Испытания жизни

Валерий Уваров, 2023

Роман показывает жизнь советского народа в самом начале Великой Отечественной войны. Главный герой – следователь Александр Ульянов, обвиненный в измене и предательстве, ценой невероятных лишений преодолевает все препятствия, выпавшие ему в трудной жизни. Разоблачает заговор против Сталина и своего руководства из высшего генералитета. В произведении четко прослеживается сюжетная линия противостояния нашего героя с антигероем – Эдуардом Хватовым, борющихся за любовь к одной и той же девушке. Описаны и другие герои, и их антиподы, разные по характерам и отличающиеся своим видением жизни. И, конечно, всем приходиться преодолевать самые различные препятствия и испытания, чтобы выжить в этих суровых, крайне непростых условиях. Много места в этом произведения занимают любовь, интриги, предательство и даже поиски баснословного клада барона Истоминского.

Глава 7

Начало смеркаться и темнеть, хотя на ходиках, равномерно отстукивающих время, было всего пять вечера. «Осенью моментально начинает темнеть. День, словно воробьиный скок, только начнется и тут же заканчивается. И, наоборот, ночи, ближе к глухой осени, становятся все длиннее и длиннее. И, как тут поспишь спокойно и ровно, когда я осталась одна», — раздумывала про себя Екатерина Филипповна, крепкая на вид женщина, лет пятьдесят с небольшим. Продолжительный, холодный дождик, льющий, не переставая подряд двое суток, ближе к вечеру, сменился мелкой, леденистой крупой. Нетающая крупа смешалась с редкими, крупными снежинками, совершающими в темноте необычные, разносторонние движения, напоминающие импровизированные, гротескные, танцевальные вращения. Резкие порывы сильного ветра отчетливо напоминали о себе звонким дребезжанием стекол в старых оконных переплетах и залихватским завыванием в печной заслонке, задвинутой хоть и полностью, но, тем не менее, пропускающей сильную струю холода, явственно ощущаемой в относительно теплой кухне. Женщина молча сидела за простым столом, покрытым чистой клетчатой клеенкой и машинально, перебирала в усталых от постоянной работы, руках, черно-белые фотографии с изображением родных и близких. Она, как будто, внимательно всматривалась в знакомые до боли очертания родителей и сына, но проницательный человек, глядя на нее, обязательно бы отметил, что сейчас в своих мыслях она далеко-далеко отсюда. Пожалуй, она переживает счастливую пору своей молодой юности и те радостные, незабываемые годы совместной жизни с мужем Андреем. В суровые годы, несмотря на все житейские трудности и невзгоды, они были по-настоящему счастливы, воспитывая сына Ивана. Любимый муж, дорожный мастер погиб на работе в результате несчастного случая, когда его накрыло крупными кусками породы при разработке одного из промышленных карьеров, откуда брали известь и доломит, предназначенные для столицы. Материал требовался в неограниченном количестве при строительстве новых зданий. Единственный сын Иван — рослый и сильный парень, на которого она возлагала все будущие надежды, мечтая, что он жениться на достойной, порядочной девушке и подарит ей несколько внучат, умер, от тяжелой продолжительной болезни две недели тому назад. В конце срочной службы во время разминирования гидроэлектростанции, осколками противопехотной мины, взорвавшейся под ногами его товарища, он получал серьезное повреждение позвоночника и головы. Чудом госпитальные врачи вытащили парня с того света, хотя, в первые часы взрыва никто и не думал, что он выживет. Год интенсивного лечения восстановил телесную чувствительность и работу сердца. Осколок снаряда, застрявший где-то в начале позвоночника, обездвижил полностью крепкого, сильного солдата, а сильнейшая контузия головы, когда его взрывной волной отбросило на каменную стену здания, никак ему не давала вспомнить, что с ним произошло, и чем он занимался до призыва. Консилиумом врачей Иван был комиссован из армии по состоянию здоровья и отправлен домой на «долечивание». При упоминании данного медицинского термина знающие врачи стыдливо отводили в сторону глаза, несмотря на то, что они многое повидали на своем веку «хорошего», и казалось, удивить их больше ничто не может. По-простому, выходило, что