара войск 5 гв. ТА 12 июля 1943 г. атака наших танкистов оказалась сквозной, сражение стало небывалым по размаху, «определившим собой провал всего июльского наступления немцев на белгородско-курском направлении». После окончания боевых действий прошло лишь две недели, только завершила свою работу комиссия ГКО под председательством секретаря ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкова, расследовавшая очень высокие потери танкистов в ходе боевых действий 12 июля, вероятно, поэтому ещё не все аспекты мифа были отточены. Например, в статье представлены не столь фантастические цифры численности немецких танков, участвовавших в якобы лобовом столкновении 12 июля 1943 г. (всего около 400), указаны очень скромные (почти реальные) потери немцев (свыше 100 боевых машин) и главное — сражение у Прохоровки названо лишь «одним из крупнейших в этом году». Для сравнения, в направленном в Москву буквально через несколько дней отчёте штаба 5 гв. ТА будут указаны совершенно иные данные: в бою участвовало 700 немецких танков, потери врага поднялись до 400, а бой 12 июля стал «величайшим сражением в истории Отечественной войны»^[13]. Осенью 1943 г. освещать сражения под Курском начали журналы для пропагандистов и специализированные издания «Большевик», «Вестник воздушного флота», «Журнал автобронетанковых войск», «Военный вестник» и т. д.

Следует особо подчеркнуть, что эти публикации (и газетные, и журнальные), как правило, носили строго пропагандистскую направленность, поверхностный, повествовательный характер, который отличал все военные публикации открытой печати Советского Союза той поры. Кроме того, нельзя не отметить, что их авторы, журналисты всех уровней (армейских, фронтовых и центральных изданий), являясь, как они именовались в документах советских партийных органов, «бойцами идеологического фронта», не только в силу цензурных ограничений, но и нередко по личным соображениям допускали искажения фактов и даже придумывали целые боевые эпизоды. Эта пагубная тенденция возникла с первых дней войны и уже через полгода набрала настолько большую силу, что даже некоторые трезвомыслящие руководители военно-политической работы в вооруженных силах были вынуждены отмечать её крайне отрицательное влияние на эффективность пропаганды, т. е. уровень доверия к ней со стороны войск. Из директивы заместителя народного комиссара ВМФ начальника Главного политуправления ВМФ армейского комиссара 2 ранга Рогова № 1с от 22 января 1942 г.: «На кораблях и частях флота за последнее время имеет большое распространение всякого рода вранье и ложь… Случаи вранья, всякого рода выдумки, подчас неправильные и политически вредные измышления отдельных политработников имеют место в агитационно-пропагандистской работе и флотской печати. Некоторые политработники вместо решительной борьбы с враньём и вредной отсебятиной в пропаганде и агитации сами иногда допускают в своих выступлениях, высказываниях и даже в печати ложные сообщения и выдуманные факты.

…В газете «Красный Черноморец» в одной из статей было сказано, что на крейсер «Коминтерн» было сброшено больше 1000 бомб, в другой статье той же газеты, помещенной на 2 дня позже, уже говорилось «около 2000 бомб», и оба эти сообщения были неверными. Враньё и ложь в пропаганде, агитации и печати дискредитируют партийно-политическую работу, флотскую печать и наносят исключительный вред делу большевистского воспитания масс.

Эти позорные и вредные явления вранья, в каких бы формах они ни проявлялись, не могут быть терпимы на кораблях и частях Военно-Морского флота и должны быть беспощадно искоренены»^[14].

Однако подобные документы коренным образом изменить ситуацию не могли. Легенды и мифы продолжали занимать значительное место в советской периодической печати военной поры, а затем значительная их часть плавно перекочевала в брошюры, книги и даже диссертации, посвященные истории Великой Отечественной. Причин этого несколько, назову лишь две наиболее очевидные, на мой взгляд. Во-первых, значительная часть крупных руководителей, отвечавших за эту отрасль военно-политической работы, считала, что для создания «потемкинских деревень», которым в основном и занималась пропаганда, подобный метод в определенной мере был вполне допустим. Во-вторых, советская военная журналистика испытывала острый дефицит квалифицированых кадров, да и просто хорошо образованных людей. Поэтому с первых дней войны в действующую армию был направлен не только цвет советской литературы, но и значительное число обычных журналистов из сугубо гражданских газет и журналов, которые, естественно, не могли знать всей армейской специфики, да и не горели желанием изучать её в войсках на передовой, под свистом пуль. Поэтому часто именно в тиши кабинетов и рождались статьи со сказочными героическими сюжетами, описывавшие «беспримерные подвиги» воинов Красной армии.

К изучению событий под Курском на документальном материале и доведению первых результатов этой работы до относительно широкой аудитории (старшего командного состава армии) Генеральный штаб приступил тоже осенью 1943 г.

Но вернёмся непосредственно к историографии событий под Курском. Первые обобщающие материалы публикуются в № 1 (за ноябрь) 1943 г. нового издания — «Информационный бюллетень отдела по обобщению опыта войны» и в «Сборнике материалов по изучению опыта войны» (далее «Сборник…»), которые выходили в конце 1943 г. и начале 1944-го. «Сборник…» издавался с 1942 по 1948 г., и по объему, и по диапазону затрагиваемых тем в нем он значительно превосходил «Бюллетень…», хотя целевая аудитория обоих изданий была одна — старший командный состав армии и преподаватели военно-учебных заведений. В № 9, 10 «Сборника…» впервые были опубликованы материалы, посвященные частным операциям в период весенней оперативной паузы (описание боя подразделений 148 сд 13A по захвату опорного пункта Глазуновка в мае 1943 г.), важным эпизодам Курской оборонительной операции (боям 19 тк 2 ТА 7–10 июля 1943 г. на рубеже Самодуровка — Молотычи, прорыву обороны германских войск в районе Орловской дуги), а также применению отдельных видов вооружения и родов войск в битве под Курском (зенитной артиллерии, авиации и т. д.).

Сборник № 11 был тематическим, полностью посвящённым Курской битве. Благодаря обобщению значительного боевого опыта на богатом документальном материале для того времени это был крупный, глубокий труд, состоявший из 10 глав и 27 схем общим объёмом 216 страниц. Изначально его авторы преследовали лишь практическую цель «ознакомить широкие читательские круги генералов и лиц офицерского состава с некоторыми материалами и предварительными выводами из этой важнейшей и весьма поучительной операции»^[15]. Однако, по сути, эта работа явилась первой попыткой офицеров Генштаба заложить прочный фундамент для дальнейшего научного анализа этого крупнейшего события войны. В «Сборнике…» довольно обстоятельно изложен ход событий, показана их внутренняя взаимосвязь, дана в основном правильная оценка принимавшимся решениям. Прикладной характер исследования в значительной мере избавил авторов от перекосов и натяжек в описании боевых действий на всех участках Курской дуги, в том числе и тех, что в скором времени будут мифологизированы и включены в систему пропаганды достижений советской власти. Например, в описании контрудара^[16] 12 июля 1943 г. на Воронежском фронте откровенно указано на ряд существенных неудач и просчётов, допущенных советской стороной. Во-первых, на то, что 5 гв. ТА генерал-лейтенанта П. А. Ротмистрова в этот день задачу не выполнила. Во-вторых, что «по решению командующего 5-я гвардейская танковая армия наносила фронтальный удар по отборным танковым дивизиям немцев, не имея существенного превосходства в силах, что могло привести в лучшем случае к выталкиванию противника»^[17]. И хотя это решение было принято не командармом, а руководством Воронежского фронта и Генштабом (именно они утвердили боевое построение армии и место её развертывания), а перевес в силах над противником в действительности был (и значительный), но использовать его оказалось невозможно из-за условий местности, тем не менее одна из главных ошибок, изначально заложенная в плане подготовки контрудара, в «Сборнике…» указана чётко.

В-третьих, авторы обошли молчанием уже тогда существовавшее мнение о грандиозном танковом сражении под Прохоровкой, в котором участвовали якобы 1500 танков и САУ. Они не стали преувеличивать и без того высокие цифры, приведенные в отчёте 5 гв. ТА, и честно указали, что враг за пять суток боёв (а не за 12 июля 1943 г., как потом будет утверждать П. А. Ротмистров) потерял около 300 танков^[18]. Хотя и эти данные явно спорные.

В-четвертых, в «Сборнике…» была высказана обоснованная критика и других решений командования Воронежского фронта, связанных с использованием крупных танковых объединений в обороне^[19], и приведён большой массив статистического материала. К сожалению, эти и другие объективные оценки не найдут своего отражения в послевоенных работах советских ученых, их место займут победная риторика и дутые цифры.

Вместе с тем это издание стало родоначальником ряда легенд. Например, о якобы использовании немцами противотанковых самоходных орудий «Фердинанд» в полосе Воронежского фронта, в том числе и под Прохоровкой, или о локализации прорыва полосы 5 гв. А в излучине р. Псёл^[20] двумя бригадами армии Ротмистрова вечером 12 июля 1943 г. Кроме того, в нём не совсем ясно определена причина несвоевременного перехода 19 тк в контрудар 6 июля 1943 г. в полосе Центрального фронта. В одном месте авторы отмечают, что корпус был не готов к выполнению задачи не только утром, но и к полудню из-за отсутствия карт своих минных полей на участке ввода^[21], а чуть ниже — из-за того, что комкор, якобы получив сведения о неудаче соседнего 16 тк, решил воздержаться от атаки^[22].

На основе разработок, включённых в «Сборник…» № 11, который имел гриф «Для служебного пользования»^[23], в середине 1944 г. офицером Генштаба подполковником И. В. Паротькиным^[24] была подготовлена и опубликована в двух номерах «Исторического журнала» работа «Битва под Курском»^[25], ставшая первой научной статьёй об этом грандиозном событии в открытой печати СССР. В ней довольно подробно были описаны боевые действия и сделана попытка дать ряд важных оперативно стратегических выводов. Кроме того, благодаря этой публикации в отечественной историографии за боями на Огненной дуге закрепилось название — Курская битва.

В 1943–1945 гг. с целью доведения успехов Красной Армии до широкой армейской и гражданской аудитории военными историками был выпущен ряд небольших книг в мягком переплете, фактически брошюр, о крупных операциях советских сухопутных войск и флота. «Курская битва. Краткий очерк»^[26], увидевшая свет в 1945 г., как и все издания этой серии, имела строго пропагандистскую направленность, поэтому заметного влияния на осмысление переломного этапа Великой Отечественной войны не оказала. Хотя стала первой отдельной книгой о Курской битве, доступной для обычного читателя. В брошюре давалось лишь поверхностное представление о летних боях. Вместе с тем был приведен ряд ошибочных оценок и неверных фактов, которые до сегодняшнего дня кочуют из издания в издание. Так, её авторы безосновательно утверждали, что, по мнению германского командования, после успешного проведения «Цитадели» «создадутся выгодные предпосылки для дальнейшего развития наступления немцев в глубь Советского Союза — на Москву»^[27]. Хотя в известном оперативном приказе № 6 отмечалось, что если обстановка будет развиваться по намеченному плану, то наступать германским войскам следует на юго-восток, то есть в тыл Юго-Западного фронта (операция «Пантера»). Здесь же впервые для широкой аудитории был представлен и миф о «беспримерном» Прохоровском танковом сражении, в котором «с обеих сторон одновременно участвовало свыше 1500 танков»^[28].

Положительным моментом явилось то, что в этой работе впервые в открытой печати была дана периодизация Курской битвы. Авторы разбили её на два этапа: оборонительный период, длившийся с 5 по 23 июля, и наступление — 12 июля — 23 августа, целью которого стал разгром орловской и белгородско-харьковской группировок неприятеля. И хотя сегодня некоторые исследователи справедливо ставят под сомнение 23 августа 1943 г. как день окончания битвы. Потому что к этому времени и Харьков не был полностью очищен от врага, и ахтырская группировка неприятеля не до конца разгромлена. Оба этих события были тесно связаны с операцией «Полководец Румянцев», и бои в этих районах завершились лишь 26–28 августа 1943 г. В то же время из этой работы читатель впервые узнал и имя выдающегося полководца, внёсшего большой вклад в разгром гитлеровцев на Огненной дуге. «Общее руководство действиями наших войск в сражении под Прохоровкой, — отмечали военные историки, — осуществлял представитель Ставки Верховного Главнокомандования Маршал Советского Союза А. М. Василевский»^[29]. По оценке ряда советских исследователей, «Краткий очерк» «довольно длительное время оказывал влияние на разработку истории Курской битвы»^[30].

В это же время с целью внедрения в войсках опыта по успешному решению конкретных боевых задач частями и подразделениями всех родов войск большими тиражами печатались различные брошюры с описанием тактических примеров и удачных боев, в том числе и в период Курской оборонительной операции. Нацеленность на армейскую аудиторию придавала их материалам две важные особенности. Положительным являлось то, что они готовились только на основе боевых документов, что позволяло авторам описывать события и делать выводы с высокой долей достоверности. Вместе с тем в них обязательно включались положительные и отрицательные примеры действий войск и удачные решения командиров с точной привязкой к местности и упоминанием полных название населенных пунктов и высот. Этот фактологический материал был ценным для дальнейшего изучения содержания событий под Курском. К сожалению, на тот момент эта литература относилась к разряду секретной и не была доступна для гражданских историков, а те же, кто получал доступ в военные библиотеки, давали подписку о неразглашении данных. Естественно, в таких условиях ни о привлечении этих источников для открытых публикаций, ни об обмене информацией между исследователями речи быть не могло. Это обстоятельство существенно осложняло комплексный анализ событий лета 1943 г. и отсрочило разработку истории Курской битвы. Тем не менее проводившаяся в армии до конца войны большая работа по накоплению и систематизации материала имела важное значение для дальнейшего изучения как Великой Отечественной войны в целом, так и сражений под Курском в частности, в силу её прямой связи с практической боевой деятельностью войск. Именно в это время был создан мощный фундамент для развития советской военной исторической науки на более высокой ступени развития.

Вместе с тем нельзя не отметить и ряд отрицательных факторов, которые в это время серьёзно влияли и на качество, и на масштаб исследований военных историков. Во-первых, это узость базы источников. Работа велась в основном с отчётными материалами, поступившими из войск сразу после операций. Во-вторых, малочисленность военно-исторических органов: по сути, он был один, работающий на реальный результат (публикации, лекции и т. д.), — это отдел Генштаба, в котором числилось лишь 15 старших офицеров. Невысокий уровень квалификации его сотрудников (в большинстве своем это были обычные строевые офицеры, имевшие определенный уровень образования и боевой опыт) и отсутствие у них необходимых навыков для обобщения информации о крупных (стратегических) операциях. В документах первого Всеармейского совещания сотрудников военно-исторических отделов в Москве осенью 1943 г. отмечалось: «Вопросу подбора и выращивания кадров не везде уделяется достаточно внимания. Нередко к изучению опыта войны привлекаются офицеры со слабой оперативно-тактической подготовкой. Конечно, в условиях военного времени исключается возможность полностью обеспечить изучение опыта войны подготовленными к исследовательской работе офицерами. Поэтому назначенным на эту работу молодым офицерам нужно оказать на первых порах повседневную практическую помощь. Между тем старшие начальники, к сожалению, делают это не везде.

Типичным является некомплект офицеров групп по изучению и использованию опыта войны в штабах фронтов и армий в пределах 25 %.

Обращает также на себя внимание и тот факт, что инициативная, творческая работа офицеров-опытников^[31] не всегда находит должную оценку и поддержку со стороны старших начальников»^[32].

Кроме того, существенное отрицательное влияние оказывал культ личности. Например, авторы книги «В боях за Орёл» основной причиной победы в битве на Огненной дуге называли «глубоко продуманные, до предела точные и реальные планы нашего Верховного главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина»^[33]. Этот тезис красной нитью проходит практически через все публикации конца 1940 — начала 1950-х гг. Он лишал историков возможности реально оценивать планы советского командования не только на стратегическом, но и на оперативном уровне, события и результаты боевой работы Красной армии в ходе битвы, а тем более высказывать какие либо критические замечания. «В целом же, — писал ведущий советский специалист по Курской битве полковник Г. А. Колтунов, — для всей вышедшей в годы войны литературы по истории Курской битвы характерно было то, что в ней эта битва показывалась как одно из важнейших этапов на пути полного разгрома немецко-фашистских захватчиков. События рассматривались в самых общих чертах… во всех работах опускалось соотношение сил и содержание боевых приказов. Мало уделялось внимания и вопросам военного искусства»^[34].

Сразу после разгрома нацистской Германии обобщение опыта войны продолжилось, но уже на более высоком уровне. Руководство Вооруженных Сил СССР считало его важным средством по совершенствованию форм и методов управления войсками. Заметно увеличилось число военно-исторических отделов в штабах родов войск. К этому процессу активно подключились военно-учебные заведения. Так, например, только в одной из ведущих военных академий — им. М. В. Фрунзе — в 1947–1950 гг. предмету «История военного искусства» в программе подготовки строевых офицеров отводилось 550 академических часов. Для сравнения: в учебном плане Академии Генерального штаба РФ на 2010 г. — только 124 часа^[35]. Специально для подготовки военных историков и повышения их квалификации в этой академии был создан военно-исторический факультет, на котором в первые 5–6 лет после окончания войны прошли подготовку ряд офицеров-фронтовиков, впоследствии сформировавших небольшую когорту ученых, которым будет суждено начать масштабную работу по разработке истории Курской битвы. Среди них в первую очередь следует назвать генерал-майора И. В. Паротькина, полковников Г. А. Колтунова, И. И. Маркина, Д. М. Палевича, Б. Г. Соловьева.

Главным координирующим центром военно-исторической работы по-прежнему оставался Генеральный штаб, но его деятельность в этом направлении приобрела больший масштаб и планомерный характер, в первую очередь благодаря проведенной реорганизации. На базе отдела было сформировано военно-историческое управление, ставшее центром научного анализа боевых операций Великой Отечественной войны. В 1946–1947 гг. его сотрудниками была предпринята первая и, к сожалению, последняя попытка подготовить фундаментальный научный труд по истории Курской битвы и опубликовать его в виде многотомного издания. Рукопись готовилась на основе материалов отдела по обобщению и использованию опыта Отечественной войны Генштаба под руководством генерал-майора П. П. Вечного^[36] за 1943–1945 гг. с привлечением значительного числа новых документов, отличалась большой степенью детализации боевых действий на уровне полк — дивизия и насыщенностью статистическими данными. В ней впервые была дана периодизация некоторых сражений, в частности Прохоровского, которая довольно точно отражает суть происходившего летом 1943 г. в районе Курска. Однако авторы не использовали документы по стратегическому планированию (Генштаба и Ставки ВГК), а также мало привлекали трофейные источники. Это не позволило подробно и достоверно раскрыть суть плана «Цитадель», дальнейший замысел противника в случае его успеха, дать точную оценку численности и качества привлекавшихся вермахтом частей и соединений для её реализации и их потери как на отдельных этапах, так и в ходе битвы в целом, а также провести всесторонний анализ ключевых стратегических решений противоборствующих сторон. Вероятно, поэтому в исследовании не был найден баланс между материалом описательного и обобщающего характера.

Некритичный подход к имевшимся в распоряжении авторов источникам (главным образом отчётному материалу) привел к тому, что в работе был допущен ряд ошибок, преувеличение сил сторон в ходе некоторых сражений (например, 12 июля 1943 г. под Прохоровкой), недостаточно тщательно проработаны отдельные аспекты важных событий битвы (неверно изложены действия 5 гв. ТА 10 июля 1943 г.), отсутствовали развернутые выводы и оценки по результатам ряда ключевых боёв и важных мероприятий командования армий и фронтов. Вместе с тем, как справедливо отметил при обсуждении этого труда в мае 1948 г. на совещании в Генштабе полковник В. А. Савин, авторы также попытались сгладить отрицательные стороны и ошибки, допущенные советской стороной на всех стадиях этого грандиозного события^[37].

Первоначально предполагалось, что результаты этой работы будут основой для многотомного издания, и после доработки представленный материал вполне мог претендовать на это. Рукопись офицеров Генштаба стала первым и единственным за весь послевоенный период фундаментальным научным трудом по истории Курской битвы в нашей стране, да к тому же с минимальной идеологической составляющей. Однако из-за того, что авторы представили Курскую битву не как грандиозное военно-историческое событие Второй мировой войны и всемирной военной истории, в котором Советский Союз играл ключевую роль, а лишь как успешную боевую операцию Красной армии, это не позволило реализовать первоначальный замысел и опубликовать рукопись. Хотя материалы из неё (выводы, факты, статистические данные) широко использовались в трудах советских военных историков вплоть до начала 1990-х гг., по причине секретности ссылки на неё при публикации в открытой печати не давались.

Прекращение работы группы и возвращение уже почти готового труда в Генштаб крайне негативно повлияли как на разработку истории Курской битвы, так и на всю деятельность военных и гражданских учёных по разработке проблем истории войны. Стремление властных структур сохранить прежнее представление общества о Великой Отечественной, применять в идеологической работе устаревшие, не отвечавшие требованиям мирного времени конструкции и образы, сформированные пропагандистским аппаратом в 1941–1945 гг., использование военной тематики как наиболее выигрышной в пропагандистской работе, а также недоступность боевых документов для научных исследований, по-прежнему находившихся на секретном хранении, не позволили начать глубокую разработку истории Курской битвы в первые десять лет после её завершения. В это время вся тема войны фактически была выведена из сферы гражданской исторической науки и отдана на откуп органам пропаганды, а наработки военных скрыты под грифом секретности. Широкая общественность получала информацию о ней лишь из куцых публикаций сомнительного качества, приуроченных к годовщинам победы в ней в таких специфических изданиях, как «Пропагандист и агитатор Министерства обороны СССР», «Блокнот агитатора Советской Армии», «Красный воин» и т. п. Поэтому собранный и обобщенный офицерами Генштаба 1945–1947 гг. огромный массив информации был в то время и остаётся сегодня наиболее полным описанием событий оборонительной и наступательной фаз Курской битвы.

Сразу после войны управление Генштаба по обобщению опыта войны предприняло первый шаг для формирования широкой базы документальных источников, в том числе и трофейных, по истории минувшей войны, которая могла быть доступна для обычных офицера-исследователя и командира, которые хотели изучать и использовать боевой опыт. С 1947 г. начали печататься тематические «Сборники боевых документов Великой Отечественной войны»^[38], в которых помещалась документация штабов войск действующей армии по боевым операциям за 1941–1945 гг. До 1960 г., когда их издание было прекращено, всего вышло 43 выпуска, однако документов, относящихся к событиям Курской битвы, в этих изданиях оказалось очень мало. В это же время (в 1947 г.) был издан ещё один ценный блок первоисточников — сборник «Доклады генерал-инспектора танковых войск Гудериана»^[39], освещавший в том числе и проблемы с производством и передачей в войска бронетехники перед операцией «Цитадель». Однако, несмотря на то что в этом документе содержался очень важный и интересный материал, советскими учеными при анализе событий лета 1943 г. он использовался крайне редко, забыт он и российскими историками. Хотя доклады позволяют по-иному взглянуть на процесс подготовки наступления на Курск и дать ответы на ряд важных вопросов по истории Курской битвы, в частности: «Что явилось основной причиной переноса начала операции «Цитадель» в первой декаде мая 1943 г.?»

Впервые для широкой аудитории официальная версия истории Курской битвы была изложена в 24-м томе Большой Советской Энциклопедии. Содержание статьи, посвященной летним боям, не выделялось чем-то особым на фоне других изданий, да и была она очень небольшой^[40]. В ней кратко суммировались уже известные данные, повторялись типичные для того времени ошибки и преувеличения. Например, утверждалось, что 4-я немецкая танковая армия ГА «Юг» наступала на Курск в составе трёх танковых корпусов, хотя в действительности их у неё было только два, а контрудар 12 июля 1943 г. Воронежского фронта трактовался как контрнаступление^[41]. Главной особенностью статьи в энциклопедии было то, что она впервые в фундаментальном издании закрепила ключевой аспект мифа о событиях под Прохоровкой — 1500 танков, которые якобы участвовали в бою у этой станции 12 июля. Причём чётко оговаривалось, что вся эта бронетехника действовала в двух районах: западнее и южнее станции. Эта важная деталь в последующие годы будет часто опускаться, что постепенно сформирует в общественном мнении представление (и оно намеренно будет подпитываться некоторыми авторами), будто бы вся эта армада вела бой лишь западнее Прохоровки, на небольшом, изрезанном непроходимыми балками клочке земли, где не то что полутора тысячам, нескольким сотням боевых машин развернутся невозможно было.

В конце 1940-х и начале 1950-х гг. благодаря хотя и с трудом, но проводившейся исследовательской работе и накопленным знаниям стали появляться первые книги по истории Великой Отечественной войны. В них затрагивались и события под Курском. Однако в этих трудах даже крупные операции описывались схематично, в них присутствовали ошибочные трактовки планов противника, ничем не подкрепленные, существенно завышенные цифры сил и средств^[42]. Таким образом, сразу после завершения войны серьезных научных трудов о Курской битве в нашей стране издано не было. Вся открытая литература носила поверхностно-описательный характер, без глубокого критического анализа и была призвана лишь доносить до советских людей определенный ещё в «Кратком очерке» объём строго дозированной информации.

Причин этого несколько, главными, оказывавшими наиболее существенное влияние на протяжении всего послевоенного периода, были две: идеологическая целесообразность и личные пристрастия первых лиц СССР, их оценки событий минувшего. До начала 1953 г. изучение Великой Отечественной находилось в «замороженном состоянии», анализом её отдельных аспектов в прикладных целях занимались лишь военные. Сразу после победы И. В. Сталин запретил издание любых сборников воспоминаний и исследований о войне для широкой аудитории, аргументируя это тем, что прошло мало времени и объективно оценить столь грандиозное событие пока невозможно^[43]. В действительности же вождь хотел как можно быстрее забыть, «сдать в архив» всё, что было связано с периодом 1941–1945 гг., когда им лично было допущено столько крупных ошибок и просчётов. Напомню, именно в это время 9 мая перестаёт быть «красным днем календаря». Естественно, в такой обстановке не могло быть и речи о подготовке и публикации крупных научных работ о событиях лета 1943 г.

С середины 1950-х гг. страна начала подниматься из руин, общество постепенно «оттаивало» и интерес к недавнему прошлому заметно усилился. Важным «индикатором» этого стало появление мемуарной литературы и рост её тиражей в последующие годы. Однако в это время государственные органы, имевшие отношение к исторической наукой и её пропаганде, основное внимание уделяли освещению первого периода войны, Московской и особенно Сталинградской битвам. Причина и колоссальное влияние тех событий на исход борьбы с фашизмом и их трагический окрас, а главное — многие из ключевых фигур тогдашнего политического руководства Советского Союза и армии имели к ним прямое отношение, считали участие в них существенной вехой своей карьеры. Вот лишь два примера того, какое пристальное внимание придавалось мощнейшей государственной структурой СССР — Министерством обороны во главе с Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым. Из записки Г. К. Жукова и А. Д. Соколовского от 23 мая 1955 г. в ЦК КПСС об изменении наименования первого периода Великой Отечественной войны: «В январе месяце с/г Министерством обороны на рассмотрение Президиума ЦК КПСС было внесено ходатайство об изменении существующего наименования первого периода Великой Отечественной войны. В настоящее время этот период носит наименование «Активная оборона Советских Вооруженных Сил». Учитывая, что такое наименование приводит к неверному представлению о характере действий советских войск в 1941–42 гг. и что оно противоречит принятому у нас понятию содержания активной обороны, министерство просило ЦК КПСС одобрить следующее наименование первого периода: «Срыв замыслов «молниеносной» войны фашистской Германии против Советского Союза и создание условий для коренного перелома в ходе Великой Отечественной войны»… Министерство обороны, обсудив этот вопрос на коллегии, пришло к заключению, что предложенное наименование также не является исчерпывающим, поскольку оно не отражает характера событий первого периода войны и содержит только его военно-политический итог. Это может породить неправильное представление о содержании военных событий того времени и той тяжелой обстановки, в которой они протекали»^[44].

Чуть позже, 14 июня, Г. К. Жуков направляет в ЦК КПСС новую записку по военно-исторической тематике, в которой справедливо указывал, что «за десять лет, прошедших после Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., у нас в стране не создано ни одного значительного памятника, который отобразил бы великие подвиги советского народа и его армии, совершенные в борьбе с фашизмом за свободу и независимость нашей Родины». Он предлагал возвести величественные монументы в честь защитников Москвы, Подмосковья, Ленинграда, Севастополя и даже Одессы. При этом трудовой подвиг гражданского населения и боевой — бойцов действующей армии в ходе Курской битвы маршал почему-то обошёл молчанием. Ситуация начала заметно меняться лишь в конце 1950-х, но об этом разговор впереди.

Рассматриваемая некоторыми исследователями как некий переломный рубеж в развитии истории Курской битвы книга И. И. Маркина^[45] «Курская битва», вышедшая в 1953 г., не несла ничего принципиально нового. В это время её автор служил в редакции ведущего армейского научного журнала «Военная мысль», который издавался Генеральным штабом, и эта работа была выполнена, безусловно, по заданию его руководства. Тем не менее даже с большой натяжкой её трудно назвать научным трудом. Подготовленная на скудной источниковой базе, с привлечением значительного массива пропагандистского материала, такого, как статьи газеты «Правда», сборник И. В. Сталина «О Великой Отечественной войне Советского Союза» и т. д., она почти полностью повторяла очерк офицеров Генштаба 1945 года, со всеми его ошибками и преувеличениями в оценках отдельных событий. Например, в приведенной в ней схеме, отражавшей план немецкого командования на лето 1943 г., безосновательно указано, что после захвата Курска и окружения войск Центрального и Воронежского фронтов Берлин планировал нанести удар в обход Москвы с востока^[46]. Хотя ни тогда, ни сейчас исследователям не известен ни один документ, который бы мог это подтвердить. Главное, что автору удалось сделать благодаря своей книге (сознательно или нет), — вывести миф о «беспримерном» танковом сражении под Прохоровкой на всесоюзную читательскую аудиторию. Это впоследствии позволило придать легенде статус официальной точки зрения.

Тем не менее работа И. И. Маркина явилась заметным событием в общественной жизни страны. Она попала на благодатную почву. В это время в обществе и военной среде начал формироваться запрос на новый образ советского полководца, уже не героя Гражданской, а победителя в Великой Отечественной войне. Существовавшая же библиография, в том числе и по Курской битве, была очень скудной, а архивы по-прежнему закрыты, поэтому информация из книги была востребована, приведённые в ней данные широко использовались и в научной, и в мемуарной литературе, а также в газетных и журнальных публикациях^[47]. Особенно в преддверии знаменательных дат.

Отечественные историки редко обращают внимание на второе, переработанное издание труда И. И. Маркина, вышедшее в 1958 г. под тем же названием. Иногда его путают с первым, а ведь это была совершенно иная книга. Она почти в два раза увеличилась в объёме и существенно изменилась по содержанию. Её отличительной особенностью и в то же время сильной стороной стало привлечение автором советских боевых документов и трофейных материалов (в первом издании даже ссылок на военные архивы не было). А также использование при изложении хода боевых действий, особенно итогов Курской битвы, информации из мемуаров немецких генералов и фельдмаршалов, например Э. фон Манштейна. Для того времени такой подход был новаторским, именно он позволил создать первое (за весь послевоенный период) достаточно подробное, вполне достоверное и интересное произведение, рассчитанное на широкую читательскую аудиторию.

Нельзя не отметить ещё одну положительную сторону второй книги. С середины 1950-х гг. в среде военных сторонников критического подхода к официальной оценке сражения за Прохоровку как беспримерного становилось всё больше. И. И. Маркин эту тенденцию учёл и удалил из своей работы пассаж о 1500 танков, которые якобы участвовали в бою у станции 12 июля 1943 г. Это ясно свидетельствовало, что автор, сам прошедший горнило войны, не был склонен к тиражированию мифов и при разработке данной темы искренне стремился к подлинно научному подходу. Даже если была опасность навлечь на себя гнев участников сражения, которые в это время занимали высокие посты в Вооруженных Силах СССР.

Опубликованные в 1954–1955 гг. книги С. Голикова «Выдающиеся победы Советской Армии в Великой Отечественной войне», сборник «Очерки истории Великой Отечественной войны», а также художественное произведение М. Г. Брагина «Путь генерала», не претендовали на полноту освещения темы, но существенно дополнили труд И. И. Маркина. Необычным в этом ряду было повествование М. Г. Брагина. Он рассказал об одном из самых талантливых советских полководцах — генерале армии Н. Ф. Ватутине, командующем Воронежским фронтом в период боёв за Курск, деятельность которого и сегодня, к сожалению, до конца не изучена и по достоинству не оценена исследователями. Это было единственное произведение подобного рода в нашей стране. Для придания достоверности описываемым событиям в его основу автор положил подлинные документы (хотя в издании и не всегда указывалось их происхождение), например, протоколы допросов военнопленных корпуса СС, участвовавших в Прохоровском сражении. Книга удачно дополняла документальные издания, расширив представление общества и о событиях лета 1943 г., и войны в целом.

В это время некоторые события под Курском нашли своё отражение и в диссертационных исследованиях военных учёных. Важной как для понимания замысла командования Воронежским фронтом при отражении наступления ГА «Юг», так и для очищения историографии битвы от мифов, стала диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук, преподавателя Военно-политической академии им. Ленина полковника Д. Я. Палевича на тему «Контрудар 5-й гвардейской танковой армии под Прохоровкой в июле 1943 г.»^[48], защищенная в конце 1952 г. Опираясь на внушительный документальный материал и собственный боевой опыт, её автор утверждал, что за три дня боёв 5 гв. ТА уничтожила под Прохоровкой свыше 150 немецких танков^[49]. Вывод для того времени почти революционный. Если учесть, что автор продолжал службу в вооруженных силах, а в открытой печати, в том числе и в очерке офицеров Генштаба за 1945 г., уже была опубликована существенно завышенная и ничем не подкрепленная цифра — более 400 уничтоженных танков противника только за 12 июля 1943 г.

Вместе с тем в это время военные ученые продолжали активно вводить в научный оборот важную информацию из ранее неизвестных трофейных источников. Ценными для исследователей стали изданные в 1955–1957 гг. пять выпусков сборника о составе германских войск на Восточном фронте и их перегруппировках. Они помогали определять состояние сил противника, до бригады включительно, в каждый день войны во всех районах боевых действий, а также прослеживать все изменения на уровне армий и групп армий^[50].

Но и диссертация Д. Я. Палевича, и сборники документов, как и остальные труды военных учёных, имели гриф «Для служебного пользования» и не могли быть опубликованы в открытой печати. Этим долгое время успешно пользовались органы пропаганды, а также недобросовестные авторы, навязывая обществу всякого рода небылицы.

Завершая обзор первого периода историографии, нельзя не упомянуть важную тенденцию, возникшую в первой половине 1950-х гг. Сразу после смерти И. В. Сталина в СССР начинают печататься книги генералов и фельдмаршалов гитлеровской Германии. Причем первыми увидели свет работы тех, кто по долгу службы в вермахте имел отношение к Курской битве. Так, в 1954 г. печатаются мемуары творца германских бронетанковых войск, участника планирования и подготовки операции «Цитадель» Г. Гудериана «Воспоминания немецкого генерала»^[51], а через три года Воениздат выпускает сразу две книги воспоминаний бывших: командующего ГА «Юг» Э. фон Манштейна «Утерянные победы»^[52] и начальника штаба 48 тк генерала Ф. фон Меллентина «Танковые сражения 1939–1945»^[53]. Несмотря на то что эти книги (на русском языке) имели гриф «Для служебного пользования»^[54], их появление сыграло положительную роль в расширении представления советских учёных о событиях лета 1943 г. Благодаря им впервые был приоткрыт занавес над процессом подготовки «Цитадели», а также стали известны мнения и оценки ключевых фигур вермахта по ряду важных проблем планирования и проведения летней кампании 1943 г. Интересны были и оценки уровня подготовки личного состава Красной армии, прежде всего её командования, сильных и слабых сторон советских войск нашим бывшим противником. И хотя советские историки в то время были обязаны только «искать соринки во вражеском глазу», тем не менее это был ценный материал как для научного анализа всего, что было связано с Курской битвой, так и для конструктивной критики «идеологических противников». Эта положительная тенденция сохранялась и в последующие годы, но в 1960–1980 гг. у нас издавались, к сожалению, лишь мемуары авторов, которые не участвовали в сражениях под Курском. Тем не менее в условиях крайнего дефицита информации о военной организации нацистской Германии эти труды стали важным источником для наших ученых, в том числе и по исследуемой нами тематике.

