Прикосновение

Валерий Столыпин, 2020

В юности автор мечтал стать писателем. Старался, упрямо скрипел карандашами. Не стал, по причине отсутствия житейского опыта. Позже жизнь закрутила – писать стало некогда. Надеялся, что когда-нибудь потом расскажу обо всём. Оказалось, что память – весьма ненадёжная функция. Но мечта осталась. Когда возраст начал напоминать о себе пришло время подводить итоги. Багаж событий к тому времени был накоплен солидный, посему решено было кропать мемуары. Вот только писать за столько лет совсем разучился. Пришлось вспоминать правила грамматики, пунктуации и многое другое. Попутно выяснилось, что жизнь обычного человека никому, даже близким людям, не интересна. Тогда автор начал вести задушевные беседы и слушать. Есть у моих соотечественников сентиментальная особенность – желание исповедаться, выговориться, вывернуть наизнанку душу, особенно когда один на один да под рюмку чая. Попробовал – получается. С тех пор и пишу. Содержит нецензурную брань.

Безотказная

Хватает за душу, до воя,

Тепла июльского уродство,

Где мы вдвоем идём с тобою

Под незаметным руководством

Судьбы, амуровых делишек.

Накрапывает мелкий дождик.

Ты нарожаешь мне мальчишек,

Девчонок, ясный перец, тоже.

Ну а потом, перед полётом

На небеса в ракетах красных

В промозглой парка позолоте

Ты скажешь мне: «Всё было классно!»

Игорь Вавилов

Катька была безотказной почти во всём, слабохарактерной.

Изворотливостью, коварством, изобретательностью и хитростью она не обладала — некому было научить жить в быстро меняющемся, агрессивном и жестоком мире.

Росла девочка, как сорная трава: изо всех сил за любую возможность выжить цеплялась всем, чем только можно.

Науку самосохранения она познавала не от учителей, от самой жизни, которую даже с натяжкой невозможно считать счастливой. Пучки ела, лебеду, крапиву с одуванчиками, гнилые овощи и фрукты с рынка, которые даже за половину цены не смогли продать хозяева. Часто вообще голодала по несколько дней. Сколько раз в подъезде ночевала, когда пьяная мать, забыв о её существовании, запиралась в квартире изнутри. Одевалась по большей части в чужие обноски, которые отдавали ей сердобольные люди.

Она не роптала. С десяти лет девочка начала подрабатывать на продуктовом рынке. Овощи перебирала, раскладывала товар. Сэкономленные деньги в стеклянной банке в подвале многоэтажного дома закапывала, чтобы мать ненароком не пропила.

Катин отец так ни разу за всё время и не объявился. Она бы нисколько не удивилась, узнай, что зачата от святого духа. Сколько раз мамашу спрашивала, каким образом в животике у неё очутилась. Ответа не услышала.

Впрочем, это не удивительно — у неё каждую неделю по несколько раз мужья менялись.

Непутёвую родительницу Катька жалела, по возможности подкармливала, кое-что из одежды, например — нижнее бельё, на скудные заработки покупала. Какая никакая — мать. Жизнь дала всё-таки, да и на улице не бросила, не дала сгинуть.

Правда, заботилась родительница о ней, кто бы знал — как, совсем в другой жизни, которая промчалась как один день — даже вспомнить толком не о чем.

Пять лет прошло, как схоронила её Катерина.

Выучиться девчонке толком не удалось. Нужно было на хлеб зарабатывать, одеваться во что-то. Хорошо хоть угол свой. Две комнаты, что от мамаши в наследство остались, Катька сдаёт, сама угол в общежитии снимает.

Теперь-то она обжилась: диван купила, стиральную машину, холодильник. Конечно, не новое, с рук брала, но ведь гожее ещё. Приоделась, хоть как-то прикрыла тщедушную худобу. Краситься научилась. Безвкусно, конечно, грубо, но, хоть какая-то яркость в невзрачном облике. Причёску раз в месяц делает. Деньги копит. О любви мечтает, грезит настоящую свадьбу когда-нибудь справить.

По выходным бегает смотреть на счастливых женихов и невест.