сейчас здоровье, а точнее его остатки, находятся в руках больного и, Господа Бога, который единственный может дать любому человеку, как жизнь, так и смерть. Юноша лежал в отдельной затемненной комнатке, все время на спине и вытянувшись во весь немалый рост с отросшей черной бородой и суровым видом напоминал аскетических праведников эпохи раннего христианства, давших строгие обеты ради спасения собственной души, а заодно и других людей. Глаза Ивана были, все время закрыты и на бледном, исхудалом лице все время выглядевшим суровым и строгим, все же иногда, временами, отражалась слабенькая улыбка, которой он встречал мать Екатерину Филипповну. На все задаваемые вопросы, касающиеся его здоровья Иван через значительные промежутки времени кратко отвечал «не знаю» и в последующем, дальнейшие вопросы оказывались тщетными и бесполезными. Он закрывал уставшие глаза и потом никак не реагировал на собеседника. Иногда, увидя его неподвижное тело, мать и навещающие ее родственники, и односельчане, зачастую думали, что Иван отошел в мир иной. Но внимательно присмотревшись к нему, и прислушавшись к слабому дыханию, можно было заметить, что он все же дышит и в не спешит покидать здешний мир. Сверстники и друзья, с которыми Иван провел детство и юность, когда его привезли домой после ранения, вначале забегали, чтобы навестить. Они полагали и думали, что прежние воспоминания помогут больному встряхнуться от длительной, болезненной спячки и повысить его активность. Но, тщетно. Все их старания: как-то растормошить Ивана оказались напрасными. И, поэтому, прошлые друзья, все реже и реже навещали его, а через полгода его вынужденной аскезы и вовсе перестали заходить к нему. «Зачем его зря тревожить и беспокоить, и расстраиваться из-за него. Будем надеяться на силы организма Ивана», — думали молодые люди, знавшие друга с детства. На Господа Бога они не надеялись, так как атеистическая среда, в которой они родились и выросли, не располагала к богословским и философским мыслям и размышлениям. Но на Божью помощь надеялись его мать и дядя — отец Фотий, постоянно и неустанно уповающий на высшие силы. Фотий и его племянница Настенька оказались в доме Екатерины Филипповны не случайно. Они в настоящее время вынуждены были скрываться от преследования Хватова и по совету Ульянова покинули прежнюю обжитую уютную квартиру. Хватов пока не нашел убежище беглецов, но зная его дотошность и настойчивость в розыскном деле, можно было не сомневаться, что рано или поздно милицейская «ищейка» нападет на их след. Поэтому, Фотий появлялся в доме сестры вечером, стараясь избежать случайной встречи с посторонними. Он остановился на постой в маленькой деревеньке в пятнадцати километрах отсюда. Оба — Фотий и Анастасия, по мере своих возможностей, старались облегчить телесные и душевные страдания Ивана, тщательно ухаживая за ним и вливая в пересохший рот больного настои целебных трав. Лечебные действия растений досконально изучил Фотий, рекомендуя прихожанам во время служения в Никольской церкви их повседневное применение. Настенька, ухаживая за Иваном, выступала в роли сиделки или «хожалки», как говорят в простонародье о женщинах, ухаживающих за престарелыми и больными. Шли дни. Не за горами было и наступление зимы, а здоровье Ивана ухудшалось с каждым днем. Он ничего не ел и за день выпивал кружку кипяченой воды. Раньше он произносил отдельные слова, хотя и не всегда полностью отражающие действительную реальность. Сейчас он совсем замолчал. Перед кончиной, он полностью открыл сухие затуманенные глаза и сказал наклонившейся над ним матери:

— Ты уж прости меня мама. Я виноват перед тобою.

Как она выдержала уход сына из этой, трудной и тяжелой жизни, Екатерина Филипповна до сих пор не могла себе ясно представить. После ухода Ванечки, она целый день провела в каком-то оцепенении, совсем не реагируя на утешительные слова племянницы Анастасии и брата Фотия, наблюдавшие печальные финальные сцены. Наконец, Фотий взял сестру за руку и тихонько подвел ее к кровати.

— Настало время полежать и отдохнуть Катя. Мы пока будем с Настенькой молиться о спасении души дорогого Ивана. А ты, не торопясь выпей моего отвара. Он хорошо успокаивает и укрепляет силы.