Подводя некоторые итоги работы отечественных ученых по изучению Курской битвы за 14 лет, прошедших с момента её завершения, следует отметить две важные разнонаправленные тенденции, возникшие в это время. Во-первых, военными историками была проделана, безусловно, большая работа по обобщению документального материала (в том числе и трофейных источников) и первичному анализу событий. Наиболее существенным результатом этого явился двухтомник, подготовленный офицерами Генштаба. Созданная основа позволяла даже в условиях жёстких идеологических рамок, изоляции от западных исследований и основной массы трофейных источников перейти на новый качественный уровень — к изучению стратегических проблем, решавшихся в Москве и Берлине в апреле — июне 1943 г., и подготовке фундаментального научного труда не только в интересах армии, но и для широкого круга читателей.

Во-вторых, в связи со смертью И. В. Сталина и последовавшими за этим событиями в руководстве армией изменилось отношение к военно-исторической науке вообще и к работе по обобщению опыта Великой Отечественной войны в частности. Она была признана неактуальной. В конце 1953-го — в первой половине 1954 г. произошло существенное сокращение военно-исторических структур и кафедр истории войны и военного искусства в военных учебных заведениях. Значительная часть квалифицированных кадров была уволена или направлена в другие сферы деятельности.

Учитывая, что настоящие научные исследования в это время проводились исключительно военными, изучение Курской битвы также было в основном свёрнуто, а авторы работ, вышедших из печати между 1954 и 1958 гг., использовали уже имевшиеся наработки. Например, многотомный труд «Курс лекций по военному искусству», изданный Академией им. Фрунзе. В его шестом томе (опубликован в 1957 г.) приведён анализ контрудара войск Центрального фронта 6 июля 1943 г.

Второй период (1957–1971 гг.) в историографии битвы под Курском начался через год после знаменитого ХХ съезда КПСС, который открыл недолгий, но динамичный и интересный отрезок в общественной жизни страны, получивший называние «хрущёвская оттепель». Историческая наука в это время характеризовалась разнонаправленностью тенденций в изучении как всей войны, так и отдельных её битв и сражений. С одной стороны, заметно увеличились масштаб и качество военно-исторических исследований, начали формироваться новые подходы к изучению событий 1941–1945 гг. Расширились направления научной работы учёных, увеличилась проблематика их публикаций, в научный оборот активно начали вводиться новые документальные источники, в том числе и важные трофейные материалы, что способствовало накоплению значительного объема знаний и о Курской битве. Важной чертой этого периода стал некоторый отход советских историков от одностороннего показа событий, анализ боевых действий в развитии с привлечением зарубежных открытых источников, в том числе проблем и просчётов, допущенных при планировании и проведении стратегических операций как политическим руководством страны, так и армейским командованием на всех уровнях. Вместе с тем к его завершению чётко обозначилась тенденция отхода от принципов, выработанных в период «оттепели». Вместо вскрытия проблем, влиявших на ход боевых действий, анализа их причин и того, как они исправлялись, историки в своих книгах и публикациях перешли к «сглаживанию острых углов» и наведению «победного лоска». Эти тенденции отмечались и в работах, посвященных крупным проблемам событий лета 1943 г.

Следует особо подчеркнуть: решения ХХ съезда КПСС лишь наметили возможные пути изменения жизни огромной страны, но сам процесс перемен шёл робко, с оглядкой, под жёстким контролем партии. Поэтому все большие проблемы, в том числе и в области общественных наук, как и раньше, решались только директивным путём. Ключевую роль в активизации исследований о Курской битве сыграло заявление первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущёва, сделанное им на партийном пленуме в октябре 1957 г. В выступлении на этом представительном форуме, где глава государства наглядно продемонстрировал свою силу в борьбе за абсолютную власть, отправив в отставку министра обороны СССР маршала Советского Союза Г. К. Жукова, обладавшего большим авторитетом, коснулся и ряда аспектов недавнего прошлого. Никита Сергеевич, сам участник битвы на Огненной дуге, счёл необходимым высказать своё мнение и о том, «в каком ключе» следует рассматривать крупные вопросы истории Великой Отечественной, которые по-прежнему оставались важным фактором общественно-политической жизни страны, а значит, и идеологической работы партии. «После Сталинграда началось наступление наших войск, по-другому протекала битва по окончательному разгрому врага, — подчеркнул он. — Но мне кажется, что окончательное превосходство и перелом в войне были достигнуты в 1943 году, в сражении на Курской дуге»^[55]. Это был сигнал всему чиновничьему аппарату, и прежде всего идеологическим структурам, в каком направлении следует усилить свою деятельность. С учетом мнения первого секретаря уже в 1958 г. было оперативно подготовлено и принято Постановление ЦК КПСС об издании шеститомной истории Великой Отечественной войны, в которой этой теме будет придано подобающее значение. Практически сразу же после пленума появится на свет и уже упомянутое переиздание книги И. И. Маркина.

Поэтому, по моему мнению, именно с октября 1957 г. следует вести отсчёт того бурного (относительно прошлых лет), а главное — плодотворного процесса изучения и популяризации истории событий под Курском, который шел последующее десятилетие. Причем не только зарождение этого процесса, но и его развитие довольно продолжительное время было бы невозможно без личной заинтересованности главы Коммунистической партии и Советского государства. Если сравнивать Н. С. Хрущева с его будущим преемником, то он был человеком довольно скромным: полководческими орденами «Победа» себя не награждал, как получил в 1943 г. воинское звание генерал-лейтенант, так в этом же звании и ушёл на заслуженный отдых. Тем не менее к своему боевому прошлому и участию в битвах минувшей войны он относился с большим трепетом. Ревностно следил за тем, как оно освещается в печати, даже в закрытых брошюрках, изданных крохотными тиражами. И если считал, что его вклад в победу отмечен недостойно, разносы устраивал нешуточные, на уровне правительства. Наглядным примером может служить ЧП, случившееся летом 1956 г. в ходе подготовки приёма зарубежной делегации. Из докладной записки министра обороны СССР Маршала Советского Союза Г. К. Жукова в адрес Н. С. Хрущева от 30 июня 1956 г.: «При организации экскурсии для военно-воздушных делегаций иностранных государств в г. Сталинград встал вопрос: как быть, если делегации попросят дать им что-либо почитать о Сталинградской битве? Имеющиеся у нас грифованные^[56] и открытые труды по соображениям цензурного порядка, а также потому, что они пропитаны культом личности Сталина, не могли быть даны иностранцам, а отказ им в этом мог поставить нас и гостей в неловкое положение. В связи с этим Военно-историческим отделом Генерального штаба была подготовлена краткая историческая справка о битве под Сталинградом. Подготовили справку полковники Паротькин И. В. и Морозов В. П. Верстку просматривали генерал-лейтенант Платонов С. П., генерал-лейтенант Скоробогаткин К. Ф., генерал-майор Сычев К. В., генерал-полковник Покровский А. П. и генерал армии Курасов В. В.

Справка была издана в виде краткого очерка в количестве 200 экземпляров, из которых около 70 экземпляров было вручено членам делегаций. В продажу очерк не поступал. По содержанию очерк представляет собой тезисы, излагающие в общих чертах ход событий Сталинградской битвы, без анализа этих событий и выводов.

При написании очерка авторы и лица, просматривавшие рукопись, не подчеркнули роль руководящего состава в достижении победы под Сталинградом и при названии фронтов ограничились упоминанием в очерке только фамилий командующих фронтами, представителей Ставки Верховного Главнокомандования и членов Государственного Комитета Обороны.

Вследствие этого оказалась неотмеченной в очерке Ваша большая работа на фронте, направленная на достижение победы в Сталинградской битве.

Однако, как доложил мне сопровождавший военно-авиационные делегации США, Великобритании, Франции и Турции в Сталинград первый заместитель начальника Генерального штаба генерал армии Малинин М. С., при посещении Музея обороны Царицына — Сталинграда внимание членов делегаций было обращено на имеющуюся в музее увеличенную фоторепродукцию, на которой изображено Ваше выступление перед бойцами Сталинградского фронта в августе 1942 г. Членам делегаций было сообщено, что в период Сталинградской битвы Хрущев Н. С. был членом Военного совета Сталинградского и Юго-Восточного фронтов.

Полагал бы целесообразным изданный очерк исправить и, если с Вашей стороны не будет возражений, во втором издании очерка отметить Вашу большую организаторскую, политическую, военную и хозяйственную работу, направленную на истощение и разгром врага под Сталинградом.

Одновременно с внесением такого дополнения намечается несколько развить военную часть очерка, а также упомянуть фамилии первых членов военных советов фронтов, участвовавших в Сталинградской битве. В новой редакции очерк отпечатать тиражом 20–25 тысяч экземпляров и распространить путем открытой продажи через книготорговую сеть. Прошу Вашего согласия на издание краткого очерка «Битва под Сталинградом» с указанным дополнением и поправками»^[57].

Зная эту особенность первого секретаря ЦК КПСС, не только «ближний круг», но и вся бюрократическая система после пленума уже без дополнительных напоминаний заработала в указанном направлении. В следующем десятилетии тема Курской битвы стала одной из самых обсуждаемых в советской литературе и СМИ, причем не только благодаря отмеченному аспекту и её огромной роли в разгроме фашизма. На это существенно влиял и идеологический фактор. Дело в том, что в период «хрущевской оттепели» советскому народу впервые, хотя и в очень урезанном виде, были показаны трагические события 1941–1942 гг. Их масштаб, безусловно, подействовал на бо́льшую часть общества ошеломляюще. Сделано это было с целью развенчивания культа личности и закрепления тезиса, будто бы И. В. Сталин «командовал войсками по глобусу». Когда же результат оказался достигнут, потребовался мощный противовес первому периоду войны, чтобы негативные последствия информационной волны, нацеленной на имя Верховного Главнокомандующего, в общественном сознании не были перенесены на КПСС и государство в целом. Для этого как нельзя лучше подходила Курская битва. Во-первых, она была масштабной и победоносной. Во-вторых, проходила летом (которое считалось неудачным периодом для ведения боевых действий Красной армии), в начале второго периода войны. В-третьих, многие из её заметных участников не только находились ещё «в строю», но и занимали очень важные посты в государстве и армии. Поэтому появилась возможность решить идеологическую задачу и себя не забыть. В результате три месяца до начала июля и 50 огненных суток июля и августа 1943 г. стали «дежурной» темой не только в преддверии юбилеев, но и присутствовали в той или иной форме на страницах прессы годами.

Развитие же военно-исторической науки во второй период (в том числе и изучение Курской битвы) шло, как и прежде, по двум направлениям в военной и гражданской сфере, которые между собой соприкасались редко. Военные историки, естественно, лидировали, но большей части общества результаты их труда были недоступны. В условиях секретности в подчиненных Министерству обороны СССР учебных заведениях и научно-исследовательских учреждениях для нужд армии на документальном материале анализировался и обобщался богатый опыт войны, хотя и не в таких больших масштабах, как это происходило в конце 1940 г.

При рациональном подходе к делу часть разработок военных учёных без ущерба обороноспособности страны могла быть передана гражданским историкам. Это, несомненно, дало бы положительный толчок для исторической науки в целом. Однако ещё в годы войны все, что касалось действующей армии, засекречивалось, особенно связанное с деятельностью её командования. Осознавая масштаб катастрофы 1941–1942 гг. и понимая свою ответственность за колоссальные потери, высшее политическое и военное руководство СССР делало всё, чтобы скрыть от народа реальный ход войны. Эта тенденция сохранялась вплоть до его развала, так как организаторы и творцы отдельных провальных операций и сражений долгие годы после победы продолжали находиться на важных (даже ключевых) партийных и государственных постах. Тотальная секретность считалась простым и надёжным средством сокрытия правды (о просчётах и ошибках руководства страны, партии и армии) и стирания из памяти народа целых десятилетий, которые не вписывались в идеологическую концепцию власти.

Понимая, что дальнейшее развитие военно-исторической науки в закрытом режиме малоэффективно, стремясь привлечь для активной творческой работы по военной тематике более широкий круг офицеров и генералов, а главное, создать официальный (значит, подконтрольный) канал распространения военно-исторических знаний, руководство СССР учреждает (восстанавливает) периодическое издание — «Военно-исторический журнал». Его первый номер вышел в свет в январе 1959 г.^[58]. Как вспоминали некоторые члены редколлегии, они пришли на работу с большим желанием создать интересное, подлинно научное издание. И уже в первые годы он действительно стал лидером в борьбе за правдивое и всестороннее освещение истории Великой Отечественной войны, распространение военно-исторических знаний, его публикации способствовали повышению общего методологического уровня советской исторической науки. Именно в этом журнале впервые начали печататься статьи, в которых авторы освещали Курскую битву по-новому, используя более широкую, чем раньше, источниковую базу для рассмотрения её ключевых сражений и проблем. Уже в шестом номере были опубликованы воспоминания бывшего командующего Центральным фронтом Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского о боях на Огненной дуге. Их ценность заключалась в том, что непосредственный участник тех событий рассказал, как вырабатывалось и принималось советским командованием решение на переход к преднамеренной обороне, какие факторы на это влияли и какие цели ставила Ставка ВГК на первом этапе битвы.

Стремясь уйти от одностороннего освещения темы коренного перелома и ввести в научный оборот значимые источники германской армии, редакция журнала уже в № 6 за 1959 г. впервые в СССР публикует документ командования вермахта по теме Курской битвы — телеграмму командующего Группой армий «Центр» фельдмаршала Г. фон Клюге в адрес начальника штаба сухопутных войск от 18 июня 1943 г. с просьбой передать А. Гитлеру^[59]. В нём давалась оценка преимуществам, которые, по мнению фельдмаршала, получала советская сторона из-за того, что операция «Цитадель» неоднократно откладывалась и предлагалось как можно быстрее начать наступление. А через три года журнал публикует основополагающий документ операции «Цитадель»: оперативный приказ А. Гитлера № 6 от 15 апреля 1943 г.^[60]. Он сопровождался комментарием полковника Б. Г. Соловьева, в котором детально излагались общий замысел наступления, цели и задачи войск Групп армий «Центр» и «Юг», привлекавшихся для его реализации, а также их варианты действий в случае успеха.

Идея нашла живой отклик у читателей и специалистов, поэтому получила своё дальнейшее развитие. В 1966 г. это издание напечатало ещё один важный источник — выдержку из стенограммы совещания в Ставке А. Гитлера от 26 июля 1943 г.^[61], которая наглядно свидетельствовала не просто о тяжёлом положении Берлина после срыва «Цитадели», а даже о некотором смятении. А ещё через два года журнал публикует блок из пяти документов с комментарием полковников Г. А. Заставенко и Б. Г. Соловьева^[62]. Эти источники были почерпнуты из сборника документов труда западногерманского исследователя Н. А. Якобсена^[63] и относились непосредственно к планированию удара на Курск: «Проект операции «Цитадель» группы армий «Центр» от 12 апреля 1943 г.», «Оценка обстановки для проведения операции «Цитадель» и ее продолжения» командованием 4 ТА, приказы на операцию «Цитадель» 4 ТА и армейской группы «Кемпф», а также обращение Гитлера к офицерам армии перед началом наступления^[64].

Все трофейные материалы, напечатанные в «Военно-историческом журнале» с 1959 по 1968 г., стали для отечественных историков важным источником, существенно расширившим их представление об истинных замыслах гитлеровского командования. Они позволили переосмыслить ряд устоявшихся представлений, в частности на планы Берлина в случае успешного завершения первой фазы наступления, и оказали определённое влияние на исследование истории Курской битвы в целом. Следует отметить, что и сегодня эти источники не потеряли своего значения. Однако их количества было явно недостаточно для понимания сути окончательного плана Берлина по срезу Курского балкона и дальнейшему ведению боевых действий на этом направлении летом 1943 г.

Эту серию документов существенно дополнил вышедший в 1967 г. сборник «Совершенно секретно! Только для командования!». Стратегия фашистской Германии в войне против СССР. Документы и материалы»^[65]. Статья об источниках по Курской битве, включенных в него, оказалась не просто кратким научным комментарием об истории их появления, а относительно подробным анализом плана германского командования на лето 1943 г. и процесса подготовки войск к удару на Курск, который был впервые проведен на широкой базе трофейных источников. Вплоть до распада Советского Союза эта работа была наиболее полной и достоверной по данной проблематике. Она оказала серьёзное влияние на дальнейшие работы отечественных историков.

Содержательными, наполненными новыми данными явились публикации ведущего советского военного специалиста по Курской битве полковника Г. А. Колтунова^[66], печатавшиеся в это время в «Военно-историческом журнале». Одной из особенностей его работ был критический подход к обсуждавшимся проблемам. Например, в оценке уровня изученности ключевых проблем лета 1943 г. Так, в статье «Военно-историческая литература о битве под Курском» он впервые провёл довольно подробный анализ историографии Курской битвы с 1943 по середину 1960-х гг. и очертил круг вопросов, не решённых отечественной наукой на тот момент. Как наиболее значимые им были отмечены следующие проблемы: отсутствие описания рубежа обороны Степного военного округа, планирование операций «Кутузов» и «Полководец Румянцев», их увязка с оборонительной фазой Курской битвы (Курской оборонительной операцией), оценка советской глубоко эшелонированной обороны и применение опыта её использования войсками Красной армии в операциях 1944–1945 гг. Например, именно он первым из советских учёных в открытой печати высказал важную мысль о том, что оборона под Курском не была типичной для Великой Отечественной войны: «Здесь была сосредоточена крупная наступательная группировка советских войск. Это один из редчайших случаев в истории военного искусства, когда обороняющаяся сторона имела превосходство в силах и средствах… Всё это не дает никакого основания считать эту оборону, прежде всего группировку сил и средств, инженерное обеспечение и др., образцом, достойным для подражания»^[67].

Особо хочу остановиться на статье Г. А. Колтунова «Курская битва в цифрах (Период обороны)»^[68], напечатанной в «Военно-историческом журнале» № 6 за 1968 г. Она стала одной из наиболее важных публикаций по данной тематике за весь второй период историографии. В ней был приведён ранее не вводившийся в научный оборот большой массив статистического материала по численному составу, количеству вооружения и технике советских (Центрального и Воронежского фронтов) и германских войск, развернутых в начале июля 1943 г. в районе Курской дуги. Кроме того, были представлены сводные данные по оперативной плотности войск Центрального и Воронежского фронтов перед битвой, даны тактическая плотность и соотношение противоборствующих сил на участках прорыва советской обороны, а также приводились цифры темпа (среднего) продвижения германских войск в ходе операции «Цитадель» по дням. Вся информация была сведена в 14 таблиц и сопровождалась комментарием. Эта информация в тот момент имела большое значение, однако следует отметить, что автором был допущен и ряд грубых ошибок в отношении данных о войсках противника, т. к. почти все они были расчётными и, как сегодня стало понятно, далёкими от реальности. Вместе с тем внимательный анализ немецких данных наводит на мысль, что цифры составлены таким образом, чтобы скрыть ошибку, которая была допущена советской стороной при подготовке Курской оборонительной операции. Как известно, тогда Москва сосредоточила значительно бо́льшие силы в полосе Центрального фронта, где ударная группировка вермахта (9A) была заметно слабее, чем перед Воронежским. Таблицы же Г. А. Колтунова говорят о другом, что якобы 9A была более многочисленна, чем её соседи, 4 ТА и АГ «Кемпф» ГА «Юг». Непонятно, на каком основании, но в своих расчётах автор использовал также и данные по 2A, которая, как известно, непосредственно в операции «Цитадель» не участвовала. Кроме того, автор допустил ошибку и при подсчёте, например, оперативной плотности войск в полосе АГ «Кемпф» на 5 июля 1943 г. Два её корпуса, участвовавшие в наступлении (3 тк и 11 ак), были развернуты на участке не 170 км, как он указал, а всего 32 км^[69]. Сегодня трудно понять, специально это было сделано (под давлением цензурных органов) или автор из-за отсутствия другой информации был вынужден пользоваться цифрами, которые были подготовлены задолго до него на основе ошибочных разведданных. Но в любом случае в этой части его статья работала не в пользу научного подхода к проблематике, а на обоснование одного из мифов, сформированных советской пропагандой.

Тем не менее это был первый появившийся в открытой советской печати столь значительный массив статистического материала об этом событии. Он, безусловно, расширял представление гражданских историков о проблеме, позволял, опираясь не на слова, как это было в значительной мере ранее, а на сухие цифры, представить реальный масштаб оборонительной фазы Курской битвы, оценить силы и средства Красной армии, которые были развернуты на севере и юге Курского выступа. К сожалению, статья стала не только первой, но и единственной подобного рода в советской историографии битвы под Курском, поэтому часть отечественных исследователей использует данные из неё даже сегодня. Причём часто без критического анализа^[70].

К сожалению, наметившиеся в обществе перемены не оказывали заметного влияния на фундаментальные исследования в области исторической науки. Примером этого может служить четырехтомник «Операции Советских Вооружённых Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», подготовленный военно-научным управлением Генштаба, который был издан в 1958 г. Во вступительной статье к первому тому отмечалось: «Авторский коллектив стремился дать правдивый очерк Великой Отечественной войны, основанный, главным образом, на архивных документах, и сделать некоторые, не претендующие на полноту выводы по важным вопросам подготовки и ведения операций, осуществленных Советской Армией в годы Великой Отечественной войны»^[71]. Над этим трудом работали известные военные ученые, сами служившие в 1941–1945 гг. в боевых частях и соединениях, в том числе и кандидаты военных и исторических наук генерал-майор Н. Г. Павленко, полковники В. П. Морозов, Г. А. Колтунов, Б. Г. Соловьёв. В целом, учитывая уровень развития отечественной исторической науки и степень свободы ученых в этот момент, эту книгу можно было оценить как крупное достижение на пути изучения минувшей войны, в том числе и событий на Огненной дуге. И если бы её сразу не засекретили, на мой взгляд, она могла бы стать существенной основой (толчком) для дальнейшего, более глубокого анализа, в частности, событий под Курском. Однако этого не случилось, четырехтомник сначала получил гриф «Секретно», с 1962 г. его заменили на «Для служебного пользования», и лишь в 1965 г. труд полностью рассекретили^[72]. При этом книга была выпущена ограниченным тиражом только для спецбиблиотек военно-учебных заведений, поэтому и после 1965 г. изложенный в ней материал и выводы, прежде всего критические, оказались фактически недоступны для гражданских исследователей и не попали в широкий научный оборот.

Вместе с тем следует указать и на существенные недостатки многотомника. В нём не только излагались прежние, в том числе и ошибочные, взгляды и представления о битвах и сражениях (например, об участии 1500 бронеединиц в сражении под Прохоровкой), но и была допущена недооценка действий ряда оперативных объединений в крупных операциях, а также неверно указаны причины ряда неудач Красной армии. Например, его авторы утверждали, что невыполнение задач контрудара войсками 5 гв. ТА 12 июля 1943 г. было связано с «отсутствием достаточного времени для подготовки контрудара» и «пассивностью действий 1-й танковой, 5-й, 6-й и 7-й гвардейских армий, участвовавших в контрударе»^[73], хотя это не соответствовало действительности. Войска Ротмистрова начали сосредотачиваться в районе Прохоровки во второй половине дня 9 июля, следовательно, для приведения себя в порядок после марша и подготовки боевых действий имели в запасе двое суток. По меркам фронта это вполне достаточно для такого мероприятия. Что же касается упрёка в адрес других армий, якобы не участвовавших в контрударе, то и это утверждение далеко от исторической правды. Во-первых, именно активные действия 10 тк 1 ТА 12 июля сорвал разворот одного из самых сильных соединений немецкого 48 тк моторизованной дивизии «Великая Германия» на помощь 2 тк СС под Прохоровку. Во-вторых, 5 гв. А генерал-лейтенанта А. С. Жадова, действовавшая правее армии Ротмистрова, хотя и не выполнила поставленную задачу, а две её стрелковые дивизии, по объективным причинам, отошли на 2–3,5 км с прежних позиций, тем не менее она не допустила прорыва третьей армейской полосы на всю глубину, а мд СС «Мёртвая голова» потеряла в излучине р. Псел, по данным штаба 2 тк СС, больше бронетехники, чем мд СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», которая действовала на направлении главного удара 5 гв. ТА. Кроме того, во втором томе хотя и признавалось, что задачи контрудара по разгрому вклинившейся группировки врага выполнить не удалось, однако 12 июля назывался как день кризиса немецкого наступления и отказа врага от дальнейших попыток продвижения к Курску. Что тоже было далеко от исторической правды.

Вместе с тем в книге явно по субъективным причинам не только не проанализированы, но даже не упомянуты крупные, но неудачные для советской стороны события Курской оборонительной операции в полосе Воронежского фронта. Например, окружение стрелкового корпуса 69A южнее Прохоровки в ночь на 16 июля, прорыв его соединений и высокие потери при этом. В труде лишь указано, что 13–15 июля 5 гв. ТА и 69A отражали атаки германских войск, которые пытались окружить пять дивизий последней, а затем эти пять дивизий отошли на новый рубеж^[74]. Таким образом, авторский коллектив не только не упомянул об окружении, но и приложил максимум усилий, чтобы не вскрывать главную причину этой трагедии — неудачу армии Ротмистрова 12 июля 1943 г. и большой урон, нанесенный ей корпусом СС. Следует отметить, что и при изложении дальнейших событий лета 1943 г. авторами труда внимание акцентировалось в основном на успехах советской стороны, в том числе, как сегодня стало ясно из архивных источников, выдуманные. В частности, в книге маскировочные мероприятия командования Воронежского фронта в полосе 38А в конце июля — начале августа 1943 г. оцениваются как очень успешные, т. к. противник якобы был вынужден выдвинуть на это направление в качестве оперативного резерва 7 тд^[75]. Однако в трофейных документах 4 ТА указано, что данное соединение подтягивалось с целью проведения здесь частной наступательной операции, а активность в полосе 38A германское командование рассматривало именно как отвлечение внимания от направления главного удара войск Воронежского и Степного фронтов.

Важной положительной чертой военно-исторических изданий конца 1950 — начала 1960-х гг. было описание и общего хода боевых действия в полосе Центрального фронта летом 1943 г., и отдельных сражений его войск, без особых перекосов и откровенных преувеличений, как это наблюдалось в отношении событий на юге Курского выступа. Например, оборонительные бои у ст. Поныри, которые в 1970-е гг. станут сравнивать по масштабу с Прохоровским сражением, в упомянутой книге «Операции Советских Вооружённых сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Военно-исторические очерки» оценивались лишь как «поучительный пример упорства в обороне»^[76] 307-й стрелковой дивизии, а победа в них справедливо была отнесена за счёт высокой плотности наших сил, правильного использования частей и соединений различных родов войск, а также умело налаженного взаимодействия.

Одной из существенных негативных особенностей отечественной историографии Курской битвы этого периода стало выпячивание заслуг отдельных соединений и объединений в её победе. Эта тенденция зародилась ещё в годы войны и была связана с желанием высокопоставленных руководителей Красной армии «поучаствовать в наградном марафоне» (особенно в 1944–1945 гг. часто этим грешило командование БТ и МВ), а также с определенной косностью в работе военно-исторических подразделений Генштаба. В 1970-е гг. это явление тоже отмечалось в исторической литературе, например, в отношении 5 гв. ТА, но после войны оно возникло под влиянием иных факторов. Во-первых, военно-педагогической и военно-научной деятельности П. А. Ротмистрова^[77]. Во-вторых, благодаря участию Н. С. Хрущева в Курской битве в качестве члена Военного совета Воронежского фронта. Безудержным восхвалением деятельности Н. С. Хрущёва в годы Великой Отечественной войны были переполнены практически все публикации конца 1950-х и начала 1960-х гг. В угоду активно формирующемуся культу главы государства искажались важнейшие события, вымарывались целые пласты из истории войны, вычёркивалась многомесячная кропотливая творческая работа больших коллективов армейских и фронтовых штабов по планированию и подготовке битв и сражений. Стремясь «идти в ногу со временем», авторы включали в свои труды целые абзацы, в которых описывалось, как Никита Сергеевич фактически выполняет функции командующего фронтом, без прямого на то распоряжения или хотя бы рекомендации последнего. Ярким примером подобного «творческого осмысления прошлого» могут служить статьи и брошюры П. А. Ротмистрова, а также книга бывшего члена Военного совета 1 гв. ТА Н. К. Попеля^[78] «Танки повернули на запад»^[79], опубликованная в этот период.

Для раздувания значения роли Н. С. Хрущёва в годы войны идеологические органы уже в начале 1960-х гг. стали использовать и мемуары полководцев. Хотя в их узком кругу он как военный деятель, мягко говоря, авторитетом никогда не пользовался. Тем не менее все чаще в статьях и воспоминаниях бывших командующих фронтами, а затем и армиями стали появляться целые абзацы с хвалебными отзывами о масштабной и кипучей работе генерал-лейтенанта Н. С. Хрущёва. Например, К. К. Рокоссовский в сборнике «На Огненной дуге. Воспоминания и очерки о Курской битве» «рассказал», как в период подготовки к летним боям в штаб Центрального фронта, которым он командовал, несколько раз приезжал член Военного совета (соседнего!) Воронежского фронта, чтобы проинформировать «о сложившемся к тому времени вокруг Советского Союза положении»^[80]. Как правило, авторы в погонах с большими звездами обладали непростыми характерами. Поэтому во избежание скандалов, которые они могли учинить, такие вставки обязательно согласовывались с ними «под роспись». Г. К. Жуков, не один год боровшийся против подобных «вкраплений» в рукопись своей книги (и не понимая, как это можно маршалу и коммунисту так врать и пресмыкаться), в личном письме К. К. Рокоссовскому по этому конкретному эпизоду очень жёстко ответил: «Я внимательно слежу за Вашими выступлениями в печати. И всегда жду от Вас правдивого описания истории операций. Но увы! И Вы, Константин Константинович, оказывается, не лишены желания пококетничать перед зеркалом истории, некоего украшательства своей личности и искажения фактов. Напомню лишь некоторые. Описывая подготовку войск Центрального фронта к Курской битве, Вы писали о выдающейся роли Хрущева Н. С. в этой величайшей операции. Вы писали, что он приезжал к Вам на фронт и якобы давал мудрые советы, «далеко выходящие за рамки фронтов». Вы представили в печати его персону в таком виде, что Хрущев вроде играл какую-то особо выдающуюся роль в войне. А этого-то, как известно, не было, и Вы это знали. Как Вам известно, с Хрущевым приезжал и я. Напомню, что было на самом деле: был хороший обед, за которым Хрущев и Булганин крепко подвыпили. Было рассказано Хрущевым и Булганиным много шуток, анекдотов, а затем Хрущев уехал в штаб Воронежского фронта, а я остался во вверенном Вам фронте, где отрабатывались вопросы предстоящей операции с выездом в войска. Надеюсь, этого Вы еще не забыли»^[81].

Но наиболее масштабно и зримо эта тенденция проявилась в шеститомнике «История Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». Вот как оценивал это издание один из самых авторитетных полководцев бывший начальник Генерального штаба Красной армии Маршал Советского Союза А. М. Василевский: «…Читаешь многотомную Историю Великой Отечественной войны… и иногда удивляешься, — отмечал он в беседе с писателем К. М. Симоновым. — В период подготовки Сталинградской операции и в период самой операции, в том числе в период самых ожесточенных боев с котельнической группировкой немцев, я ездил из одной армии в другую, из одних частей в другие буквально все время в одной машине с Хрущевым. Он не вылезал из моей машины, всегда, где был я, был и он. Но вот читаешь эту историю, и в ней написано: «Товарищ Хрущев приехал туда-то», «Товарищ Хрущев прибыл на командный пункт^[82] в такой-то корпус», «Товарищ Хрущев говорил там-то и с тем-то» и так далее и так далее. А где начальник Генерального штаба, так и остается неизвестным.

Еще более странно описано в этой «Истории…» планирование операции на Курской дуге. Из этого описания может создаться ощущение, что эта операция была в основном спланирована на Воронежском фронте, тогда как на самом деле для планирования этой операции съехались и участвовали в ней Жуков, Рокоссовский, я, Ватутин, подъехал туда во время этой работы и Хрущев. Это действительно так, но не сверх того»^[83].

Ему вторил Г. К. Жуков: «…Лакированная эта история. Я считаю, что в этом отношении описание истории, хотя тоже извращенное, но все-таки более честное у немецких генералов, они правдивее пишут. А вот «История Великой Отечественной войны» абсолютно неправдивая. Это не история, которая была, а история, которая написана. Она отвечает духу современности. Кого надо прославить, о ком надо умолчать»^[84].

В словах двух выдающихся полководцев минимум личного — обид за забвение. Действительно, издание получилось откровенно ангажированным, в нём были упущены или задвинуты в историческое небытие ряд важных событий, персонажей и существенных факторов, в том числе и те, что повлияли на решение командования Красной армии и вермахта при планировании летней кампании 1943 г.

Так, в третьем томе при изложении событий на Украине в феврале — марте 1943 г. был сделан упор на срыв советскими войсками планов противника. Однако умалчивалось о поражении Воронежского и Юго-Западного фронтов, больших потерях их войск, оставлении значительной части уже освобожденной территории, в том числе и о сдаче врагу крупного индустриального и административного центра — Харькова. «Забыли» авторы упомянуть и о том, что не получила развития и начавшаяся в это время наступательная операция Центрального и Брянского фронтов. Обойдены молчанием не только эти крупные неудачи, но и, что самое важное, до конца не были вскрыты их причины. Хотя, как известно, верные выводы даже из масштабных провалов весьма продуктивны, т. к. не теоретически, а в ходе боевой работы выявляются наиболее слабые места в планировании операций и подготовке войск.

А ведь весной 1943 г. Ставка ВГК тщательно анализировала и итоги трёхмесячных боёв на юге советско-германского фронта, и обстановку, сложившуюся после отхода двух фронтов с Украины. Выводы оказались неутешительными: результаты победы под Сталинградом могли быть более весомыми. По крайней мере, при правильном расчёте своих сил и трезвой оценке ситуации удержать уже освобожденные Харьков и Белгород возможность была. В то же время решительные действия войск фельдмаршала Э. фон Манштейна продемонстрировали, что Германия и её вооруженные силы ещё сохраняли высокий потенциал. В тех сражениях советские вооруженные силы не только понесли значительные потери в живой силе, вооружении и технике, был нанесен сильный удар и по их престижу, который резко поднялся в мире после окружения группировки Паулюса.

Трагический опыт, полученный в этих боях, заметно повлиял на настроение политического и военного руководства Советского Союза. Оно начало более взвешенно оценивать собственные возможности и потенциал неприятеля. Это особенно ярко продемонстрирует процесс планирования Курской оборонительной операции. Обладая кратным численным превосходством во всех основных родах войск, накопив значительные оперативные и стратегические резервы, Москва сознательно передаст инициативу противнику с тем, чтобы измотать его войска в оборонительных боях и лишь затем перейти к решительным действиям по окончательному освобождению страны. Гитлер же из трагедии на Волге и последовавшего затем отступления не извлёк должных уроков. Крупный, но ограниченный территориально успех Манштейна на Украине в какой-то мере снял остроту «Сталинградского синдрома», благодаря чему, несмотря на очень серьёзные риски, на которые будут указывать авторитетные генералы вермахта, он все-таки решится на проведение авантюрной по сути операции «Цитадель».

В шеститомнике не нашли должного освещения важные, но неудобные для советской стороны проблемы, возникшие и в ходе Курской битвы. Например, причины прорыва главной армейской полосы Центрального фронта на всю глубину уже 5 июля 1943 г. (хотя в этот момент 13 A обладала колоссальными силами), невыполнение замысла контрудара 12 июля 1943 г. на Воронежском фронте, ошибки в использовании танковых армий однородного состава на обоянском и прохоровском направлениях, низкий темп продвижения войск Центрального и Брянского фронтов в Орловской наступательной операции. Кроме того, не были вскрыты и проанализированы существенные проблемы, возникшие в первые дни оборонительной операции, с управлением корпусов 2 ТА, которая действовала на направлении главного удара противника.

Авторы этого фундаментального труда допустили и ряд фактических ошибок. Утверждалось, например, что командование ГА «Юг» к 10 июля 1943 г. отказалось от наступления через Обоянь и начало сосредотачивать большую часть соединений 4 ТА под Прохоровку, благодаря чему здесь к 11 июля 1943 г. якобы была создана небывалая за годы войны плотность бронетехники — 100 танков и САУ на 1 км фронта^[85]. В действительности же от наступления из района Белгорода строго на север Э. фон Манштейн отказался ещё в мае 1943 г., и в указанное время никакой перегруппировки не проводилось. На дальних подступах к Прохоровке по-прежнему продолжали действовать только дивизии 2 тк СС, которые не являлись основными силами танковой армии Гота, а их численность существенно завышена, в силу чего указанная в третьем томе плотность бронетехники не соответствовала действительности.

Кроме того, при описании событий на северном фасе указано, что 18-й гв. стрелковый корпус к началу битвы находился в резерве Центрального фронта^[86]. В действительности же он был передан командованию 13A и составлял её второй эшелон.