Жизнь, можно сказать наладилась. С рынка Катька так и не ушла — прижилась. Грузит, разгружает, мясо рубит, бакалею фасует, иногда продавцов подменяет. Ей все доверяют, но деньгами обманывают. На то она и безотказная.

Без дела Катька почти не сидит. С утра до вечера — то одно задание выполняет, то другое. Сегодня с подругой с утра фуру с арбузами корейцам разгружала, потом две машины с бакалеей, только что рефрижератор с мороженой рыбой. Устала насмерть.

Верка, её напарница, прямо на мешках заснула, хотя старше, сноровка у неё, и сил куда больше — на зоне мышцы накачала.

В Катьке, пигалице, дай бог метр пятьдесят роста будет, и килограммов сорок вес. Как выдерживает такую работу, непонятно.

Освободившись от трудов, получив скудную копеечку, девчонка купила палку колбасы, две буханки хлеба, бутылку самогона и блок сигарет. Помидоры и лук так взяли, в счёт оплаты. Без курева и выпивки разве выдержишь такую напряжённую жизнь!

Верка обрадовалась, проснулась мигом.

Захмелели разом, после первого глотка. Подняв настроение, шёпотом запели.

Хорошо!

Напарница так уморилась за день, что заснула прямо в подсобке, не успев последний стакан допить. Катька не обиделась, — такие люди нам нужны. Мне больше достанется.

Она давно научилась пить, не пьянея. Скажи сейчас Катьке, что машина с мясом или пивом пришла, побежит разгружать. Деньги лишними не бывают. За это её и держат, что работать может сутки напролёт, и никогда за цену не торгуется: сколько дадут — столько и ладно. Всё одно крохи остаются, чтобы на свадьбу отложить.

Такие минуты, когда ничего не нужно делать, а деньги есть, Катька очень любит. Заберётся в самый дальний угол склада, ляжет на мешки или ящики, глаза прикроет и мечтает.

О чём может мечтать одинокая девчушка в девятнадцать лет? Понятно, о любви.

Иногда ей доводится прочитать что-либо на эту животрепещущую тему.

Катька лежит и представляет себя Кети, как Скарлетт О’Хара из романа “Унесённые ветром”. Из всех литературных персонажей эта женщина кажется ей ближе всех. Героине тоже пришлось не сладко. Да и имя у неё похожее.

Катька-Кети как наяву видела себя в изысканных одеяниях того романтического времени, богатую и счастливую. Фантазии ей было не занимать. Она представляла себя блистающей в высшем свете дамой, умеющей за себя постоять, знающей себе цену юной красоткой.

Когда её изобретательность начинала буксовать, Катька вновь и вновь перечитывала книгу. Многие моменты девочка помнила наизусть, иногда настолько входила в образ, что начинала разговаривать фразами героини.

Женщины над ней подтрунивали. Зато мужики восхищались, но не умом и памятью, а Катькиными только начинающими проявляться женскими формами. Парни тоже шептались, показывая на девушку пальцами, тайком мечтая о её благосклонности, которую понимали по большей части превратно.

Иногда Катьке дарили цветы и конфеты, просто так, ни за что. Порой приглашали в кино. Но чаще пытались зажать меж пыльных мешков и коровьих туш, ущипнуть за зад, нагло залезть под юбку.

Тщетно. Она была непреклонна относительно интимных отношений — исключала и пресекала любые поползновения на свою честь.

Это было тем более странно, что девственности Катька лишилась ещё в пятнадцать лет. Её единственным мужчиной был Витька Копылов, старшеклассник, сосед по подъезду.

Быть его подружкой мечтали чуть не половина девчонок в школе. Высокорослый стройный юноша имел атлетическую фигуру, пропорциональное мужественное лицо с игривой ямочкой на подбородке и удивительно выразительные глаза, которым нельзя было не верить.

Не влюбиться в такого мальчишку было попросту невозможно. Удивительно, что Витька выбрал именно её, Катьку.

Витька рядом с ней казался гигантом. Несмотря на разницу в социальном положении, и её кричащую бедность, Витька привязался к девочке всей душой.

Не оценить этот необъяснимый факт она не могла.

Ребята были вместе до окончания Витькой школы.

Потом дружок уехал в областной город поступать в институт, родители его тоже куда-то исчезли. Найти любимого Катьке не удалось. След его потерялся окончательно.