Через три дня Иван был погребен на местном кладбище, в семейной ограде, где ранее упокоился его отец. Верные Фотию прихожане все сделали по христианскому обряду, и Фотий в качестве иерея совершил отпевание. Но никого из соседей и жителей поселка, Екатерина Филипповна не стала извещать о смерти больного сына в силу различных причин, выполнение которые в то время было для нее невозможным. И сообщение властям, что ее сын умер от ран, отложили до лучших времен, надеясь, что Фотий, благодаря связям в определенных кругах, выправит матери медицинские документы. Священника хорошо знали за честность и справедливость многие известные доктора, и они всегда могли выправить ему нужные бумаги. Настенька, после произошедших печальных событий, жила вместе с Екатериной Филипповной, помогая разделить материнское горе, и стараясь помочь ей по хозяйству, так как пожилая женщина слишком много сил затратила, ухаживая за больным сыном.

Мария Истоминская очнулась от того, что чьи-то толстые, плотные пальцы проникли к ней за вырез тонкой белой блузы, надетой специально для встречи с Александром. Недолго раздумывая и не открыв до конца, ранее закрытые глаза, она, сильно двинула правой свободной рукой вверх, угодив в переносицу Хватова, совершающегося с ней подобные действия. Капитан не ожидал от Марии подобной вещи до сих пор не подававшей признаков жизни. Хватов, как и Пилипенко, оттолкнулся от девушки, выпустив изо рта отборную ругань не хуже старого ломового извозчика, которому недодал безденежный господин, обещавший заплатить в следующий раз.

— Машенька, дорогая моя! Прошу меня извинить за излишнюю вольность, которую я нечаянно совершил по отношению к тебе. У меня не было другого выхода, а тебе требовался свежий воздух и при том, как можно быстрее, потому что ты была без чувств.

— И для этого тебе потребовалось залезть мне под кофту?

— Да, что ты так говоришь, Маша? Я попытался расстегнуть пуговицы, чтобы освободить тебе грудь.

— Хорошо, Эдуард. Спасибо, что не оставил меня без помощи. Ну, а дальше, я постараюсь как-нибудь обойтись, без посторонней помощи. Эдик! Будет тебе известно, что я прибыла не к тебе, а к Александру Ульянову. Прошу мне откровенно ответить: где он находится сейчас и все. Больше мне от тебя ничего не надо.

Глядя на Марию, раскрасневшуюся от волнения и показавшуюся Хватову более красивой и привлекательной, какой она была раньше, он почувствовал внутри себя сильное возбуждение и вожделение к девушке. Ему понадобились немалые усилия, чтобы заставить себя не думать о подобных вещах. Хватову потребовалось закурить сейчас, у себя в квартире, одну из любимых папирос. Он курил не часто и прибегал к курению для снятия сильного нервного напряжения. Сделав несколько глубоких затяжек и чувствуя, что он полностью может контролировать свои действия, Хватов стал извиняться перед Марией за доставленные им неудобства:

— Не беспокойся, Маша! Я обязательно тебе расскажу, где может находиться наш общий друг, Ульянов. Но я бы предостерег тебя от встречи с ним. Свидание может нам всем дорого обойтись так как…

— Эдик ты говоришь туманно. Ты Эдик, больше не томи своими загадочными тайнами, — проговорила Мария. Мы здесь все старые знакомые и нам нечего друг перед другом разводить церемонии. Говори сразу, мне всю правду, какой бы она не была, и я думаю, что все пойму. И не надо считать меня красивой, избалованной девицей, предназначенной исключительно для утешения мужчинам. Я вовсе не такая, какой ты меня представляешь.

— Великолепно, моя дорогая, Машенька! С твоими несомненными способностями к декламации и к таким превосходным словесным оборотам, тебе в самую пору стать драматической актрисой и блистать в пьесах любого столичного театра. Но позволь тебе заметить, что наша жизнь скучнее и проще чем мы привыкли об этом думать в своих фантастических представлениях. Спустись с небес на землю, моя красавица, и прими все, что я тебе скажу, как реальность, с которой необходимо считаться и смириться. Твой Ульянов арестован и находится у нас в камере, в нашем отделе. Его обвиняют в участии в антисоветском заговоре вместе с другими сообщниками. Ну, а ты? Ты у нас образованная, и хорошо должна понимать, чем обвинение может грозить ему, а, возможно, и тебе самой. Недаром наш Пилипенко — полураздетый мужик (который задерживал тебя в коридоре нашего дома) пытался остановить тебя Машенька, как возможную сообщницу антигосударственных участников. Тебе понятно, какая угроза нависла над Ульяновым, да и тебе самой.