В труде также безосновательно утверждалось, что при проведении контрудара 12 июля 1943 г. 1-я танковая, 6, 7-я и 5-я гв. армии «в той мере, в которой ранее предполагало командование Воронежским фронтом… участвовать не могли», поэтому якобы «основная тяжесть сражения пала на 5-ю гвардейскую танковую армию»^[87]. Это не только искажало суть одного из самых крупных мероприятий советского командования по отражению немецкого наступления в полосе Воронежского фронта, но и умаляло роль воинов армий, задействованных в контрударе. Редколлегия явно попала под влияние П. А. Ротмистрова, т. к. чем-то иным объяснить совпадение точки зрения, изложенной в его мемуарах, опубликованных в 1960 г., и авторского коллектива книги трудно.

Ещё одной существенной негативной особенностью шеститомника стало нивелирование индивидуальности (особенностей характера, стиля работы, полководческого почерка и т. д.) всех более или менее значимых фигур Красной армии. Как точно заметил американский журналист А. Верт, работавший в 1941–1945 гг. в СССР, труд «страдает тем недостатком, общим для многих, хотя и не для всех советских книг о Второй мировой войне, что он показывает, по существу, всех русских в точности похожими один на другого»^[88]. Считаю, что это свидетельствовало не о непонимании авторским коллективом значения индивидуальности генералов и маршалов, находившихся, например, в системе стратегического и оперативного планирования боевых действий, управления войсками, а прежде всего о стремлении тогдашнего руководства Советского Союза выделить всеми средствами особую роль партии и советской системы, лишить отдельного человека (советского солдата, полководца или рабочего на оборонном заводе) права на способность самостоятельно совершать подвиг или выдающийся поступок при защите своего Отечества.

Подвергнутые справедливой критике сразу же после выхода из печати отдельные тома редколлегия была вынуждена срочно дорабатывать^[89]. Однако государственная система, выстроенная под «одного человека», не была способна к трансформации. Поэтому никаких принципиальных изменений в новых изданиях не произошло, были исправлены лишь технические ошибки и несколько расширены отдельные разделы. Глава о Курской битве также претерпела лишь «косметические» изменения.

Нельзя не признать, что помимо отсутствия у руководства страны заинтересованности в глубоком научном изучении истории Великой Отечественной войны на качество исследований в это время по-прежнему оказывал влияние и ряд объективных факторов.

Во-первых, недостаточные знания о военной стратегии СССР в годы войны и неподготовленность советских историков к работе по данной тематике.

Во-вторых, база архивных источников, которую могли исследователи использовать, была крайне скудной. Как и в прежний период, вся боевая и значительная часть отчётной документации войсковых соединений и объединений за 1941–1945 гг. была засекречена. Вместе с тем много архивных дел периода войны находились в беспорядке, документы были несистематизированы и разбросаны по различным военным ведомствам. Маршал Советского Союза А. М. Василевский писал: «Удивительное дело, как мы мало пользуемся документами. Прошло двадцать лет со времени окончания войны, люди вспоминают, спорят, но спорят часто без документов, без проверки, которую легко можно провести. Совсем недавно, разыскивая некоторые документы, я обнаружил в одном из отделов Генерального штаба огромное количество документов. Донесения, переговоры по важнейшим операциям войны, которые с абсолютной точностью свидетельствуют о том, как в действительности происходило дело. Но с самой войны и по сегодняшний день как эти документы были положены, так они и лежат. В них никто не заглядывал»^[90].

Следует назвать и ещё одну важную проблему, касавшуюся источников. Бывший член редакции «Военно-исторического журнала» полковник В. М. Кулиш отмечает: «Ставка ВГК и ГКО в области стратегического управления войсками оставили мало документов. И. В. Сталин, озабоченный соблюдением секретности, а может быть, и по другим соображениям запрещал участникам совещаний вести записи без его указания. Они, как вспоминал Жуков, Василевский и другие, должны были запоминать принятые решения и указания, а затем, возвратившись в свои кабинеты, по памяти записывать их в секретные тетради. А такие тетради, согласно правилам о секретном делопроизводстве, периодически уничтожались специальной комиссией. Так эта группа источников исчезла, другие важные оперативные документы были просто потеряны»^[91].

Проблема отсутствия документальных источников стратегического характера встала остро не только перед военными историками. Как только началась работа над шеститомником, это стало понятно и их руководству, было очевидно, что этот фактор существенно затягивал работу и снижал её качество. Поэтому было принято решение для военных ученых, преподавателей военно-учебных заведений и специалистов военно-исторического профиля издать специальный многотомный «Сборник документов Верховного Главнокомандования за период Великой Отечественной войны». Он начал выходить в 1968 г. отдельными выпусками (книгами), каждый из которых охватывал определенный период войны. Во вступительной статье к первому изданию отмечалось, что «цель этой публикации состоит в том, чтобы способствовать развертыванию научных исследований и более глубокому изучению опыта Великой Отечественной войны, пропаганде героических традиций Советских Вооруженных сил, а также разоблачению буржуазных фальсификаторов Второй мировой войны»^[92]. В 1960-е гг. на Западе для подготовки научных и научно-популярных книг по истории минувшей войны начали широко использовать документальные источники, в первую очередь это касалось ФРГ, которая в конце 1950-х гг. получила из США архив боевых документов войск вермахта. Например, в 1966 г. в Германии был выпущен первый труд по истории событий под Курском «Принцип действий. Операция «Цитадель» 1943», полностью выполненный на документальном материале немецким исследователем Э. Клинком. Это издание вызвало большой резонанс среди историков.

В «Сборнике документов Верховного Главнокомандования за период Великой Отечественной войны» были собраны материалы двух уровней Ставки ВГК (директивы, распоряжения, записи переговоров) и фронтов (приказы, распоряжения указания), которые были выстроены в строго хронологической последовательности. Документы о событиях под Курском были опубликованы в третьем выпуске^[93]. Это был важный шаг, который мог бы заметно повысить уровень знаний ученых и положительно повлиять на качество их исследований. Однако первые книги начали печататься в тот момент, когда стрелка барометра общественно-политической жизни страны отошла от значения «оттепель» и четко указывала на «заморозки». Потребность государства в глубоких научных исторических трудах отпала. И тем не менее, например, вышедший в 1969 г. третий том этого издания, посвященный в том числе и Курской битве, сыграет свою положительную роль, так как собранные в нём материалы ровно через 30 лет войдут в тематический сборник серии издательства «ТЕРРА» — «Русский архив. Великая Отечественная война», который станет основой для разработки истории Курской битвы уже российскими исследователями.

Попытка улучшить шеститомник была предпринята ещё раз, после смены руководства страны, но уже не путем переписывания всех томов, а подготовкой нового сокращенного издания. Идея была реализована быстро. В 1965 г. вышла книга «Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945. Краткая история»^[94]. Хотя руководитель редакции генерал-майор М. М. Миносян и утверждал, что благодаря привлечению широкой базы новых источников исследование является самостоятельным трудом, с этим было трудно согласиться. Во-первых, оно готовилось на базе шеститомника (авторы это не скрывали)^[95] и, по существу, явилось его сокращенным вариантом. Во-вторых, авторский коллектив изначально имел основную задачу — исправить выявившиеся в ходе обсуждения недочёты и ошибки, в том числе и о Курской битве, упомянутые мною выше. По мнению руководства страны, исследование удалось. Через два года его вновь переиздали большим, даже по меркам СССР, тиражом в 150 000 экземпляров.

В действительности же книга оказалась довольно противоречивой. Хотя из неё убрали отголоски культа личности Хрущёва и исправили отдельные ошибки, она оказалась выхолощенной, исчезли даже признаки анализа острых вопросов. Вместе с тем её текст вобрал в себя ряд оценок отдельных важных моментов войны, которые в середине 1960-х гг. ещё не обрели твёрдой документальной основы и находились в стадии обсуждения. Так, например, в ней без должного анализа архивных источников утверждалось, что командование Воронежского фронта якобы допустило ошибку при прогнозировании направления главного удара ГА «Юг» и распределении сил фронта на обоянском направлении^[96]. По мнению авторского коллектива, это якобы и явилось главной причиной более глубокого вклинивания врага в нашу оборону на юге Курского выступа, чем на севере. Оно основывалось на формальной оценке плотности сил и средств в полосе 40, 6 гв. и 7 гв. армий, а также мнении К. К. Рокоссовского, не раз высказывавшего его в частных беседах и при встречах с офицерами ряда академий.

В то же время следует отметить положительную особенность этой работы. Она стала первой и единственной книгой в СССР, где было приведено хотя и краткое, но максимально приближенное к реальной действительности описание сути контрудара войск Воронежского фронта 12 июля 1943 г. В ней также была приведена и почти точная цифра бронетехники, принявшей участие в боях под Прохоровкой в этот день, которая впервые была опубликована в 8-м томе Исторической Советской энциклопедии, вышедшем в 1965 г.^[97]. Вот этот абзац из главы «Враг не прошёл»: «Оценив обстановку, представитель Ставки маршал А. М. Василевский и командование Воронежского фронта приняли решение нанести мощный контрудар. Для этого привлекались прибывавшая 5-я гв. танковая армия генерала П. А. Ротмистрова и 5-я гв. армия генерала А. С. Жадова, а также часть сил 40-й армии, 1-я танковая, 6-я гв. и часть сил 69-й и 7-й гв. армий. 12 июля наши войска перешли в наступление. Борьба разгорелась на всем фронте. С обеих сторон в ней участвовала огромная масса танков. Особенно тяжёлые бои вели войска 5-й гв. общевойсковой и 5-й гв. танковой армий в районе Прохоровки. Они натолкнулись на исключительно упорное сопротивление частей 2-го танкового корпуса СС, которые непрерывно контратаковали. Здесь произошло крупное танковое сражение. В общей сложности в нем участвовало свыше 1100 танков и самоходных орудий. Ожесточенная схватка длилась до позднего вечера… Обе стороны понесли большие потери»^[98].

Эта работа отличалась относительно сбалансированным подходом к изложению материала. Однако в ней по-иному, чем прежде, трактовались отдельные острые моменты, в том числе и Прохоровское сражение. Из-за этого она была негативно воспринята сторонниками устоявшихся взглядов на войну, которые по-прежнему имели большое влияние и авторитет. Уже в 1970 г. был выпущен её «отлакированный» вариант, в котором вновь красовалась и «ротмистровская» цифра: 1200 танков.

Источником, существенно расширявшим представление общества и исследователей о событиях на Огненной дуге, стала мемуарная литература, которая в это время начала быстро развиваться. В первую очередь следует упомянуть сборники воспоминаний участников битвы, публиковавшиеся с 1959 г. в областных издательствах. Наиболее интересной и познавательной в этом ряду стала книга «В огне Курской битвы. Из воспоминаний участников боёв», выпущенная к 20-летию победы в битве на Огненной дуге. Наряду с мемуарами известных военачальников в неё вошли и воспоминания офицеров тактического уровня, в которых живым, понятным для широкого круга читателей языком шёл порой очень откровенный рассказ о тяжёлом ратном труде, подвигах и утратах. Так, например, бывший начальник разведотдела 13A подполковник В. М. Дорошенко довольно подробно рассказал о фактах успешной работы советской тактической разведки перед битвой. В издании также были помещены воспоминания Героя Советского Союза Н. В. Будылина. Его рассказ, наполненный трагическими эпизодами об участии 6 гв. сд 13A в неудачном контрударе 6 июля 1943 г., не только не оставлял равнодушным обычного читателя, но и давал ценный материал для исследователей. Вместе с тем авторы — составители сборника не смогли соблюсти чувство меры. В книге по нескольку раз повторялись «панегирики» сражению под Прохоровкой. Оно называлось «небывалым по масштабу», «крупнейшим в истории Второй мировой войны» и обязательно «в нём участвовало более 1500 танков и самоходных артустановок»^[99].

Одной из характерных особенностей всей мемуарной литературы о Курской битве, вышедшей во второй период, как и прежде, оставался перекос в большем освещении событий в её южной части Курского выступа, чем на севере. Тон задавал высший и старший командный состав Воронежского фронта. За эти четырнадцать лет о своём участии в боях написали: его начальник штаба (С. П. Иванов), почти все командующие общевойсковыми, танковыми и воздушной армиями (И. М. Чистяков. М. С. Шумилов, В. Д. Крючёнкин, А. С. Жадов, К. С. Москаленко^[100], М. Е. Катуков, П. А. Ротмистров и С. А. Красовский)^[101], кроме генерала Н. Е. Чибисова (38A), командиры трёх крупных подвижных соединений (А. Л. Гетман, А. В. Егоров, С. М. Кривошеин), ряд командиров дивизий, офицеров армейских управлений и дивизионных штабов (И. К. Морозов, Д. Г. Макаренко, И. А. Докукин, Н. Д. Себешко) и даже ряд командиров полков и дивизионов (Г. А. Середа, А. Р. Губаревич, Н. Е. Плысюк, М. И. Кирдянов, С. И. Чернышов)^[102]. Кроме того, значительный пласт воспоминаний оставили офицеры, занимавшиеся в войсках партийно-политической работой. Хотя их книги, как правило, были на порядок менее информативны и достоверны, чем строевых и штабных командиров.

Попутно отмечу, что ещё несколько крупных военачальников, участвовавших в сражениях Воронежского фронта, хотя и прожили долгую жизнь, но из-за опалы, в которую попали именно в 1960-е гг., не смогли опубликовать свои мемуары. Хотя они, бесспорно, могли внести важный вклад в историографию битвы. В этом ряду в первую очередь следует назвать генералов С. С. Варенцова^[103] и М. К. Шапошникова^[104].

Из тех, кто сражался на Центральном фронте, свои воспоминания оставили значительно меньше генералов и маршалов. Это К. К. Рокоссовский^[105], начальник тыла фронта (Н. А. Антипенко^[106]), два командующих армией (Н. П. Пухов и П. И. Батов^[107]), два начальника штаба армий (А. В. Петрушевский, В. М. Шарапов), один командир корпуса (И. И. Людников)^[108], три командира дивизии и бригады (М. А. Еншин, Г. В. Годин, М. Ф. Иоффе), а также ряд командиров дивизионного и бригадного уровня (Л. В. Грюнвальд-Мухо, Н. М. Лапотышкин, П. Н. Перелыгин). Главная причина этого — война. Значительная часть командиров армейского и корпусного звеньев, сражавшихся на Центральном фронте, не дожили до Победы, погибли на фронте или, получив тяжёлые заболевания, ушли из жизни в первые 10–15 послевоенных лет. Так, погибли заместитель командующего фронтом И. Г. Захаркин (1944) и командующий 60A И. Д. Черняховский (1945), умерли от тяжёлых заболеваний, не оставив воспоминаний, командармы П. Л. Романенко (1949), А. Г. Родин (1955), Н. П. Пухов (1958, начал писать книгу перед смертью), И. В. Галанин (1958), начальник штаба фронта М. С. Малинин (1960).

Тем не менее уже в 1970–1980 гг. мемуарная литература получит мощную поддержку государства и станет ведущим жанром в военно-исторической литературе, тиражи воспоминаний будут исчисляться сотнями тысяч экземпляров и на излете советского времени практически вытеснят научные исследования. Однако именно в конце 1950 — начале 1960-х гг. формировались основные тенденции в её развитии, в том числе и отрицательные. Одна из ключевых — нигилистическое отношение к большой роли и влиянию центральных органов управления Красной армии (Ставки, Генштаба и т. д.) на результаты боевой работы войск действующей армии и подготовку крупных операций. Процитирую отрывок из воспоминаний бывшего начальника Главного артиллерийского управления РККА маршала артиллерии Н. Д. Яковлева, которые были удалены цензурой из его книги «Об артиллерии и немного о себе»^[109]: «…В мемуарах многих военачальников ясно видна модернизация истории, вошедшая в обиход с легкой руки Н. С. Хрущева, — противопоставление фронта тылу и, что особенно прискорбно, якобы имевшее место снисходительно-высокомерное отношение к центральным органам руководства войной, в чем мемуаристы задним числом видят свою особую доблесть…Что ж, позиция удобная — собственные, зачастую непростительные, погрешности и промахи, оборачивавшиеся большой кровью, списываются за счёт тыла. В результате непосредственная вооруженная борьба вырывается из контекста всей войны, которую вела вся страна»^[110]. Примером подобного отношения может служить утверждение К. К. Рокоссовского о том, что в ходе Курской битвы Генштаб и лично его начальник якобы в силу своей чрезмерной подозрительности и недоверия порой мешали командованию фронта управлять войсками в тяжёлые минуты боя^[111].

В конце 1950-х гг. возрождается идея, реализовать которую пытались ещё в годы войны, — издание истории боевого пути соединений и объединений, участвовавших в борьбе с фашизмом^[112]. В 1944 г. была опубликована небольшая по объёму книга о 89-й гв. Белгородско-Харьковской стрелковой дивизии^[113], которая активно участвовала в том числе и в битве под Курском. Но затем выпуск подобных изданий прекратился. С начала 1960-х гг. число таких книг быстро росло, и к концу десятилетия фактически сформировалось целое направление военно-исторической литературы. Уже к середине 1968 г. было напечатано более 120 отдельных томов, немалая часть из них посвящена соединениям и объединениям, участвовавшим в боях на Огненной дуге. Одним из первых и довольно удачных стал труд авторского коллектива в составе Ф. И. Высоцкого, М. Е. Макухина, Ф. М. Сарычева и М. К. Шапошникова «Гвардейская танковая»^[114], посвящённый 2 гв. ТА, который был опубликован в 1963 г. Издание хотя и было небольшим по объему, но сразу привлекло к себе пристальное внимание историков, прежде всего архивной базой источников, на которую опирались авторы. В работе впервые на документальной основе был изложен замысел командования Центрального фронта по использованию этого танкового объединения в ходе Курской оборонительной операции, рассказано об участии её войск в сражениях на ольховатском и поныровском направлениях и приведены схемы.

Тем не менее нельзя не согласиться с генерал-майором А. Н. Грылёвым, который ещё в 1960-е гг. откровенно писал об этой серии: «Отмечая весьма положительное значение изданных книг, нельзя не указать и на имеющиеся в них недостатки: относительную узость документальной базы, стремление несколько преувеличенно показать роль «своих» соединений в ущерб правильному изображению взаимодействия с соседями, поддерживающими и приданными частями, некоторое однообразие литературного стиля и «сухость изложения, недостаточно ясные оценки и выводы»^[115].

Отмеченная проблема наряду с перегруженностью героикой и идеологическими штампами была характерной для всей советской военно-исторической и мемуарной литературы, в том числе и посвященной летним боям 1943 г. Как правило, авторы большинства изданий уделяли внимание лишь отдельным сторонам подготовки и проведения Курской битвы, допускали ошибочную интерпретацию событий, умалчивали о недочётах и ошибках советского командования на всех уровнях, преувеличивали значение некоторых событий или деталей, приукрашивали действия советских войск, а нередко отдельные факты и эпизоды просто выдумывали. Вот лишь один небольшой пример из уже упоминавшейся книги «Гвардейская танковая»: «Предусматривалось, — отмечают её авторы, — что войска 13-й армии смогут сдерживать подготавливаемый противником удар в течение первых суток»^[116]. В действительности же советская сторона рассчитывала, что эта армия, обладавшая колоссальными силами, сможет удерживать противника на главной оборонительной полосе 2–3 суток. И то, что ударная группировка 9A прорвала главную армейскую полосу уже в первый день наступления, а 6 июля 1943 г. разгорелся бой на второй полосе, за ст. Поныри, и даже на отдельных участках наши войска начали отходить постепенно на юг, стало большой неожиданностью для руководства Центрального фронта. По воспоминаниям члена его Военного совета генерала К. Ф. Телегина, когда 7 июля 1943 г. командующий 13A доложил об отходе, К. К. Рокоссовский был настолько взвинчен, что он его никогда прежде таким не видел, хотя прошёл с генералом армии Сталинград. В разговоре с командармом возмущение и раздражение перехлестывали через край^[117].

В конце 1950-х гг. появилось и начало бурно развиваться новое самостоятельное направление в исторической литературе — военная мемуаристика^[118]. Отрывки из воспоминаний участников Великой Отечественной войны публиковались в периодической печати, печатались брошюры, издавались книги воспоминаний полководцев и военачальников, крупных фигур из руководства Красной армии, которые вызывали большой интерес и у специалистов, и у широкой читательской аудитории. Однако в этих работах масштаб вранья и умолчания оказался столь велик, что за его терриконами трудно понять суть событий даже сегодня, имея доступ к документальным источникам. Абсолютное большинство авторов события 1941–1945 гг. излагали схематично, анализ операций проводили поверхностно, об ошибках и просчётах умалчивали, в лучшем случае упоминали вскользь. Это было очевидно многим уже и тогда, в письме К. К. Рокоссовскому от 29 апреля 1965 г. Г. К. Жуков отмечал: «Я очень внимательно прочитал Ваше интервью, данное корреспонденту «Литературной газеты» Н. Мару. Вводная часть интервью производит весьма отрадное впечатление. Действительно, многие военные писатели, генералы и маршалы так искажают историю Отечественной войны, что от действительной истории иногда остается лишь общий фон, схема, скелет, а содержание так «состряпано», что зачастую и не поймешь, когда и где это было»^[119].

Хотя в тот момент строгой цензуры и откровенного переписывания их рукописей под спущенный стандарт, как это будет после создания Института военной истории, ещё не было. Тем не менее над генералами и маршалами довлели атмосфера всеобщей секретности и лицемерие власти в отношении прошлого страны. Было в этом и нечто другое. «Хотя некоторым из этих авторов были не чужды угрызения совести, — пишет отечественный военный исследователь, доктор исторических наук полковник О. Ф. Сувениров. — Генерал армии С. П. Иванов вспоминает о таком разговоре с И. X. Баграмяном: «Зная, что я задумал готовить к печати воспоминания, он говорил: «Ты, Семен Павлович, на целых десять лет моложе меня и, наверное, доживешь до того времени, когда, наконец, позволено будет писать о войне более правдиво. Так постарайся же тогда поправить невольные искажения и умолчания тех, кто ушел из жизни слишком рано». Очень удобная эта позиция: нам не позволяли писать правду, мы совершали невольные искажения и умолчания. Было, конечно, и это. Но была и привычка к холопскому послушанию «капралу с палкой», боязнь рисковать обретенным благополучием и просто жалкая и презренная трусость. Маршалы Советского Союза, дважды (а то и четырежды!) Герои Советского Союза, и герои по фронтовым заслугам, настолько затурканы и запуганы, что в жажде напечататься готовы закрыть глаза на правду. А ведь как ещё Вольтер говорил, умолчание о преступлении — это соучастие в нём»^[120].

Применительно к событиям Курской битвы эту проблему можно проиллюстрировать письмом бывшего командира 507-го стрелкового полка 148 сд 13A подполковника Е. И. Шапиро бывшему командиру 15 ск генерал-лейтенанту И. И. Людникову: «Прочитал Вашу книгу «Дорога длиною в жизнь»… Считаю необходимым остановиться на одном моменте. На стр. 84–85 Вы пишете: «3 августа 1943 г. корпус вышел на подступы к Кромам… К счастью, в это время в полосу нашего корпуса… вошла 3-я танковая армия… На командном пункте Рыбалко я застал и командующего артиллерией 3-й танковой армии. Вместе с ним мы наблюдали за стрельбой наших самоходных орудий… Результаты оказались отличные»…

Я не знаю, о чем Вы говорили с генерал-лейтенантом Рыбалко и командующим артиллерией 3-й танковой армии. Знаю только, что танковый корпус этой армии шел без прикрытия и личный состав 507 сп 148 сд, который в это время вел бой за Кромы, видел, как авиация противника без всяких помех расправлялась с беззащитными танками, уничтожая прекрасную технику и людей, которые ею управляли.

Не знаю также, о каких отличных результатах стрельбы самоходных орудий в районе Кром Вы говорите. Вы прекрасно знаете, что бой за Кромы мы вели на протяжении почти 2 суток именно потому, что пехота, ворвавшись в Кромы, вынуждена была вести борьбу с танками противника и его артиллерией, которые отстаивали каждый дом, каждую улицу.

Помню этот яркий августовский день. На холме, на берегу р. Кромы, откуда я направлял действия подразделений 507-го полка, ведших тяжелую борьбу с танками и артиллерией противника в городе, виден был город. Помню наш разговор с Вами. Привожу его дословно.

Вы: «Шапиро! Почему не берешь Кромы?»

Я: «Товарищ генерал, ведем борьбу с танками и артиллерией, которые не дают возможности продвигаться. Просил бы прислать дополнительное подразделение, так как полк понес значительные потери в ходе боев за период борьбы на Орловско-Курской дуге и в ходе наступления до Кром.

Вы: «Приказываю взять Кромы! Иначе будут неприятности!»

Я: «Что Вы меня пугаете? Я здесь каждую минуту рискую жизнью, и если Вы считаете, что я плохо командую, придите сюда и командуйте сами». Вы этот разговор не забыли, Вы его долго помнили…

Теперь несколько слов о том, кто взял Кромы. Вы пишете: «В боях за Кромы снова отличился полк П. И. Жданова. 3-й бaтальон этого полка, увлекаемый примером своего командира капитана Сахно, первым переправился на рассвете через Кромы».

Здесь все неправда. Вы прекрасно знаете, что первыми ворвались в Кромы подразделения 507-го полка и приданная ему рота штрафников. Вы еще в прошлом (1968) году в разговоре с одним товарищем, с которым Вы объезжали^[121] места боев, сказали ему, что «Кромы взял Шапиро, он вел бой за Кромы на протяжении почти двух суток, но это было нормально, так как Кромы — крепкий орешек».

Как же следует расценивать то, о чем Вы пишете при взятии Кром? На обычном человеческом языке это называется ложью, а на языке историческом — фальсификацией…

Меня интересует: во имя чего Вы это сделали? Я допускаю, что у меня были ошибки в ходе командования полком; я не ползал на брюхе и не боготворил вышестоящее командование. Более того, я даже осмеливался вступать с ними в пререкания, когда считал, что оно поступает неправильно. Возможно, есть и другие причины, по которым фамилия Шапиро не должна быть упомянута в таких книгах. И не это меня возмутило. Дело в том, что Кромы брал не Шапиро, а 507-й полк 148 сд. В боях за Кромы отдали свою жизнь бойцы и командиры подразделений этого полка. Во имя их подвига, во имя страданий их семей и близких, во имя правды Вы не должны были извратить то, что было в действительности. Для чего же Вы это сделали? Да, для чего?»^[122]

Учитывая, что этот яркий по эмоциональному накалу документ ранее никогда не публиковался и, несомненно, представляет интерес для специалистов по данной тематике, я счёл необходимым процитировать его практически полностью. К сказанному бывшим командиром полка трудно что-то добавить. Замечу лишь, в письме изложена информация, правдивость которой полностью подтвердили документы, обнаруженные мной в ЦАМО РФ. Опираясь на собственный опыт работы с мемуарной литературой и документальными источниками по Курской битве, замечу: наряду с требованиями цензуры непомерные амбиции и конфликты между командирами (чаще всего в ходе боёв) были главной причиной искажения и фальсификации событий войны во многих послевоенных публикациях и воспоминаниях. Интересный диалог на тему самоцензуры в своей книге приводит участник войны генерал армии Г. И. Обатуров: «В 1986 г. мне пришлось на эту тему (о неудачных боевых действиях под Никополем в 1944 г. — З.В.) беседовать с Д. Д. Лелюшенко^[123].

— Почему Вы, Дмитрий Данилович, в своей книге ничтожно мало написали об ожесточенных боях 3-й гвардейской армии на Никопольском направлении? — спросил я.

— А кому интересно писать о неудачных боях? Описывая неудачи, я должен сказать, как расплачивался за грехи соседей и начальников повыше.

— Неудачи часто учат больше, чем удачи, что и нужно нашей офицерской молодежи, — упорствовал я.

— Если тебе, Обатуров, нравится копаться в дерьме, то ты и пиши, а я этим заниматься, не намерен.

Жаль, что во многих воспоминаниях описание проигранных боёв и операций не делается»^[124].

Вероятно, не ошибусь, если скажу, что по числу искажений и преувеличений при описании событий лета 1943 г. труды Главного маршала бронетанковых войск П. А. Ротмистрова находятся в списке «лидеров». С ними могут сравниться лишь мемуары бывшего командующего артиллерией Центрального фронта маршала артиллерии В. И. Казакова, да и то лишь в части преувеличения сил противника, которые он бросал против войск Рокоссовского в ходе «Цитадели». Его воспоминания по праву вызывали большой интерес, так как он был участником всех ключевых событий войны. Однако, описывая свое участие в Прохоровском сражении, бывший командующий 5 гв. ТА не смог справиться с чрезмерной амбициозностью. Именно с его публикациями этого периода связано дальнейшее развитие легенды о беспримерном танковом сражении у этой станции. В 1960 г. вышла брошюра «Танковое сражение под Прохоровкой», в которой он не только как непосредственный участник боев, но и командующий ключевым объединением подтверждал, что в течение одного дня на небольшом поле противоборствующими сторонами было задействовано 1500 танков. Поэтому не случайно, когда встал вопрос об освещении событий 12 июля 1943 г. в очередном томе «Истории Великой Отечественной войны», его редакция использовала именно мемуары П. А. Ротмистрова как один из важных источников. Причём, как рассказывал мне Г. А. Колтунов (член авторского коллектива), для редколлегии шеститомника было важно, что оценка масштаба сражения в брошюре маршала, как и в материалах Генштаба, публикациях второй половины 1940-х и 1950-х гг. совпадала и в них фигурировала одна и та же цифра — 1500 танков. Это расценивалось как главное подтверждение её правдивости. Хотя источник данных был один — отчёт штаба 5-й гв. ТА о её боевых действиях с 7 по 24 июля 1943 г. Таким образом, пройдя за 20 лет через основные каналы массовой информации СССР, миф, рожденный штабом армии Ротмистрова и несколько подправленный, был включен в третий том «Истории Великой Отечественной войны». Тем самым получил статус официальных данных. Поправки оказались незначительными. Бои 12 июля 1943 г. вместо «величайшего в истории Отечественной войны» сражения, как было написано в отчете армии, в книге назвали скромнее — «одно из самых напряжённых танковых сражений Великой Отечественной войны». Но цифра 1500 осталась неизменной^[125].

Проблема освещения событий минувшей войны в мемуарах породила в 1960-е гг. большое количество конфликтов в среде военачальников и полководцев. Уже в первых книгах воспоминаний генералов и маршалов нередко начали встречаться диаметрально противоположные описания одних и тех же событий, оценки вклада фронтов, армий и корпусов (и, естественно, их командиров), да и конкретных исторических персонажей как в общую победу над Германией, так и в успех отдельных сражений и битв^[126]. Участник боёв под Курском Маршал Советского Союза К. С. Москаленко справедливо возмущался: «Вся беда в том, что у нас исторические документы и мемуары пишут под углом зрения сегодняшнего дня. А надо писать так, как было на самом дела, причём не принижая других, не выпячивая себя»^[127]. Несколько опережая события, отмечу, что в своих книгах маршал далеко не всегда следовал этому благому пожеланию.

К моменту выхода мемуаров командующего 5 гв. ТА сложилась группа высокопоставленных военных участников войны, которым не нравилась активность П. А. Ротмистрова по собственному прославлению, да к тому же таким сомнительным способом, как навязывание обществу дутых исторических оценок и цифр. Это были уважаемые в армии и народе люди, мнения которых игнорировать оказалось трудно. Например, Г. К. Жуков открыто заявлял, что тяжелые, но не ключевые по значению для Курской битвы боевые действия у станции Прохоровка получили широкую известность лишь стараниями П. А. Ротмистрова, и призывал его быть скромнее^[128].

Для тогдашних властных структур это было опасно, т. к. в какой-то момент эти споры начали выходить за довольно узкий круг высшего генералитета. Руководство страны и армии стремилось не допустить широкого обсуждения «неоднозначных» событий военной истории и устоявшегося представления о них. Упоминания даже о незначительных разногласиях вымарывались из всех печатных изданий. Но, как говорится, «шила в мешке не утаишь». С начала 1960-х гг. критика в адрес командарма начала доходить и до широкой общественности. Например, отзвуки споров о Прохоровке мы находим в формулировке вопросов в интервью П. А. Ротмистрова, напечатанном в июльском номере «Военно-исторического журнала» за 1963 г.^[129].

Почувствовав серьёзное недовольство среди соратников и понимая, что их упрёки справедливы, маршал попытался сгладить остроту ситуации и скорректировал общую цифру бронетехники, введенной в сражении 12 июля 1943 г. В своём интервью «Военно-историческому журналу», данном в канун 20-й годовщины тех событий, он снижает численность танков 5 гв. ТА, участвовавших в бою юго-западнее Прохоровки, с 800 до 500. В отношении противника его мнение не изменилось. Как и раньше, командарм утверждал, что здесь враг ввел в бой до 700 боевых машин, а вот «войска первого эшелона 5-й гв. ТА, сражавшиеся непосредственно с этой группировкой, имели в своём составе немногим более 500»^[130]. Следовательно, на знаменитом «танковом поле» должно было быть уже не 1500, а 1200 боевых машин. Но в «Отчёте о боевых действиях 5-й гв. ТА за период с 7 по 24 июля 1943 г.» («Отчёт…»)^[131], подготовленном его штабом, написано, что обе стороны всего имели под Прохоровкой более 1600 бронеединиц, из них 100 утром 12 июля были направлены южнее Прохоровки (левый фланг армии), а где же ещё 300?

Чтобы не опровергать уже растиражированную за 20 лет цифру, П. А. Ротмистров выдвинул новую версию о том, «что второй эшелон и резерв армии (5-й гв. ТА. — З.В.) был задействован для ликвидации угрозы обхода противником обоих флангов». Действительно, в течение 12 июля 1943 г. на оба фланга его армии были направлены 234 танка. Но о выдвижении этих сил было известно из того же отчёта 5-й гв. ТА и ранее, в то же время в отчете ясно указано, что юго-западнее станции непосредственно в бою участвовали 1500 танков. Учитывая, что этот документ в ту пору находился на секретном хранении, а бывшему командарму было необходимо выйти из щекотливой ситуации, сохранив лицо, он не гнушался никакими уловками и не опасался, что кто-то сможет его дутые цифры опровергнуть фактами.

А о том, что маршал^[132] к этому времени был прекрасно осведомлен о действительном положении дел 12 июля 1943 г. и после него, свидетельствовали многие старшие офицеры и генералы, которым доводилось близко общаться с ним после войны. В конце 1990 — начале 2000-х гг. в п. Прохоровка, где я работал не раз, приезжали коллеги маршала по бронетанковой академии, её выпускники и в беседах со мной вспоминали, что в кругу профессионалов бывший командарм был более откровенным и точным в оценках происшедшего в те июльские дни. Так, например, в 2008 г. в беседе со мной генерал-лейтенант Н. Г. Орлов привёл разговор, который завязался в ходе научного семинара по проблеме применения танковых войск в обороне, проводившегося в 1963 г. под руководством П. А. Ротмистрова. Тогда офицеры задали маршалу несколько неудобных вопросов, например: «Какие причины повлияли на то, что 5-я гв. ТА, имея превосходство в бронетехнике, не смогла разбить противника 12 июля 1943 г.» и «Вы в своих мемуарах пишете, что противник под Прохоровкой в один день потерял 400 танков и самоходок. Эту цифру можно считать точной, или она выверялась на глазок, ведь поле сражения осталось за немцами?».

На что маршал ответил примерно следующее: «Планировали одно, а в действительности произошло иначе. Во-первых, артиллерия фронта нас фактически не поддержала, немцы не дали. Тяжелый самоходно-артиллерийский полк и истребительно-противотанковая бригада, выделенные для нашего усиления, не подошли. Во-вторых, два раза подряд меняли район развертывания ударных корпусов, в результате мы были вынуждены развертываться в теснине, а противник 11 июля занял удобную для обороны местность. В-третьих, наши танки уступали немецким, в армии было много лёгких машин. Поэтому мы остановили противника, понеся большие потери. В высоких потерях есть и моя вина как командующего. Я не настоял, времени не хватило на то, чтобы перед переходом армии в контрудар была проведена нормальная артобработка переднего края, а при планировании использовались только разведданные фронта, нам не дали возможности провести разведку в полном объёме. Ведь нам говорили, что главные силы немцев действуют против армии Катукова, а оказалось иначе. В итоге мы не продвинулись вперед, не разбили корпус СС, но наметившуюся брешь надёжно прикрыли.

Что касается потерь немцев, то, откровенно говоря, эта цифра сложилась в штабе нашей армии из донесений частей. А ведь на переднем крае по одному танку часто стреляют орудия нескольких частей, и, подбив его, каждый доносит как свой успех. В результате на поле стоит один уничтоженный танк, а докладывали о 3–4, а то и о десятке»^[133].

