Сын атамана

Василий Сахаров, 2019

1707-й год. Войско Донское. По указу царя Петра Алексеевича Романова на Дон послана карательная экспедиция, которая уничтожена казаками атамана Кондратия Булавина. Начинается восстание, гибнут тысячи людей, горят казачьи городки, а восставший атаман убит предателями и царские войска огнем и мечом наводят порядок на землях донских казаков. Так было в нашей истории. Но есть фактор, который может изменить весь ход событий. Это человек из нашего времени, который оказывается в теле готового действовать молодого казака.

9

Россия. Окрестности Пскова. 24.07.1707.

В конце июля 1707-го года большинство донских полков находились под Псковом. Жаркая и душная летняя ночь, а пуще всего тучами налетавшие с болот злые комары, не давали казакам житья. И дабы защититься от безжалостных кровопийц они разводили дымные костерки, а потом, сидя рядом с ними, вспоминали родину и свои семьи.

Однако не комары и духота мешали уснуть походному атаману Максиму Кумшацкому. Неясные шевеления среди рядовых казаков, сотников и полковников, и непонятные гонцы от одного полка к другому — именно это беспокоило атамана до такой степени, что трудно было глаза сомкнуть. Что-то затевалось среди казаков, назревало, и самое плохое, он об этом ничего не знал.

Словно вторя невеселым думам Кумшацкого, возле одного костра затянули песню, а еще за несколькими подхватили:

«Гой ты, батюшка славный Тихий Дон,

Ты, кормилец наш Дон Иванович!

Про тебя лежит слава добрая,

Слава добрая, речь хорошая.

Как бывало, Дон, ты быстер бежишь,

Колыхаешься волной светлою,

Подмываешь ты, бережки круты,

Высыпаешь там, косы мелкия,

А теперь ты, наш родной батюшка,

Помутился весь сверху донизу,

Струей быстрою уж не хвалишься,

Волной светлою не ласкаешь взор.

Аль надумали твои детушки,

Погонять свои струги легкие?

Засиделись ли твои соколы,

И расправили крылья быстрыя?

Не отняли ли у них волюшки,

Не задали ли чести рыцарской?

Да, отняли всю мою волюшку,

И поругана честь казацкая!

Я созвал своих лихих соколов,

И послал разить злых насильников,

Добывать себе славу громкую,

А мне почестей, волю прежнюю»…

«Хорошо поют, гладко и от души, — подумал Кумшацкий, — но песня запрещенная, разинская. Не ровен час, услышит кто-то из пехотных офицеров, греха не оберешься. Ладно, если немчура приезжая — эти ничего не поймут. А если кто из поместных дворян? Они сразу к царю и его ближним людям жаловаться побегут».

Выглянув из палатки, атаман позвал певунов:

— Прекратить запретные песни! Отставить печаль! Давай что-нибудь развеселое.

— А чего веселиться? — отозвались от ближайшего костра. — К нашим хатам каратели царские подступают, а мы здесь, интерес чужой защищаем.

— Кто таков!? — озлился Кумшацкий. — Ко мне! Живо!

Походный атаман вышел из палатки и к нему подбежал молодой казак.

— Кто таков? — повторил походный атаман.

Казак вытянулся во фрунт, пребывание в царском войске начинало сказываться на донской вольнице, и ответил:

— Третьей сотни, Черкасского полка, Зимовейской станицы, казак Степан Пугач, — представился он.

— Откуда сведения, что к Дону царевы войска идут?

Пугач замялся, но ответил:

— Люди с родных краев прибыли, вести принесли, по полкам ходят и говорят такое.

Кумшацкий прижал голову казака к своей и прошептал:

— Ты тех людей найди и скажи, что я с ними сегодня говорить хочу, ждать буду.

Казак кивнул головой:

— Сделаю, атаман…

Уже после полуночи, когда лагерь забылся тревожным и душным сном, к палатке походного атамана подошли двое. Один остался стоять в тени деревьев, а второй направился к атаману, который, покуривая трубку, сидел на широком пеньке.

— Поздорову ли дневал, атаман? — поприветствовал пришелец Кумшацкого.

— Слава Богу! — ответил тот. — Ты кто?

— Ты меня знаешь, Максим. Я Некрасов Игнат, мы с тобой вместе у Шереметева служили.

— Вспомнил тебя, — атаман хлопнул по пеньку ладонью. — Ты офицера-немца убил, когда он солдатам зубы палкой вышибал.

— Было такое, — подтвердил Игнат.

