Практическая магрономия

Вера Платонова (2024)

Избалованная дочь министра юстиции Олеся обожает праздную и веселую жизнь, делит мужчин на “альфачей” и “додиков” и в семнадцать лет прекрасно владеет искусством манипулирования людьми. Но всему когда-то приходит конец. И очередная выходка дочери заставляет родителей всерьез задуматься о ее перевоспитании. Отец категорически отказывается помогать Олесе с поступлением в престижный вуз, и назло ему та подает документы на самую непрестижную специальность в университет с самым низким рейтингом… От автора: — русский сеттинг; — избалованная девчонка; — огромный кролик-оборотень; — трудовая терапия!

Глава 1

Я сидела в кресле, опустив голову с одной только мыслью: как бы переждать эту бурю. Мама полулежала на софе и капала успокоительные капли в рюмочку, отец снова и снова мерил тяжелыми шагами гостиную. В тот момент, когда он наступал с белого паркета на мягкий пушистый ковер, шаги становились тихими и мягкими, поэтому он раздраженно возвращался на белоснежное покрытие и устрашающе топал.

— Арина! — закричал он домработнице. — Зайди!

Женщина робко вошла, боязливо прикрываясь пушистым пипидастром.

— Да, Павел Аркадьевич!

— Почему не сообщила, что она накануне экзамена поздно вечером утекла из дома?

— Я… Я… — Арина покрылась бордовыми пятнами.

— Я сказала ей, что иду к Машке повторять билеты! — буркнула я со своего места.

— Тебя сейчас не спрашивали! — зыркнул на меня отец. — Арина?

— Д-да, — сказала Арина, — Олеся Павловна мне так и сказали, мол, пойду я, Арина, к Машке, зубрить.

— Во сколько она вернулась? — продолжал допрос папенька.

— В двенадцать где-то, ну почти… около того…

— Арина! — отец подбавил угрозы в голос.

Домработница моргнула:

— В пять утра, Павел Аркадьевич!

Вот трусиха, а! Чуть нажали и сразу сдала. Да, в разведку с Ариной не пойдешь.

— Уволена! — бросил ей отец коротко.

— Но дорогой! — вскинула бледную руку маман в попытке оспорить это решение. — Арина столько лет служила…

— Ничего не знаю. Моё терпение лопнуло.

Арина выбежала из комнаты, заливаясь слезами.

— Пап! — возмущенно сказала я.

— Молчать!

— Пока зубы торчать? — хихикнула я, вспоминая его старую шутку. И это было зря. Вот всегда я ляпну не вовремя.

Последняя капля отцовского терпения утекла в атмосферу вместе с моим дурацким смешком.

— Посмеялась? — спросил он и вынул из ящика письменного стола планшет, провел по нему рукой и сделал несколько быстрых движений пальцами.

— Твою карту я обнулил.

Он протянул мне руку раскрытой ладонью.

— Печать от личного портала!

— А как я буду передвигаться по городу? — с возмущением праведника вскинулась я.

— Как большинство людей в этой стране. Пешком или общественными порталами.

— Что?!

Это было уже за гранью добра и зла! Подумаешь, на экзамен опоздала! Никто от этого не умер. Я раскрыла рот и эмоционально затараторила:

— В смысле, общественными, пап? В смысле? Ты их видел? Ты видел этих несчастных, которые набиваются туда, как селёдки в бочку, а? Мне что, тоже на остановках стоять?

— Тоже! — отец развел руками. — Тысячи людей каждый день так передвигаются, а ведут себя гораздо достойнее тебя! Позорница!

— Паш, это не слишком ли жестко? — попыталась вклиниться мама.

— Нормально! Не сахарная, не растает.

— Да, пожалуйста! И подавитесь своей печатью! — я швырнула ему под ноги серебряный значок с изображением лошадки на дизайнерском брелоке. — Если я в этих скотовозках заражусь какой-нибудь свинкой или краснухой и подохну, так и знайте, в этом будете виноваты только вы! Будете ещё плакать на моей могиле, да поздно!

Я соскочила с кресла и побежала наверх, в свою комнату, истерично топая ногами.

— Лесёнок! Это временно! — подалась за мной мама. Но отец остановил её:

— Это до тех пор, пока я не решу, Рит. И на этот раз даже не пытайся давить мне на жалость и прочее. Я устал пожинать плоды этого попустительского воспитания. И бар этот, который пускает малолеток и продает им алкоголь, пора закрыть к чертовой бабушке! Девчонке нет ещё и восемнадцати! Упустили мы Олеську!