Следовательно, сразу после Курской битвы штаб Ротмистрова сочинил небылицы о Прохоровке («Отчет…»), чтобы сгладить горечь от крупной неудачи при вводе в бой армии, и стремился отвести от себя ответственность, а после войны всё пошло по накатанному пути. Командарм лишь изредка подправлял: для публики — краски посочнее и фантазии помасштабнее, а для тех, кто в военном деле понимает, — беседы пооткровеннее. Хотя и в некоторых беседах с сослуживцами маршал иногда давал просто фантастические оценки действиям своих войск. Вот лишь один пример. В 1964 г., во время обсуждения событий под Прохоровкой с преподавателем Военной академии им. Фрунзе полковником Ф. Д. Свердловым^[134], он утверждал: «Тогда 5-я гв. танковая армия, которой я командовал, с приданными двумя корпусами разгромила крупную танковую группировку фашистов, нацеленную на Курск. Гитлеровцы потеряли около 350 танков и штурмовых орудий, в том числе около 100 тяжёлых «тигров» и «пантер», созданных специально для этой операции. После этого сражения они вынуждены были отказаться от дальнейшего наступления и перешли к обороне. Весь их стратегический план на лето 1943 г. был сорван. Вот так танковое оперативное объединение выполнило стратегическую задачу»^[135]. Вероятно, за столь грандиозный успех И. В. Сталин чуть не отдал победителя под суд. Подчеркну, это была лишь частная беседа. В 1960-е гг. публиковать такую нелепицу было бы неосмотрительно, поэтому данный тезис бывший командарм попытается развить позже в своей первой крупной работе «Время и танки», которая выйдет в 1972 г., когда общественно-политическая атмосфера в стране кардинально изменится.

Но вернёмся к брошюре маршала «Танковое сражение под Прохоровкой». Красной линией через всё повествование проходит мысль исключительных заслуг 5-й гв. ТА в разгроме врага не только у станции, но и в ходе всей Курской битве. Причём он не просто допустил откровенные искажения при оценке масштаба боёв 12 июля 1943 г. и их значения, но и начал создавать новые мифы, например, о соседях его армии по обороне, войсках генералов А. С. Жадова, И. М. Чистякова и М. Е. Катукова, которые вынесли всю тяжесть первой, основной фазы боевых действий при отражении удара ГА «Юг». «Во время подготовки советских войск к контрудару, — пишет он, — противник неожиданно нанёс сильный танковый и авиационный удар по этим армиям и теснил 1-ю гвардейскую танковую и 6-ю гвардейскую общевойсковую армии в направлении Обояни, а часть левофланговых соединений 5-й гвардейской общевойсковой армии отбросил к Прохоровке. В результате эти армии не успели подготовиться к проведению контрудара 12 июля и в нём в этот день не участвовали. Противник не преминул этим воспользоваться»^[136].

Эта откровенная выдумка вновь повторяется через несколько страниц, явно свидетельствуя о том, что П. А. Ротмистров не просто заблуждался, а целенаправленно принижал роль этих армий в контрударе. Подобные утверждения, часто встречавшиеся в его публикациях, явились причиной острого конфликта, разгоревшегося в середине 1960 г. в ветеранской среде. Откровенное игнорирование подвига сотен тысяч воинов этих армий в боях под Курском и выпячивание своих заслуг надолго поссорили не только бывшего командарма, но и Совет ветеранов 5 гв. ТА с товарищами по оружию — ветеранской организацией 1 гв. ТА. Хотя впоследствии в работах, опубликованных в начале 1970-х гг., маршал пытался скорректировать свою точку зрения об участии в контрударе 5 гв. А.

Возвращаясь к приведенной цитате, напомню, что именно удар корпусов 1 ТА и 6 гв. А сковал 12 июля 1943 г. весь немецкий 48 тк у обоянского шоссе и не позволил перебросить в полосу наступления 5 гв. ТА уже приступившую к развороту его мд «Великая Германия». Что же касается действий 5 гв. А, то её дивизии 11 июля действительно оставили ранее занимаемые позиции и отошли непосредственно к Прохоровке, что явилось одной из причин захвата рубежа, намеченного для развертывания армии Ротмистрова. Однако войска 5 гв. А, несмотря на тяжелейшее положение, в котором они оказалась, выполнили приказ фронта и, перейдя вместе с танкистами в контрудар, сковали боем одну из трех дивизий корпуса СС в излучине р. Псёл.

Заметной вехой в изучении Курской битвы во второй период историографии стала книга мемуаров бывшего начальника оперативного управления Генерального штаба генерала армии С. М. Штеменко «Генеральный штаб в годы войны»^[137]. Перед читателем впервые была довольно подробно раскрыта большая, творческая, многогранная работа высшего органа управления Красной армии на протяжении четырёх лет Великой Отечественной войны. Находясь в эпицентре стратегического планирования, автор обладал колоссальной информацией, поэтому его суждения и оценки оказались ценны для понимания «внутренних пружин» событий. В этой работе впервые довольно подробно описаны не только этапы планирования и подготовки Курской битвы на стратегическом уровне, но и, что для того времени явилось совершенно неожиданным, рассказано о спорах по вариантам операций, нереализованных предложениях (в частности, высказанных руководством Воронежского фронта), а также изложен общий замысел советского командования на всю летнюю кампанию 1943 г., раскрыта взаимосвязь между Курской оборонительной операцией и наступательными — «Кутузов» и «Полководец Румянцев».

В то же время автор, хотя и недостаточно глубоко, тем не менее проанализировал ряд острых моментов — просчётов, ошибок, допущенных советским командованием в годы войны, в том числе и в период Курской битвы. Большой интерес историков и сегодня вызывают оценки автора личных качеств и деятельности ряда фигур в руководстве Красной армии и отдельных фронтов, имевших отношение к событиям под Курском, таких, как А. И. Антонов, Н. Ф. Ватутин, С. П. Иванов и других. И хотя авторский текст не раз прошёл через сито цензуры, до читателей дошло кое-что новое для того времени, в частности, рассказ о тяжёлой ситуации, связанной с последствиями контрудара немцев в районе Богодухова, а затем Ахтырки в августе 1943 г. и просчёте командования Воронежского фронта при обеспечении левого крыла фронта.

Особняком в отечественной мемуарной литературе о минувшей войне стоит книга генерала армии А. В. Горбатова «Годы и войны»^[138], которая вышла в 1965 г. Как и события первой половины июля 1943 г. в полосе Центрального фронта, обе операции второго этапа Курской битвы за весь послевоенный период в отечественной военно-исторической литературе освещены очень слабо. Это произошло не только по объективным причинам (гибели в годы войны или скоропостижной смети после неё значительного числа значительной части высшего командного звена войск, участвовавших в них). Главное, обе операции, несмотря на их успех, были оплачены большой кровью. Достаточно сказать, что среднесуточные потери в живой силе Воронежского фронта, наступавшего через небольшие населенные пункты, оказались выше, чем и у его соседа Степного фронта, который освобождал города Белгород и Харьков, но и Юго-Западного фронта во время контрнаступления под Сталинградом в конце 1942 г.^[139]. И сегодня основную информацию о событиях второй половины июля и августа 1943 г. мы по-прежнему черпаем лишь из труда офицеров Генерального штаба. А в 1960-е гг. этот труд был недоступен, поэтому и историки, и широкий читатель с большим интересом встретил книгу А. В. Горбатова. В июне 1943 г. генерал был назначен командующим 3A Брянского фронта и в этой должности участвовал в разгроме группировки врага на Орловской дуге. 5 августа 1943 г. её войска освободили г. Орёл и продолжили наступление на запад. Надо сказать, что, как и в воспоминаниях участника тех же событий^[140] Маршала Советского Союза И. Х. Баграмяна «Так шли мы к победе»^[141], которые будут изданы позже, в 1977 г., в работе А. В. Горбатова Курской битве отведено не очень много места. Наиболее интересными являются описание процесса подготовки операции «Кутузов», варианты ввода в бой 1 тк и события, связанные с освобождением Орла и гибелью одного из замечательным военачальников Красной амии командира 308 сд генерал-майора Л. Н. Гуртьева, спасшего ценой своей жизни А. В. Горбатова от смерти. Но главная особенность и ценность этого издания в том, что сам автор предельно искренен при изложении всех без исключения событий, о которых ведет речь. Генерал не только указывал на допущенные просчёты в ходе планирования и проведения операций, он открыто на конкретных примерах давал нелицеприятные характеристики некоторым своим коллегам, в том числе и будущим участникам Курской битвы, в частности Маршалу Советского Союза К. С. Москаленко. Особенно наглядно это раскрывается при описании боевых действий 226 сд, которой он в ту пору командовал, в декабре 1941 г. — марте 1942 г. на Юго-Западном фронте. Заданная автором очень высокая планка качества книги привлекла к ней и личности А. В. Горбатова большое внимание читателей и специалистов, но в то же время вызвала острую критику в коридорах власти. Поэтому в последующие десятилетия на неё был наложен негласный запрет: она хоть и не была изъята из библиотек, но вплоть до 1989 г. ни разу не переиздавалась, и даже попытки автора, в ту пору генерала армии и Героя Советского Союза, напечатать отрывки из неё в толстых журналах не увенчались успехом.

Из всех авторов военных мемуаров, за исключением генерала армии А. В. Горбатова, книги которых вышли во второй период и наиболее откровенны в оценке событий на Огненной дуге и последовательны в отстаивании своих взглядов на отдельные ключевые моменты Курской битвы, был Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. В его книге «Воспоминания и размышления», опубликованной в 1969 г., как и в трудах почти всех советских военачальников и полководцев, чётко прослеживается желание задвинуть в тень неудавшиеся операции, в которых он выступал как ключевая фигура, например «Марс» и «Полярная звезда». Что же касается летней кампании 1943 г., то о ней маршал пишет настолько откровенно, насколько в то время это было возможно, учитывая, с каким трудом проходило согласование вопросов по изданию его книги с властными структурами^[142]. Во-первых, он честно признал, что при планировании обороны Ставка ВГК, в том числе и он, допустила просчёт в определении направления главного удара неприятеля. Предполагалось, что германское командование бросит основные силы против Центрального фронта, а в действительности же наиболее мощная группировка была сосредоточена перед Воронежским. Эта ошибка имела существенное негативное влияние на ход первого этапа Курской битвы.

Во-вторых, маршал довольно самокритично написал, что проведенная вечером 4 июля и в ночь на 5 июля 1943 г. контрартподготовка^[143], официально признававшаяся успешной^[144], ожидаемого результата не принесла. А удары нашей авиации по немецким аэродромам на рассвете 5 июля «полностью не достигли своей цели»^[145].

В-третьих, он выступил резко против самовосхваления П. А. Ротмистрова и созданного им мифа, будто его армия сыграла решающую роль в срыве наступления войск ГА «Юг», хотя об этом широкий читатель впервые узнает лишь в 1990 г. из опубликованного уже без купюр десятого издания его труда^[146].

В-четвёртых, маршал объективно оценил результаты оборонительной фазы Курской битвы в полосе Воронежского фронта и отмёл утверждения, будто бы его руководство неверно спланировало действия своих войск, а потому группировка Манштейна вошла на его рубеже на глубину до 35 км, в то время как армия Моделя увязла в обороне Центрального фронта уже на первых 12–15 км^[147]. Эту точку зрения впервые он изложил в статье, опубликованной в сентябрьском за 1967 г. номере «Военно-исторического журнала»^[148], а затем закрепил в мемуарах.

Критика о якобы допущенной ошибке Н. Ф. Ватутина при планировании операции исходила от авторского коллектива уже упоминавшейся выше книги «Великая Отечественная война 1941–1945. Краткая история». Мнение её авторов базировалось на оценке К. К. Рокоссовским. До появления статьи Г. К. Жукова бывший командующий Центральным фронтом высказывал его лишь устно во время выступления перед слушателями академий и в частных беседах. А в сентябре 1967 г., после публикации материала Г. К. Жукова в «Военно-историческом журнале», он направил его главному редактору В. А. Мацуленко письмо, в котором подробно изложил свою оценку подготовки и проведения Курской битвы. В письме обращают на себя внимания два важных момента. Во-первых, обида на своего товарища по оружию, который якобы принизил роль Военного совета Центрального фронта и его лично в планировании и проведении Курской оборонительной операции. Во-вторых, аргументы, приводимые маршалом в подтверждение своих слов, идут вразрез с реальными событиями, о которых уже тогда, в общем-то, было известно многим.

Возможно, излагая процесс подготовки документации к совещанию 12 апреля 1943 г. у И. В. Сталина, на котором был решен ключевой вопрос о переходе к преднамеренной обороне, Г. К. Жуков не совсем удачно описал роль Военного совета Центрального фронта. Он отметил, что документ с оценкой положения и намерений противника перед Центральным фронтом в Ставку направил за своей подписью начальник штаба генерал-лейтенант М. С. Малинин. Так в действительности и было, это известный факт. К. К. Рокоссовский же воспринял это утверждение по-иному, посчитал, что бывший заместитель Верховного главнокомандующего всю огромную и многогранную работу по подготовке к операции сводит к деятельности лишь одного его начальника штаба. Хотя в статье Г. К. Жукова это найти трудно. Достаточно эмоционально опровергая надуманное им же самим утверждение, Константин Константинович пишет: «Малинин был слишком порядочным человеком и на подобные поступки, которые приписывает ему Г. К. Жуков, он никогда бы не решился».

После этого маршал даёт оценку деятельности самого Г. К. Жукова под Курском. Он утверждал, что Георгий Константинович за весь период подготовки к битве на Центральном фронте якобы ни разу не появился и, прибыв на его КП лишь 4 июля 1943 г., уже утром следующего дня убыл на Западный фронт. О том, что дело обстояло далеко не так и заместитель Верховного по несколько дней подряд в марте — июне бывал в штабе его фронта, войсках 13, 48 и 70A и по долгу службы решал значительный комплекс вопросов, связанных с подготовкой к операции, сегодня факт бесспорный. Спорную оценку давал К. К. Рокоссовский в письме и работе в ходе подготовки к Курской битве своего соседа Н. Ф. Ватутина. «Более удачные действия войск Центрального фронта, — настаивал Константин Константинович, — объясняются не количеством войск противника, а более правильным построением обороны».

Маршал, вероятно, запамятовал, что его фронт к 5 июля 1943 г. даже по оценке советских историков, которые были известны уже тогда, имел на 2740 стволов больше^[149], чем Воронежский, а ГА «Юг», действовавшая против войск Ватутина, располагала в 1,5 раза большим количеством бронетехники, чем 9A ГА «Центр», наступавшая южнее Орла. Всего же против Воронежского фронта действовали не 14 немецких дивизий, как пишет К. К. Рокоссовский, а 17. В то время как против его войск враг бросил в полном составе лишь 15, и их уровень укомплектованности был разный: на севере Курской дуги — ниже, а на юге — выше. Тем не менее аргументы сторон, их точки зрения, приводившиеся факты, изложенные на бумаге, стали ценнейшим источником информации для историков. Хотя, к сожалению, в 1960-е гг. до специалистов и широкой общественности в полном объёме они не дошли.

Читая мемуары К. К. Рокоссовского «Солдатский долг», опубликованные в 1968 г., трудно отделаться от ощущения, что на протяжении всей книги, несмотря на довольно корректное описание событий войны, к Н. Ф. Ватутину автор относится со скрытой неприязнью. Причина, на мой взгляд, кроется в том числе и в добрых, товарищеских отношениях Н. Ф. Ватутина с А. М. Василевским и Г. К. Жуковым, которые он смог сохранить, несмотря ни на что, вплоть до своей трагической гибели. И, естественно, они ему в немалой степени помогали по службе, например, выйти «без потерь» из сложной ситуации после разгрома Юго-Западного фронта в марте 1943 г. Хотя он как командующий в ходе операции «Скачок» допустил ряд грубейших ошибок. К. К. Рокоссовский же не имел такой дружеской поддержки и вообще чувствовал себя среди своих коллег неуютно. Известна его фраза, которую он обронил после своего отзыва из Польши: «В России я поляк, а в Польше — русский».

Продолжительное время в советской, а затем и российской исторической литературе вокруг фигуры К. К. Рокоссовского подспудно сложилось мнение как о самом выдающемся и порядочном (в человеческом измерении) полководце периода Великой Отечественной войны. Действительно, он обладал почти уникальным сочетанием полководческого дара и рядом редких (среди его соратников) замечательных качеств характера, которые притягивали к нему и подчиненных, и просто людей. Главный маршал бронетанковых войск М. Е. Катуков писал: «Я много раз думал, почему все, кто так или иначе знал Рокоссовского, относились к нему с безграничным уважением. И ответ напрашивался только один: оставаясь требовательным, Константин Константинович уважал людей независимо от их званий и положения. И это главное, что привлекало в нем»^[150].

Но, к сожалению, авторы подавляющего большинства книг, в том числе и историки, забывают, что маршал в первую очередь был человеком, а следовательно, не лишён обычных для нас недостатков. Поэтому информация из его мемуаров часто использовалась и продолжает использоваться в исследованиях по Курской битве без должного критического анализа. Хотя в ней нередко встречается тенденциозность в оценках и даже ревность, как мы видели выше, относительно некоторых видных фигур Красной армии, ошибки, откровенное передёргивание фактов^[151], стремление приукрасить собственные решения и результаты боевой работы своих войск. Всё это присутствует и в главе его книги, посвящённой Курской битве. Чтобы не быть голословным, приведу мнение А. М. Василевского, высказанное им в беседе с К. М. Симоновым, лишь по одному эпизоду, относящемуся к 1944 г. «Я говорил о некоторых существенных недочетах в нашей мемуарной литературе, — отмечал бывший начальник Генерального штаба. — В частности, такие недочеты есть в воспоминаниях Рокоссовского о Белорусской операции, там, где он рассказывает о ее планировании. Он говорит, как был вызван в Ставку, как он предложил наносить на своем фронте не один, а два одновременных удара и как Сталин отверг это предложение. Как он снова предложил это, как Сталин снова отверг и сказал ему, чтобы он пошел и подумал. И когда, вернувшись, он снова предложил этот же план двойного удара на одном фронте, Сталин, в конце концов, махнул рукой и согласился.

Я координировал в этой операции действия 3-го Белорусского фронта Черняховского и 1-го Прибалтийского фронта Баграмяна, присутствовал на этом обсуждении плана операции и, во‐первых, не помню такого спора, а во‐вторых, в воспоминаниях Рокоссовского сам этот момент — предложение о двойных ударах, наносимых на одном фронте, — трактуется как некое оперативное новшество. И это уже вовсе странно. Двойные удары силами одного фронта не были для нас новшеством в сорок четвертом году. Такие удары наносились и раньше. Достаточно привести пример Московской операции, где контрудары по немцам наносились и на южном, и на северном флангах Западного фронта, и Сталинградской операции, где Сталинградским фронтом наносились удары на двух направлениях, да и ряд других операций, предшествовавших Белорусской.

В воспоминаниях надо быть точным, не прибавляя и убавляя, не преувеличивая своих заслуг и не снимая с себя ответственности за те ошибки, за которые ее несешь именно ты»^[152].

О том же откровенно пишет в своём письме К. К. Рокоссовскому и Г. К. Жуков: «Белорусская операция проводилась четырьмя фронтами по тщательно разработанному Ставкой стратегическому плану. Как Вам известно, координацию действий 1-го и 2-го Белорусских фронтов с начала и до конца осуществлял я, а потому во всех деталях ее знаю и помню хорошо. Вы сейчас критикуете Верховного, отстаивая идею «двух главных ударов». Прежде всего, из двух наносимых фронтом ударов не могут быть оба главных. (В крайнем случае их можно назвать мощными ударами.) Это азы стратегии. Но не в этом суть вопроса. Вольно или невольно Вы выпятили себя и унизили роль Верховного главнокомандования и большого коллектива Генерального штаба, которые проделали гигантскую работу, прежде чем вызвать командующих в Ставку.

В своей газетной статье, посвященной Белорусской операции, Вы писали об эксцессе, происшедшем с Вами в Ставке, когда якобы были выдворены из кабинета Сталина. Вы не правы. Это было в ноябре 1944 года, когда мы вместе с Вами докладывали Сталину о необходимости прекратить бессмысленную операцию 47-й армии между Варшавой и Модлиным и о необходимости перехода к обороне всего фронта. Этот факт Вы почему-то пристегнули к Белорусской операции… Я не хочу напоминать другие неправдивые факты, исходившие из-под Вашего пера.

От всей души желаю Вам осуществить то, что сказано в конце Вашего последнего интервью: «Я хочу написать правду, правду пережитой нами Великой Отечественной войны»^[153].

В «военно-мемуарной борьбе» очень активно поддержали своего командира бывшие начальник артиллерии Центрального фронта маршал артиллерии В. И. Казаков и начальник тыла генерал-лейтенант Н. А. Антипенко. Однако делали они это грубо и примитивно. В книге маршала «Артиллерия, огонь!» события на Курской дуге изложены четко в фарватере письма К. К. Рокоссовского в адрес руководства «Военно-исторического журнала». На протяжении всего повествования автор ни разу не упомянул Г. К. Жукова и А. М. Василевского как ключевых фигур и при планировании, и при её создании. Даже описывая известный, в том числе и по мемуарам К. К. Рокоссовского, эпизод в штабе фронта в ночь на 5 июля 1943 г., когда решался вопрос, начинать контрартподготовку или нет, В. И. Казаков, отбросив все рамки приличия, умудрился не упомянуть имя Г. К. Жукова. Хотя этот вопрос решали именно заместитель Верховного Главнокомандующего и командующий фронтом! Являясь не только очевидцем, но и активным участником того исторического события, автор вместо изложения своих впечатлений о нём (ведь это его мемуары!) процитировал выдержку из статьи корреспондента «Красной звезды» П. Трояновского, который якобы в тот момент находился в штабе. Хотя при обсуждении подобных вопросов посторонним лицам, в том числе и журналистам, не только в помещении, где они решались, но и в штабе фронта быть не полагалось. То есть вместо своих воспоминаний маршал процитировал, по сути, придуманную агитку. Сравним два описания одного и того же эпизода. К. К. Рокоссовский пишет: «Время на запрос Ставки не было, обстановка складывалась так, что промедление могло привести к тяжелым последствиям. Присутствовавший при этом представитель Ставки Г. К. Жуков, который прибыл к нам накануне вечером, доверил решение этого вопроса мне (не нам! — З.В.). Благодаря этому я смог немедленно дать распоряжение командующему артиллерией фронта об открытии огня»^[154].

В книге В. И. Казакова: «Связываться со Ставкой было уже поздно. И командующий фронтом Рокоссовский принимает решение: обрушить на врага свою мощь запланированных для этой цели средств.

Вот что сказали Рокоссовскому другие начальствующие лица штаба фронта. Генерал Телегин:

— Решение единственно правильное и единственно возможное. Обеими руками. Всем сердцем за него.

Генерал Малинин:

— Другого решения не может быть. Я за, за и за.

Генерал Галаджев^[155]:

— Партийная совесть человека на стороне вашего решения. Отвечать за него будем вместе.

Генерал Казаков:

— Наши мысли не первый раз идут в одном направлении. Разрешите считать ваше решение приказом»^[156].

Интересно, с какой стати командующий фронтом будет спрашивать мнение о важнейшем решении у своего подчиненного, даже не члена Военного совета, а просто начальника политотдела генерал-майора С. Т. Галаджева, который к нему не имел прямого отношения и по долгу службы занимается лишь организацией выпуска пропагандистских листовок да проведением пустопорожних партсобраний?! И начальник политотдела, невиданное дело, успокаивает своего прямого начальника, генерала армии и командующего целым фронтом: «Если что, вместе будем отвечать!» Такую глупость мог написать пропагандист (кем и был в годы войн П. Трояновский), но никак не высококлассный специалист, каковым являлся В. И. Казаков. Что подвигло маршала артиллерии вставить этот абзац в свою книгу, сегодня можно только догадываться.

Более обстоятельно в заочном споре — кто лучше воевал — участвовал генерал-лейтенант Н. А. Антипенко. В своей книге «На главном направлении» он утверждал, что «по количеству стволов артиллерии и по весу боевого комплекта оба фронта (Центральный и Воронежский. — З.В.) находились в более или менее одинаковых условиях». И далее на этих недостоверных данных генерал делает следующий вывод: «За период с 5 по 12 июля 1943 г. было израсходовано боеприпасов Центральным фронтом 1079 вагонов, а Воронежским — 417, почти в 2,5 раза меньше… Отсюда напрашивается вывод о несоответствии группировки артиллерии Воронежского фронта характеру оперативной обстановки. Вернее сказать, группировка артиллерии была обусловлена неправильным оперативным построением в обороне войск в целом»^[157]. Следовательно, просчёт допустил не кто иной, как Н. Ф. Ватутин — неправильно построил войска. А то, что у него катастрофически не хватало самой артиллерии, а у К. К. Рокоссовского её был явный переизбыток — не в счёт! Вот так писалась наша история после войны оставшимися в живых военачальниками.

В то время, когда проходили эти споры участников Курской битвы, политическая ситуация в Советском Союзе начала делать резкий разворот. И весь этот материал, как и целые главы рукописей полководцев с откровенной, порой жесткой оценкой важных этапов прошлого странны, на долгие годы был упрятан в сейфы спецхранилищ.

С приходом к власти в СССР в октябре 1964 г. нового руководства в общественно-политической жизни начался отход от принципов, которые пытались во время «оттепели» внедрить в науку передовые советские учёные. Брежневское руководство взяло курс на сворачивание возникшей в научной среде и в печати (на страницах «толстых» журналов, «Военно-исторического журнала») относительно свободной дискуссии по важным проблемам истории минувшей войны. Уже 9 августа 1967 г. даже лауреат шести Сталинских премий, известный советский прозаик К. М. Симонов в письме заведующему отделом культуры ЦК КПСС В. Ф. Шауро подчёркивал, что цензура в стране «неумеренно разросшаяся», а её активность приняла «за последнее время небывалые размеры»^[158].

Переломным в этом отношении стал именно 1967 год. В Постановлении ЦК КПСС от 14 августа 1967 г. «О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве» перед советскими историками была поставлена главная задача: сосредоточить усилия на разработке проблем, раскрывающих решающую роль КПСС и народных масс в разгроме нацизма в годы Великой Отечественной войны^[159]. Для достижения этой цели партийными и государственными органами был принят ещё ряд руководящих документов, детализировавших их дальнейшую деятельность. На первом этапе главные усилия были нацелены на ликвидацию начатого ХХ съездом КПСС процесса десталинизации. Правящая элита стремилась полностью сохранить государственную систему управления, созданную И. В. Сталиным. Поэтому она не была заинтересована в том, чтобы преступление власти того периода, колоссальные людские и материальные потери Красной армии, ошибки, допущенные по вине политического и военного руководства СССР, стали достоянием гласности. Наоборот, имя Верховного Главнокомандующего стало всё чаще извлекать из исторического небытия, а всё, что было связано с трагическими страницами истории, замалчиваться или активно «ретушироваться». О том, какие настроения в отношении этой важной проблемы доминировали в руководстве страны, свидетельствует высказывание министра обороны СССР Д. А. Устинова^[160] на заседании Политбюро ЦК КПСС 12 июля 1984 г., когда бывшие соратники Н. С. Хрущева пошли на беспрецедентный шаг, восстановив в партии В. М. Молотова, одного из главных организаторов политических репрессий в стране. «Ни один враг не принёс столько бед, — заявил тогда Д. Ф. Устинов, — сколько принёс нам Хрущев своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также в отношении Сталина»^[161].

Идеологическим и цензурным органам была дана установка: усилия средств массовой информации, издательств и редколлегий сосредоточить на освещении выдающейся роли КПСС в организации отпора гитлеровским захватчикам, массового героизма советских людей в годы войны и описании победоносных операций Красной армии. Коллективам учёных, занимающимся общественными науками, было «рекомендовано», опираясь на метод исторического материализма и принцип партийности в исторической науке, сделать упор на раскрытие передового характера советской военной науки, выдающейся организаторской роли Коммунистической партии в борьбе за победу и т. д. «Откуда же сейчас, в шестидесятые годы, опять возник миф, что победили только благодаря Сталину, под знаменем Сталина? — задавал вопрос в своей книге фронтовик, автор пронзительных воспоминаний о Великой Отечественной профессор Н. Н. Никулин. — У меня на этот счёт нет сомнений. Те, кто победил, либо полегли на поле боя, либо спились, подавленные послевоенными тяготами. Ведь не только война, но и восстановление страны прошло за их счёт. Те же из них, кто ещё жив, молчат, сломленные. Остались у власти, сохранили силы другие — те, кто загонял людей в лагеря, те, кто гнал в бессмысленные кровавые атаки на войне. Они действовали именем Сталина, они и сейчас кричат об этом. Не было на передовой: «За Сталина!». Комиссары пытались вбить это в наши головы, но в атаках комиссаров не было. Всё это накипь…»^[162].

Ситуацию с изучением событий 1941–1945 гг. усугубили и решениями, принятыми ещё в период нахождения у власти Н. С. Хрущёва. В начале 1960-х гг. в руководстве СССР возобладала точка зрения о том, что будущая война, если она разразится, будет носить характер ракетно-ядерной дуэли. Поэтому традиционная структура военной организации страны с опорой на обычные виды вооружения изжила себя. Следовательно, опыт прежних войн (в первую очередь Великой Отечественной), который изучался военными историками и воплощался в новые уставы, наставления и другие регламентирующие документы, должен был остаться в прошлом. После оглашения в 1963 г. новой военной доктрины тенденция на сворачивание Генштабом научных военно-исторических исследований и передаче этой функции гражданским учёным начала усиливаться. Её кульминацией стало создание в августе 1966 г. Института военной истории, который должен был стать головным научно-исследовательским учреждением в области военной истории в стране. По форме он был военным (относился к Министерству обороны СССР), но по содержанию работы стал придатком Главного Политуправления Советской Армии — читай, ЦК КПСС. Если раньше для военных историков при изучении битв и сражений основным критерием оценки были новые знания, т. е. из побед и из поражений должен был быть извлечён в первую очередь полезный опыт, который помогал бы командирам выработать методы рационального мышления, находить в трудных условиях боя правильные решения и т. д., то теперь во главу угла ставилась политическая целесообразность. В научную жизнь активно внедрялся тезис: «История в первую очередь мощное средство политической борьбы, и в прошлое десятилетие её недооценили». Поэтому ИВИ, по сути, стал главным идеологическим инструментом по наведению «должного порядка в этой запущенной за время правления Хрущева отрасли пропагандистской работы».

На многие издания и публикации по проблемам истории Великой Отечественной войны, вышедшие в период пребывания у власти Н. С. Хрущева, было наложено клеймо субъективизма. Поэтому в 1966 г. принимается решение ЦК КПСС о подготовке двенадцатитомной «Истории Второй мировой войны». Параллельно с этим при Главпуре СА создаётся специальная группа для редактирования рукописей и контроля за издаваемой военно-исторической литературой, в первую очередь воспоминаниями полководцев и военачальников Великой Отечественной войне. Из мемуаров, готовившихся к печати, вымарывались целые абзацы и разделы как не соответствующие новым подходам и дописывались новые, далёкие от исторической правды, но «нужные» для пропагандистской работы. Именно в это время в книгу Г. К. Жукова был вставлен абзац, ставший притчей во языцех, о том, как он, маршал и заместитель Верховного Главнокомандующего, прибыл в 18A, чтобы посоветоваться с её начальником политотдела полковником Л. И. Брежневым по оперативным вопросам^[163].

Однако деятельность нового руководства страны по переписыванию истории войны вызвала резкое неприятие ещё находившихся «в строю» фронтовиков, в первую очередь генералов и маршалов. Значительная часть их справедливо оценила эти шаги власти не как возвращение к исторической правде, а как попытку создать «новую историю под нового Генсека». Маршал артиллерии Н. Д. Яковлев в письме, направленном в 1967 г. начальнику ИВИ генерал-майору П. А. Жилину^[164], отмечал: «Лично мне кажется, что пытливые читатели ожидают от ученых-историков не только описания хода боевых действий с нашей стороны. Их уже немало опубликовано и публикуется. К сожалению, большинство их, т. е. статей, бесед, воспоминаний, мемуаров, как-то схожи между собой. Они во многих случаях носят налёт некоторой приедающейся хвалебности в адрес ряда военачальников, описания подвигов отдельных бойцов, политработников, командиров, партизан… Нужны ведь не только хвалебные реляции, но и кропотливое исследование малого, на чём покоится большое и где присутствует наука (выделено мной. — В.З.)»^[165].

Своё нежелание мириться с расширявшимся процессом мифологизации ряда полководцев выражали в попытках написать честные мемуары. Естественно, в тех условиях их публикация была просто невозможна.

Однако значительная часть фронтовиков, кому было что сказать о той войне, уже не верили в возможность донести правду до советского человека через печатное слово. «Я лично крайне сомневаюсь в том, что возможно восстановить истинный ход событий (Курской битвы. — З.В.)… — писал в 1969 г. директору музея Курской битвы при Доме офицеров г. Курска М. П. Бельдиеву уже упоминавшийся выше подполковник Е. И. Шапиро. — Процесс фальсификации истории принял такие страшные размеры, что восстановить истинный ход событий не только не по силам одному человеку, но и любому Обществу (имеется в виду военно-историческое общество, которое в то время существовало в Курске. — З.В.), какими бы добрыми намерениями оно ни было преисполнено. В извращении исторических событий заинтересовано большое количество людей, поэтому я не верю, что Ваши благие намерения увенчаются сколь-нибудь серьёзным успехом»^[166].

К сожалению, эта точка зрения человека, прошедшего горнило Великой Отечественной, не была преувеличением, она точно отразила ситуацию, сложившуюся к тому времени в Советском Союзе. Это подтверждает и бывший член редколлегии «Военно-исторического журнала» В. М. Кулиш, которому по долгу службы приходилось получать указания от людей, проводивших политику партии в Советской армии. «В беседе с генералом Н. Г. Павленко (главный редактор журнала. — З.В.) и мной, — пишет бывший журналист, — начальник Главпура генерал А. А. Епишев сам принцип партийности перевёл на более доступный язык. Он сказал: «Там, в «Новом мире», говорят: подавай им чёрный хлеб правды. На кой чёрт она нужна, если она нам невыгодна». Идея деления исторической правды на выгодную и невыгодную нашла широкое распространение в партийно-пропагандистской и исторической литературе. Истолкование партийности в науке, таким образом, было сведено к тому, что принцип научности исследования стал противопоставляться принципу политической целесообразности»^[167]. А. А. Епишеву принадлежит и ещё один «бессмертный» тезис, определявший цель тогдашней власти и практически закрывший путь к поступательному развитию военно-исторической науки. Вот как он прозвучал из уст начальника Главпура СА в ходе беседы с генералами и маршалами 17 января 1966 г.: «Мы не можем допустить, чтобы в открытой печати критиковали военачальников»^[168].

Тем не менее некоторые военные историки в это время ещё пытались достучаться до мыслящей части партии и общества. Осознавая, что поколение победителей уходит, а важные проблемы войны не только не находят отражения в трудах отечественных учёных, но и начался активный процесс свёртывания подлинно научных исследований, составители сборника материалов военно-практической конференции, посвящённой 25-й годовщине победы на Огненной дуге, высказали смелое и вместе с тем актуальное для того времени пожелание: «При изучении Курской битвы необходимо обращать внимание не только на положительный, но и отрицательный опыт, поскольку последний бывает не менее ценным для изучения практических вопросов… При исследовании… крайне желательно подвергнуть специальному рассмотрению вопрос о потерях, показав при этом соответствие затрат достигнутым результатам. Всестороннее раскрытие этого важного вопроса позволило бы внести сравнительный вклад фронтов и армий в общее дело разгрома врага под Курском, дало бы возможность более объективно оценить роль отдельных объединений и военачальников в достижении победы в Курской битве»^[169].

К сожалению, сегодня приходится признать, что этот призыв историков-фронтовиков так и остался нереализованным вплоть до конца минувшего столетия.

К конференции 1968 г. был проявлен большой интерес общества. И хотя в ходе её не был рассмотрен ряд важнейших аспектов сражений лета 1943 г., она стала последней, на которой помимо славословий в адрес «организующей и направляющей роли КПСС» была сделана попытка провести реальный анализ отдельных крупных вопросов Курской битвы. А в докладах выступавших, многие из которых непосредственно участвовали в её планировании, подготовке войск и управлении крупными соединениями и объединениями, для будущих историков и общества, осталось много глубоких, основанных на большом знании дела и опыте войны мыслей, выводов и наблюдений.