— Неужели все так слишком серьезно, Эдик? И разве ничего нельзя сделать, чтобы как-то помощь нашему Александру? И мне совсем непонятно: причем здесь я? Можешь ты мне толком объяснить?

— Ничего мы Маша с тобою не сможем сделать. Следственная машина набрала полный ход и ее никак, и никто остановить не может, при всех наших усилиях. Она все больше и больше увеличивает свою скорость и под ее колеса могут попасть разные люди, причастные или вовсе не причастные к данному следствию. Но когда люди оказались на пути разрушительной машины, тут может всякое случится. Мне думается, судя по моему многолетнему следственному опыту, что неприятности могут произойти и с тобою.

— Для чего ты, Хватов мне рассказываешь такие вещи, — всплеснула руками Мария. — Не нагнетаешь ли ты мне излишние страсти и тревоги? Но, мне, кажется, что от меня ты что-то хочешь добиться?

— Хочу дорогая Машенька добиться от тебя взаимности и любви ко мне. Признаюсь, что ты мне давно сильно нравишься, но я могу сказать тебе и больше: я тебя сильно люблю и жду не дождусь того момента, когда мы с тобою навсегда будем вместе.

Хватов, с незнакомым дотоле Марии исступлением и неистовством, обхватил девушку за плечи и принялся покрывать горячими губами лицо, шею, грудь, бормоча вслух: «я люблю тебя Маша». Наконец, овладев расстроенными чувствами и приведя их в относительный порядок, Истоминская с силой оттолкнула от себя Хватова. Он зашатался, чудом сохранив равновесие.

— Ты почему так поступаешь со мною, Эдик? Я тебе никак не ответила на твои высказывания, а ты сразу ведешь себя так, словно я давно твоя любовница. Так порядочные молодые люди не поступают по отношению к незамужним девушкам, пользуясь тем, что они более сильные и прямолинейные. Я буду честна с тобою. И скажу по правде, ты мне тоже раньше нравился. Но, сейчас, мое сердце принадлежит Ульянову. И, я буду всегда с ним, несмотря на его незаконный арест. А, сегодня я поеду к отцу. Пусть он нам поможет связями в этом темном и запутанном деле. Я, вижу Хватов, что ты спасовал перед всеми грядущими неприятностями и ничем не хочешь помочь человеку, которого ты недавно называл своим другом. Теперь я поняла, что вы никогда не были друзьями, а вас связывали непрочные, приятельские отношения.

Хватов стоял молча, не проронив больше не единого слова. «До чего же хороша Машенька в неподдельном гневе. Одно любование и все так естественно, так натурально, что если захотеть повторить происходящую сцену где-нибудь в театре, то никакому режиссеру не удалось сделать подобного Что же: пусть наша Машенька немного покрасуется в своем гневном порыве. Никуда она от меня после не денется. Когда мы с Соколовым уничтожим Ульянова, у нее останется единственный выход: найти спасение от всех свалившихся на нее бед в моих объятиях». Он с подчеркнутой вежливостью распрощался с Машей и поспешил с Пилипенко к полковнику, который с утра справлялся о нем.

