Революция

Валерий Лесков, 2023

Жизненные ситуации – что может быть интереснее! Сначала писатель как созерцатель и наблюдатель подсматривает за окружающими, собирает умозаключения, идеи, фантазии на листках записной книжки, а потом из этого получается такое повествование, которое хранится в памяти читателей живыми образами, бегущей кинолентой. Книга Валерия Лескова «Революция» – сборник рассказов, больше похожих на кадры из кинороманов: ромкомов, философских и исторических фильмов. Слишком ярко, слишком ясно, слишком наглядно, эмоционально и дерзко рассказаны автором эти истории, точно это не рассказы вовсе, а сценарии…

© Валерий Лесков, 2023

© Интернациональный Союз писателей, 2023

Дизайнер обложки Александра Уханёва

* * *

Революция

— М-да… — задумчиво вздохнул красивый кругленький господин в черных бриджах, тапочках на босу ногу и красной майке. Он легонько почертил прутиком по прибрежному речному песку, и у него легко вышел женский профиль, точно так, как на общеизвестных рисунках Пушкина. — Народ распустился до невозможного состояния. — Он снова вздохнул и грустно улыбнулся собеседнику, который наматывал футболку на голову наподобие арабского головного убора, чтоб прикрыться от палящего августовского солнца. Он и походил на араба — худощавый, загорелый, с густой щетиной на щеках.

Мужчины, вяло потягивая пиво из баночек, краем глаза наблюдали, как плескаются на мелководье их дочки — девочки лет пяти. Одна в красном, а вторая в оранжевом, как у взрослых дам, купальниках.

— Свобода… — нехотя отозвался араб.

— Сила нужна и власть, — тверже сказал круглый. — Представь, насколько преступность уменьшилась бы, верни мы телесные наказания. — Он жестко улыбнулся. — Порки хорошей не хватает. Мно-о-гим.

— Думаешь, помогло бы? — спросил араб.

— Конечно. Ты хоть знаешь, что это такое — порка? — круглый чуть подался вперед, увлекаясь. — Мы-то и не знаем, только слово слышали, — огорчился он, — а предки не дураки были. Они-то понимали, боль — лучший воспитатель. Можно же месяцы потратить, объясняя, и они при своем останутся. Или-одна хорошая порка.

Араб с сомнением качнул головой.

— Да, — круглый заговорил живее, — ты ударялся когда-нибудь об острые углы дивана, там, или шкафа?

— Бывало.

— Ай, как больно, да? — зажмурился круглый. — Прямо ух! И мозги сразу прочищаются. Мир иначе воспринимается. Не так, что ли?

— Да-а… — протянул задумчиво араб.

— Вот! А представь, что будет, когда вдарят кожаным кнутом тяжелым, плетеным? Да со свинцовыми гирьками на концах. С размаху. С оттягом! Боль острейшая, жгучая, все тело пронзает. И долгая… да, я читал, она не проходит. Жжет. А тут еще… И еще… И полсотни горячих! Каково?

— Бр-р-р… — передернуло араба.

— Вот и перевоспитали дурачк, — подмигнул круглый. — А делов-то пятнадцать минут работы. — Он довольно потер руки. — Потом месяца два только в себя приходить будет, лечиться. И уж точно выпендриваться перед властью не станет, никогда. Вот бы нашим, — он снова подмигнул, явно намекая на кого-то конкретного, — применить, ходили б как шелковые. Ни о каких правах человека и не заикались бы и шапку перед господами ломали б за версту. Как при царе-батюшке бывало.

— Я баб всех современных выпорол бы, — откликнулся араб, — вот уж кто воли взял много. А так бы каждой по двадцать горячих всыпали — и красота. Мужьям не перечили б и о карьерах забыли. — Он мечтательно покачал головой. — Ну а мужики, говорят, бывают такие, что ничем не сломаешь. — Вспомнил он слышанное в школьные годы.

— А, — махнул рукой круглый, — и на них управа была. Например, ноздри рвать. Ух! — он дернул плечом. — Жуть! Клещами железными, представляешь, ноздри вырывают? Больно ужасно. И на всю жизнь отметина такая, что никто и близко не подойдет, как прокаженный будешь. Я бы коммунякам повырвал бы и либерастам за компанию. А если это не подействует — башку отрубят, — продолжил он, — закон суров был всегда. Это щас расхлябанность какая-то появилась. Или нет, — круглый раззадорился и заерзал. — Четвертование! Вот — дело. Одну руку отрубят, потом вторую. И не спеша, чтоб помучился и другим в назидание. Потом ногу долой, затем следующую. И когда уж обрубок один останется, можно и башку снести, — он выдохнул восхищенно. — Такое увидишь раз, и никакое равноправие в голову не полезет. Ух!

— Да, — поддержал приятеля араб. — Видел картинку в школьном учебнике, как за ребро подвешивали, тоже неслабо. — Он ласково махнул дочурке рукой, улыбнулся, о чем-то поразмыслив, и продолжил, — и цензуру вернуть бы, чтоб всякое быдло не лезло со своими писанинами да блогами, да видео. Сильно на молодежь влияет.

— А молодежи работать побольше надо. А они тут всё учатся! — затараторил круглый. — Какая, к черту, учеба? Пусть быдло работает, вкалывает и место свое знает. А то каждый у нас теперь гражданин, права у него! Здравоохранение им подавай, образование. А рылом-то вышли? Вон, дворяне как порядок держали. Пикнуть никто не смел. С голоду подохни, а господского не трожь! Шапку долой, когда барин идет. И поклонись, не сломаешься. Слыхал, простолюдинам даже по тротуару ходить нельзя было. Там господа гуляли. А эти по дороге, по говнищу! И много мест было, куда всякое простонародье не допускалось. А нарушишь — в рыло получишь. Или порка… И правильно их в школы не брали. Пусть пашут…

— Блин, — вздохнул с сожалением араб, — а потом революция эта.

— Да, — поник круглый, — и тех, кто весь этот скот тыщи лет вот так, в кулаке держал. — Он крепко сжал ладошечку, демонстрируя. — Это ж быдло ни за что ни про что, без суда и следствия начало зверски репрессировать. Вот что значит дорвались до власти, сволочи. Насилие… Страшное насилие… Один тридцать седьмой год чего стоит. Вот чем объяснить эту жестокость?..

Шустрые девчушки, вдоволь наплескавшись в речке, бодро подбежали к отцам. Те, сразу забросив интеллектуальную беседу, принялись растирать малявок полотенцами, ласково и добродушно бормоча много-много добрых слов.