Например, довольно подробно на конференции рассматривался вопрос использования опыта возведения полевой обороны под Курском. В исторической литературе эту систему не только по праву называли «образцом полевых укреплений того времени», но отдельные авторы начали призывать глубже изучать опыт её создания и активнее использовать в современном военном строительстве. Причем эти идеи стали находить своих сторонников на самом высоком уровне и даже воплощаться в жизнь. Например, в военных академиях офицеров учили строить оборону на примере системы армейских полос 13A Центрального фронта, у которой артиллерийских средств в среднем на 1 км её фронта приходилось более 90 стволов, т. е. наблюдался существенный переизбыток. Кстати, на этом примере продолжают постигать военное ремесло сегодня и российские офицеры^[170]. Трудно понять, чему можно учить командира, если у него в распоряжении столь мощный огневой щит?

На этот перекос обратили внимание и некоторые участники упомянутой юбилейной конференции 1968 года. Например, бывший начальник штаба Воронежского фронта генерал армии С. П. Иванов, т. е. один из тех, кто участвовал в создании этой системы, в своем выступлении (а затем и в статье) впервые подробно проанализировав опыт её возведения и использования Красной армией в дальнейших операциях, справедливо отмечал, что хотя этот опыт был и важен, но в дальнейшем использовать его в полной мере оказалось практически невозможно. «С такой обстановкой и таким соотношением сил, как в битве под Курском, — отмечал он, — в дальнейшем мы встречались весьма редко»^[171].

Более определенно по этой проблеме высказался ещё один участник конференции, бывший начальник штаба Степного фронта Маршал Советского Союза М. В. Захаров, который подчеркнул: «Мне хочется отметить, что в литературе о Курской битве, вышедшей в последний период, эта оборона несколько идеализирована. Некоторые авторы приложили немало усилий к тому, чтобы показать её как самую поучительную, классическую и во всем достойную подражания. Слов нет, что ряд поучительных сторон оборонительной операции под Курском, таких, как высокая активность, устойчивость в противотанковом отношении, применение бронетанковых войск, был широко использован в последующих кампаниях войны, особенно в оборонительных операциях под Киевом и в районе озера Балатон. Но такой сильной группировки, глубоко эшелонированной обороны, а следовательно, и таких высоких плотностей на 1 км фронта для решения оборонительных задач не создавалось ни до Курской битвы, ни после неё. Эту особенность не следует забывать при изучении, анализе и оценке битвы под Курском»^[172].

Опубликованный по итогам работы конференции сборник статей и выступлений «Курская битва» под редакцией генерал-майора И. В. Паротькина хотя и был изрядно «приглажен», но и по сей день является ценным источником по данной проблеме, в том числе и потому, что в помещенных в нем работах был четко определен ряд крупных проблем для будущих исследователей, которые оказались нерешенными до этого момента. Наиболее яркая из них — выступление полковника В. П. Морозова, в котором он отмечал: «Следует заметить, что исследователи и мемуаристы Курской битвы обязаны ответить читателю и на вопросы, которые еще мало освещены в печати. Это касается прежде всего вопроса о том, почему противник, находившийся на орловском и белгородско-харьковском плацдармах, не был полностью разгромлен и уничтожен, а оказался как бы вытолкнутым из этих районов. Желательно получить аргументированный ответ и на вопрос, почему при наступлении белгородско-харьковской группировки врага были применены малоэффективные формы ведения операции, позволившие врагу избежать полного разгрома. Требуется объяснить и причины недостаточной эффективности артиллерийской и авиационной контрподготовок, которые были проведены по изготовившемуся к наступлению на Курском выступе противнику…Следует глубоко проанализировать и недочеты в использовании всех наших пяти танковых армий новой организации, впервые поучивших боевое крещение в сражениях на Курской дуге.

При исследовании событий Курской битвы, как и других битв и операций минувшей войны, крайне желательно подвергнуть специальному рассмотрению вопрос о потерях, показав при этом соответствие затрат достигнутым результатам. Всестороннее раскрытие этого важного вопроса позволило бы увидеть сравнительный вклад различных фронтов и армий в общее дело разгрома врага под Курском, дало бы возможность более объективно оценить роль отдельных объединений военачальников в достижение победы»^[173]. Надо отдать должное профессионализму и гражданскому мужеству и В. В. Морозова, и авторов сборника, которые решились опубликовать столь смелую работу в условиях, когда вектор общественно-политической и научной жизни страны развернулся в совершенно иную сторону, чем это было в прежнее десятилетие. Ведь автор не просто говорил о целом ряде важнейших вопросов битвы, считавшихся официально решенными, он поднял проблему цены победы в Великой Отечественной войне, которая на протяжении всего послевоенного периода была и продолжает оставаться наиболее сложной, болезненной и спорной для нашего общества и науки, а в то время еще и очень опасной для карьеры тех, кто пытался её касаться. Поэтому не случайно эта статья В. П. Морозова нигде больше не публиковалась, да и цитировать её начали лишь российские исследователи в наше время.

Весомый вклад в изучение Курской битвы продолжали вносить военные историки и на завершающем этапе второго периода её историографии, когда заниматься плодотворной научной работой стало крайне сложно. В 1970 г. вышла в свет одна из наиболее известных и широко использовавшихся долгие годы как учёными, так и публицистами книга полковников Г. А. Колтунова и Б. Г. Соловьёва «Курская битва»^[174]. Она была написана на основе ранее не использовавшихся в открытой печати армейских и фронтовых отчётов за весь период событий на Огненной дуге. В беседе со мной Г. А. Колтунов вспоминал, что изначально она задумывалась как упрощенный вариант исследования офицеров Генштаба, подготовленного в конце 1940-х гг. с расчётом на более широкую аудиторию, в помощь гражданским историкам и идеологическим работникам. Именно это обстоятельство и предопределило её направленность. Наряду с довольно подробным рассмотрением крупных вопросов планирования, подготовки и проведения всех трех операций в районе Курской дуги в ней значительное внимание было уделено партийно-политической работе в войсках.

Вместе с тем в книге была сделана попытка научно обосновать ряд уже закрепленных в общественном сознании и историографии мифов и легенд. В частности, в ней подробно рассматривается, из чего складывалась огромная цифра 1500 танков, якобы участвовавших в бою 12 июля 1943 г. под Прохоровкой. По мнению авторов, это общее число танков и штурмовых орудий в шести немецких танковых дивизиях из двух танковых корпусов противника, наступавших на станцию с запада и с юга, а также 5 гв. ТА, которая им противостояла. Как рассказывал мне Г. А. Колтунов, они сознательно указали номер лишь 3 тк и его дивизий, а 2 тк СС опустили, отметив, что «непосредственно в направлении Прохоровки с запада на фронте 15 км наступали три танковые дивизии врага»^[175]. К этому времени П. А. Ротмистров настойчиво пытался закрепить тезис, будто с запада кроме дивизий СС против его армии действовали также 11 тд, мд «Великая Германия» и даже 17 тд, которой там вообще не было. Причём бывший командарм не выдумывал, а брал эти данные из отчётов его же штаба за 1943 г. Поэтому парировать его аргументы было сложно. Но военные историки после анализа ряда документов пришли к выводу: эти соединения действовали на других направлениях. Авторитет маршала был высок, поэтому авторам и пришлось применить такую уловку. Именно эта книга окончательно завершила создание «мифа о Прохоровке», т. к. впоследствии изложенная в ней оценка без существенных изменений вошла во все словари и энциклопедии, издававшиеся до развала СССР.

Кроме того, в книге Г. А. Колтунова и Б. Г. Соловьёва была продублирована легенда, сформированная ещё в 1943 г. в отчёте Военного совета Воронежского фронта, о том, что окружения 5-го гв. Сталинградского танкового корпуса, выдвинутого в ночь на 6 июля 1943 г. на прохоровское направление, не было. Кроме того, в их труд был включен и ещё ряд незначительных, но, как показало время, очень живучих мифов. Например, о таране, который якобы совершил командир танкового взвода 1-й гвардейской танковой бригады 1 ТА лейтенант В. С. Шаландин. «Героически сражался экипаж комсомольца-москвича гвардии лейтенанта В. С. Шаландина… в составе механика-водителя гвардии старшего сержанта В. Г. Кустова, заряжающего гвардии сержанта П. Е. Зеленина и стрелка-радиста гвардии старшего сержанта В. Ф. Лекомцева, — читаем мы в книге. — Экипаж подбил два немецких танка «тигр» и один средний танк. Вскоре от вторичного прямого попадания загорелась машина наших танкистов. Задыхаясь в дыму, Шаландин еще пытался стрелять прямой наводкой, но поврежденная пушка плохо повиновалась раненому командиру. Тогда он решил таранить вражеский «тигр». Объятая пламенем тридцатьчетверка пришла в движение и врезалась всей своей массой в борт «тигра». Вражеский танк загорелся, его бензобаки взорвались. Объятый пламенем, погиб и экипаж гвардейцев. Указом Президиума Верховного Совета СССР В. С. Шаландину посмертно присвоено звание Героя Советского Союза»^[176].

В 1970-е гг. таран экипажа Шаландина советской пропагандой был превращён в символ стойкости советских воинов в Курской битве. О нём публиковали очерки, снимали фильмы и слагали стихи. Вот лишь один пример — широко известные строки из произведения белгородского поэта В. Татьянина «После боя»: «…Здесь Шаландин в грозном сорок третьем/ вёл свой танк, горящий на врага…/ Ты спроси — и скажут даже дети,/ что такое Курская дуга»^[177]. Но если обратиться, например, к наградному листу (в таких материалах командиры не упускали возможности поярче описать подвиг представляемого к награде), который подписал его прямой начальник — командир 2-го танкового батальона 1 гв. тбр майор С. И. Вовченко, то из него узнаем о примере настоящего героизма танкистов, собственной жизнью отстоявших рубеж. Однако не встретим в нем даже упоминания ни о каком таране. «Несмотря на беспрерывную бомбёжку и артиллерийский огонь противника, тов. Шаландин в течение 10 часов героически вёл бой, — отмечается в документе. –…Тов. Шаландин сгорел в танке на том самом месте, где было приказано держать оборону его взводу»^[178].

Если следовать логике авторов мифа, то погибнуть в танке, не пропустив врага через свои боевые позиции, ещё не подвиг, а погибнуть, совершая таран, — это настоящий пример для потомков. Подобный подход к оценке героических дел, по сути, девальвировал тяжёвый каждодневный солдатский труд. Поэтому фронтовики после войны недобрым словом поминали подобного рода выдумки и их творцов — политработников. Чему мне не раз доводилось лично быть свидетелем.

И тем не менее нельзя не согласиться с профессором К. В. Яценко, который подчёркивал, что «появление книги (Г. А. Колтунова и Б. Г. Соловьёва. — З.В.) знаменовало собой важную веху в развитии исследований истории Курской битвы»^[179].

Оценивая достижения советской исторической науки в части изучения событий лета 1943 г., как, впрочем, и минувшей войны в целом, следует признать, что период с 1957 по 1970 г. был наиболее продуктивным за всё послевоенное время. Дискуссия, развернувшаяся после ХХ съезда, издание значительными тиражами разнообразной военно-исторической и мемуарной литературы, публикация подлинных документов, а также выход в свет третьего тома «Истории Великой Отечественной войны» не только расширили знания и представления общества о коренном переломе в борьбе с фашизмом, но и подготовили почву для появления в 1970 г. двух значимых работ: труда Г. А. Колтунова и Б. Г. Соловьёва и сборника под редакцией И. В. Паротькина. Эти книги явились большим успехом, давшим импульс для развития нашей исторической науки, и стали добротным фундаментом для работы последующих поколений историков. Они во многом определили вектор развития исторических исследований по Курской битве вплоть до начала 1990-х гг. Несмотря на значительную идеологическую составляющую и ошибочное толкование отдельных событий, их авторы уже в новых общественно-политических реалиях сумели закрепить достигнутый к тому времени уровень научных знаний по данной проблеме и наметить пути дальнейшей работы. Тем самым был поставлен определенный барьер на пути начавшегося процесса переписывания истории войны новым руководством страны.

Активная деятельность, развернутая отечественными исследователями в ходе второго этапа, была резко свернута уже в середине 1960-х гг. по идеологическим соображениям и не принесла ожидаемых результатов. Хотя их работа имела большое значение и для воспитания советских людей в духе преданности своей Родине и народу. Лучшие представители научного сообщества страны не без основания считали, что обобщенный опыт прошлого, в том числе и боевой, важен не только для защиты государства, повышения боеспособности его военной организации и формирования идеологии. «Знание истории, — писал А. Г. Грылёв, — в том числе и военной, духовно обогащает человека, расширяет его кругозор, способствует широте мышления»^[180]. Можно с уверенностью утверждать, что ряд работ, опубликованных в 1960-е гг., в полной мере отвечали этим целям. А некоторые из них (в том числе и те, что упомянуты выше) и сегодня не потеряли своей актуальности. Потому что их авторы с большим уважением относились к славным делам военного поколения советского народа, старались, насколько это было возможно в то время, не заниматься демагогией и пустым славословием, а, собирая по крупицам бесценный опыт и знания о минувшем нашей страны, честно анализировать и достижения, и промахи.

Важной особенностью этого периода следует считать начало поискового движения в областях Центрального Черноземья и создание ряда музеев на местах былых сражений, например в Понырях (1963) и Прохоровке (1968). В последующие годы музеи, как и печатные издания, играли важную роль в изучении истории битвы. Во-первых, они поддерживали интерес к этому грандиозному событию среди молодёжи. Благодаря активной просветительской, воспитательной и поисковой работе вокруг них в 1970–1980 гг. возникнет микросреда, в которой формировался ряд учёных и исследователей, коим суждено в конце ХХ века начать новый этап в развитии истории Курской битвы. Во-вторых, благодаря проводившейся их коллективами переписке, систематически поступавшим от фронтовиков материалам (рукописи, фотографии, документы и т. д.) в их фондах аккумулировалась бесценная база источников, которая будет востребована уже в XXI веке российскими историками и окажет большую помощь в их работе.

Тем не менее следует признать, что в полной мере возможности, открывшиеся в то время, советской исторической науке реализовать не удалось. Наметившийся с середины 1960-х гг. курс руководства страны на коренную смену подхода к изучению Великой Отечественной войны и использование этой тематики в качестве краеугольного камня в идеологической работе для формирования «немеркнущего образа КПСС» в сознании общества фактически привели к свёртыванию научных исследований по истории Курской битвы. С мая 1970 г. на кино — и телеэкраны СССР вышел фильм режиссера Ю. Озерова, одна из серий которого была посвящена разгрому войск вермахта под Курском. Эту картину без преувеличения можно считать «Кратким курсом Великой Отечественной войны» (по аналогии с «Кратким курсом истории ВКП(б)»), который по задумке тогдашних властей должен был закрепиться в сознании советского общества на века. Благодаря таланту режиссера и актеров действительно получилось первоклассное кино, хотя его содержание — это экранизация исторических баек и мифов. Прохоровское сражение в телеэпопее подавалось как ключевой момент Курской битвы. Для образного раскрытия его сути применялись несколько внешне эффектные, но, по сути, карикатурные эпизоды. Ключевой из них — рукопашная схватка экипажей советских и немецких подбитых танков. Вот как передает реакцию на этот эпизод участника июльских боёв 1943 г. командира роты танков Т‐34 1 гв. тбр 1 ТА, генерал-лейтенанта Героя Советского Союза В. А. Бочковского его сын полковник А. В. Бочковский:

«На Курской дуге был эпизод, когда, чтобы спастись от крупной группы немецких бомбардировщиков, отец приказал стремительным фланговым броском врезаться в боевой порядок атакующих немецких танков, всё равно видимости почти никакой не было. Из-за густой пелены дыма и пыли немецкие лётчики обрушили сильнейший удар на смешавшуюся массу наших и немецких танков. Бомбёжка была такой силы, что все остановились — танки взрывными волнами бросало так, что глохли двигатели, а видимости вообще не было никакой. В какой-то момент через триплекс сквозь густую пыль отец увидел метрах в 15 «пантеру», перископ которой развернулся на его танк. Только он начал разворачивать башню, как у «пантеры» приоткрылся командирский люк, и оттуда показались скрещенные руки. Отец понял, что немцы показывают, что стрелять не будут. Он приоткрыл люк и также сделал знак немецкому танкисту. Так до конца бомбёжки никто и не стрелял. Когда она прекратилась и появилась видимость, уцелевшие наши и фашистские танки стали запускать двигатели и осторожно расходиться задним ходом. Башни у всех оставались неподвижными. Так, не стреляя, и разошлись. Поэтому отец очень критично воспринял известный эпизод в фильме «Освобождение», где два горящих танка, наш и немецкий, с разных сторон съезжают в реку, из них выскакивают танкисты, тушат свои машины, а потом начинают поножовщину. Он говорил, что несколько раз был свидетелем чем-то похожих эпизодов, но всё происходило совсем не так — танкисты, не глядя друг на друга, тушили свои машины и, не стреляя, разъезжались в противоположные стороны. Надо знать психологию танкиста, говорил он. А для этого надо хоть раз гореть в танке, тогда всё поймёшь и не будешь снимать глупости»^[181].

Тем не менее фильм получил высокую оценку государственных органов и с тех пор систематически (к 12 июля и 9 мая) демонстрировался на широких экранах вплоть до развала СССР. Картина явилась мощным средством для закрепления в сознании советских людей состряпанных в кабинетной тиши мифов о битве на Огненной дуге. К сожалению, и по сей день на интернет-форумах и сайтах можно найти ссылку на это произведение искусства как достоверный источник по истории Курской битвы^[182].

Начало третьего периода (1971–1993 гг.) историографии Курской битвы было ознаменовано практически полным вытеснением научного подхода к её изучению. Как точно заметил военный историк генерал-майор В. А. Золотарёв, в это время историография «…во многом превратилась в отрасль партийной пропаганды». Для иллюстрации приведу несколько цифр. Головной организацией в сфере изучения и освещения военной истории страны окончательно становится Институт военной истории. По сути, он был монополистом при подготовке всех значимых изданий о войне. Даже если какие-то работы в этом направлении велись областными властями, как правило, к ним привлекались его сотрудники если не в качестве исполнителей, то уж обязательно консультантами (читай — присматривали)^[183]. В плане работы «Научного совета по координации исследований в области военной истории» ИВИ на 1976–1980 гг. значилось 211 тем (в том числе в форме 47 монографий, 26 докторских и 138 кандидатских диссертаций). Из них свыше 100 должно быть «посвящено исследованию опыта идейно-политической работы партии в армии и на флоте, её военно-организаторской деятельности на фронте и в тылу, а также на территории, временно оккупированной противником»^[184], 54 — связаны с исследованием военной теории и практики (оперативного искусства и тактики), в том числе 26 — по военному искусству Красной армии в годы Великой Отечественной войны.

Объяснение такому подходу в 1975 г. дал тогдашний начальник ИВИ генерал-лейтенант П. А. Жилин. Он заявил, что «фактическая и историческая часть Великой Отечественной войны у нас изучена и в основном описана… Сейчас в СССР главным направлением исторической науки является исследование Второй мировой войны. Глубокая марксистская разработка этой темы имеет актуальное значение для науки, политики, идеологии»^[185]. Не больше и не меньше! Поэтому советским учёным надо глубже изучать роль партии в военном строительстве и бороться с фальсификацией истории на Западе. А свою историю мы отдадим на откуп проверенным писателям и кинематографистам, чтобы они советскому человеку ярче представили образ единения партии и народа в то суровое время. Это хотя и несколько утрированная, но, по сути, точная оценка партийного подхода к изучению истории войны в 1970–1980 гг.

Теперь любая публикация рассматривалась лишь с точки зрения идеологической целесообразности, и не более. Во всех значительных научных и научно-популярных изданиях чётко прослеживались тенденции перехода от анализа «факта и цифры» к поверхностному изложению событий, концентрирование внимания не на сути проблем и их причинах, а на военно-политической составляющей победы, «раздувании» роли отдельных сражений и подвигов, причём нередко «подправленных» или выдуманных от начала до конца.

Научные публикации потеряли прежнюю глубину и конкретность, а важные направления исследований задвигались на второй план. В работах подавляющего большинства авторов по тематике Курской битвы уровень подготовки и успехи советских войск, человеческие и полководческие качества советских генералов, стойкость и мужество красноармейцев при описании любых, даже трагических эпизодов для Красной армии обязательно были выше, чем у противника. Монографии военных учёных не только перестают печатать, но и те, что уже были ранее опубликованы, при переиздании цензура и идеологические органы стремились выхолостить до предела, не останавливаясь перед «сжиманием в объеме» в несколько раз. Наглядным примером может служить переиздание книги Г. А. Колтунова и Б. Г. Соловьёва «Курская битва»^[186], которое вышло в свет в 1983 г. Новый вариант разительно отличался от предыдущего, опубликованного в 1970 г., и существенно меньшим объёмом, и характером изложения материала. Из научного труда она превратилась в брошюру. И всё это происходило на фоне пустых рассуждений высокопоставленных военных и политических деятелей СССР о том, «приобретенный Вооружёнными силами боевой опыт в этой тяжёлой и длительной войне (Великой Отечественной. — З.В.) является нашим бесценными достоянием, нашей гордостью, одним из источников дальнейшего развития советской военной науки»^[187].

Основными изданиями этого периода, в которых излагалась уже новая версия официальной истории, в том числе и событий под Курском, явились двенадцатитомник «История второй мировой войны 1939–1945»^[188] и «Великая Отечественная война. Краткий научно-популярный очерк»^[189]. Главный редактор первого — министр обороны СССР Маршал Советского Союза А. А. Гречко — писал, что «это фундаментальное обобщение с позиции марксизма-ленинизма Второй мировой войны не только в советской, но и в мировой историографии. Подготовка капитального труда по истории Второй мировой войны — это не только опыт коллективного творчества, но и опыт разработки единой концепции советской исторической науки по важнейшим проблемам мировой войны».

В действительности же, кроме внешнего оформления и выдержек из докладов Л. И. Брежнева, издания не несли ничего принципиально нового, да и не ставилась перед ними такая цель. Интересны в этой связи воспоминания полковника В. М. Кулиша, который был лично знаком со многими авторами этого труда: «Издание новой 12-томной истории Второй мировой войны было поручено специально созданному для этой цели Институту военной истории. Но работа затягивалась, недоставало соответствующих источников и материалов. Чтобы ускорить процесс, не нашли ничего лучше, чем воспользоваться изданными или готовившимися к печати мемуарами Г. К. Жукова, А. М. Василевского, А. А. Гречко, И. С. Конева, К. А. Мерецкова, К. К. Рокоссовского и других. Но так как они готовились вскоре после ХХ съезда КПСС, по своему содержанию не во всем подходили в качестве источника для нового издания, при Главпуре СА и ВМФ учредили специальную группу. Перед ней поставили задачу соответствующей доработки и редактирования отобранных произведений»^[190].

То есть сначала писали источники, как это требовалось «сверху» (проще говоря, фальсифицировали источниковую базу), а потом на их основе готовили двенадцатитомник. Вот так создавался этот «фундаментальный труд»!

Но на этом процесс «сотворения истории» минувшей войны не завершался. Ведь многие ветераны были живы и занимались литературным трудом. Поэтому эти академические издания стали эталоном для оценки всех не только крупных военно-исторических работ по Великой Отечественной войне, но и мемуаров. «По указанию ЦК КПСС, — вспоминает бывший сотрудник ИВИ В. О. Дайнес, — все мемуары проходили строгую проверку на предмет соответствия их 12-томной «Истории Второй мировой войны» и 8-томной Советской военной энциклопедии. В институте был создан отдел военно-мемуарной литературы, который вносил правки в воспоминания участников войны. Приходилось этим заниматься и автору данной книги. Времена были такие…»^[191]

О том, как функционировал на практике этот «идеологический фильтр», и о том, как на качество издания даже известных авторов влиял в том числе и человеческий фактор, рассказывал Маршал Советского Союза А. М. Василевский: «Когда шла в Политиздат моя книга, её сразу, конечно, взяли под контроль. Послали на отзыв в Институт марксизма-ленинизма. Я, конечно, дал туда рукопись: мол, хорошо, проверяйте… Читал ее сотрудник института Миносян. Он всё проверил и позвонил мне. Говорит: «Александр Михайлович, всё правильно. Я вашу рукопись верну». А сам… взял да и отправил (как потом мне объяснили, «по указанию инстанции») в Институт военной истории замполиту Махалову. А тот разобиделся, поднял шум: почему не сразу в наш институт? Здесь рукопись стали мариновать, придираться к мелочам… был у меня потом разговор по этому вопросу с начальником Института военной истории генералом Жилиным. Он мне: «Александр Михайлович, отношение нашего института к вам замечательное, мы перед Вами преклоняемся» и т. д. Но я-то вижу, что эти слова не всегда подкрепляются делом. Короче говоря, после всех просмотров и проверок некоторые места из рукописи, а потом и корректуры моей книги буквально вытравлялись под предлогом «нежелательности» или какой-то «секретности»^[192].

Сравнительный анализ 7-й книги двенадцатитомника, посвященного Курской битве, и 3-й шеститомного издания показывает: во‐первых, к середине 1970-х гг. официальная советская историческая наука окончательно отошла от наиболее взвешенных оценок, публиковавшихся в середине прошлого десятилетия, во‐вторых, наводит на мысль, что редколлегия седьмого тома полностью подпала под влияние полководцев, участников Курской битвы на Воронежском фронте (генерала армии С. П. Иванова^[193], Главного маршала бронетанковых войск П. А. Ротмистрова и их сторонников). Так, например, учёные вновь вернулись к тезису, уже опровергнутому в книге «Великая Отечественная война Советского Союза. Краткая история», о том, что якобы германское командование к 10 июля 1943 г. сменило направление главного удара с Обояни на Прохоровку и стянуло к станции главные силы, а также к прежней численности танков, участвовавших в бою 12 июля 1943 г., — 1200 боевых машин. Хотя цифра 1100 танков была упомянута не только в этой работе, но и даже в 8-м томе Советской Исторической энциклопедии^[194], вышедшем в 1965 г.

Попутно замечу, что обе легенды, тесно связанные между собой, благополучно переживут развал СССР и перекочуют уже в новые официальные российские издания. Причем если миф о беспримерном бое с участием более 1000 танков в новом веке будет подвергнут серьёзной критике, то легенда о перенацеливании ударных клиньев войск Манштейна без каких-либо изменений войдёт в Большую Российскую энциклопедию^[195].

И тем не менее благодаря стараниям неравнодушных профессионалов, таких, как член авторского коллектива седьмого тома Г. А. Колтунов, взгляды на некоторые важные, открыто дискутировавшиеся вопросы в этих фундаментальных трудах поменялись, а некоторые острые углы были сглажены, особенно это коснулось событий в районе Белгорода. Например, в «Истории Второй мировой войны 1939–1945» однозначно отмечено, что оценки и К. К. Рокоссовского, и Н. Ф. Ватутина планов германского командования о месте нанесения главного удара на полосе своих фронтов полностью оправдались^[196]. Кроме того, как и в шеститомнике, здесь чётко и, как свидетельствуют обнаруженные сегодня документы, вполне правдиво изложены причины более успешных действий в обороне войск Центрального, чем Воронежского фронта: противник (9A) наносил удар на севере меньшими силами, чем на юге (4 ТА и АГ «Кемпф»), а также наличие значительно больших сил артиллерии в составе Центрального фронта.

Половинчато в книге решён вопрос и об участии 1-й танковой, 5, 6 и 7-й гвардейских армий в контрударе Воронежского фронта 12 июля 1943 г. Прежнее утверждение о том, что они якобы не успели изготовиться к атаке, из текста ушло, но и подробного описание деятельности их войск и результатов боевой работы не было.

Вместе с тем из-за острого дефицита информации о событиях 30-летней давности даже для пропагандистской работы в это время активно развернулась работа по расширению номенклатуры создаваемых «правильных источников» для военно-исторической литературы. Начали усиленно публиковаться под одной обложкой статьи и очерки военных и гражданских публицистов, которые они писали в годы Великой Отечественной войны. Это были пропагандистские материалы, издававшиеся в армейских и центральных газетах, только несколько «осовремененные», т. е. из них убрали имя Сталина и его соратников, а общую тональность подправили — для лучшего восприятия гражданской аудитории. В некоторых из них поменяли форму изложения материла, например, вместо очерка он подавался как личный фронтовой дневник, но его суть от этого не менялась. Однако официально эти книги позиционировались как «свидетельства очевидцев и участников многих сражений и битв». Одним словом, разновидность мемуарной литературы, авторы которой в силу специфики своей работы якобы видели войну и из солдатского окопа, и из высокого военного штаба. По стилю и содержанию она была похожа на послевоенные творения политработников. По мысли тех, кто «создавал» отечественную историю заново в кабинетной тиши, эти труды наряду с мемуарами должны были заменить историкам и публицистам архивные документы и восприниматься обществом не иначе как кладезь подлинной информации для любой литературы о войне. По воспоминаниям советских историков, с которыми мне довелось общаться, когда специалисты на совещаниях сетовали, что не хватает подлинной исторической информации о том или ином событии войны, чиновники нередко с раздражением бросали в зал: «Вам что, не хватает подготовленной литературы? Работайте, еще дадим!» — «А то, что в этих «трудах» концы с концами не сходились на одной странице, — возмущались мои собеседники, — абсолютно никого не беспокоило».

Что собой представляли эти «источники», проиллюстрирую на примере цитаты из книги бывшего военного корреспондента «Известий» В. В. Полторацкого, в котором описаны события перед началом Курской битвы: «В июне этого года (1943 г. — З.В.) в 5-м гвардейском таковом корпусе состоялся праздник по случаю вручения танкистам гвардейского знамени. День был солнечный, ясный… Знамя привез командующий Воронежским фронтом Ватутин, а принимал его командир корпуса Герой Советского Союза генерал Кравченко. Он вышел вперед, опустился на одно колено и, поцеловав краешек алого, расшитого бархата, произнес клятву… Голос у генерала был низкий, густой»^[197].

В пяти строках автор сумел не только перепутать времена года настолько, что сразу и не разберешься, весна это или лето, но и допустил для очевидца события явную неточность при описании крупного военачальника. Во-первых, знамя гвардейцам было вручено не в июне, а 7 мая 1943 г. Да и сирень с тополем в средней полосе России цветут (и пахнут) тоже в мае. Странно, что об этом не знает взрослый человек. Во-вторых, голос у генерала А. Г. Кравченко был, наоборот, высоким, как и он сам (под два метра), с мягким, напевным выговором. Поэтому те, кто первый раз общался с ним, невольно удивлялись этому несоответствию. Трудно поверить, чтобы всё это не знал человек, лично участвовавший в том историческом событии и после не раз близко общавшийся с генералом. В действительности же искажение даты понадобилось автору, чтобы более живописно изложить его разговор с А. Г. Кравченко вечером того же дня. Автор свёл цветы сирени и пшеничные колосья в одно время года, вероятно, для того, чтобы создать светлый образ родины. «За полночь мы вышли с генералом из клуба и остановились в саду под высокими звездами, — читаем у В. В. Полторацкого. — Пахло сиренью, но к этому запаху примешивался и другой, едва уловимый горький запах молодого тополя. Генерал стоял без фуражки, повернувшись лицом на запад. Там, за низкой оградой, начиналось пшеничное поле, а за полем, подернутая белесым туманом, струилась река. За рекой лежала линия фронта, а за ней была Украина (родина генерала. — З.В.). Запах тополя доносился, быть может, оттуда.

— Там мой отец, — тихо сказал генерал и повторил ещё тише: — Мiй рiдный тату…»^[198]. Как видим, тому, кто захочет узнать хотя бы, когда же это событие произошло, не говоря о большем, разобраться будет крайне трудно. Что же до голоса, то это искажение тоже «для пользы дела». Ведь наша пропаганда эксплуатировала лишь один образ советского генерала: для подчиненных он заботливый отец-командир, а для врага — суровый, грозный воин, поэтому высокий голос Андрея Григорьевича, никак не вписывался в это клише. И такая пустопорожняя трескотня по всей книге. Справедливости ради надо отметить, что если внимательно вчитаться в тексты подобных работ, то и военные журналисты, и гражданские публицисты, работавшие в действующей армии, не скрывали, что они не летописцы, не историки, а пропагандисты, несущие светлый образ партии и героику в массы. Главное для них эмоции, а не достоверность. И тем не менее их труды, особенно в третий период историографии, были вполне востребованы и являлись важным источником, из которого и массовый читатель, и СМИ черпали информацию о событиях Курской битвы. Ссылку на эти «документальные труды» и их цитаты можно найти даже в мемуарах советских военачальников, участников боевых действий на Огненной дуге. Например, как уже отмечалось выше, в книгу известного и уважаемого за свой профессионализм маршала артиллерии В. И. Казакова была включена выдержка из статьи журналиста газеты «Красная звезда» П. Трояновского, вероятно, для того, чтобы лишний раз подчеркнуть роль политработников в реальном управлении войсками и планировании боевых действий.

Глубоко убежден, какими бы мотивами ни руководствовались люди, искажавшие события минувшей войны, они наносили непоправимый вред не только истории как науке. Их усилиями формировалось ложное восприятие прошлого страны у идущих им на смену поколений, а молодежь воспитывалась на надуманных, оторванных от реальной, земной жизни образах героев, у неё создавалось искажённое представление о делах советских людей той страшной и героической поры.

В 1975 г. Институтом военной истории был опубликован сборник статей под редакцией Маршала Советского Союза К. С. Москаленко «Битва на Курской дуге». Как мне рассказывали члены его редколлегии, изначально стояла задача лишь формально продемонстрировать результаты работы института и вместе с тем в какой-то степени компенсировать явную нехватку научной литературы, прежде всего монографий, по этой тематике, а также «разбавить» сухой текст однотомника под редакцией П. А. Жилина. Поэтому соответствующим был и подбор статей. Новинок не было, подавляющее большинство из них уже печаталось ранее, причём главным образом, как и было принято тогда, они освещали партийно-политическую работу в войсках, помощь тыла фронту, вклад трудящихся областей, где проходили бои, в общую победу, а также второстепенные вопросы битвы. Лишь несколько работ действительно затрагивали важные аспекты событий под Курском, хотя они, вероятно из-за нехватки места (сборник был небольшим — 192 страниц), были существенно урезаны от прежних объёмов. Среди удачных следует назвать статью генерал-майора М. Д. Сидорова «Массирование артиллерии и манёвр артиллерийско-противотанковыми резервами в ходе оборонительной операции на Курской дуге»^[199]. В ней автор достаточно подробно осветил важный аспект успеха войск Центрального фронта — применение артиллерии при отражении удара немцев в рамках операции «Цитадель».

Тем не менее, характеризуя общую ситуацию с изданиями ИВИ этого периода, нельзя не согласиться с профессором А. С. Овчинским, который справедливо отмечает: «В целом же, учитывая политическую ангажированность военных историков, их работы, несмотря на различие по методическому и методологическому уровням исследования, не свободны от ряда типичных недостатков и ограничений, связанных прежде всего с установкой на доказательство неоспоримого превосходства Красной армии над вермахтом летом 1943 г. Отсюда прослеживаются стремление всех авторов манипулировать цифрами соотношения сил, средств и боевых потерь, подчёркнутое невнимание к противнику относительно качества боевой работы его войск и оперативного искусства командования на армейском, корпусном и дивизионном уровнях, некритичный подход к оперативным решениям советского командования, замалчивание неудач и ошибок, превознесение характеристик своей боевой техники»^[200].

Сборник под редакцией К. С. Москаленко стал последним изданием о Курской битве, выпущенным в третий период крупными центральными издательствами при участии ИВИ. В дальнейшем освещение события лета 1943 г. в основном велось в мемуарной литературе и книгах, публиковавшихся областными издательствами, качество которых заметно уступало столичным и по содержанию, и по оформлению.

Наиболее массовой стала серия «Подвиг на Курской дуге», печатавшаяся с 1982 г. в Воронеже Центрально-Чернозёмным издательством. Вошедшие в неё работы были посвящены вкладу тружеников тыла и разных родов войск в разгром врага: «На огненных рубежах: артиллеристы в Курской битве» А. С. Доманк (1984), «В небе над Курской дугой» В. Д. Соколов (1985), «Сплав мужества и стали: Танкисты в Курской битве» Р. М. Мазуркевич (1986), «Сапёры Огненной дуги: Инженерные войска в Курской битве» С. Габов (1987), «Пехота Огненной дуги: стрелковые соединения» Н. Мурзаев (1987), «Тыл Огненной дуги» А. С. Доманк (1989) и другие.

В большинстве работ события изложены схематично, без достаточного анализа проблем, просчётов советской стороны авторы касались поверхностно и, главное, абсолютно не присутствует элемент сопоставления родов войск вермахта и Красной армии. Это не позволяло выявить их сильные и слабые стороны, понять, как компенсировались недостатки в развитии некоторых родов войск нашей армии, как их части справлялись с поставленными задачами в этой грандиозной битве.