— Упустили, — согласилась мама.

Я неплотно закрыла дверь в свою комнату и нарочито громко зарыдала. Но никто не пришел меня утешать. Какое свинство! Я увеличила громкость и добавила нотки жалостных завываний. Показалось, что кто-то подошел к моей двери и слушает. Тогда я изобразила приступ астмы, вызванный бесконечными стенаниями и эмоциональным потрясением. Аккуратно легла на пол, красиво растрепав волосы, и захрипела. Хрипела я старательно и со всей отдачей, пока не заболели связки и не запершило в горле. Но никто не прибежал меня спасать. Аккуратно выглянула за дверь: пусто.

Им на меня плевать!

Села на кровать и стала усиленно думать. А потом решила расслабиться, придя к выводу, что отец позлится, поворчит, да и отойдет.

О, как же горько я ошибалась! Бедная я имела несчастье родиться в семье самого упертого и жестокосердного человека в мире! Он с большим азартом принялся за мое перевоспитание (хотя я считаю, что с воспитанием все итак было в порядке). Отец так и не вернул мне печать, полностью лишил карманных денег, и, что совсем уж удивительно, не договорился с директором и членами экзаменационной комиссии о пересдаче мной истории. И это было как минимум глупо с его стороны, ведь дочь, не поступившая в университет — в первую очередь дискредитация его замечательной репутации. Единственное послабление, которое он сделал и то, в угоду собственному удобству и привычному укладу жизни: вернул Арину спустя неделю после увольнения. Но до того ее застращал, что бедолага шарахалась от меня, как от прокаженной.

— Папа, — говорила я ему за завтраком. — Я же не поступлю в юридический без истории. Даже на платное.

— И зачем это, интересно, ты мне сообщаешь очевидные вещи? — отец был занят разрезанием яичницы на мелкие кусочки.

— А затем! — я намазала маслом тост, — что дети всех твоих коллег поступят в лучшие вузы страны! Даже дети твоих подчиненных поступят на самые престижные факультеты. А я останусь на второй год. Представляешь, какой нонсенс? Мне то что, а вот тебя, конечно, жалко!

Мама, безмерно уставшая от наших конфронтаций и препирательств, ела свой любимый овощной салат и листала новостную ленту в планшете.

— Смотри-ка, Рит, какую замечательную дочь мы воспитали! — обратился отец якобы к ней, но ясен-красен, слова эти были рассчитаны на меня. — Жалеет меня. Себя бы она лучше пожалела! Это же не я, если не поступлю, отправлюсь к бабушке в Германию на пмж.

Я промазала джемом мимо тоста и капнула на пижаму. Они переиграли меня и уничтожили, демоны!

Бабушка моя, Олеся Карловна Циммерштумпф, в честь которой я, к своему большому страданию, названа этим злополучным и ненавистным именем, была ужасом и непререкаемым авторитетом нашей семьи, светилом в сфере лингвистики и литературоведения. И мы все, включая маму, ощущали неслабое облегчение от того, что эта железная женщина предпочитала жить в Европе. Переехать к бабушке означало для меня неминуемую социальную смерть — в том смысле, что со своими друзьями я распрощаюсь навсегда, добавьте к этому скудное правильное питание, состоящее из овсянки, отварной куриной грудки и зеленых овощей, а также бесконечную муштру и культурное развитие. Перспективка отвратительная.

— Рита! — позвал папа маму, заставив ее оторвать глаза от светских хроник. — А что это у тебя тут?

Он описал круг ладонью возле своего рта.

— Где? — переспросила удивленно мама и поманила пальцем к себе небольшое зеркальце с комода. То плавно спланировало к ней в руку. — Ой! Ужас какой.

Я тоже взглянула на ее лицо. Вокруг маминого рта расползлись красно-бурые пятна.

— Зудят! А мне через сорок минут нужно быть на церемонии открытия молодежной библиотеки! — всплеснула руками она.

Мы дружно определили, что у мамы случилась аллергия на какой-то овощ из салата, и отвлеклись на отпаивание ее противоаллергическими средствами. Пятна прошли, и мама, как всегда безупречно одетая, причесанная волосок к волоску и благоухающая вишней и корицей, впорхнула в свой изящный сиреневый портал и умчалась перерезать ленточку на двери новой библиотеки.

— Пап, ты же несерьезно про бабушку? — вернулась я к весьма животрепещущей для меня теме.

— Отнюдь. Очень серьезно, — папа прикладывал к рубашке разные галстуки и придирчиво смотрел на себя в зеркало.