— Хватов, тебе предстоит совсем не легкое дело, и сделать его надо без единого сучка и задоринки. Да ты Эдуард Николаевич расслабься. Не надо так тянуться передо мною и изображать усердного служителя закона. В предстоящем деле, которое я поручаю тебе и думаю, что ты его выполнишь блестяще, мы с тобою равны, хотя я по-прежнему являюсь твоим начальником. Выполнишь его хорошо, пойдешь на повышение и займешь мое место. При провале задания и плохом исполнении, ты уж брат извини, обеспечу трибунал: таковы у нас законы и правила игры. Повторяю задачу: надо доставить нашего арестанта в столицу для проведения дальнейшего следствия и наказания, что и будет указано в казенных бумагах. Но я думаю, впрочем, так же, как и ты, что лучше будет для всех нас, когда Ульянов не доедет до нашей столицы. Не исключена и попытка к бегству при конвоировании, или открытое нападение на наших сотрудников, вынужденных применить оружие. А, зачем я тебе рассказываю и поучаю, говоря о банальных случаях. Надеюсь и знаю, что ты неоднократно проделывал подобные упражнения над подследственными и прекрасно знаешь, как надо вести в критических ситуациях. Выедешь завтра с Ульяновым с утра. Возьми с собой офицера и двоих сотрудников из оперативной части. Я дам соответствующие распоряжения. Твоя задача: спровоцировать Ульянова на побег и ликвидировать его при попытке к бегству. Напоминаю, что событие должно выглядеть убедительно и натурально, да так, чтобы не одна комиссия (а, она появится после ликвидации изменника) не могла бы заподозрить что-либо с нашей стороны и тем, более, обвинить нас в халатности. Надо дерзкий побег Ульянова обставить так, что было бы и ежу ясно, что произошла ликвидация вражеского агента, попытавшегося сбежать из-под стражи. Все ясно, Хватов?

— Так точно, товарищ полковник! Разрешите выполнять ваше указание?

Хмурое, темное утро, с пронизывающим насквозь ветром и хлопьями липкого, мокрого снега, беспорядочно снующими в утреннем полумраке и быстротающими на сырой хваченной первым морозцем пожухлой траве. Наступил девятый час, но на улице было темно и, поэтому, Хватов задержался с выездом, внимательно осматривая автозак, на котором планировалась перевозка Ульянова. Убедившись в достаточном количестве бензина и моторного масла, он тщательно осмотрел состояние двигателя под капотом и остался довольным. «Техника исправна. Осталось доставить нашего арестанта». Приказав Пилипенко привести Хватова, он забрался в кабину машины, пытаясь более тщательно обдумать ход дальнейших действий. Хотя, планируемое отчетливо сидело у него в голове, тем, не менее, по собственному опыту, Хватов знал, что любая малейшая деталь, не продуманная до конца, может привести к неприятным последствиям и совсем неожиданным результатам. Александр Ульянов давно понял, какую роль в, так называемом, деле антисоветчиков, сыграл его бывший друг Эдуард Хватов. Мало того, что он явно действовал по личным карьеристским мотивам, он вдобавок, лишил всего привычного обихода жизни близких ему людей и, в первую очередь, любимую Машеньку. Ульянову грозила реальная угроза от Хватова и его подельников. Его непосредственный начальник, руководитель следственного отдела полковник Соколов тоже оказался карьеристом и подлецом. Опасаясь за себя и дальнейшее продвижение по службе, он не остановил Хватова в его гнусных намерениях, а напротив, поддержал афериста, обрекая Александра на явную гибель. Подталкиваемый сзади конвоирами, со связанными руками, Ульянов, подходя к открытой двери стального фургона, остановился рядом с Хватовым, который молча курил, наблюдая за посадкой арестанта.

— Ты подлец, Хватов, вместе с Соколовым! Творите вы неправедное дело и прекрасно понимаете, что сделали. А с тобою я обязательно встречусь и тогда я посмотрю: каков из тебя настоящий мужик.

По усмешке, выступившей на напрягшемся лице Хватова и по тонкому прищуру плотно сомкнутых глаз, выдававшее плохо скрытое презрение, Александр отчетливо понял, что не до какого военного трибунала и не до какого суда, он сегодня не доедет. «Выведут меня в поле, где-либо посредине пути, подальше от людских глаз, да и шлепнут на месте из наганов, объяснив начальству, что пришлось ликвидировать арестанта, так как им была совершена реальная попытка к бегству. «Вот и все! И на этой печальной ноте закончится моя земная жизнь, а злодеи, которые придумали и осуществили свои дьявольские замыслы, будут жить долго и процветать. Но не все так плохо, как мне кажется. Бывало и хуже. Хватит мне раскисать как баба или, вернее, женщина, от которой ушел очередной любовник. Сейчас, на кону стоит моя жизнь, и сегодня мне придется изо всех сил поднапрячься, чтобы суметь выжить».