Бесспорно, эти труды дополнили представление массового читателя о Курской битве, но нельзя не признать, что их качество оставляло желать лучшего из-за низкой квалификации авторов и отсутствия доступа к архивным материалам. Их основным недостатком стало использование в качестве главных источников пропагандистской литературы периода войны (листовок, армейских и центральных газет), а также информации из книг 1940–1960 гг. без критического анализа.

Хотя в ряде изданий довольно широко использовались документы из ЦАМО РФ (в основном наградные и политдонесения), тем не менее содержание их изобиловало ошибками и неточностями по существу. В качестве примера можно обратиться к труду «Сплав мужества и стали» кандидата исторических наук полковника Р. М. Мазуркевича. Автор привлёк довольно большой объём документальных источников, встречался со многими участниками Курской битвы, записал их воспоминания. Но при подготовке книги важные не только для историков, но и для тех, кто стремится понять суть конкретных событий, факты и детали, привязка к местности были им опущены ради написания «общей картины героических дел советских танкистов». Кроме того, автор, имея ученую степень, демонстрирует незнание элементарных фактов по избранной теме, хотя у него под рукой были документы. Вот лишь несколько примеров. Уже в начале повествования он указывает, что уже в первый день немецкого наступления фельдмаршал Э. фон Манштейн якобы бросил против Воронежского фронта в том числе и танковую дивизию СС «Викинг», хотя таковой здесь не было на протяжении всей операции «Цитадель»^[201]. Далее, по его мнению, в бою под Прохоровкой 12 июля 1943 г. армии Ротмистрова противостояли не только все три соединения корпуса СС, но и 11 тд, которая в действительности в это время вела бои у Обоянского шоссе. Причем в книге утверждается, что в этот день на 29-й танковый корпус 5 гв. ТА наступали сразу две дивизии СС: «Лейбштандарт Адольф Гитлер» и «Мёртвая голова»^[202], хотя последняя основными силами находилась в излучине р. Псёл, пытаясь прорваться через рубеж соседней 5 гв. А^[203]. Кроме того, автор неверно изложил события 6 июля 1943 г.^[204]: он ошибочно утверждает, что бригады Ротмистрова уже в этот день громили неприятеля под Прохоровкой, хотя широко известно, что 5 гв. ТА подошла сюда только на исходе 9 июля, а в бой вступила 12-го. Вместе с тем при перечислении частей немецкой штурмовой артиллерии, действовавшей в полосе Центрального фронта, 653-й дивизион «фердинандов» Р. М. Мазуркевич переименовал в дивизион «тигров», а 656-й полк спецназаначения — в дивизион 105-мм штурмовых орудий^[205]. Не обошёл автор стороной и новинки германского танкостроения, все они — «тигры», «фердинанды» и «пантеры», по его мнению, были собраны 12 июля 1943 г. на «танковом поле» у Прохоровки для борьбы с гвардейцами Ротмистрова. Хотя уже в то время было известно, что, кроме танков «тигр», другой перечисленной техники здесь не было. Встречаются в книге и другие ошибки и неточности. В результате работа потеряла свою ценность как источник достоверной исторической информации. Хотя не могу не отметить такой факт. В 1980–1990 гг. мне не раз приходилось встречаться с сотрудниками музеев центрально-чернозёмных областей, которые говорили, что они с доверием и интересом относятся к ней и в своей работе широко используют, аргументируя это тем, что автор не просто военный, но и ученый, кандидат наук. Так формировался ещё один канал «ретрансляции» недостоверных данных на широкую аудиторию, благодаря которым тема Курской битвы обрастала всевозможными выдумками.

Следует отметить, что с наименованием немецких соединений и типов бронетехники у всех советских историков была большая путаница. Даже у военных. Если следовать их утверждениям, то «тигры», «пантеры» и «фердинанды» действовали по всей Огненной дуге. На первом этапе изучения битвы это было связано с отсутствием необходимых документов и специальной литературы. Но, как свидетельствовал в беседе со мной Г. А. Колтунов, уже в 1970-е гг. ситуация, в общем, прояснилась. Генштаб издал «Сборник материалов по составу, группировке и перегруппировке сухопутных войск фашистской Германии и войск бывших её сателлитов на советско-германском фронте за период 1941–1945», в распоряжении военных историков были переводы мемуаров германских военачальников и западных исследователей. Поэтому при желании можно было разобраться, где какие дивизии находились и кто на чем воевал. «Но писать спустя рукава было удобно, — отмечал Г. А. Колтунов. — Ведь особых требований к раскрытию содержания темы в то время уже не предъявлялось. Это не 1960-е годы, теперь всем было на всё наплевать, в суть проблем, как правило, не вникали глубоко, главное, чтобы содержание выглядело наукообразно и цитатка из Л. И. Брежнева на видном месте стояла. Правда, не все с этим мирились, но труды таких строптивцев обычно так и оставались в ящиках их рабочих столов»^[206].

Отдельные книги воронежской серии, например М. П. Дёмина «Родина зовёт»^[207], посвященные партийно-политической работе в войсках на Огненной дуге, были настолько пустыми и малосодержательными, что напоминали больше пропагандистские брошюры, чем серьёзное исследование. Их суть — «Без политруков армия беспомощна!». Это мнение шло вразрез с исторической правдой, а потому подобные «творения» хотя и издавались десятками тысяч, но своего читателя даже в Советском Союзе «эпохи развитого социализма» так и не находили, пылясь на библиотечных полках. В качестве эксперимента я как-то просмотрел несколько трудов подобного рода в ряде библиотек крупных городов Черноземья — Белгорода, Курска, Орла, Старого Оскола и в посёлке Прохоровка. Результаты оказались ожидаемыми: на контрольных корешках возврата книги, наклеенных в год их изданий, за эти десятилетия было отмечено 1–2 читателя.

Характерной особенностью третьего этапа историографии явилось прекращение публикации советских или трофейных документов по летним боям 1943 г. В научный оборот они практически не вводились. Официально было сказано: «Зачем ворошить историю войны, мы её и так уже изучили», настоящая же причина была очевидной. Если бы историки получили свободный доступ к архивным материалам Красной армии, а затем опросили оставшихся в живых фронтовиков, то на поверхность непременно вышло бы главное, что скрывалось все эти годы за дымовой завесой героики и пропагандистской риторики, — непреодолимая пропасть между старшими командирами и генералами, с одной стороны, и красноармейцами — с другой, как наплевательски относились к жизни солдат прославленные советские полководцы и военачальники. Тысячи воинов Красной армии, стойко дравшихся, в том числе и на Курской земле, были брошены на произвол судьбы в «котлах» и кровавых, часто бессмысленных атаках их командирами, которые не выполняли свои элементарные обязанности, проявляли равнодушие и цинизм к товарищам по оружию. Всё это могло навести на мысль, что виновны не только генералы, порочна сама система, которая позволяла им столь безнаказанно вести себя. Однако подобной крамолы допустить было нельзя, поэтому и в 1970-е гг., и в дальнейшем продолжалось засекречивание всего, что могло бросить хоть какую-то тень на прошлое страны и социалистический строй.

Лишь однажды, в № 6 «Военно-исторического журнала»^[208] за 1983 г., появился материал «Подготовка к Курской битве», в котором приводились полностью или частично 18 документов фронтовых управлений, Генштаба и Ставки ВГК. Он сопровождался куцым, сухим комментарием. И хотя это была первая публикация документов по этой теме в открытой печати за все послевоенные годы, собранные в ней материалы ничего нового не содержали, лишь детализировали уже известные мероприятия советского командования в период весенней оперативной паузы 1943 г.

Замечу, что после «разгрома» редакции «Военно-исторического журнала», проведённого в 1966–1967 гг.^[209] с целью ликвидировать «неоднозначное» издание, последними его номерами, в которых действительно поднимались важные проблемы Курской битвы, стали июльский и августовский номера за 1973 г. Как наиболее познавательные и глубокие следует особо выделить опубликованные в них статьи маршала войск связи И. Т. Пересыпкина^[210], генерала армии С. П. Иванова^[211], полковников А. Галицана и Л. Павлова^[212], а также редакционный материал «Использование подразделений автоматчиков»^[213].

В это время главным источником новой информации о Курской битве, как и о войне в целом, становится мемуарная литература, которая с началом 1970-х гг. получила особенно широкую распространённость. Её важной особенностью был более широкий диапазон авторов, чем прежде. Если в предыдущий период публиковались книги в основном полководцев и военачальников от командира корпуса и выше, то с начала 1970-х гг. стали появляться воспоминания офицеров тактического звена и даже рядовых. В иных условиях это было бы вполне нормально и могло привести лишь к положительным результатам — расширению базы исторических источников для научной работы, а также повышению информированности общества о минувшем. Однако в СССР периода развитого социализма этого не могло произойти по определению. Все книги о Великой Отечественной, и в первую очередь мемуары, проходили через фильтр цензуры, подгоняясь под единый стандарт, исключавший обнародование неудобной правды. Да и их авторы, за редким исключением, были людьми, как говорили в ту пору, «идеологически выдержанными», не раз проверенными и понимали, что дозволено писать, а о чём следует умолчать. «Мемуары, мемуары… кто их пишет? — размышлял о 1970-х гг. профессор Н. Н. Никулин. — Какие мемуары могут быть у тех, кто воевал на самом деле? У лётчиков, танкистов и прежде всего пехотинцев? Ранение — смерть, ранение — смерть, ранение — смерть, и всё! Иного не было. Мемуары пишут те, кто был около войны. Во втором эшелоне, в штабе. Либо продажные писаки, выражавшие официальную точку зрения, согласно которой мы бодро побеждали, а злые фашисты тысячами падали, сражённые нашим метким огнём. Симонов, «честный писатель», что он видел? Его покатали на подводной лодке, разок он сходил в атаку с пехотой, разок с разведчиками, поглядел артподготовку — и вот уже он «всё видел» и «всё испытал» (другие, правда, и этого не видели). Писал с апломбом, и всё это — прикрашенное враньё. А шолоховское «Они сражались за Родину» — просто агитка! О мелких шавках и говорить не приходится.

…Лучшие мемуары я слышал зимой 1944 г. в госпитале под Варшавой. Из операционной принесли в палату раненого Витьку Васильева, известного дебошира, пьяницу, развратника, воевавшего около начальства и в основном занимавшегося грабежом или сомнительными махинациями с мирным населением. За свои художества Витька угодил, наконец, в штрафную роту, участвовал в наступательном бою, «искупил вину кровью». Вот стенограмма его мемуаров: «Пригнали нас на передовую, высунул я башку из траншеи, тут меня и е…уло. Мемуары прерывались скабрезными частушками и затейливой пьяной руганью в адрес сестры, делавшей Витьке инъекцию противостолбнячной сыворотки»^[214].

И тем не менее, несмотря на известные «врожденные», отрицательные стороны этого жанра и цензурные рогатки, отдельные авторы, участвовавшие в Курской битве, всё же сумели донести до читателя ряд важных, не всегда удобных фактов, связанных с ключевыми моментами сражений лета 1943 г. Особенно интересны в этом отношении воспоминания командующих армиями, участвовавших в битве. Скроены они были по одной общей схеме. За редким исключением, в них не было подробного анализа оперативной обстановки, детальной проработки решений противоборствующих сторон, а ход боёв изложен поверхностно. Но, как правило, в каждой главе есть несколько интересных сюжетов (описание конфликтных ситуаций, разговор ключевых фигур по важным проблемам и т. д.), о которых раньше не было известно широкой аудитории. Они-то и «вытягивали» всю главу. Например, в книге бывшего командующего 1-й танковой армией М. Е. Катукова «На острие главного удара»^[215] при описании событий под Курском такой «изюминкой» стало описание напряженной ситуации, вызванной намерением Н. Ф. Ватутина нанести уже 6 июля 1943 г. контрудар по вклинившемуся противнику. Решение было спорным и до конца не просчитанным. Благодаря этому эпизоду стало известно и о непростых взаимоотношениях между высшим командным составом Воронежского фронта, и о фактах влияния И. В. Сталина на ход Курской оборонительной операции в его полосе^[216].

Из всех мемуаров о событиях под Курском, вышедших в это время, наиболее информативной стала книга К. С. Москаленко «На юго-западном направлении 1943–1945. Воспоминания командарма», увидевшая свет в 1972 г. Хотя при отражении удара ГА «Юг» его 40A крупномасштабных боёв не вела, автор постарался очень подробно изложить и подготовку к битве, и весь период обороны, детально описано участие её войск и в последовавшем затем августовском контрнаступлении. Главной особенностью этой работы стало включение в её основной текст боевых и отчётных документов из Архива Министерства обороны СССР^[217]. Они использовались автором к месту, заметно повышали достоверность труда. В частности, в нём впервые был опубликован оперативный план обороны 40A и отчёт штаба Воронежского фронта по итогам оборонительной фазы битвы. Немалый интерес вызывали авторские оценки деятельности генерала армии Н. Ф. Ватутина, его качеств характера как человека и полководца. Бесспорно, эта информация имела большую ценность для изучения переломного момента войны. К сожалению, в мемуарах командарма не нашлось места для освещения такого важного вопроса, как острый спор его с Н. Ф. Ватутиным о том, кто будет командовать войсками на обоянском направлении в ходе фронтового контрудара — он или И. М. Чистяков, который разгорелся за сутки до 12 июля 1943 г. Напомню, этот конфликт, по сути, пустой и вредный для дела, возник на ровном месте из-за болезненной амбициозности К. С. Москаленко, чуть было не привел к срыву этого крупномасштабного мероприятия. Хотя и оттянул его начало на несколько часов^[218].

Немало подробностей, причём нелицеприятных для себя, об участии в летних боях на Воронежском фронте 5 гв. А привёл её бывший командующий А. С. Жадов в своей книге «Четыре года войны»^[219]. Именно из его воспоминаний впервые стало известно о том, как тяжело, неподготовленно вводилась в сражение под Прохоровкой 12 июля 1943 г. свежая гвардейская армия, и о серьёзном разговоре Г. К. Жукова с командармом после по поводу его якобы бездействия и отсутствия инициативы в предшествующий этому событию период^[220]. Хотя за несколько суток до этого момента А. С. Жадов лично ставил вопрос об обеспечении армии самым необходимым (снарядами, средствами усиления и т. д.) и перед Н. Ф. Ватутиным, и перед представителем Ставки на Воронежском фронте А. М. Василевским, но получал резкие отповеди. Впервые об этом станет известно лишь в 2013 г., когда доктор исторических наук Е. К. Симонова-Гузенко и полковник В. В. Жданов опубликуют выдержки из бесед К. М. Симонова с командармом о Прохоровском сражении^[221]. А тогда, в 1970-е гг., об этом, естественно, сказать было невозможно. В крайнем случае, чтобы как-то обозначить событие, допускалось признавать собственные ошибки по неопытности, что и вынужден был сделать в своих мемуарах А. С. Жадов.

В 1975 г. вышла в свет книга воспоминаний И. М. Чистякова «Служим Отечеству». Небольшая по объему, она вызвала неоднозначные оценки. В ней полностью было проигнорировано авторитетное мнение Г. К. Жукова о незначительном эффекте контрартподготовки, проведенной перед началом немецкого наступления в ночь на 5 июля 1943 г., в том числе и на Воронежском фронте. И. М. Чистяков, непосредственный участник тех событий, достаточно интересно и ярко описал, как успешно была реализована эта задумка советского командования в полосе 6-й гв. А: «Только позже, когда мы перешли в наступление, в Томаровке, в Борисове и других населенных пунктах мы увидели тысячи берёзовых крестов над немецкими могилами, да и жители рассказывали нам, сколько им пришлось после этого удара свозить убитых фашистских солдат и офицеров. Артиллерийская контрподготовка не только нанесла серьезный материальный урон фашистам, но и тяжело сказалась на моральном состоянии их войск. Гитлеровское командование убедилось, что расчёт на внезапность удара по нашей обороне сорван.

Многие фашистские офицеры и генералы считали, что артиллерийская контрподготовка была началом нашего наступления. Но все это мы узнали позже, а тогда, как я говорил, меня тревожило одно: перейдут они в наступление или нет? И вторая думка: а не ударили ли мы по пустому месту? Они же могли увести войска! Но я очень надеялся на точность данных разведки…»^[222].

Можно понять генерала, который пытался обосновать своё решение, принятое по приказу вышестоящего командования. Однако приводимые в подтверждение высоких потерь врага доводы не убеждают. Интересно, по каким это признакам местные жители при сборе трупов на поле боя определяли: погиб солдат или офицер в ходе контрартподготовки или уже непосредственно при наступлении? Особенно странным выглядит это утверждение, если учесть, что районы, которые подверглись обстрелу советской артиллерии, располагались в зоне непосредственных боевых действий почти трое суток, и лишь после этого туда могли быть (теоретически) направлены мирное население и похоронные команды.

Вместе с тем в книге есть и ряд важных эпизодов, в деталях раскрывавших подготовку и ход значимых событий Курской битвы. В частности, бывший командарм интересно и достоверно описал и планирование, и проведение контрудара 8 июля 1943 г. на прохоровском направлении, в котором его армия играла ключевую роль.

Заметный вклад в изучение боевых действий на обоянском и прохоровском направлениях внесли мемуары генералов А. Л. Гетмана «Танки идут на Берлин»^[223] и Е. Ф. Ивановского «Атаку начинали танкисты»^[224]. Воспоминания А. Л. Гетмана, командовавшего тогда 6 тк 1 ТА, выдержали несколько изданий. Наиболее полным стало последнее, вышедшее в 1982 г. Как и другие подобного рода книги, эту работу трудно оценить однозначно. Бесспорно одно: для исследователя Курской битвы она интересна и полезна. В частности, комкор приоткрыл завесу над взаимоотношениями его с М. Е. Катуковым, которые на протяжении всей войны были непростыми и, естественно, не лучшим образом влиявшими на боевую работу войск. В частности, генерал мягко отметил, что командарм перед началом боёв у обоянского шоссе не был склонен закапывать танки в землю и якобы согласился с этим лишь после его настойчивого заверения, что приказ об отражении удара противника в любом случае корпус выполнит^[225]. Сегодня, когда документальные источники в ЦАМО РФ стали доступны для анализа, у историков данное утверждение вызывает недоверие. Тогда же эта информация, бесспорно, была полезна и расширяла представление о том, как далеко не просто шёл процесс поиска оптимальных форм реализации плана оборонительной операции на Воронежском фронте.

А. Л. Гетман, довольно подробно описывая боевую работу своего соединения под Курском, тем не менее обошёл молчанием то, как он 11 июля 1943 г. при отводе корпуса фактически бросил на произвол судьбы воинов 10-й механизированной бригады 3 мк и 90 гв. сд 6 гв. А, которые обороняли в излучине р. Пена один и тот же рубеж. В результате пехота понесла тяжелейшие потери, особенно стрелковая дивизия, несколько тысяч человек погибли и попали в плен. Об этом факте стало известно лишь недавно, из рассекреченных документов ЦАМО РФ. А комкор, судя по имеющимся сегодня в распоряжении исследователей материалам, даже выговора не получил от руководства 1 ТА.

В мемуарах бывшего начальника разведки 2 тк генерала армии Е. Ф. Ивановского раскрываются детали подготовки контрударов 8 и 12 июля 1943 г. и подробно описаны конкретные примеры того, как Н. Ф. Ватутин и А. М. Василевский лично участвовали в этом процессе, в том числе и на этапе постановки задач войсковым соединениям. Хотя автор, вероятно за давностью лет, допустил ряд фактически ошибок, например, о якобы гибели под Прохоровкой 11 июля 1943 г. командира 99 тбр подполковника Л. И. Малова при её окружении. В действительности же комбриг был убит 9 августа 1943 г.

В 1974 г. наконец вышла из печати давно ожидавшаяся историками книга воспоминаний одного из ключевых фигур в командовании Красной армии в годы войны и непосредственного творца Прохоровского сражения Маршала Советского Союза А. М. Василевского «Дело всей жизни»^[226]. Однако надежды не оправдались. К сожалению, как и вся мемуарная литература того времени, труд этого выдающегося военачальника прошёл долгий путь по кабинетам чиновников от цензуры и оказался выхолощенным до предела. Поэтому практически ничего нового он не смог внести в историю Курской битвы, за исключением одной интересной детали. Бывший начальник Генштаба лично наблюдал знаменитый бой 12 июля 1943 г. юго-западнее Прохоровки. В тот день он находился на НП П. А. Ротмистрова, который располагался на окраине станции, а затем, через несколько дней, письменно доложил И. В. Сталину о результатах первого дня контрудара 5 гв. ТА и о событиях, развернувшихся в последующие двое суток. Вот этот документ и опубликовал в своей книге маршал. Донесение, вероятно, было составлено лишь в двух экземплярах, поэтому в ЦАМО РФ оно пока не обнаружено, и до сегодняшнего дня его цитируют лишь по этой книге. Документ хотя и, безусловно, интересный, но в то же время вызывает двойственное чувство даже сегодня. Во-первых, он не подтверждал того грандиозного масштаба, который закрепился за событиями 12 июля 1943 г. после войны. Никаких тысяч танков, никакой победы и полного разгрома врага. Численность бронетехники противника вообще приведена в три раза меньше, чем, например, утверждал П. А. Ротмистров, 200 машин. В 1970-е гг. эта нестыковка удивляла читателя и вносила в официальную историю сражения некую интригу. Хотя к этому моменту развивать её, анализируя введенный в научный оборот документ, оказалось уже невозможно. Во-вторых, и это стало ясно лишь недавно, маршал уже через двое суток после тех катастрофических последствий для 5-й гвардейской попытался отвести гнев Верховного от командарма. Пытаясь сгладить негативные результаты боя, он изложил события так, что выходило: колоссальные потери ударных соединений армии — 18 и 29 тк, которые он приводит, нанесены немцами не за 10 часов боя 12 июля, а как минимум за двое суток. Сегодня известно, что эта уловка маршала, и особенно его дальнейшие шаги, в значительной мере спасли П. А. Ротмистрова не только от серьезных неприятностей по службе, но и даже от военного трибунала. А в момент выхода мемуаров эта недосказанность, безусловно, ещё больше запутала историков, анализировавших проблемы и Прохоровского сражения, и Курской битвы в целом^[227].

Вероятно, за исключением Н. С. Хрущева, все, кто знал А. М. Василевского, отмечали его высокую порядочность и честность в отношениях с подчиненными и с теми, с кем ему приходилось бок о бок работать в годы войны. Не изменил себе маршал и на исходе жизненного пути. Ивановский журналист П. Ф. Белов, лично встречавшийся с А. М. Василевским, впоследствии так отвечал на вопрос: «Почему маршал в своей книге и статьях о многом умалчивал?» — «О личной жизни больших людей писать откровенно не полагалось, чтобы ненароком не обнаружить червоточины в тех самых «корнях». Акцент делался на заслугах перед партией, народом, советской властью. Вероятно, это мучило и самого Василевского. Во всяком случае, доподлинно известно, что после выхода мемуаров он подготовил новую рукопись. Вот как об этом рассказывал мне уже его племянник Валерий Евхаритский: «Я в очередной и, как оказалось, в последний раз приехал к дяде на дачу в Архангельское. Он достал из сейфа толстую пачку бумаг и сказал: «Это новая моя книга. Только что переписал набело». Я буквально проглотил написанное. В отличие от мемуаров, дядя писал раскованно, откровенно. В сегодняшнем понимании изложил события начала войны, шире раскрыл роль Ставки, строже оценил деятельность Сталина. Если бы книга дошла до массового читателя, мнение о Василевском как о закоренелом сталинисте пошатнулось бы… Через месяц дяди не стало. Бесследно исчезла и его рукопись»^[228].

И тем не менее хочу особо подчеркнуть, с уважением относясь к трудам наших полководцев, военачальников, всех участников Великой Отечественной войны, оставивших для потомков дневники, рукописи и книги воспоминаний, при их использовании непременно следует учитывать общую особенность этих источников. «Нам нельзя абсолютизировать воспоминания участников событий, — напоминает сегодняшним ученым ветеран войны, доктор исторических наук А. Мерцалов. — Разумеется, сами по себе они чрезвычайно важны, но опыт отдельного ветерана — это только малая частичка общей картины. Чтобы соединить их воедино, нужен критический анализ, обобщение. Этим, собственно говоря, и занимается наука»^[229]. К сожалению, эта аксиома не только в рассматриваемый нами третий период, но и на протяжении всех 70 лет, по крайней мере в отношении событий под Курском, значительной частью отечественных историков с подачи идеологических органов СССР была отвергнута, что повлекло за собой тяжелые последствия для всей нашей исторической науки.

Кроме того, ещё раз повторюсь: к сожалению, в это время честной военной мемуарной литературы было мало, да и не была она востребована. Так как для её восприятия отсутствовали необходимые условия. Система общественных наук в 1970–1980 гг. полностью закостенела, проводить, а не имитировать научную работу было бы просто невозможно. Обычный же читатель для понимания и осмысления приводимых в книгах данных должен был иметь определенный уровень правдивых знаний по теме, а именно этого и стремились не допустить органы цензуры на протяжении всего послевоенного периода. Ибо понимание истинного хода войны, причин побед и поражений, внутренней взаимосвязи событий обязательно приводило к возникновению вопросов, связанных с государственной политикой. На этой почве буйным цветом цвели лишь мифы Огненной дуги, такие, как легенда о Прохоровке и многие другие.

В 1970-е гг. события у этой станции продолжали активно муссироваться в СМИ и в исторической литературе. Легенда о беспримерном танковом сражении практически без изменений пережила смену политического руководства в СССР и вошла во все «канонические» издания новой власти: двенадцатитомник, Военную и Большую Советскую Энциклопедию. И хотя наиболее спорные аспекты были несколько скорректированы, её суть осталась прежней. Так, например, в новой Военной энциклопедии, вышедшей в 1978 г., был впервые признан очевидный факт, что под Прохоровкой 5 гв. ТА тоже понесла большие потери и, распылив полностью второй эшелон для прикрытия флангов, не смогла переломить ситуацию. А дальше шло повторение всё тех же дутых тезисов из работ П. А. Ротмистрова об успешном ударе армии, срыве ею планов неприятеля, разгроме его крупной группировки и верно выбранном времени и месте для нанесения контрудара.

Бывший командарм в этот период продолжал оставаться главным «историографом» сражения у Прохоровки. Его статьи и книги выходили с завидной регулярностью. Например, в 1972 г. была опубликована работа «Время и танки», в которой не только повторялись обычные дифирамбы 5-й гвардейской и прозорливости её командования, но и была сделана попытка развить высказанный им ещё в 1964 г. в частной беседе с полковником Ф. Д. Свердловым тезис о том, что 12 июля 1943 г. его армия якобы решила стратегическую задачу за весь Воронежский фронт. Нелепость этого утверждения было очевидна даже неспециалистам. Вот как отзывался об этом труде известный белгородский краевед, ветеран войны А. С. Стеценко в письме полковнику Г. А. Колтунову, написанном в ноябре 1976 г.: «Недавно попалась мне книга П. А. Ротмистрова «Время и танки». До Курской битвы я с удовольствием читал автора… Но как только на страницах повествования появляется Прохоровка, так здесь Ротмистров на коне с обнажённой саблей. Показав роль 5-й гв. ТА в прохоровском контрударе, автор отмечает, что, используя этот успех (5-й гв. ТА), перешли в наступление войска Брянского фронта и левого крыла Западного фронта^[230]. М. Попов и А. Соколовский, видите ли, ждали результатов Прохоровского сражения и лишь потом перешли в контрнаступление. Выходит, что войска двух фронтов вводились в сражение в зависимости от успеха Ротмистрова. Как это шито белыми нитками. Пропадает весь интерес к авторскому повествованию»^[231]. Но Главного маршала бронетанковых войск мнение простых читателей, судя по всему, особо не волновало, подобного рода идеи он продолжал генерировать и в дальнейшем.

Незадолго до кончины П. А. Ротмистров начал писать воспоминания, в которых попытался рассказать не только о войне, но и о своём жизненном пути. К сожалению, завершить работу он не успел, но основная часть, в том числе и повествование о событиях на Курской дуге, была готова. В 1984 г. книга вышла в свет под названием «Стальная гвардия»^[232]. Освещенные им ранее события лета 1943 г. были дополнены новыми подробностями. Этот вариант воспоминаний стал не только последним, но и наиболее развёрнутым. В частности, в нём более детально описан процесс подготовки 5 гв. ТА к контрудару, момент получения им, как командармом, задач на 12 июля 1943 г., подробно рассказано об участии в сражении начальника Генштаба А. М. Василевского, принимавшихся им решениях, приезде на КП армии 13 июля Г. К. Жукова и ряд других эпизодов.

Читая эти, безусловно, интересные заметки, трудно отделаться от мысли, что автор как бы говорит читателю: «Под Прохоровкой всё было сделано верно, и оба маршала это подтвердили, но, замысел контрудара был не мой, а командования фронта». В узком кругу П. А. Ротмистров был более откровенным и до конца жизни утверждал, что 12 июля 1943 г. его, по большому счёту, «подставили» Ватутин и Хрущев, т. к. не дали ему реализовать свой замысел. И чем дальше от нас уходят те события, тем больше появляется новых данных, которые в определенной степени подтверждают это мнение, хотя пока и не в полной мере.

Если же внимательно проанализировать ту часть воспоминаний, которая касается принципиальных моментов сражения под Прохоровкой, то кардинальных изменений в оценке его сути (масштаба и его значение для успеха оборонительной операции фронта, причин неудачи контрудара, потерь сторон, хода танковых атак) в книге мы не найдём. Наоборот, автор лишь детализировал ряд спорных и, как сегодня становится понятно из рассекреченных документов, не соответствовавших действительности эпизодов и оценок. Так, он утверждал, что причиной, побудившей его прекратить атаку армии 12 июля 1943 г., явились резервы, подтянутые эсэсовцами. «Одно за другим стали поступать донесения командиров корпусов о мощных контратаках свежих танковых частей врага, — читаем в книге. — В условиях, когда гитлеровцы добились явного превосходства в танках, наступать было нецелесообразно»^[233]. В действительности же противостоявший гвардейцам корпус СС не имел резервов и никаких свежих частей во второй половине дня и вести в бой его командование не могло. Что же касается численного превосходства, то оно действительно было, причем весь день 12 июля, но только на стороне советских войск. Причём в начале боя на направлении главного удара соотношение в бронетехнике составляло 1 к 5 в нашу пользу.

Легенду о Прохоровке активно поддерживали не только труды бывшего командарма (хотя их вклад в неё был наиболее весом), но и другие издания, а также различного рода публикации в СМИ. Например, с начала 1970-х гг. к юбилеям П. А. Ротмистрова стали появляться статьи за подписью его соратников по оружию, авторитетных советских военачальников, в которых неприметно звучала тема лета 1943 г. И хотя в некоторых из них толкование событий у станции иногда расходилось с утверждениями самого юбиляра, они всё равно работали на укрепление легенды. Так, например, в очерке к 70-летию командарма прославленный защитник Сталинграда Маршал Советского Союза В. И. Чуйков писал, что Прохоровское сражение, в котором приняли участия 1200 танков, длилось не один день 12 июля 1943 г. (как утверждал П. А. Ротмистров), а двое суток^[234]. Кстати, с этой точкой зрения бывший командарм был вынужден согласиться лишь на склоне лет, в своей последней книге^[235]. Не стоит думать, что эта деталь несущественна. Для того времени она имела важное значение, так как свидетельствовала, что не все коллеги юбиляра согласны с его концепцией Прохоровского сражения. В этот момент возражать можно было хотя бы так, да и то только маршалам. Через десять лет «заморозки» окончательно скуют общественную жизнь в стране развитого социализма. Поэтому к 80-летию Главного маршала бронетанковых войск в том же «Военно-историческом журнале» вновь выйдет статья о нём, но уже за подписью его сторонника генерала армии П. А. Курочкина. Вот в ней-то все будет без всяких вольностей, так, как утверждал юбиляр всю жизнь: «Яркой страницей в боевой биографии Павла Алексеевича является его деятельность на посту командующего 5-й гвардейской танковой армией. Войска этого соединения, усиленные 2-м гвардейским танковым и 2-м танковым корпусами, в ходе Курской битвы сыграли решающую роль в разгроме ударной группировки врага в самом большом танковом сражении Второй мировой войны в районе Прохоровки (подчеркнуто мной. — З.В.)»^[236]. Теперь уже возражать даже по мелочам будет просто некому.

В ходе анализа книг о событиях на Огненной дуге, изданных в конце третьего периода историографии, чётко обозначились две важные особенности. Во-первых, к началу 1980-х гг. легенда о Прохоровке приобрела небывалый, колоссальный по размаху масштаб. К ней обращалось столь значительное число авторов различного рода работ, что она почти полностью затмила остальные сражения Курской битвы на южном фасе. Произошла удивительная метаморфоза, появилось немало исследователей и мемуаристов, которые, особо не вникая в суть проблемы, термин военной поры «Прохоровский плацдарм» стали применять для обозначения всей территории, где вели оборонительные сражения войска Воронежского фронта. В результате этого утверждение П. А. Ротмистрова о том, что его армия решила стратегическую задачу за весь фронт, уже не казалось выдумкой, а становилось как бы констатацией факта.

Во-вторых, литература о Прохоровке, по сути, стала перерождаться из научно-исторической в военно-художественную, формально оставаясь первой. Если до этого момента книги писали в основном историки или участники Курской битвы и в них основное внимание уделялось крупным вопросам сражения, то теперь ситуация коренным образом изменилась. К популяризации сражения начали привлекаться люди, далёкие от военной истории и армии, но с творческим складом. Всё чаще стали появляться издания, где вместо анализа боевой работы войск на широкой архивной базе источников шло поверхностно-схематичное изложение событий, не имевших между собой внутренней взаимосвязи, вперемешку с цитатами из поэтических произведений, газетных публикаций и боевых листовок^[237]. А описание кульминационных моментов сражений у станции в подобных трудах было схоже с описанием в художественном произведении. Вот, например, как один из таких авторов, В. И. Кардашов, подаёт начало контрудара 5 гв. ТА в своей книге «5 июля 1943 г.»: «В 8.30 утра 12 июля контрудар начался. Примерно в это же время в атаку пошли фашистские танки. Грянул встречный бой! Пусть читатель в погожий день выйдет в просторное колхозное поле. Будь это весна, лето или осень, почти наверняка в поле, рядом или в отдалении, трудится трактор или комбайн, и звук мотора отчетливо слышен даже на расстоянии двух-трех километров, особенно если ветерок дует с той стороны. Если же трактор или комбайн приблизится, то шум его мотора становится достаточно сильным. Пусть читатель представит, что на обычном поле длиной в пятнадцать и шириной всего в несколько километров съехались не одна-две машины и даже не десять, а 1200! И моторы их работают не равномерно, как то полагается в повседневной мирной работе, а рывками: то взревут, то сбавят обороты, то опять взревут…

Пусть читатель представит, что эти машины не просто движутся друг другу навстречу, но и ведут, не жалея снарядов, лихорадочный артиллерийский огонь. Кроме танков, огонь ведет, и тоже из сотен стволов, противотанковая артиллерия. Беспрерывно рвутся тысячи снарядов, и если они попадают в цель, то за этим нередко следует взрыв боеприпасов боевой машины, и тогда многотонные башни танков взлетают в воздух и отлетают на десятки метров!..

Пусть читатель вообразит, что спустя всего час-два все это поле будет покрыто сотнями горящих и взрывающихся машин и дым от них, удушливый и едкий, смешавшись с пылью от взрытой гусеницами, взорванной, распятой земли, плотной пеленой застелет все вокруг и поднимется огромным столбом в небо. А там, в этом небе, сходятся в смертельных схватках десятки и сотни истребителей и бомбардировщиков, и сбитые самолеты тоже падают и взрываются на том же поле…

Пусть читатель попытается представить себе все это, а затем вспомнит и осознает, что все это должен был выдержать и вынести на себе наш советский воин, вынести и сражаться, сражаться до конца…

На прохоровском поле развернулся

Смертельный бой, не ради славы,

Ради жизни на земле!..»^[238]

То, что в приведенном отрывке нет и толики правды (за исключением даты и времени события), ни автора, ни издателей в то время не волновало в принципе. Официально подобные героические опусы составлялись якобы для более доходчивого изложения молодому поколению нашего прошлого. В действительности же цель была иной: опустить над теми событиями «дымовую завесу» поплотнее, чтобы понадёжнее скрыть всё, что не положено было знать простому советскому человеку о минувшей войне.