Меня опять бросило в истерику.

— Это нечестно! Это нечестно, пап!

— А по-моему, честно, дочь. Есть поступки, а есть их результаты. Вот ты сейчас пожинаешь плоды своего отношения к будущему. Мы тебе дали все, все, что нужно для успешного старта и даже гораздо больше. И вот, как ты это использовала… На учителей плевала, на репетиторов чихала, на стол директора так вообще, в прямом смысле слова натошнила!

— Что вы мне дали? Что? — я пошла любимым контраргументом. — То, что откупались от меня подарочками, лишь бы не мешала вам делать свои карьеры? Что спихнули меня на нянек, гувернантку и даже Арину ко мне приставили, домработницу? Лишь бы переложить эту ответственность на кого-то? Вы не дали мне внимания, недолюбили, да вы вообще меня даже не воспитывали! То, какой я вышла — это полностью ваша заслуга!

— И я ее с себя не снимаю, — сказал отец с печальным вздохом. — И поэтому, пока еще есть возможность, хочу все исправить. Какой галстук лучше? Оранжевый или в полоску?

— Оранжевый! — я специально выбрала наименее удачный вариант.

— Спасибо, я тоже думаю, что в полоску. Дочь, еще не все экзамены прошли. Поступи, пусть не в юридический, в другой вуз, отучись хотя бы год. Покажи, что ты можешь быть серьезной и самостоятельной. И пусть этот год станет для тебя переломным. И тогда я подумаю. Ну а если нет… Олеся Карловна уже выразила рвение взять тебя под свое крыло. Тьфу-тьфу-тьфу, не будем упоминать великую женщину всуе.

— Ааааа! — я заорала и истерично затопала ногами. — Ненавижу вас всех! Тебя вообще за все!

— А маму? — отец уже стоял в ботинках, разворачивая свой портал представительского класса.

— А маму за то, что назвала меня Олесей в честь бабушки!

Я снова убежала в свою комнату биться в истерике.

Не успела повалиться на кровать в рыданиях, как мелодично позвякивая ко мне подплыла розовая пушистая телефонная трубка. Я перехватила ее и провела рукой с дизайнерским браслетом-усилителем, украшенным вулканическими камнями и кристаллами “королькоффски”:

— Да, Мари! — упадочным голосом произнесла я.

— Ну что, Лесь, разрулила все? Я вроде неплохо написала. Жду результаты.

— Все, Маха. Жизнь моя кончена. Отец отказался помогать с пересдачей.

— И что теперь делать? — ахнула Машка.

— Помирать, наверное. Я ни в один вуз не поступлю. У меня обществознание на “четыре”. Биология на слабый “трояк”. И всё.

— Лесь, еще не сдавали алгебру и геометрию, географию, магический анализ.

— Первое и третье — точно нет!

— Ну может, хотя бы второе?

Так, с легкой Машкиной подсказки, в моем экзаменационном списке появилась “три” по географии. Вот тут-то я и осознала весь ужас своего положения. Ведь я была уверена, что вопрос с моим поступлением вообще даже не вопрос, а так, вопросик. Что там все решено, отец замолвил словечко кому надо и все. А то, что родители периодически беседуют со мной о пользе обучения, ругают за плохую успеваемость, так это всем родителям положено. Не оставят же они свою деточку без поддержки? Не сломают же ей судьбу? Или сломают и бросят?

Машка с трудом скрывала свое ликование: ей пришла “пятерка” по истории. Вкупе с блестящими результатами по “обществу” это давало ей увесистый шанс на поступление в Государственный магико-юридический университет (ГоМаЮУН). Я на ее фоне чувствовала себя полной неудачницей и идиоткой.

— Везет тебе, Машка, — говорила я ей, пытаясь оправдаться, — твои родители не давали тебе ложных надежд! Они тебе просто ничего не давали! А мои вон какую подставу устроили в последний момент. Еще и поступи им теперь самостоятельно. А куда?

— Я проанализировала все варианты поступления, Леся. У тебя один вариант.

— Какой?

— Маграрка.

— Аграрный?

Самый низкий рейтинг среди всех высших учебных заведений страны.

Мы с Машкой залезли в магсеть читать отзывы:

“Самая отстойная шарага”

“преподы — дерьмо”

“вэлкам, безмозглые”

“маграрка фарева”

“в общаге страшная вонь и тараканы, там кто-то точно сдох”

“Мусалова та еще ибанитовая палочка выдолбит вам мозги”

Представляю лицо папеньки, если его дочь станет студенткой подобного заведения. Хотя…