Дорога до столицы занимала около четырех часов. Большей частью, она была выложена старинным булыжником, но ближе к столице дорога имела твердое покрытие. Александр сидел в железном коробе, где не было никаких оконцев, и он мог видеть впереди сидящих напротив друг друга конвоиров, нещадно курящих дешевый крепкий табак. Иногда, эти ребята, переговаривались между собой, обильно снабжая словесные выводы матерными словами, набор которых, судя по их размаху и диапазону, был внушительным, и мог вызвать неподдельную зависть истинному ценителю русского фольклора. Но Александра не интересовали побасенки своих тюремщиков, занятых неприличными любовными анекдотами, которые они рассказывали, перебивая друг друга. Но, иногда, кто-то из них обращался к зарешеченной дверце, за которой находился арестант, и неохотно открывая рот, цинично цедил сквозь плотно сжатые, прокуренные зубы:

— Как у тебя дела, капитан? Еще ты гнида шевелишься и живой. Но жить тебе скотина осталось совсем ничего. Вот когда наши «специалисты» пообломают тебя, то ты проклянешь день, когда появился на свет.

И далее, как обычно, следовала матерная фраза, где слова мать и тебя ети…виртуозно переплетались между собой. Хватов и Пилипенко, сидя в кабине, молчали всю дорогу. Каждый из них размышлял о своем, о том, что ему было ближе всего. Пилипенко раздумывал о том, что сегодня ему не удастся насладиться в объятиях вновь приобретенной любовницы — молодой, пышнотелой Люськи из милицейской столовой, где она устроилась на работу буфетчицей. «А, я обещал ей, что приду, сегодня обязательно и целую ночь, мы проведем вместе. Но, теперь, навряд ли встреча состоится. Из — за проклятого Ульянова, я должен лишиться неземных удовольствий, на которые я рассчитывал сегодня вечером. Чертов изменник и мое начальство. Пошли они все далеко на хутор, ловить бабочек вместе с моим начальником и Ульяновым». Он, непроизвольно, от наплыва подобных мыслей, широко открыл щербатый рот, и смачный плевок оказался рядом с блестящим хромовым сапогом Хватова.

— Ты что мне здесь Пилипенко творишь! Ты не на своем грязном хохляцком базаре, где лузгают семечки, где попало. Немедленно останови и вытри скотина здесь все тщательно. А это тебе урок.

И размахнувшись, как следует, Хватов от всей души приложился кулаком в живот лейтенанта. Пилипенко поневоле согнулся, и некоторое время жадно глотал холодный, осенний воздух, редкозубым, большим ртом, смахивающим на пасть щуки.

— Так будет лучше, Пилипенко. Сделаем пятиминутный перекур на воздухе, да и капитану нашему, как я полагаю, тоже надо облегчиться, а то, наверняка, он обоссал…, если не сделал еще большего.

И Хватов засмеялся неестественным, циничным смехом, своей, как ему показалось, удачной шутке.

— Выходи, Ульянов! Шевелись быстро, контра. Мне тоже надо сходить в кусты.

Он подтолкнул прикладом винтовки Ульянова и вывел его наружу. Пилипенко стал осматривать мотор арестантской машины, бормоча про себя различные ругательства направленных против всех и вся на этом свете, но, в первую очередь, адресованных Хватову, последствия удара, которого он ощущал до сих пор. Остальные сгрудились в кучу возле капитана и ждали его дальнейших указаний.

— Вы двое, ведите арестанта, куда следует. А остальные, пока пусть курят.

«Ребята! Кажется, мы и приплыли. Похоже, на конечный пункт моего назначения. Никто со мною дальше церемониться не станет. Пройдет две-три минуты и все — моя жизнь закончится. Надо именно сейчас попробовать уйти от конвоя, потом будет слишком поздно». Ульянов внимательно осмотрелся, как позволяли обстоятельства, и понял, что они стоят на заброшенной дороге, рядом с которой находились обширные карьеры, из которых прежде добывали песок и известь для новостроек столицы. Сейчас, бывшие разработки находились в запустении и не использовались, по крайней мере, последние десять лет. Развязав руки Александру, якобы для того чтобы он мог облегчиться, конвоиры подвели его к ближайшим кустам, тонко звеневшими обледенелыми ветвями в пронизывающих токах холодного северо-западного ветра. Один из сопровождающих его сержантов злобно произнес, цедя сквозь плотно сжатые губы каждое слово:

— Беги быстро, отсюда, парень! Не затягивай нам всю канитель. Давай беги вперед, все равно тебе не уйти от нас.