Как известно, история имеет не только большую познавательную ценность. Это неисчерпаемый кладезь практического жизненного опыта народа, приобретенного тяжёлым трудом, кровью и переживаниями, который не теряет с годами свою значимость и актуальность, особенно в морально-этическом плане. Использование этого опыта в современных реалиях помогает более эффективно решать насущные проблемы нашей жизни. Перебрасывая мостик из прошлого в настоящее, мы сохраняем тесную связь поколений, которая и является цементирующим фундаментом любого здорового общества. Подобные же книги наносят огромный вред. Подменяя реальные события истории всякого рода выдумками, они подрывают эту основу, девальвируют опыт прошлых поколений, а значит, веру молодёжи в морально-нравственные ценности, заложенные нашими предками, подрывают уважение к ним. И, что крайне важно, они губят у молодых живое стремление узнать настоящую, неприукрашенную жизнь предков, их подлинные свершения и подвиги. Причём работают эти «мины замедленного действия» на протяжении десятилетий, подобно постепенно растворяющемуся опасному химикату, который, попадая в почву, губит вокруг всё живое.

Глубоко убежден: какими бы мотивами ни руководствовались люди, искажавшие события минувшей войны, они наносили непоправимый вред не только истории как науке. Их усилиями формировалось ложное восприятие прошлого нашего Отечества у идущих им на смену поколений, а молодежь воспитывалась на надуманных, оторванных от реальной, земной жизни образах героев, у неё создавалось искажённое представление о делах советских людей той страшной и героической поры.

Но вернёмся к основной теме исследования. Как и прежде, в это время в историографии Курской битвы довольно скромное место занимали публикации, посвященные событиям в полосе Центрального фронта. Среди книг, которые вносили что-то новое в представление о боях войск Рокоссовского, можно назвать лишь несколько, например, воспоминания бывшего командующего 16-й воздушной армией С. И. Руденко «Крылья победы»^[239], заместителя командира 16-го танкового корпуса 2ТА полковника А. П. Швебига «И снова в бой»^[240] и командира 201-го гвардейского гаубичного полка 1-й гвардейской артиллерийской дивизии подполковника В. М. Жагала «Расчищая путь пехоте…»^[241]. В основном же это были ничем не примечательные мемуары, наполненные трудно поддававшимися пониманию, даже специалисту, описаниями боевых действий, славословиями в адрес мужества советских солдат и руководящей роли партии.

Примерно с середины 1970-х гг. предпринимается попытка создать Прохоровку‐2 на северном фасе Огненной дуги, т. е. «поднять» ожесточенные боевые действия в районе станции Поныри до масштаба Прохоровского сражения. Но «проект» не увенчался успехом. Эта идея возникла у местных властей под влиянием ветеранских организаций, часто проводивших встречи на местах былых боёв в Курской и Орловской областях. Москва же необходимости в этом не нашла, а областных ресурсов (материальных, кадровых, доступа к государственной системе пропаганды) для реализации замысла не хватало. Поэтому всё ограничилось проходящими публикациями в газетах да выпуском брошюрок из серии «В помощь агитатору» с незатейливым текстом, рассказывающим о том, что судьбу немецкого наступления на Курск летом 1943 г. решили два сражения на юге — под Прохоровкой и на севере у станции Поныри.

Как и о событиях под Прохоровкой, о сражении за Поныри широкая общественность нашей страны впервые узнала благодаря военным репортёрам. В начале июля 1943 г. известный прозаик и журналист подполковник К. М. Симонов, будучи в командировке на Центральном фронте, провёл несколько наиболее напряжённых суток Курской битвы в войсках 13A, которые обороняли в том числе и район Понырей. Результатом этой поездки стали несколько статей, опубликованных им в «Красной звезде»^[242]. Их главными героями были воины 129-й отдельной танковой бригады полковника Н. В. Петрушина, которая сыграла важную роль при отражении удара противника на этом участке. Но, к сожалению, по требованию военной цензуры ни в одной из публикаций название станции не было упомянуто. Из-за этого о том, что события, описанные К. М. Симоновым, происходили у Понырей, стало известно позже. Тем не менее его статьи — это интересный, подробный и, главное, написанный со слов очевидцев и участников сражения материал, который для исследователя и сегодня имеет определенное значение. Впервые в связи с битвой под Курском название этой станции в открытой печати было упомянуто в «Комсомольской правде» 20 августа 1943 г.^[243]. На её страницах была опубликована поэма с аналогичным названием известного поэта майора Е. А. Долматовского, в то время служившего в газете Центрального фронта «Красная армия» и ставшего очевидцем сражения. В этом произведении он талантливо описал героизм советских воинов, проявленный в боях за эту крохотную часть русской земли. Естественно, поэма не имела никакого отношения к научному исследованию сражения, она стала первым большим поэтическим произведением о событиях на Курской дуге и настоящим памятником защитникам её северного фаса. В 1946 г. произведение было издано отдельной брошюрой^[244] и, к сожалению, вместе со статьями К. М. Симонова долгое время было единственным доступным для широкой общественности письменным источником информации о сражении у станции.

Интересная деталь. Одна из тех июльских статей К. М. Симонова, «Охотник за «пантерами»^[245], легла в основу мифа о том, что немецкие самоходные установки «Фердинанд» и танки «Пантера» — это одно и то же и использовалась эта техника и на северном, и на южном фасе Курской дуги. Дело в том, что даже во второй половине июля 1943 г., сразу после отражения удара на Курск, в войсках Красной армии ещё не было ясности в том, что «Фердинанд» и «Пантера» — это названия разных образцов бронетанкового вооружения. К. М. Симонов же, рассказавший в своей статье о боевых делах лейтенанта А. В. Ерохина, командира танка 129 отбр, который со своим экипажем якобы^[246] подбил 6 «Фердинандов», назвал её «Охотник за «пантерами». Кроме того, в уста своего героя он вложил слова, однозначно говорящие, что на фронте «Фердинанда» называют «Пантерой». Через некоторое время в той же «Красной звезде» была помещена статья её специального корреспондента подполковника Л. Высокостровского с рассказом о «фердинандах» и «тиграх»^[247] и особенностях их применения противником, а о «пантерах» — ни слова. При отсутствии иной информации материал известного писателя, вышедший в одном из самых массовых советских периодических изданий, наряду с публикациями в армейских газетах его коллег по перу сыграл свою роль — в общественном сознании, исторической литературе и даже в музеях постепенно закрепилось мнение, что «Фердинанд» и «Пантера» — один и тот же тип бронетехники. Об этом наглядно свидетельствует подпись к фотографии, которая была размещена в первой послевоенной экспозиции Курского краеведческого музея, посвященной событиям июля 1943 г. В ней чётко указано: «Подбитые самоходные пушки «Фердинанд» /они же «пантеры»/. Орловско-Курское направление. 28.07.1943 г.»^[248]. (смотри фото в первой фотовкладке).

Вплоть до развала СССР в научной литературе обороне Понырей особого значения не придавалось. Ни гражданскими, ни военными учеными не было подготовлено ни одной отдельной научной работы по этой проблеме. Обошли стороной сражение и средства массовой информации. Первая официальная, причем правдивая, версия начала событий у станции была опубликована в 1953 г. в Большой Советской Энциклопедии. В ней отмечено, что «утром 5 июля 1943 г… два танковых корпуса 9-й немецко-фашистской армии направили свои удары на Ольховатку и Поныри, стремясь прорваться к Курску на кратчайшем направлении. Вспомогательный удар нанесли армейский корпус северо-восточнее Понырей в 5 час. 30 мин и танковый корпус северо-западнее от Ольховатки в 7 час. 30 мин.»^[249].

Однако уже в начале 1960-х гг. подход резко изменился и начало сражения стали описывать по-иному: противник нанёс главный удар только в направлении Ольховатки, но, встретив здесь упорное сопротивление, через несколько дней после начала битвы развернул основные силы на Понырях (чего в действительности не было). Однако и этот манёвр врага также успехом не увенчался благодаря стойкости и мужеству советских воинов. Такая трактовка событий приведена, например, в Советской Исторической энциклопедии^[250], вышедшей в 1965 г., в Большой Советской Энциклопедии^[251] (1973 г.) и других фундаментальных работах 1970–1980 гг.^[252]. Кроме того, в этих изданиях утверждалось, что основная заслуга в отражении удара противника принадлежала якобы 307 сд. И немудрено, начиная с 1960-х гг. главным источником информации о боях у станции стали публикации и мемуары её комдива генерал-майора М. А. Еншина^[253]. Небольшие по объёму, но крайне тенденциозные, наполненные хвалебными славословиями в адрес соединения. Красочно описывая, безусловно, достойные боевые дела подчиненных, автор и словом не обмолвился о своих соседях, двух мощных корпусах: 3-м танковом — генерал-майора М. Д. Синенко и 18-м гв. стрелковом — генерал-майора И. М. Афанасьева, которые, как и его дивизия, сыграли определяющую роль в обороне района ст. Поныри. Поэтому длительное время участие их воинов в одном из ключевых сражений Курской битвы находилось в тени.

Существенный вклад в закрепление ошибочного представления об общем ходе наступления немецких войск на поныровском направлении внёс К. К. Рокоссовский. В его мемуарах также утверждалось, что «не добившись успеха 6 июля в центре и на левом фланге нашей 13-й армии, противник с утра 7 июля перенёс основные усилия на Поныри»^[254]. С чем было связано резкое изменение в трактовке этих событий в 1950-х и 1960-х гг., непонятно. Возможно, с желанием идеологических структур, ответственных за освещение исторических событий, показать, что советская оборона под Курском на всех направлениях была непреодолимой для врага. Полагаю, что именно точка зрения К. К. Рокоссовского, имевшего большой авторитет в обществе и армии, изложенная в его публикациях, впервые появившихся ещё в конце 1950-х гг., была принята как единственно верная, без критического анализа и глубокого изучения документов.

Действительно, бои за эту крохотную станцию носили крайне ожесточённый характер и длились непрерывно несколько суток. Лишь одна деталь: в ночь на 10 июля 1943 г. командование ГА «Центр» из-за высоких потерь было вынуждено сменить наступавшую на станцию 292-ю пехотную на 10-ю моторизованную дивизию. Подобного случая не было нигде за весь период проведения операции «Цитадель». Удержание советскими войсками этого мощного узла сопротивления имело важное значение для срыва планов неприятеля. Тем не менее сравнивать боевые действия у Понырей с событиями под Прохоровской неверно, т. к. их масштаб был совершенно иным. За Прохоровку вели бои два танковых корпуса противника (каждый сравним по численности с советской общевойсковой гвардейской армией), три советские общевойсковые армии плюс гвардейская танковая армия, а в Понырях — один немецкий танковый и два советских (стрелковый и танковый) корпуса. Таким образом, по численности группировки противоборствующих сторон, действовавшие у этих станций, отличались в разы. Следовательно, и задачи, решавшиеся ими, существенно отличались по значению и размаху.

Важным фактором, склонившим чашу весов в сторону прекращения попыток мифологизации сражения за Поныри, стало отсутствие серьезной основы для этого. Если легенду о Прохоровке начали сознательно формировать уже через несколько недель после сражения с сугубо практической целью — прикрыть «дымовой завесой» просчёт и высокие потери, а окончательный вид она приобрела стараниями всей пропагандистской машины СССР лишь через 30 лет после рождения, то создавать миф о Понырях изначально практической надобности не было. Если не считать понятного желания областных властей создать на месте сражения достойный мемориал её защитникам за счёт средств союзного бюджета. Это сражение прошло в основном по намеченному командованием Центрального фронта плану и оказалось вполне успешным. При тех силах и средствах, которые сосредоточило здесь советское командование, по-другому и быть не могло. Создавать же легенду без исторического фундамента практически на ровном месте через десятилетие — дело крайне сложное и неблагодарное. Поэтому затея и провалилась.

Вторыми по численности тиражей после мемуаров в это время становятся книги о боевом пути соединений и объединений^[255]. Давать оценку им непросто. Хотя писали их и авторские коллективы, и отдельные исследователи, публиковали их разные издательства, тем не менее между собой они были очень схожи и по компоновке, и по серому, безликому тексту. Главной особенностью и их основным недостатком являлось чрезмерное, ничем не оправданное восхваление авторами заслуг и роли в войне своих дивизий, корпусов и армий. В сочетании со схематичным, часто ошибочным изложением оперативной обстановки и общего хода боевых действий, в которых принимало участие соединение (или объединение), истории которого посвящалась книга, эта особенность превращала её в сомнительный источник исторической информации.

Однако из этой серии встречались и относительно качественные работы, хотя и они в полной мере не были лишены отмеченных недостатков. К таким, например, можно отнести книгу генерал-майора А. П. Рязанского «В огне танковых сражений». Для своего исследования о родном соединении, 5-м гв. Зимовниковском механизированном корпусе, он привлёк большой объем архивных документов и детально выстроил ход боёв южнее Прохоровки с 12 по 16 июля 1943 г. С большой достоверностью автор показал вклад, который внесли воины корпуса в это сражение. К сожалению, не обошлось в книге и без грубых фактических ошибок. Так, используя документы штаба 5 гв. ТА, автор не сопоставил отдаваемые командармом приказы с донесениями соединений в ходе контрудара 12 июля 1943 г., поэтому ошибочно утверждал, что юго-западнее станции против 2 тк СС в этот день были введены часть сил 5-го гв. Змк^[256]. Это дало основание некоторым исследователям утверждать, что на «танковом поле» якобы действовали не два, а все три «родных» корпуса 5 гв. ТА. Из этого вытекало: утверждение П. А. Ротмистрова о столкновении 1200 танках в этом районе не выдумка, а обоснованный факт.

Интересной была и работа И. М. Кравченко, В. В. Буркова «Десятый танковый Днепровский»^[257] о боевом пути 10 тк. Она также насыщена интересной и полезной для исследования информацией о его участии в Курской битве. Корпус в основном действовал у обоянского шоссе в наиболее напряжённый период, когда армии Катукова и Чистякова понесли тяжёлые потери и из последних сил держали свои рубежи. Как свидетельствуют рассекреченные сегодня документы, его вклад в оборону этого района весом, особенно большую роль он сыграл при отражении удара ГА «Юг» с 9 по 12 июля 1943 г. Однако до публикации этой книги по ряду причин участие корпуса в тех боях оставалось в тени. Во-первых, об этом соединении никто из его командиров не оставил воспоминаний, а в книгах М. Е. Катукова и И. М. Чистякова, в подчинении которых он находился летом 1943 г., его боевая работа описана поверхностно. Командармов понять можно: они стремились в первую очередь вспомнить ратный труд своих бойцов и командиров. Во-вторых, боевая работа корпуса мало освещалась в литературе, во многом из-за противоречивых действий генерал-лейтенанта В. Г. Буркова, командовавшего в ту пору соединением, которого лишь ранение и активное заступничество заместителя командующего Воронежским фронтом генерала армии И. Р. Апанасенко спасло от жёсткого дисциплинарного взыскания. Поэтому появление этой работы явилось существенным прорывом. В достаточно сбалансированном между описанием боя и героикой войны тексте книги приведено много неизвестной ранее информации. Например, детали захвата 11 июля 1943 г. разведотрядом 11 тд противника на обоянском направлении заместителя командира корпуса по политчасти полковника Ф. Ф. Малинина и нескольких офицеров (как выяснилось позже с секретными документами), что само по себе было событием нерядовым и в советской исторической литературе не афишировалось^[258].

Вместе с тем авторы обошли молчанием бездействие корпуса в ходе контрудара 8 июля 1943 г. и попытку его командования уклониться от участия в контрударе 12 июля 1943 г. Среди исследователей существует мнение, будто бы это связано с тем, что один из авторов работы — сын комкора В. Г. Буркова. Не секрет, что наличие родственных связей у авторов книг с их героями часто приводило и приводит к необъективным оценкам, искажению или замалчиванию неудобных исторических факторов. В данном случае тоже нельзя исключать этот фактор. Допускаю, что из общения с ветеранами соединения члены авторского коллектива знали об истинных причинах отстранения от должности генерал-лейтенанта В. Г. Буркова летом 1943 г. Однако в тот период документы об этом были за семью печатями. Да и после, когда мне удалось их обнаружить^[259] в ходе работ над книгой о Прохоровке, лежали они не на поверхности, в фонде 10 тк, а в архивном деле штаба 1 ТА, перемешанные с другими оперативными материалами. Поэтому при подготовке рукописи о боевом пути корпуса столь острый вопрос без документального подтверждения авторы, вероятно, поднимать не решились. Хотя и было это уже на излёте советской эпохи.

Следует отметить и положительную сторону подобного рода изданий для исследователей событий под Курском. В них приводился краткий обзор боевого пути соединений и объединений до начала битвы, что позволяло сформировать определенное представление о них. Кроме того, в ряде трудов публиковалось много уточняющих деталей, интересные эпизоды и трактовки отдельных боев и сражений их очевидцами, воспоминания которых найти сегодня практически невозможно. В силу этого и в настоящее время эти исследования не потеряли своей ценности.

Таким образом, хотя на протяжении всех трёх периодов историографии с различной степенью активности велась работа по изучению Курской битвы, однако вплоть до развала Советского Союза у отечественных историков не было реальной возможности глубоко, всесторонне изучить и объективно оценить битву на Огненной дуге в целом, а результаты своей работы донести до широкой аудитории. Практически вся литература по данной теме была существенно «отлакирована» цензурой, провалы и недоработки заретушированы, документальные источники засекречены, а отдельные неудачные бои по-прежнему подавались как выдающиеся победы советского оружия. Характерной особенностью третьего периода историографии были четыре крупные тенденции, которые прослеживаются даже при беглом анализе этих двадцати лет.

Во-первых, сокращение выпуска изданий научного характера и стремление цензурных органов выхолостить до предела открытые публикации, придав им поверхностно-описательный характер. Мемуары полководцев и военачальников «чистились» и правились с задачей убрать из рукописей любые оценки и обобщения, которые могли вызвать у читателей сомнения или недоверие к официальной трактовке Курской битвы.

Во-вторых, усиление давления властных структур на авторов и творческие коллективы с целью не допустить появления «идеологически вредных» работ, т. е. с глубоким всесторонним анализом событий и адекватными выводами. Поэтому, несмотря на минувшие 30 лет после тех событий, свободный доступ в военные и государственные архивы для исследователей, как и прежде, был закрыт. Хотя на Западе к этому времени значительная часть документов минувшей войны была уже рассекречена. Всё это привело к тому, что за весь период не было издано ни одного научного труда, в котором излагалась бы история Курской битвы в целом. Единственная достойная книга, Г. А. Колтунова и Б. С. Соловьёва «Курская битва», не только не была ни разу переиздана в полном объеме, а наоборот, в 1983 г. сокращена до брошюры и напечатана незначительным тиражом.

В-третьих, открыто игнорировались результаты работы историков и мнения участников битвы, опубликованные в 1960-е гг., существенно расширился масштаб мифологизации событий под Курском, особенно Прохоровского сражения, помимо средств массовой информации, военно-исторической и мемуарной литературы, более активно и широко начали привлекаться к этому процессу киностудии и музеи.

В-четвёртых, ушла в небытие традиция выпуска документальных сборников по истории Великой Отечественной войны для специалистов (преподавателей академий, военных историков) и публикаций в открытой печати подлинных материалов по Курской битве. Эффект же от тех архивных источников, что всё-таки были напечатаны к 40-летию Победы в «Военно-историческом журнале», оказался сравним с эффектом капли влаги, упавшей на выжженную солнцем почву, так как к этому времени научная разработка её истории советскими учёными практически прекратилась.

Словом, из драматических событий (50 суток тяжелейших испытаний) для всей нашей страны была сделана «праздничная открытка», прославлявшая мудрость коммунистической партии, под чутким руководством которой к лету 1943 г. была создана несгибаемая мощь, разгромившая фашистских захватчиков. Монополия КПСС на освещение прошлого, закрытость военных архивов, наличие двойной цензуры (военной и гражданской) делали невозможными всякие попытки ученых отойти от односторонних оценок и «парадности», выработать новый взгляд на это грандиозное событие Второй мировой войны. Всё это имело крайне негативное влияние на развитие исторической науки в СССР и надолго подорвало доверие народа как к публикациям по теме Курской битвы, так и к официальной военно-исторической и мемуарной литературе в целом. Так, согласно данным всесоюзного социологического исследования, проведенного в 1987–1988 гг. кафедрой идеологической работы Академии общественных наук при ЦК КПСС, только 3 % опрошенных читали журнал «История СССР»^[260], который на тот момент считался одним из самых авторитетных академических изданий. Схожая картина складывалась и по другим историческим журналам. Хотя в этот момент наблюдался небывалый всплеск интереса нашего общества к прошлому страны и печатным изданиям, которые публиковали статьи по этой проблематике.

Четвертый период (1993 г. — до наших дней) был ознаменован качественным изменением в подходе к изучению всей отечественной истории, и прежде всего Великой Отечественной войны. Он пришёлся на время разрушения социально-экономического строя в нашей стране и характеризовался широким плюрализмом мнений, поиском новых форм и методов работы исследователей. Большинство прежних оценок и выводов подверглись серьёзному пересмотру, начали формироваться новые взгляды и на Курскую битву, на роль отдельных полководцев и военачальников в ней. Поворотным моментом стал 1993 г., именно в это время произошли три ключевых события, запустивших процесс честного, глубокого и всестороннего изучения сражений на Огненной дуге.

Во-первых, в ЦАМО РФ был снят гриф секретности с боевых документов Красной армии за 1943 г. (до фронта включительно), в том числе и соединений, участвовавших в отражении летнего наступления гитлеровцев на Курск. Это дало возможность работать с архивными материалами гражданским исследователям, привело к широкому обсуждению результатов сначала наиболее спорного события битвы, контрудара 12 июля 1943 г., а затем и всего комплекса проблем, связанных с боями на Огненной дуге в открытой печати, на основе новых данных.

В 1993 г. был опубликован сборник «Гриф секретно снят» под редакцией Г. Ф. Кривошеина, в котором приводились ранее секретные статистические данные о потерях живой силы РККА по операциям в годы войны. И хотя этот труд уже в то время подвергся справедливой критике за политическую ангажированность и неточности (в частности, по потерям Воронежского фронта в Курской оборонительной операции), он стал своеобразным ориентиром в работе историков. «Долго бились, да и по сию пору иногда бьются историки в шершавых наручниках сталинско-ежовско-бериевских инструкций, — писал доктор исторических наук, полковник О. Ф. Сувениров. — И все же лед тронулся. Очевидно, не будет преувеличением сказать, в 1992–1995 гг. наступило самое настоящее половодье — неизвестные дотоле исторической науке документы и факты вырывались из недоступных ранее ведомственных архивных могильников. Бурный поток новизны хлынул на поле советской истории. Нередко он перехлестывает через края, приводит к односторонним трактовкам тех или иных исторических событий. Но, как любил говорить М. С. Горбачёв, «процесс пошёл»^[261].

Во-вторых, вместе с исчезновением Советского Союза с мировой карты ушла в небытие и цензура, у исследователей появилась реальная возможность делать выводы, давать оценки событиям и историческим персонажам, опираясь не на принцип политической целесообразности, а на результаты анализа источниковой базы.

В-третьих, в Москве была проведена научная конференция, посвященная 50-летию битвы под Курском, с участием зарубежных учёных. В ходе её работы отечественные историки смогли напрямую пообщаться с коллегами, обменяться мнениями, обсудить целый ряд важных проблем и событий по теме. Как отмечал в беседе со мной профессор Ф. Д. Свердлов: «Главным результатом конференции стало установление прямых и устойчивых связей с американскими исследователями Второй мировой войны, что дало возможности получения информации по германской армии и трофейных источников из Национального архива США, где хранились и уже давно были доступны для изучения, документы вермахта, в том числе и его войск, участвовавших в Курской битве».

Следующей важной вехой на этом пути стал выпуск издательством «ТЕРРА» в 1997–1999 гг. документов НКО СССР, Генерального штаба, Ставки ВГК и фронтов за 1943 г. К этому моменту в открытой печати было опубликовано лишь около 200 подлинных советских документальных материалов, относящихся к событиям на Огненной дуге. Бо́льшая часть, примерно 60 единиц, вышла в периодических журналах^[262], это преимущественно документы Ставки ВГК и командования фронтов. Около 40, в основном оперативно-тактического характера, были включены в ряд выпусков «Сборника боевых документов Великой Отечественной войны». Чуть больше 40 — помещены в трёх томах закрытого издания «Сборник документов Верховного Главнокомандования за период Великой Отечественной войны»^[263]. Кроме того, около двух десятков документов, касающихся крупных вопросов стратегического планирования и хода отдельных сражений, публиковались в книгах мемуаров советских военачальников и полководцев Г. К. Жукова, А. М. Василевского, К. С. Москаленко и др. Значительный массив документации, главным образом о деятельности тыла войск и их повседневной жизни, печатался в сборниках областных издательств^[264]. Столь мизерное относительно масштабов битвы количество подлинной документации, естественно, не способствовало её всестороннему изучению. Вместе с тем каждая из упомянутых подборок, как правило, готовилась под заранее разработанную и нередко тенденциозную концепцию, призванную обеспечить не научную, а идеологическую задачу. В силу этих причин среди них и не было таких, которые бы свидетельствовали об ошибках и просчетах советского командования, помогали выяснить причины высоких потерь и т. д. Поэтому эти материалы, хотя и давали некий толчок к поступательному движению по осмыслению истории битвы, не помогали формировать целостное, а главное, правдивое представление о ней, и даже наоборот, их использование вело к однобокому, искаженному видению событий коренного перелома.

Материалы, включенные в многотомное издание «ТЕРРА», оказались многочисленнее, объемнее и шире по охвату различных вопросов этой темы и, что очень ценно, не были подвергнуты предварительной цензуре. Только в пятнадцатом тематическом томе^[265], полностью посвящённом Курской битве, было собрано 358 документов, в том числе и трофейных. Ещё по несколько десятков было включено в 13, 16-й и 23-й тома^[266]. В них раскрывалась огромная, сложная и вместе с тем творческая работа по планированию, подготовке и проведению трёх крупнейших операций: Курской оборонительной, «Кутузов» и «Полководец Румянцев». Этот большой массив источников, впервые опубликованных в открытой печати, давал уникальную возможность взглянуть на перелом в войне со стратегической высоты, детально проследить процесс формирования замысла Ставки ВГК на лето 1943 г. в динамике и до его воплощения. Попутно отмечу, что часть этих документов была известна советским военным историкам, так как ранее уже были опубликованы в 1969 и 1975 гг. Воениздатом в сборниках, которые имели гриф «Для служебного пользования». Теперь же они не только стали доступны широкому кругу исследователей, но и появилась возможность без ограничений использовать информацию из них в книгах и публикациях.

Хотя уже в течение первых двух-трех лет после начала относительно свободного доступа к материалам в ЦАМО РФ у большинства исследователей оптимизма поубавилось. Стало ясно, что хотя к подавляющему большинству дел с момента их поступления из действующей армии не прикасалась рука историка и никаких глобальных «чисток» не было, тем не менее выстроить правдивую и подробную картину боевых действий лишь на их основе, даже в ходе крупных операциях, не удастся. Причин этого несколько. Первая — низкая исполнительская дисциплина и штабная культура офицеров действующей армии. Из приказа командующего Брянским фронтом от 26 июня 1942 г. «О ведении военно-исторической работы в частях и соединениях фронта»: «Опыт показал, что наряду с хорошим ведением военно-исторической работы и культурой документов в некоторых частях и соединениях фронта всё ещё налицо имеется ряд недочётов и недостатков:

1. Журналы боевых действий ведутся формально, поденные записи чрезвычайно коротки, сухи, не дают полной картины боевого дня: зачастую не включают в себя даже выдающиеся подвиги (…); иногда записи делаются карандашом, неразборчиво и неряшливо; на титульном /первом листе/ не указывается, кто персонально ведёт «Журнал»; требуемые штабом фронта копии «Журналов боевых действий» за истекший месяц не всеми штабами предоставляются; необходимые схемы — хода боевых действий, сводки — донесения о боевом и численном составе своих сил и сил противника, сведения о потерях и трофеях к «Журналу» не прилагаются.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

9

Это заявление генерал-полковник, создатель танковых войск вермахта, сделал в беседе с английским военным историком и теоретиком военного искусства Б. Л. Гартом после Второй мировой войны (Гарт Л. Б. По ту сторону холма. М.: АСТ, 2014. С. 36).

10

Понятие «Курская битва» объединяет в себе боевые действия, развернувшиеся в ходе трёх стратегических операций Красной армии, проведенных в период с 5 июля по 23 августа 1943 г.: Курской оборонительной и двух наступательных — «Кутузов» и «Полководец Румянцев».

11

Гроссман Иосиф Соломонович (Семёнович), советский писатель и журналист. Родился 29 ноября (12 декабря) 1905 г. в Бердичеве. Ещё в детстве уменьшительная форма его имени «Йося» превратилась в «Васю» и стала впоследствии его литературным псевдонимом — Василий Гроссман. С первых дней Великой Отечественной войны и до победы — спецкор газеты «Красная звезда» в действующей армии. В 1942 г. написал повесть «Народ бессмертен», ставшую первым крупным произведением о войне. Участвовал в создании документального фильма о Битве под Москвой. Во время Битвы за Сталинград находился в городе с первого до последнего дня уличных боев, награждён орденом Красного Знамени. В период Курской битвы работал в войсках Центрального фронта (под Понырями) и Воронежского (Прохоровка, Верхопенье). Роман «Жизнь и судьба», носивший резко антисталинский характер, над которым он работал с 1950 г., был запрещён к печати в СССР и опубликован лишь в 1988 г. Умер 14.09.1964 г. в Москве.

12

Буковский Константин Иванович, советский журналист и писатель. Родился 5.05. 1908 г. в с. Инжавине Тамбовской губернии, в крестьянской семье. Работал в Москве редактором заводских газет. С марта 1940 г. — в Красной армии, корреспондент главной армейской газеты «Красная звезда». С первого дня Великой Отечественной войны на фронте, спецкор «Красной звезды» на Западном, Сталинградском, Юго-Западном фронтах. За добросовестную работу и личное мужество при выполнении профессиональных обязанностей был награжден орденом Красного Знамени (18.02.1943). С 1946 г. работал в журнале «Огонёк». Автор очерков и книг о селе, крестьянстве, сельском хозяйстве. Его сын — известный литератор и диссидент В. К. Буковский. Скончался в Москве 24.04.1976 г.

13

ЦАМО РФ. Ф. 332. Оп. 4948. Д. 19. Л. 21.

14

Русский архив: Великая Отечественная. Т. 17–6 (1–2). Т. 2. М.: ТЕРРА, 1996. С. 42.

15

Сборник материалов по изучению опыта войны. № 11. М.: Воениздат, 1944. С. 5.

16

Контрудар — удар, наносимый войсками с целью уничтожения наступающего противника, восстановления утраченного положения, создания условий для перехода в контрнаступление. Он является важнейшим актом оборонительного сражения (операции). В ходе оборонительного сражения могут наноситься один или несколько последовательных контрударов на одном или разных направлениях.

17

Сборник материалов по изучению опыта войны. № 11. М.: Воениздат, 1944. С. 150.

18

Сборник материалов по изучению опыта войны. № 11. М.: Воениздат, 1944. С. 153.

19

Там же. С. 155.

20

Там же. С. 148, 157.

21

Там же. С. 135.

22

Там же. С. 136.

23

Не секретные, но и свободного доступ к ним не было.

24

Паротькин Иван Васильевич (1909–1974), генерал-майор (1966), кандидат военных наук (по военной истории). В РККА с 1931 г. В 1937 г. — слушатель, а с 9.05.1940 г. — адъюнкт ВА им. М. В. Фрунзе. Участник советско-финской войны. С 10.07.1941 г. — в распоряжении зам. наркома обороны СССР Маршала Советского Союза С. М. Буденного. 30.07.1941 г. назначен помощником начальника оперотдела штаба Юго-Западного направления, а после его расформирования служил в прежней должности в штабе Юго-Западного фронта. С 4.05.1942 г. — старший помощник начальника оперотдела штаба Юго-Западного, затем Донского и Центрального фронтов. 22.03.1943 г. майор И. В. Паротькин направлен в отдел Генштаба по изучению опыта Отечественной войны (начальник — генерал-майор П. П. Вечный), где прослужит до 1960 г. С 11.07.1943 г. назначен научным сотрудником этого отдела. Первое его исследование в новой должности, опубликованное Генштабом, — «Елецкая операция 6–16 декабря 1941 г.», затем в 1944 г. вышла в свет статья «Битва под Курском». За боевые заслуги в годы войны награждён орденами Красная Звезда, Отечественной войны 1-й ст. (13.06.1945) и Отечественной войны 2-й ст. (19.03.1943). В 1952–1954 гг. — слушатель ВА им. К. Е. Ворошилова. С 1961 г. полковник И. В. Паротькин — старший преподаватель, затем зам. начальника кафедры ВА Генштаба, а с 11.03.1968 г. — зам. начальника ИВИ МО СССР.

25

Паротькин И. В. Битва под Курском. Исторический журнал. 1944. № 7, 8.

26

Битва под Курском. Из опыта боёв Отечественной войны / Военно-исторический отдел Генерального штаба Красной армии. М., 1945.

27

Битва под Курском. Из опыта боёв Отечественной войны / Военно-исторический отдел Генерального штаба Красной армии. М., 1945. С. 6.

28

Там же. С. 20.

29

Битва под Курском. Из опыта боёв Отечественной войны / Военно-исторический отдел Генерального штаба Красной армии. М., 1945. С. 20.

30

Военно-исторический журнал. 1963. № 7. С. 98.

31

Так в обиходе именовались офицеры отделов и групп по изучению и использованию опыта войны в штабах действующей армии.

32

Информационный бюллетень. Отдел по использованию опыта войны Генерального штаба. 1943. № 1. С. 6, 7.

33

В боях за Орёл / Под общей редакцией Н. А. Таленского. М.: Госполитиздат, 1944. С. 29.

34

Колтунов Г. А. Военно-историческая литература о битве под Курском // Военно-исторический журнал. 1963. № 7. С. 97, 98.

35

Гареев М. А. Сражения на военно-исторических фронтах / Сборник статей. М.: ИНСАН, 2010. С. 22.

36

Вечный Петр Пантелеймонович (1891–1957), генерал-лейтенант (1944), кандидат военных наук, доцент. Участник Первой мировой войны, прапорщик. В Красной армии с 1918 г. В 1940 г. — генерал-майор, начальник 2-го отдела Управления боевой подготовка Красной армии. С 03. по 05. 1942 г. являлся начальником штаба Крымского фронта. После его разгрома назначен начальником одела Генштаба по изучению и использованию опыта Отечественной войны. С 12. 1943 г. и до конца войны — начальник штаба 47 A. С 1946 г. — начальник управления по изучению и использованию опыта Отечественной войны Генштаба, а также научно-исследовательского отдела и ученый секретарь Ученого совета Военной академии им. М. В. Фрунзе. Награжден орденами Красной Звезды, Красного Знамени (1930) и орденом Кутузова 1-й ст. (1944). Скончался в Москве.

37

Сборник материалов военно-исторического управления Генерального штаба ВС. Вып. 1. М., 1949. С. 154.

38

Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Вып. 1–43. М.: Воениздат, 1947–1960.

39

Доклады генерал-инспектора танковых войск Гудериана. М.: ВНУ ГШ ВС СССР, 1947.

40

Большая Советская Энциклопедия. Т. 24. М., 1953. С. 114.

41

Контрнаступление — переход от обороны в решительное наступления с целью разгрома наступающего противника, ослабленного в предыдущих боях и лишившегося в предыдущих боях способности развивать дальнейшее наступление. Оно подготавливается в ходе оборонительного сражения, когда обороняющаяся сторона, в максимальной степени истощив и обескровив наступающую группировку противника, сумела в то же время сосредоточить достаточные силы для перехода к решительным наступательным действиям.

42

Напр.: Воробьёв Ф. Д., Кравцов В. М. Победы советских Вооруженных сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. М.: Воениздат, 1954.

43

Василевский А. М. Дело всей жизни. М.: Политиздат, 1988. С. 306.

44

АП РФ. Ф. 3. Оп. 34. Д. 69. Л. 14, 15.

45

Маркин Илья Иванович (1919–19?), полковник (1952). В Красной армии с 1937 г. Участник боев у р. Халхин-Гол. На фронтах Великой Отечественной войны с 08.1941 г., в должности командира пулеметной роты, затем стрелкового батальона 480 сп 152 сд сражался на Западном фронте. Под Смоленском легко ранен и контужен. С 17.11.1941 г. — слушатель курсов при ВА им. Фрунзе. В составе отряда курсантов защищал Москву. 3.05.1942 г. — старший помощник начальника оперативного отделения оперотдела штаб 9-й резервной, затем 24 A (с 13.04.1943 г.) — 4 гв. A. Участвовал в Сталинградской и Курской битвах, освобождении Молдавии. В сентябре 1943 г. получил тяжелое ранение под Полтавой. С 25.03.1945 г. и до конца войны — зам. начальника оперативного отела штаба 4-ой гв. A. Войну закончил в звании майора, был награжден орденами Красного Знами, Красноц Звезды, двумя орденами Отечественной войны 1-й ст. и медалями. 14.08.1946–24.04.1951 г. служил в управлении боевой подготовки Главкомата Сухопутных войск. В 1948 г. заочно окончил ВА им. Фрунзе. 3.05.1951–24.06.1945 г. — научный сотрудник редакции журнала «Военная мысль». В 1954 г. уволен в запас по сокращению штатов.