Катька горевала, но не очень долго. Не до этого ей тогда было. А помнить — помнила.

Разве можно забыть такую любовь!

Витька ведь единственным был, кто с ней по-человечески в ту пору обращался.

Мечтая в тишине, девушка представляла именно его сказочным персонажем, которого посылали грёзы. Не могла она предать те единственные в своей неприкаянной жизни настоящие чувства, никак не могла.

Однажды её завалил на мешках татарин гигантского роста — Ринат Акчурин, владелец двух десятков торговых мест. Катька отбивалась от насильника насмерть.

На его прокушенной насквозь щеке на вечную память остался грубый след от её зубов.

Теперь мужчина сам Катьку защищает от непрошеных любовников, а тогда чуть голову не оторвал, настолько взбесился от обиды и злости.

Катька вытащила из Веркиного кармана деньги, зная повадки рыночных работяг, чтобы не стащили ненароком. У напарницы дома парализованная мать и сын — инвалид с детства. У неё каждая копейка на счету.

Катьке женщина доверяет, сразу смекнёт, что к чему.

Сегодня должны прийти под разгрузку ещё две машины, но работать совсем не хочется. И без того неплохо заплатили. По-хорошему, можно было бы неделю дома сидеть.

Катька переоделась в чистое, пошла домой, всё ещё находясь под впечатлением большой мечты. Так и брела, пока не разбудил визг тормозов едва не сбившей её машины.

Катерина даже испугаться толком не успела, как из раздолбанной шестёрки выскочил огромный бородатый мужик.

Девушка встала в защитную позицию, предполагая, что придётся дать отпор. Мозг лихорадочно намечал план немедленных действий, — коленом между ног, головой в подбородок, — иначе уроет. И бежать… бежать без оглядки, пока не очухался.

— Катька, господи, это же ты, — обрадованным басом прогудел бородатый здоровяк, — неужели не узнала! Витька я, Витька Копылов. Я же искал тебя. Квартиранты сказали, что за полгода авансом с тобой рассчитались, где живёшь — понятия не имеют.

— Искал-то зачем! Исчез на четыре года, ни слуху, ни духу. Зачем я так срочно тебе понадобилась, — недовольно буркнула Катька, которую так некстати отвлекли от приятных мыслей.

— Катька, моя Катька! Да садись скорее, пока нас менты не загребли. Отъедем, расскажу всё по порядку. Поехали уже, голова садовая. Идёт, по сторонам не глядит. Я грешным делом подумал, что ты счёты с жизнью свести собралась.

— Ага, так я тебе и поверила. Сейчас сяду, а ты… езжай уже, нечего лапшу на уши вешать. Наша с тобой любовь быльём поросла, даже воспоминаний не осталось.

А у самой ноги тряслись, в животе всё перевернулось и голова кругом пошла.

Не знать дружка, не узнать. Мужик!

Катька, как была пигалицей, так и осталась. Ей до сих пор никто не верил, когда говорила, что совершеннолетняя. А он — косая сажень в плечах, бородища. Смотреть на него пришлось снизу вверх. Да и поймать его взгляд было отчего-то страшно.

— Да люблю я тебя, дурочка. Помню и люблю.

— Чего тогда дурой кличешь! Кажется, ничего я тебе не должна. Поезжай с миром. Разошлись наши пути-дороженьки. Раньше нужно было искать, когда я одна на всём свете осталась, когда поддержать некому было.

— Не мог я раньше, Катюха, не мог. Христом Богом прошу — садись. Не вынуждай сильничать. Я ведь не отступлюсь.

— А ты попробуй. Не таких лихачей обламывала. Ринат покруче тебя будет, так и он не одолел.

— Ну, чего ты, право слово. Сказал же, люблю. Ты у меня первая, ты и последняя.

— А бороду какого лешего наклеил, от закона бегаешь? Ментов чего боишься!

— Никого я не боюсь. Тебя потерять лишний раз не хочу, а борода — потом расскажу.

— Ладно, поверю. Поехали. Но знай — силой меня не взять. Меня Верка таким штучкам выучила — любого злодея могу на колени поставить.