Он ударил прикладом винтовки в плечо Ульянова, давая понять, чтобы арестант поторопился прибыть на тот свет.

«Сейчас он выстрелит в меня» — решил Александр. Он наклонился вперед и пуля, пролетела как раз над тем местом, где секунду назад находилась его голова. Александр при маневре успел сильно ударить сжатым кулаком в живот своего палача и, больше не теряя времени, ринулся к чернеющей группе ветел и осин, чудом уцелевших при разработке щебеночного карьера. На что он надеялся в дальнейшем, Ульянов не думал, и в его действиях не было никакого расчета. Сейчас, им двигало одно инстинктивное, главенствующее чувство: избежать любой ценой одной из пуль, роем несущихся ему вслед. Он бежал зигзагами, как раньше учили в армии, чтобы избежать рокового для него выстрела и беглецу удавалось оставаться неповрежденным до определенной поры. Вскоре, Ульянов почувствовал, что левая нога словно одеревенела и потеряла необходимую скорость. «Сумели зацепить, сволочи. Но и сдаваться мне рано, не все кончено. Только бы успеть добежать до карьера, а там, мне куда легче скрыться от преследователей».

Крики милицейских, перемежающихся вместе с матерными проклятиями, стали громче и ближе. «Догоняют меня проклятые сволочи, но мы ребята посмотрим, сумеют ли они достать меня? Как у нас говорят: живы будем, не помрем». Александр напряг остатки всех ослабевших сил и через пару секунд оказался на краю обрывистого края одного из известняковых карьеров, стены которого представляли сплошные нагромождения различных обломков глины, песка, известняка, сломанных и поваленных деревьев. Но мало того: стенки карьера были не только пологие, но и отвесными, где торчали местами хищные зубы хаотично нагроможденной породы, удар о которой с высоты означал немедленную гибель. Наверху оставаться тоже было нельзя. Его преследователи через минуту обязательно окажутся рядом с ним. Александр спустил ноги вниз и, повернувшись лицом к стене обрыва, хватаясь руками за торчащие повсюду куски породы, заскользил вниз, обдирая в кровь руки и все неприкрытые части своего измученного тела. Он оставлял на камнях не только клочки одежды, но и распарывал при скольжении целые участки кожи. Дальнейшее продвижение вниз, которое никак нельзя было причислить к обычным методам спуска, а скорее всего, к экстремальным и сверхъестественным и грозило любому человеку увечьем или гибелью, метров через тридцать, было остановлено потемневшими массивными кусками металла, полузаваленными известковой породой. Не веря, что он до сих пор жив и цел, Александр, невзирая на боль, острую и жгучую, пронизывающуюся его тело, с трудом приоткрыл сквозь набухшие веки глаза и осмотрелся вокруг. Он остановился при вынужденном продвижении в пяти метрах от дна карьера, покрытого тонким слоем темно-черной воды, не до конца замерзшей, но уже схваченной по краям приличным ободком осеннего «сала». Александр смог отчетливо различить и преследователей, продолжавших стрелять сверху по его неподвижной фигуре. Так как Александр лежал в своеобразном укрытии, из-за неровного рельефа местности, попасть в него было затруднительно, но и возможно. Вероятность получить пулю от рикошета оставалось большой. Он лежал, вконец обессиленный, но мысли его продолжали оставаться четкими и ясными. «Мне надо как можно быстрее забраться под металл. Под ним меня никакой пулей не возьмешь. А повторить спуск, совершенный мной, никто из преследователей не решится».

Наверху, Хватов кричал своей команде, сгрудив людей над обрывом карьера.

— Ко мне ребята, самая пора закидать его гранатами. Пилипенко, быстрее тащи бомбочки сюда, да все, сколько их там есть.