46

Маркин И. И. Курская битва. М.: Воениздат, 1953. С. 16.

47

Напр.: Селиванова Ф. Курская битва. 1956; Курская битва. Из воспоминаний участников. Курск: Курское книжное издательство, 1959.

48

Палевич Д. Я. Контрудар 5-й гвардейской танковой армии под Прохоровкой в июле 1943 года. Дис… канд. ист. наук. М., 1952.

49

Архив штаба БТ и МВ Советской армии. Д. 102. Ч. 1. Л. 91 (автору не удалось прочесть диссертацию в полном объёме, смог ознакомиться лишь с несколькими страницами).

50

Сборник материалов по составу, группировке и перегруппировке сухопутных войск фашистской Германии и войск бывших её сателлитов на советско-германском фронте за период 1941–1945 гг. Вып. 1–5. М., 1955–1957.

51

Гудериан Г. Воспоминания немецкого генерала. Танковые войска Германии во Второй мировой войне 1939–1941. М.: Воениздат, 1954.

52

Манштейн Э. Утерянные победы. М.: Воениздат, 1957.

53

Меллентин Ф. Танковые сражения 1939–1945. М.: Воениздат, 1957.

54

Не секретные, но и свободного доступа к ним не было.

55

РГАНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 272. Л. 37 обр.

56

Имевшие гриф «Секретно» или «для Служебного пользования».

57

РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 184. Л. 98, 99.

58

«Военно-исторический журнал» — ежемесячное издание МО СССР. Первый номер вышел в свет 29.08.1939 г. В 1939–1940 гг. журнал являлся органом НКО СССР, а с января по июль 1941 г. — Генштаба РККА. С началом Великой Отечественной войны его издание было прекращено и возобновлено только в 1959 г. В советский период журнал публиковал статьи, документы и материалы главным образом Новейшей истории, начиная с Гражданской войны в СССР, мемуары и воспоминания деятелей Гражданской и Великой Отечественной войн, рецензии и научную информацию.

59

К вопросу о подготовке плана «Цитадель». Военно-исторический журнал, 1959. № 6. С. 90–91.

60

Соловьев Б. О плане операции «Цитадель». Военно-исторический журнал, 1962. № 1. С. 80–84.

61

Военно-исторический журнал. 1966. № 6. С. 78–82.

62

Заставенко Г., Соловьев Б. Новые документы немецко-фашистского командования о Курской битве. Военно-исторический журнал. 1968. № 8.

63

Jacobsen H. A. 1939–1945. Der zweite Weltkrieg in Chronik und Dokumenten. Darmstadt, 1959.

64

Военно-исторический журнал. 1968. № 8. С. 67–76.

65

«Совершенно секретно! Только для командования!». Стратегия фашистской Германии в войне против СССР. Документы и материалы. М.: Наука, 1967. С. 488–516.

66

Колтунов Георгий Автономович, полковник (1953), кандидат исторических наук. Родился 25.01.1916 г. в с. Обуховка Кореневского района Курской области. После окончания в 1939 г. исторического факультета Московского пединститута им. В. И. Ленина, призван в РККА. В 03.1941 г. окончил курсы младших лейтенантов. Первый бой принял 19.09.1941 г. на Брянском фронте в районе г. Глухов, будучи командиром взвода 744 обс 283 сд 3A, в составе которой прошёл путь до Берлина. С 4.02.1943 г. — командир 744 обс, с которым участвовал в Курской битве. 2.09.1943 г. — начальник штаба 109 опс, а с 5.0.5.1944 г. и до конца войны — командир отдельного батальона связи этого полка. Войну закончил в звании майора, был награжден орденами Отечественной войны 1-й и 2-й ст., Красной Звезды и медалями. В 1946–1947 гг. служил начальником штаба и командовал батальонам связи в Белорусском ВО. После окончания в 1949 г. военно-исторического факультета ВА им. Фрунзе служил в Военно-историческом управлении Генштаба. 06.04.1968 г. переведён в ИВИ МО СССР на должность начальника группы. С 16.03.1971 г. — зам. главного редактора, руководителя авторского коллектива тома 5-й редакции двенадцатитомника «История Второй мировой войны». С 08.04.1978 г. — в отставке по возрасту. Автор ряда книг и публикаций о Курской битве, наиболее известная его работа, подготовленная совместно с полковником Б. Г. Соловьёвым, — «Курская битва» (1970). Скончался 31.08. 2000 г.

67

Колтунов Г. А. Военно-историческая литература о битве под Курском. Военно-исторический журнал. 1963. № 7. С. 105.

68

Колтунов Г. А. Курская битва в цифрах (Период обороны). Военно-исторический журнал, 1968. № 6. С. 58–68.

69

NARA USA. T.312. R.54. F.7569611.

70

Напр.: Огненная дуга. М.: Звонница-МГ, 2003. С. 599.

71

Операции Советских Вооружённых Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Т. 1. М.: Воениздат, 1968. С. 13.

72

Библиотека ЦАМО РФ. Штамп на томе 2: «Директива ГШ СА № 203995–65».

73

Операции Советских Вооружённых Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Военно-исторические очерки. Т. 2. М.: Воениздат, 1958. С. 248.

74

Операции Советских Вооружённых Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Военно-исторические очерки. Т. 2. М.: Воениздат, 1958. С. 248.

75

Там же. С. 278.

76

Операции Советских Вооружённых Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Военно-исторические очерки, Т. 2. М.: Воениздат, 1958. С. 241.

77

С 1948 по 1968 г. он возглавлял кафедру в ВА им. Ворошилова, Бронетанковую академию, был помощником министра обороны СССР по учебным заведениям.

78

Попель Николай Кириллович (1901–1980?), генерал-лейтенант т/в. В РККА с 1920 г. С 1938 г. — военком 11 мбр. В период репрессий принимал участие в написании политхарактеристик с «компроматом» на комсостав РККА. В начале войны — бригадный комиссар, комиссар 8 мк. Возглавил подвижную группу корпуса, которая вела тяжёлые бои под Дубно, после чего частью сил вышла из окружения. 25.08. — 08.12. 1941 г. — член Военного совета 38A. С 09.1942 г. — военком 3 мк. С 30.01.1943 г. и до конца войны — член Военного совета 1 ТА (затем 1 гв. ТА). В период подготовки и проведения Курской битвы сумел установить хорошие отношения с Н. С. Хрущёвым, который высоко оценил его деятельность в это время. 20.08.1943 г. за участие в Курской битве он представил семь высокопоставленных политработников Воронежского фронта к высоким наградам, троих, в том числе и Н. К. Попеля, к ордену Ленина, но Москва это представление не поддержала. После войны жил в Москве, писал книги, опубликованы: «В тяжкую пору» (1959), «Танки повернули на запад» (1960), «Бригада «Революционная Монголия» (1977), а также совместно с В. П. Савельевым и П. В. Шеманским «Управление войсками в годы Великой Отечественной войны» (1974). Записью и обработкой его воспоминаний занимался литературный критик Э. В. Кардин.

79

Попель Н. К. Танки повернули на запад. М.: Воениздат, 1960.

80

На Огненной дуге. Воспоминания и очерки о Курской битве. М.: Воениздат, 1963. С. 25.

81

РГВА. Ф. 41107. Оп. 2. Д. 13. Л. 30.

82

Командный пункт (КП) — основной пункт управления войсками в частях, соединениях и объединениях, с которого осуществляются постоянное руководство войсками и различные мероприятия, направленные на обеспечение успешных действий при выполнении поставленных задач.

83

Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. М.: АПН, 1988. С. 464, 465.

84

Никоноров А. В., Звонов В. И., Карпов В. В., Светлишин Н. А. Маршал Советского Союза Г. К. Жуков (Хроника жизни). М.: Русская книга, 1998. С. 323.

85

История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945. М.: Воениздат, 1961. С. 272.

86

Там же. С. 249.

87

Там же. С. 273.

88

Верт А. Россия в войне 1941–1945. М., 1964. С. 252.

89

Например, исправленный третий том вышел в 1964 г.

90

Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. М.: Новости, 1988. С. 465.

91

Военно-исторический журнал. 2009. № 8. С. 66.

92

Сборник документов Верховного Главнокомандования за период Великой Отечественной войны / Под редакцией А. Н. Грылёва. Т. 1. М.: Воениздат, 1968. С. 3.

93

Сборник документов Верховного Главнокомандования за период Великой Отечественной войны / Под редакцией А. Н. Грылёва. Т. 3. М.: Воениздат, 1969. 480 с.

94

Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945. Краткая история. М.: Воениздат, 1965.

95

Военно-исторический журнал. 1966. № 6. С. 105.

96

Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945. Краткая история. М.: Воениздат, 1967. С. 244.

97

Историческая Советская энциклопедия. Т. 8. М., 1965. С. 321.

98

Великая Отечественная война Советского Союза 1941–1945. Краткая история. М.: Воениздат, 1967. С. 244.

99

В огне Курской битвы. Из воспоминаний участников боёв. Курск: Курское книжное издательство, 1963. С. 9, 301.

100

Вышедшая в 1969 г. книга К. С. Москаленко «На юго-западном направлении. Воспоминания командарма» лишь отчасти касалась Курской битвы. В ней рассматривались только события, связанные с образованием южного фаса Курской дуги. Описание же участия войск его 40А непосредственно в сражениях под Курском приведены в другой книге командарма, изданной в третий период историографии.

101

В огне Курской битвы. Из воспоминаний участников боёв. Курск: Курское книжное издательство, 1963.

102

Там же.

103

Варенцов Сергей Сергеевич (1901–1971). С 10.1942 г. и до конца войны — командующий артиллерией Воронежского фронта (после переименования — 1-го Украинского). С 03.1955 г. — командующий артиллерией, а с 01.1961 г. — командующий ракетными войсками и артиллерией. Главный маршал артиллерии (06.05.1961). В 1962 г. был арестован за шпионаж полковник ГРУ О. В. Пеньковский, который в 1944–1945 гг. служил его адъютантом. Было установлено, что Пеньковский добывал сведения в том числе и от С. С. Варенцова. В суде над ним С. С. Варенцов проходил только как свидетель. Однако 12.03.1963 г. лишён звания Героя Советского Союза, хотя лишение могло производиться только по решению суда, 13.03.1963 г. понижен в звании до генерал-майора артиллерии и отправлен в отставку, 21.06.1963 г. выведен из состава кандидатов в члены ЦК КПСС. Нереабилитирован. Воспоминаний о войне не оставил.

104

Шапошников Матвей Кузьмич (1906–1994), генерал-лейтенант, Герой Советского Союза (1944 г.). Во время Курской битвы командовал 178 тбр 10 тк на обоянском направлении. В 04.1944 г. — командир 10 тк. 02.06.1962 г., будучи первым заместителем командующего Северо-Кавказским ВО, не выполнил приказ о применении оружия против бастующих рабочих в г. Новочеркасске, затем пытался донести сведения о кровавой драме в этом городе до народа. В 1966 г. уволен в отставку. В 1967 г. был исключен из КПСС и заведено дело о ведении генералом антисоветской пропаганды, но суда не было. В 1988 г. реабилитирован. Машинописный текст его воспоминаний об участии в Курской битве хранится в музее в Прохоровке, частично использованы мной в книге «Засекреченная Курская битва». М.: Яуза, 2007.

105

Рокоссовский К. К. Солдатский долг. М.: Воениздат, 1968.

106

Антипенко Н. А. На главном направлении. М.: Наука, 1967.

107

Батов П. И. В походах и боях. М.: Воениздат, 1962.

108

Людников И. И. Дорога длиной в жизнь. М.: Воениздат, 1969.

109

Яковлев Н. Д. Об артиллерии и немного о себе. М.: Воениздат, 1981.

110

Военно-исторический журнал. 2003. № 5. С. 17.

111

Рокоссовский К. К. Солдатский долг. М.: Воениздат, 1997. С. 278–281.

112

Васильев С. И., Дикань А. П. Гвардейцы Пятнадцатой: боевой путь 15-й гв. стрелковой дивизии. М.: Воениздат, 1960; Самчук И. А. Тринадцатая гвардейская. Боевой путь 13-й гв. Полтавской ордена Ленина дважды Краснознамённой орденов Суворова и Кутузова стрелковой дивизии. М. Воениздат, 1962; Самчук И. А. Гвардейская Полтавская. Краткий очерк о боевом пути 97-й гв. Полтавской Краснознамённой орденов Суворова и Богдана Хмельницкого стрелковой дивизии. М.: Воениздат, 1965; Ултургашев С. П. Пирятинская Краснознаменная. Абакан: Краснояр. кн. изд-во, 1966.

113

Белгородская гвардейская. Сб. статей и рассказов о 89-й гв. Белгор. — Харьк. Краснознаменной стрелковой дивизии. Курск: Курская правда, 1944.

114

Высоцкий Ф. И., Макухин М. Е., Сарычев Ф. М., Шапошников М. К. Гвардейская танковая. М.: Воениздат, 1963.

115

Военно-исторический журнал. 1968. № 3. С. 83.

116

Высоцкий Ф. И., Макухин М. Е., Сарычев Ф. М., Шапошников М. К. Гвардейская танковая. М.: Воениздат, 1963. С. 28.

117

Телегин К. Ф. Войны несчитаные версты. М.: Воениздат, 1988. С. 231.

118

А. М. Василевский вспоминал, что два первых сборника воспоминаний о войне, «Штурм Берлина» и «От Сталинграда до Вены» (о боевом пути 24A), были подготовлены Воениздатом уже в 1947 г. «Но оба эти труда не получили одобрения И. В. Сталина, — писал маршал. — Он сказал тогда, что писать мемуары сразу после великих событий, когда еще не успели прийти в равновесие и остыть страсти, рано, что в этих мемуарах не будет должной объективности» (Василевский А. М. Дело всей жизни. М.: Политиздат, 1988. С. 306). Таким образом, вплоть до второй половины 1950-х гг. был поставлен крест на всей советской мемуарной литературе о войне.

119

РГВА. Ф. 41107. Оп. 2. Д. 13. Л. 29.

120

Сувениров О. Ф. Трагедия РККА 1937–1938. М.: ТЕРРА, 1998. С. 124.

121

Речь идёт о ветеране 15-го ск Н. И. Миллере.

122

Личный архив автора.

123

Лелюшенко Дмитрий Данилович (1901–1987), генерал армии (1959), дважды Герой Советского Союза (1940, 1945), кандидат военных наук. Участник Гражданской и советско-финских воин. В 1933 г. окончил ВА им. Фрунзе. На фронтах Великой Отечественной войны с 06.1941 г., командовал 21 мк в Прибалтике. Затем последовательно командовал 1-й, 3-й гвардейской, 5-й и 30-й общевойсковыми, 4-й гвардейской танковой армиями, которые принимали участие в Московской и Сталинградской битвах, битве за Днепр, а также в освобождении Чехословакии. После войны окончил с золотой медалью ВВА им. Ворошилова, командовал армией и военными округами.

124

Обатуров Г. И. Дороги ратные крутые. М., 1995. С. 240.

125

История Великой Отечественной войны. Т. 3. М.: Воениздат, 1964. С. 271.

126

Примером могут служить ставшие известными значительно позже факты недовольства маршала бронетанковых войск А. Х. Бабаджаняна некоторыми оценками в книге Н. К. Попеля, а также затянувшийся конфликт маршала бронетанковых войск М. Е. Катукова с генерал-лейтенантом А. Л. Гетманом (см.: Бабаджанян А. Х. Танковые рейды 1941–1945. М.: Яуза, Эксмо, 2009. С. 437, 397 и Прудников В. Стальной ураган. М.: Яуза, Эксмо, 2008), а также открытый спор Маршалов Советского Союза В. И. Чуйкова и Г. К. Жукова о Берлинской операции и нелицеприятное описание генералом армии А. В. Горбатовым методов управления войсками в годы войны Маршала Советского Союза К. С. Москаленко и др. (Горбатов А. В. Годы и войны. М.: Советский писатель, 1992. С. 244–251).

127

«Мы напрасно сейчас дерёмся!». Родина. 2004. № 4. С. 93.

128

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. Т. 3. М.: Новости, 1990. С. 57.

129

Военно-исторический журнал. 1963. № 7. С. 75, 76.

130

Рассказывают командармы. Военно-исторический журнал. 1963. № 7. С. 77.

131

ЦАМО РФ. Ф. 332. Оп. 4948. Д. 19. Л. 7.

132

В 1962 г. П. А. Ротмистрову присвоили персональное воинское звание Главного маршала бронетанковых войск, которое приравнивалось к званию Маршала Советского Союза.

133

Личный архив автора.

134

Свердлов Фёдор Давыдович, полковник, доктор исторических наук, профессор. Родился в 1921 г. в г. Харькове, в семье рабочего. В Красной армии с 1938 г. С отличием окончил артучилище. С первого дня Великой Отечественной войны — на фронте, сначала командир противотанковой батареи, стрелкового и моторизованного разведбатальонов, затем на штабной работе. С 08.1942 г. и до конца войны служил в штабе 16A (с 04.1943 г. — 11 гв. А) помощник, старший помощник (с 01. 1943 г.) начальника оперативного отделения оперотдела, старший помощник начальника оперативного отдела штаба армии (с 1944 г.). За период войны трижды ранен, награждён шестью боевыми орденами, в том числе за отличие в Курской битве — орденом Отечественной войны 2-й ст. После окончания в 1949 г. с золотой медалью Военной академии им. Фрунзе и в 1952 г. — адъюнктуры более 30 лет проработал в этой академии. Автор 14 книг по военному искусству и героике войны. Именно из его работы «Неизвестное о советских полководцах» стало впервые известно о том, что П. А. Ротмистров лишь благодаря активной позиции Маршала Советского Союза А. М. Василевского сохранил пост командарма после контрудара под Прохоровкой 12.07.1943 г.

135

Свердлов Ф. Д. Неизвестное о советских полководцах. М., 1995. С. 56.

136

Ротмистров П. А. Танковое сражение под Прохоровкой. М.: Воениздат, 1960. С. 69.

137

Штеменко С. М. Генеральный штаб в годы войны. М.: Воениздат, 1968.

138

Горбатов А. В. Годы и войны. М.: Воениздат, 1965.

139

«Гриф секретно снят». Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. М.: Воениздат, 1993. С. 181, 190.

140

В ходе операции «Кутузов» генерал-лейтенант И. Х. Баграмян командовал 11 гв. А.

141

Баграмян И. Х. Так шли мы к победе. М.: Воениздат, 1977.

142

См:. Миркина А. Д. Не склонив головы / Маршал Жуков: полководец и человек. М.: АПН, 1988. С. 47–78.

143

Контрартподготовка (контрподготовка) — заранее спланированный, короткий по времени, мощный и внезапный огневой удар обороняющихся войск по готовящимся к переходу в наступление группировки противника, по позициям артиллерии, наблюдательным пунктам и складам боеприпасов.

144

Напр.: История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945. М.: Воениздат, 1964. С. 257, 263.

145

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М.: Новости, 1969. С. 483.

146

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. Т. 3. Издание 10-е, дополненное по рукописи автора. М.: Новости, 1990. С. 57.

147

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М.: Новости, 1969. С. 490, 491.

148

Военно-исторический журнал. 1967. № 9. С. 88.

149

История Второй мировой войны 1939–1945. Т. 7. М., 1976. С. 155.

150

Катуков М. Е. На острие главного удара. М.: Воениздат, 1944. С. 66.

151

Напр., в части описания того, как использовался 9-й отк в период обороны под Курском.

152

Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. М.: АПН, 1988. С. 462.

153

РГВА. Ф. 41107. Оп. 2. Д. 13. Л. 31, 32.

154

Рокоссовский К. К. Солдатский долг. М.: Воениздат, 1997. С. 167.

155

Галаджев Сергей (Саркис) Теодоросович (1902–1954), генерал-лейтенант (1944). Участник Гражданской войны. С 1931 г. служил в политуправлении Северо-Кавказского ВО. В 1936 г. окончил Ленинградскую военно-политическую академию. С осени 1940 г. — военный комиссар 32 ск. 5.10.1941 г. назначен начальником политуправления Юго-Западного фронта, а с 07.1942 г. переведён на равнозначную должность на Сталинградский фронт. После его переименования в Донской (30.9.1942), а затем, в 02. 1943 г., после переформирования в Центральный фронт (впоследствии 1-й Белорусский) остался на этой должности до конца войны.

156

Казаков В. И. «Артиллерия, огонь!». М.: Издательство ДОСААФ, 1972. С. 126.

157

Антипенко Н. А. На главном направлении. М.: Наука, 1967. С. 114, 115.

158

Симонов А. «Мне с каждым днём всё тяжелее жить и работать…» Родина. 2015. № 11. С. 51.

159

Косицын А.П, Недавний А. Л., Помынаева Т. А. Основные законодательные акты по государственному строительству и праву. Т. 1. М.: Мысль, 1972. С. 75, 76.

160

Устинов Дмитрий Федорович (1908–1984), Маршал Советского Союза (1976). С 1941 по 1953 г. — народный комиссар и министр вооружения СССР, с 1953 по 1957 г. — министр обороной промышленности СССР, с 1957 по 1965 г. — заместитель, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР, с 1965 по 1976 г. — секретарь ЦК КПСС, с 1976 по 1984 г. — министр обороны СССР. С 1966 по 1976 г. — кандидат в члены, а с 1976 по 1984 г. — член Политбюро ЦК КПСС.

161

Артизов А., Сигачёв Ю. Реабилитация. Родина. 2003. № 2. С. 48.

162

Никулин Н. Н. Воспоминания о войне. СПб.: Издательство Государственного Эрмитажа, 2008. С. 46.

163

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М.: Новости, 1969. С. 464.

164

Жилин Павел Андреевич (1913–1987), генерал-лейтенант (1968), доктор исторических наук (1956), профессор (1961), член-корреспондент АН СССР (1968), лауреат Государственной премии СССР (1952), военный историк. Участник Великой Отечественной войны. С 1946 по 1958 г. — на военно-научной работе в Генштабе МО СССР. 1958–1964 гг. — заместитель главного редактора «Военно-исторического журнала». 1964–1966 гг. — проректор Академии общественных наук при ЦК КПСС. С 1966 г. — основатель и первый начальник Института военной истории МО СССР. Заместитель председателя главной редакционной комиссии «Истории Второй мировой войны 1939–1945 гг.». Автор ряда монографий по военной истории России начала XIX века и первого периода Великой Отечественной войны.

165

Яковлев Н. Д. Советские вооруженные силы значительно превосходили вермахт по боевому обеспечению. Военно-исторический журнал. 2012. № 5. С. 19, 21.

166

Личный архив автора.

167

Кулиш В. М. Военно-исторический журнал в 1959–1967 гг. Военно-исторический журнал. 2009. № 8. С. 69.

168

«Мы напрасно сейчас дерёмся». Родина. 2005. № 5. С. 97.

169

Курская битва / Под ред. И. В. Паротькина. М.: Наука, 1970. С. 456.

170

Гареев М. А. Сражения на военно-исторических фронтах / Сборник статей. М.: ИНСАН, 2010. С. 22.

171

Курская битва / Под ред. И. В. Паротькина. М.: Наука, 1970. С. 162.

172

Курская битва / Под ред. И. В. Паротькина. М.: Наука, 1970. С. 136, 137.

173

Морозов В. П. Некоторые проблемы дальнейшей разработки истории Курской битвы // Курская битва. М.: Наука, 1970. С. 456.

174

Колтунов Г.А, Соловьёв Б. Г. Курская битва. М.: Воениздат, 1970.

175

Колтунов Г.А, Соловьёв Б. Г. Курская битва. М.: Воениздат, 1970. С. 174.

176

Колтунов Г. А., Соловьёв Б. Г. Курская битва. М.: Воениздат, 1970. С. 148, 149.

177

Третье поле. Крестьянское дело. Белгород, 1998. С. 110.

178

ЦАМО РФ. Ф. 33. Оп. 793756. Д. 54. Л. 42.

179

Яценко К. В. Курская область в период Великой Отечественной войны: историография. Курск, 2006. С. 20.

180

Советская военная историография в годы Великой Отечественной войны и послевоенный период. Военно-исторический журнал. 1968. № 3. С. 86.

181

Личный архив автора.

182

Интересная деталь. Съёмки его проходили в Переславле-Залесском, хотя режиссер хотел снимать на исторической территории, для этого выезжал и в Курск, и на место боёв. Но разрешение не было получено, официальная причина: наличие большого числа неразорвавшихся боеприпасов, могут детонировать при производстве пиротехнических работ. Очень странное объяснение, похожее на отписку.

183

Напр., при подготовке экспозиции строившегося в середине 1980-х гг. музея-диорамы «Курская битва. Белгородское направление» в г. Белгороде штатным консультантом был закреплен сотрудник ИВИ полковник Г. А. Колтунов, который был обязан уже на стадии разработки её концепции согласовывать все ключевые моменты с руководством института. Параллельно экспозиция проходила ещё и экспертизу в органах цензуры (Главлит).

184

Военно-исторический журнал. 1975. № 6. С. 108.

185

Жилин П. А. Военная история и современность. Военно-исторический журнал. 1975. № 5. С. 76.

186

Колтунов Г. А., Соловьёв Б. Г. Курская битва. М., 1983.

187

Гречко А. А. Наука и искусство побеждать. Правда. 1975. 19 февр.

188

История Второй мировой войны 1939–1945. М.: Воениздат, 1976.

189

Великая Отечественная война. Краткий научно популярный очерк / Под ред. П. А. Жилина. М.: Политиздат, 1973.

190

Военно-исторический журнал. 2009. № 8. С. 68.

191

Дайнес В. О. Василевский. М.: Вече, 2012. С. 440.

192

Там же. С. 439, 440.

193

Он являлся членом Главной редакции двенадцатитомника.

194

Советская Историческая энциклопедия. Т. 8. М., 1965. С. 322.

195

Большая Российская энциклопедия. Т. 16. М., 2010. С. 431.

196

История Второй мировой войны 1939–1945. Т. 7. М.: Воениздат, 1976. С. 155.

197

Полторацкий В. В. В действующей армии. Записки военного корреспондента. М.: Советская Россия, 1973. С. 106.

198

Полторацкий В. В. В действующей армии. Записки военного корреспондента. М.: Советская Россия, 1973. С. 106.

199

Битва на Курской дуге. М.: Наука, 1975. С. 96–104.

200

Букейханов П. Курская битва. Оборона. Планирование и подготовка операции «Цитадель». Сражение на северном фасе Курской дуги. Июль 1943 г. М., 2011. С. 15, 16.

201

Мазуркевич Р. М. Сплав мужества и стали. Танкисты в Курской битве. Воронеж, 1986. С. 60.

202

Там же. С. 96.

203

Этот пассаж автор позаимствовал из 3-го тома «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945 гг.», с. 272, которая даже в середине 1980-х гг. уже считалась архаикой.

204

Мазуркевич Р. М. Сплав мужества и стали. Танкисты в Курской битве. Воронеж, 1986. С. 180.

205

Там же. С. 39.

206

Архив автора.

207

Дёмин М. Родина зовёт. Воронеж. Центрально-Чернозёмное издательство, 1988.

208

Подготовка к Курской битве. Военно-исторический журнал. 1983. № 6. С. 63–71.

209

Подробнее читай: Кулиш В. М. Военно-исторический журнал в 1959–1967 гг. Военно-исторический журнал. 2009. № 8. С. 63–69.

210

Пересыпкин И. Т. Организация связи. Военно-исторический журнал, 1973. № 7.С. 51–60.

211

Иванов С. П. Оборонительная операция Воронежского фронта. Военно-исторический журнал. 1973. № 8. С. 13–21.

212

Галицан А., Павлов Л. Некоторые особенности оперативного искусства и тактики. Военно-исторический журнал. 1973. № 7. С. 31–40.

213

Использование подразделений автоматчиков. Военно-исторический журнал. 1973. № 8. С. 79–82.

214

Никулин Н. Н. Воспоминания о войне. СПб.: Издательство Государственного Эрмитажа, 2008. С. 100, 101.

215

Катуков М. Е. На острие главного удара. М.: Воениздат, 1974.

216

Там же. С. 220.

217

Сегодня ЦАМО РФ.

218

Замулин В. Н. Засекреченная Курская битва. М.: Яуза, Эксмо, 2008. С. 275, 276.

219

Жадов А. С. Четыре года войны. М.: Воениздат, 1978.

220

Там же. С. 97, 98.

221

Симонова-Гузенко Е.К., Жданов В. В. Генерал А. С. Жадов: Прохоровка в моей судьбе. Патриот Отечества. 2013. № 8. С. 15–18.

222

Чистяков И. М. Служим Отечеству. М., 1975. С. 145.

223

Гетман А. Л. Танки идут на Берлин. М.: Наука, 1973.

224

Ивановский Е. Ф. Атаку начинали танкисты. М.: Воениздат, 1984.

225

Гетман А. Л. Танки идут на Берлин. М.: Наука, 1973. С. 77.

226

Василевский А. М. Дело всей жизни. М.: Политиздат, 1974.

227

Свердлов Ф. Д. Неизвестное о советских полководцах. М., 1995. С. 56.

228

Дайнес В. О. Василевский. М.: Вече, 2012. С. 444.

229

Горький дым. Родина. 2004. № 6. С. 13.

230

Ротмистров П. А. Время и танки. М.: Воениздат, 1972. С. 156.

231

Личный архив автора.

232

Ротмистров П. А. Стальная гвардия. М.: Воениздат, 1984.

233

Ротмистров П. А. Стальная гвардия. М.: Воениздат, 1984. С. 192.

234

Военно-исторический журнал. 1971. № 5. С. 54.

235

Ротмистров П. А. Стальная гвардия. М.: Воениздат, 1984. С. 196.

236

Военно-исторический журнал. 1981. № 6. С. 91.

237

Напр.: М. Дёмин «Родина зовёт» и Р. Мазуркевич «Сплав мужества и стали».

238

Кардашов В. 5 июля 1943 г. М.: Молодая гвардия, 1983. С. 151.

239

Руденко С. И. Крылья победы. М.: Международные отношения, 1985.

240

Швебиг А. П. И снова в бой. М.: Воениздат, 1979.

241

Жагало В. М. Расчищая путь пехоте… М.: Воениздат, 1985.

242

«Немец с «Фердинанда» (14.07), «Охотник за «пантерами» (16.07), «Второй вариант» (22.07).

243

Комсомольская правда. 1943. 20 авг. С. 4.

244

Долматовский Е. А. Поныри. Поэма. Курск, 1946.

245

Красная звезда. 1943. 16 июля. С. 4.

246

Командир 2 тб 129-й отб капитан Салюков, в котором служил лейтенант А. В. Ерохин, представляя его к ордену Отечественной войны 2 ст. за бои под Понырями, отмечал, что он и его экипаж за 5–7 июля 1943 г. подбили не 6 «фердинандов», а 3 танка Т‐6.

247

Красная звезда, 1943. 24 июля. С. 3.

248

Фото обнаружено в фондах Курского государственного краеведческого музея.

249

Большая Советская энциклопедия. Т. 24. М., 1953. С. 116.

250

Советская Историческая энциклопедия. Т. 8. М., 1965. С. 322.

251

Большая Советская Энциклопедия. Т. 14. М., 1973. С. 42.

252

Напр.: Великая Отечественная война 1941–1945. Энциклопедия. М., 1985. С. 394.

253

Курская битва. Воспоминания участников. Воронеж, 1968. С. 141–148; Курская битва. Воспоминания, статьи. Воронеж, 1973. С. 241–247; Кочетков А. Огненный июль. Документальные рассказы, очерки. Воронеж, 1984. С. 52–59.

254

Рокоссовский К. К. Солдатский долг. М.: Воениздат, 1997. С. 271.

255

В этот период вышли: По приказу Родины. Боевой путь 6-й гвардейской армии в Великой Отечественной войне 1941–1945. М.: Воениздат, 1971; Караваев А. В. Сердце в броне. М.: Воениздат, 1971 (о 112 тбр); Бабаджанян А. Х., Попель Н. К., Шалин М. А., Кравченко И. М. Люки открыли в Берлине / Боевой путь 1-й гвардейской танковой армии. М.: Воениздат, 1973; В сражениях за победу. Боевой путь 38-й армии в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М.: Наука, 1974; Рязанский А. П. В огне танковых сражений. М.: Наука, 1975 (о 5 гв. мк); Самчук И.А, Самчук П. Г. Атакуют десантники. Боевой путь 9-й гвардейской Краснознамённой орденов Суворова и Кутузова Полтавской воздушно-десантной дивизии. М.: Воениздат, 1975; Кравченко И. М., Бурков В. В. Десятый танковый Днепровский (Боевой путь 10-го танкового Днепровского ордена Суворова корпуса). М.: Воениздат, 1986; Егоров В.Ф, Казаков А.Я, Коченюк А. С., Яраев Р. Ш. Рождённая в боях: Боевой путь 71-й гвардейской стрелковой Витебской ордена Ленина, Краснознамённой дивизии. М.: Военизад, 1986; Амиров К. В. От Волги до Альп: Боевой путь 36-й гвардейской Верхнеднепровской Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова 2-й ст. дивизии. М.: Воениздат, 1987; Чумаков М. Закалённая в боях. Боевой путь 67-й гвардейской стрелковой Витебской Краснознаменной дивизии. М.: Издательство Московского горного института, 1988; Гвардейский Уманский. Военно-исторический очерк о боевом пути 9-го танкового Уманского орденов Ленина, Красного Знамени и Суворова корпуса. М.: Воениздат, 1989; Смирнов А.Ф, Оглобин К. С. Танки за Вислой: Боевой путь 31-го Висленского танкового корпуса. М.: Воениздат, 1991; Секирина М. К., Белкина И. М., Дорошенко В. М. Через всю войну: Очерки о воинах 13-й армии. М.: Наука, 1991; Стальная 201-я / Очерки о боевых действиях 201-й отдельной танковой бригады. Белгород, 1991; Под гвардейским знаменем: Боевой путь 66-й гвардейской стрелковой Полтавской Краснознамённой дивизии. М.: Воениздат, 1992.

256

В период Курской битвы соединение входило в состав 5 гв. ТА.

257

Кравченко И. М., Бурков В. В. Десятый танковый Днепровский. Боевой путь 10-го танкового Днепровского орденов Суворова корпуса. М.: Воениздат, 1986.

258

Там же. С. 68–70.

259

Подробнее о ситуации в 10 тк перед фронтовым контрударом утром 12 июля 1943 г. см.: Заумлин В. Н. Засекреченная Курская битва. М.: Яуза, Эксмо, 2008. С. 522.

260

Журавлев Г. Т., Меркушин В. И., Фомичев Ю. К.Историческое сознание: опыт социологического исследования. Вопросы истории. 1989. № 6. С. 127.

261

Сувениров О. Ф. Трагедия РККА 1937–1938. М.: ТЕРРА, 1998. С. 104.

262

Военно-исторический журнал, 1983. № 5; Советские архивы, 1978. № 4; 1983. № 4; Коммунист. 1983. № 4 и 10; Молодой коммунист. 1978. № 8.

263

Сборник документов Верховного Главнокомандования за период Великой Отечественной войны. М.: Воениздат, 1968.

264

Курская область в годы Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941–1945 гг.: Сборник документов и материалов. В 2 т. Курск, 1960–1962; Орловская область в годы Великой Отечественной войны Советского Союза (1941–1945 гг.): Сборник документов и материалов. Орёл, 1960; Трудящиеся Харьковской области в годы Великой Отечественной войны Советского Союза (1941–1945 гг.): Сборник документов и материалов. Харьков, 1953 и 1960; Воронежская область в годы Великой Отечественной войны Советского Союза: Сборник документов и материалов. Воронеж, 1948.

265

Русский архив: Великая Отечественная: Курская битва. Документы и материалы 27 марта — 23 августа 1943 г. Т. 15 (4–4). М.: ТЕРРА, 1997.

266

Русский архив: Великая Отечественная: Приказы Народного комиссара обороны СССР (1943–1945). Т. 13 (2–3). М.: ТЕРРА, 1999; Русский архив: Великая Отечественная. Ставка Верховного Главнокомандования: Документы и материалы. 1943 г. Т. 16 (5–3). М.: ТЕРРА, 1999; Русский архив: Великая Отечественная. Генеральный штаб в годы Великой Отечественной войны: документы и материалы. 1943 г. Т. 23 (12–3). М.: ТЕРРА, 1999.