— А как ты разбойника от хорошего человека отличаешь. Вот я, например, опасный, или нет?

— Странный ты! Не по себе мне рядом с тобой садиться. Только любопытная я.

Машину отогнали до ближайшего скверика. Остановились.

У Катьки сердце из груди выскакивает, поверить не может, что Витька и есть Витька. Да не нужен ей никакой Ретт Батлер, будь он трижды миллионер. Только о Витьке девушка и мечтала долгие годы. Только о нём одном.

— Ну, рассказывай, коли грозился, отчего тогда бросил, а теперь вдруг вспомнил, — грубовато, больше, чтобы себя успокоить, провоцировала она старого дружка.

— Соври чего-нибудь правдоподобное, чтобы разжалобить.

— Как на духу, Катенька. Всё расскажу. Только скажи сначала — ты меня хоть немножечко любишь!

— Сначала байки хочу послушать, тогда поговорим.

— Ну, скажи, не томи! Я ведь почему до сих пор жив — о тебе помнил, каждую ночь с тобой разговаривал.

— С чего бы мне в тебя влюбляться! Витьку Копылова любила, а тебя… тебя не знаю. Может ты не тот, за кого себя выдаёшь. На Витьку ты совсем не похож.

— Побреюсь — узнаешь. Я себе зарок дал — не бриться, пока тебя не найду.

— Брешешь. Вот провалиться мне на этом месте — брешешь. Ко мне ещё и не так клеились. Дальше ври.

— Зуб даю. Я ведь никуда в тот раз не поступил, а родителям сказать боялся. Получил повестку в армию и сбежал. Около года на севере бичевал, чтобы не призвали. Тебе не писал, потому, что боялся, что военкомат по писульке сыщет. Потом устал скрываться, сам пришёл на призывной пункт. Из учебки меня отправили в Эфиопию в составе ограниченного контингента группы войск, как бы на помощь братскому народу.

— Сказки рассказываешь. И чего ты там делал, в той Эфиопии?

— Как что — воевал. Не представляешь — сколько там нашего брата полегло, сгинуло.

Витька скинул рубашку. На плече и груди были круглые шрамы, — пулемётная очередь. Еле выходили.

У Катьки на глаза навернулись слёзы. Она прижалась губами к ранам и заплакала.

— А потом… потом, — захлёбываясь слезами, спросила она.

— Потом реанимация, реабилитация, куча операций, больничная койка. Письма из-за границы писать не разрешали. Нас ведь там как бы и не было. У меня в военном билете место службы — Рязань.

— А теперь… теперь ты куда?

— К тебе, Катюха, к тебе, родная. Вот, глянь, — Витька достал из внутреннего кармана колечко, — примерь, должно подойти. Какая же ты красивая стала. Работаешь, учишься?

— На рынке тружусь… грузчиком.

— Кем-кем! То-то я смотрю, от тебя перегаром пахнет. Мамочки родные, это же я во всём виноват! Всё, теперь твоё дело отдыхать.

— Разве я что-то пообещала! Ну, слеза выкатилась, что с того. Я же как-никак девочка.

— Ты же кольцо примерила, грудь целовала… плакала… и вообще. Не морочь голову, Катька, давай лучше поцелуемся. У меня от твоего родного запаха крышу сносит.

— Вот ещё, пока бороду не сбреешь, пока не пойму, что это ты, даже думать не смей. Жить-то где собираешься?

— Само знамо — у жены. Мы же с тобой, сколько лет как повенчаны.

— Что-то не припомню такого мужа… и под венец не ходила.

— Так я напомню. Ты же мне самая родная. Ладно, не трепыхайся, я не в претензии. Дурак был, с этим не поспоришь. Это же надо было придумать — от любви на край света свалить. Поехали обновки тебе покупать. У меня денег полно, на всё хватит. Где теперь у вас шмотками торгуют?

— Какие покупки, сказала же — пока не побреешься, пока не признаю — ко мне не подходи.

А сама припала к бородачу, зарылась у него подмышкой, и ревёт.

Кажется, в этот миг она была по-настоящему счастлива.

Мечтать расхотелось сразу.

— Витька, мой Витька. А это точно ты, не обманываешь?

— Вот же я, трогай. Можешь документы проверить.