Ульянов не слышал команд Хватова, но он твердо был уверен, что преследовали не оставят его в покое. Они до конца должны убедиться, что с ним все закончено. Время пока работала на него. Стало отчетливо смеркаться. Из серо-свинцовых туч, нависших над карьером, повалил густой с большими хлопьями снег. Фигуры его конвоиров стали совсем нечеткими. Пилипенко и сержант, отличающийся от всей компании тем, что он далеко и метко кидал гранаты, стали прицельно их метать в импровизированное укрытие Ульянова. Осколки свистели по сторонам, с оглушительным треском и громом ударяясь обо все, на что они натыкались. Ульянов подтянулся на плохо слушающихся руках чуть повыше, насколько хватило у него сил, и полностью вполз под обнаруженное им металлическое укрытие. Он плохо понимал, что с ним происходит. Глаза его ничего не видели от известковой пыли и земли, но все же он сумел прочитать по краю серебристо-белого металла надпись на церковнославянском языке: «Господи спаси и сохрани». Громадные глыбы, вывернутые взрывами, погребли под себя неустойчивую конструкцию, под которой сейчас находился Александр. Хватов и Пилипенко, несмотря на все усиливающий снегопад, отчетливо видели все происходящее.

— Все. Настал конец нашему контрику. Теперь точно ему пришла крышка. Несмотря на антисоветскую деятельность, парнем он был крепким и смелым. Но наши враги испортили его вконец. Не так ли, товарищ капитан?

Хватов молчал, с высокомерием смотря на лейтенанта. Что старается хохол Пилипенко ему объяснять, когда и без него все понятно. Дальше, не говоря ни слова, он вытащил из желтой кобуры лейтенанта наган и, внезапно, для всех, выстрелил, не целясь в бедро Пилипенко.

— За дело, лейтенант, чтобы ты поменьше молол ерунды своим непотребным языком. Да, ты не бойся. Рана в мякоть, затянется быстро. И запомните бойцы: арестант при побеге пытался убить нашего лейтенанта, но до конца не успел этого сделать. А всем вам и, в особенности, Пилипенко, я обязательно добьюсь того, чтобы вы получили денежные премии.

Вся компания угрюмо побрела к автозаку. Двое поддерживали с обеих сторон Пилипенко. Он подпрыгивал на здоровой ноге и, чертыхаясь на каждой кочке, медленно двигался вперед, мысленно проклиная Хватова и всех остальных начальников. «Только погодите немного ребята, и я обязательно расскажу, кому надо обо всем, что вы тут натворили. Вот только поправлюсь и примусь за тебя Хватов. Достаточно ты начудил на свободе. Посмотрим, как ты у нас запоешь, когда я настучу наверх о твоих подвигах». Поздней ночью вся группа вернулась в город. Несмотря на поздний час Соколов, сидя в кабинете, просматривал скопившиеся у него бумаги и документы, готовясь к скорейшему переезду в столицу.

— Так. Так! В целом Хватов сработал ты неплохо. Жаль, что пострадал Пилипенко, и изменник его ранил. Обязательно предоставь мне подробный рапорт обо всем. И не забудь отметить отличившихся бойцов. Я их обязательно поощрю. Сейчас, мы с тобою отметим законченное дело. День у меня был тяжелый, да и у тебя Хватов, я думаю, он был не простым. Возьми коньяк. Он хорош. Такого ты нигде не найдешь. И запомни капитан: теперь мы с тобою квиты. Если вздумаешь меня подсиживать и стучать наверх, что я не работаю, как надо работать достойному и честному чекисту, запомни твердо и знай: я тебя не пожалею. Один из конвоиров, который сегодня был с вами в поездке — мой человек. Он мне все подробности изложит письменно: как ты стрелял в лейтенанта Пилипенко. Никакая тогда защита сверху, Хватов тебя не поддержит. Зачем я тебе подробно все объясняю на пальцах? Ты капитан, у нас парень неглупый, если меня заставил считаться с тобою и не пожалел своего лучшего друга, который, как ты превосходно знаешь ни в чем не виноват. Если будешь молчать скотина, гарантирую тебе мое место. Но, начнешь возникать и расставлять мне различные уловки, берегись, капитан. Сотру тебя в порошок.