Практическая магрономия

Вера Платонова (2024)

Избалованная дочь министра юстиции Олеся обожает праздную и веселую жизнь, делит мужчин на “альфачей” и “додиков” и в семнадцать лет прекрасно владеет искусством манипулирования людьми. Но всему когда-то приходит конец. И очередная выходка дочери заставляет родителей всерьез задуматься о ее перевоспитании. Отец категорически отказывается помогать Олесе с поступлением в престижный вуз, и назло ему та подает документы на самую непрестижную специальность в университет с самым низким рейтингом… От автора: — русский сеттинг; — избалованная девчонка; — огромный кролик-оборотень; — трудовая терапия!

Пролог

Раритетные механические часы в кабинете Льва Николаевича Рагзинского, директора школы оглушительно тикали. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Меня итак страшно мутило, а это тиканье доводило до рвотных спазмов. Тик-так. После каждого “так” к горлу подкатывал очередной позыв.

— Ну-с, Веремейцева, вы, действительно, полагаете, что приходить на итоговый экзамен спустя два часа после его начала, это нормально?

— Я просто проспала, — хотела сказать извиняющимся тоном, но получилось наоборот, даже с некоторым вызовом.

— Просто проспали? — Рагзинский поднял одну седую бровь и глянул на меня поверх половинчатых стеклышек очков.

— Просто да. Так вышло, — я подвинула на носу свои солнцезащитные, призванные скрыть красные после бессонной ночи глаза.

Тик-так. Сглотнула. Машка говорила, что отмечать выпуск из школы, не сдав последний экзамен по мировой истории — плохая идея. Она же мне и позвонила утром, разбудив… Сама-то ушла пораньше из бара, и проснулась вовремя. Это меня не удержать, если уж ноги понесли! А ноги еще как понесли! Родители — в командировках. Домработница Арина — свой человек, всегда прикроет. А и ладно, моя фамилия действует на всех педагогов школы, включая директора, безотказно. Всегда выбиралась из передряг, и сейчас все будет в лучшем виде.

— Вы понимаете, Олеся, — Лев Николаевич откашлялся, — у всего есть свой предел. И сколько верёвочке ни виться… В общем, пересдачи не будет. Или вы думаете, что экзаменационная комиссия соберется еще раз лично ради вас?

— Ну отчего бы им не собраться еще разок? — ответила я, думая, что главное в разговоре со Львом показать уверенность в себе.

— Вы, верно, думаете, уважаемым людям заняться больше нечем? — начал выходить из себя директор, — И, кстати, очки снимите, когда разговариваете с руководителем заведения, в котором пока еще обучаетесь!

— Нет, — заявила я, не собираясь подчиняться приказам этого унылого старика.

— Я вас еще раз убедительно прошу, — с нажимом сказал ректор. — Снимите очки.

— А я не хочу!

— Веремейцева, вы забываетесь! — строго сказал Рагзинский. — Неужели вы уверены, что ваши родители будут прикрывать вас бесконечно?

— Думаю да, на то они и родители. У них нет другого выхода, — развела я руками. — Давайте поговорим с вами, Лев Николаевич, как взрослые люди.

— А давайте! — директор-таки понял, что со мной лучше вести мирные переговоры.

— Зачем вам ссориться с папой? Он всегда и во всем меня поддерживает.

— Уверены?

— Сто процентов.

Директор щелкнул пальцами правой руки, на которой красовался магический усилитель в виде браслета.

Слева от него материализовалась фигура моего отца, который сидел, сжав челюсти так крепко, что казалось еще немного, и вот-вот раздастся скрежет. В парадной министерской форме, поверх которой был наброшен светло-коричневый тренч, выглядел папенька, что надо. Как говорила беззаветно влюбленная в него Машка: на стиле. Только вот с выражением лица дела обстояли так себе. Он метнул в меня такой взгляд, от которого обычно его подчиненные без вопросов пишут заявление на увольнение. Я даже слегка пожалела, что не могу уволиться с должности дочери Павла Аркадьевича Веремейцева, министра юстиции и члена общественного совета в сфере образования.

Справа от директора проявилась маман: также в верхней одежде поверх закрытого платья-футляра с белоснежным, идеально отутюженным воротничком. Она сидела с покрасневшими щеками, стыдливо закрывая глаза ладонью. Казалось, вот-вот встанет и прокричит: “Не моя это дочь, не моя!”.

Нет, мам, твоя дочь, твоя! Не нравится? А кто виноват? Сами так воспитали.

— Очки сними! — рявкнул отец так, что в кабинете задрожали стёкла.

Я медленно потянулась рукой к дужке очков.

Старинные механические часы в кабинете директора стали бить двенадцать дня. В нижней их части открылись миниатюрные дверцы, из которых выкатилась деревянная птица на пружине и сказала…

— Буэээ!

Содержимое моего желудка решило извергнуться именно в этот момент прямиком на стол Рагзинскому. А Машка ведь предупреждала перед тем, как уйти домой, оставив меня одну среди толпы отрывающихся людей, чтобы я не мешала энергетики с коктейлями. Но я же уже взрослая, сама решаю, что мне смешивать и в каком порядке! Ну её, эту Машку. Подруга из неё — так себе!

В общем, так началась самая черная полоса моей жизни, конца и края которой я не вижу и по сей день, даже спустя целый бесконечный год. Скорбь моя неизбывна, поток слёз не иссякает, а дни превратились в тягучие серые будни, в которых ничего не приносит отрады. Ну обо всем по порядку. Вернемся в тот злополучный экзаменационный день, когда наша семья покинула кабинет директора и переместилась в нескромный двуэтажный семейный дом в самом центре столицы.