— Зачем по полкам ходишь и людей разговорами смущаешь? Или ты подсыл царский, чтобы казаков на верность проверить?

— Нет, я не подсыл. Прямиком с Дона к вам. Сейчас, пока мы с тобой разговоры ведем, может статься, в твою станицу царские солдаты входят, беглых ищут, а у тебя зять как раз из таких. Осиротеют твои внуки, когда батьку ихнего на цепи в Воронеж потянут.

Атаман весело усмехнулся:

— Сховают зятька дорогого до поры, и никто не отыщет.

— Не в этот раз, Максим. Царь князя Долгорукого послал, и когда мы сюда ехали в Воронеже солдат из его команды видели. И ты хочешь — верь, а хочешь — нет, но только этот отряд уже к Дону подходит.

— Кто из Долгоруких? — спросил Кумшацкий.

— Юрий Владимирович, полковник.

— Да… — задумчиво протянул атаман. — Тот шутить не станет, знаю его, будет зверствовать в полной мере. От кого вы прибыли и чего хотите?

— Нас послал Кондратий Булавин из Бахмута. Он собрал на круг атаманов, и они порешили, что надо дать царю отпор. Кондрат станет новым войсковым атаманом — это точно. Все казачьи полки верхами, с тороками на заводных лошадях, по пути сжигая все военные магазины и грабя обозы, должны вернуться на Дон. В серьезный бой не вступать. От Булавина к тебе письмо имеется. Если бы ты меня не позвал, завтра я сам бы к тебе пришел.

Некрасов протянул походному атаману лист бумаги. Кумшацкий откинул полог палатки и при свете горевшей внутри свечи принялся читать послание, временами шевеля губами и про себя проговаривая слова. Наконец, он закончил и спросил:

— Полковники читали?

— Да, все, кроме тех, кто на финляндской границе службу несет. Но и к ним уже гонцы отправлены.

— Почему сразу ко мне не пришли?

Игнат усмехнулся и хмыкнул:

— Хм! А то я не понимаю, что ты бы нас сразу в колодки забил. Теперь-то казаки все знают, волнений все одно не избежать. И хоть как оно повернись, а половина полков все равно домой уйдет.

— А если я откажусь в вашем бунте участие принять?

— Неволить тебя не станем, — ответил Игнат. — Уведем казаков, сколько сможем. А когда Булавин с сечевиками на Дон придет, то помни, у тебя там дом и семья, а здесь только ложь и враги. Выбирай, с кем ты будешь в одном строю стоять.

— Ладно, — сдался походный атаман — я с вами. Поутру соберем полковников и решим, как быть.

— Клянись! — потребовал Некрасов.

Кумшацкий вынул нательный крест и, поцеловав его, произнес:

— Клянусь быть заодно с атаманом Булавиным и стоять за вольный Тихий Дон до конца!

Чуть свет в палатке Кумшацкого собрались командиры казачьих полков и решили сегодня же в ночь, вернув разъезды, уходить из расположения армии генерала Боура на Дон, для начала двинувшись на Старую Руссу. Дальнейший их путь лежал на Тверь, а затем, обходя Москву, взять которую наличными силами возможности не было, идти на Тулу, где разграбить и пожечь оружейные заводы. Потом Козлов, Липецкие заводы и Воронеж, а после него уже домой.

По дороге необходимо распространять среди крестьян и рабочих воззвания атамана Булавина и забирать с собой всех желающих вступить в войско, молодых и крепких мужиков. Легкая казачья конница в количестве немалом, да еще и в центре России, многое натворить могла. Большая часть царских войск в это время находилась на границе и кроме дворянского ополчения, запасных и необученных солдатских полков, противостоять им было некому.

За кого действительно переживал походный атаман, так это за три стоящие на финляндской границе полка. Ждать их времени не было, а бросать братов жалко. Однако старшим командиром там был отличившийся в битве под Калишем Данила Ефремов, старый опытный казак, так что шансы на прорыв у них имелись. Кумшацкий написал Ефремову письмо и посоветовал прорываться через Олонец и Лодейное поле на Белоозеро, а оттуда идти за ними вслед или уходить через Вологду и Ярославль на Нижний Новгород, по пути поднимая крестьян и рассылая «прелестные» письма.

К вечеру, стянувшись в кулак, армия Максима Кумшацкого, перебив приставленных для наблюдения за казаками царских людей, подожгла имущество, какое не смогла забрать с собой, без боя миновала охранные солдатские пикеты и покинула армию генерала Боура.