Осень давнего года. Книга первая

Виктория Булдашова

Приключения Иры, Светы и Саши – теперь уже семиклассников – продолжаются! Они прямо из школы попадают в чудесную страну Нелживию, где сражаются с монстрами и учатся ещё крепче дружить. Но оказывается, что путь ребят лежит ещё дальше – в Москву 17 века.

4. Чудеса продолжаются

Скворец был прав — мы все ясно сознавали это. Но — медлили. Страшно нам было, понятно? Что это за страна такая, где и соврать нельзя? И что, интересно, сейчас происходит со Щукой и его компанией? Вопросы, как горячие угольки, вертелись на языке, и узнать ответы на них очень хотелось. Но это было невозможно. С другой стороны, и торчать тут дольше тоже не имело смысла. Надо двигаться…

— Впер-ред! — прокаркал Иноземцев, передразнивая скворца. — Подор-рвались и побежали, др-рузья мои!

— Смотрите, — удивленно прошептала Светка, повернув голову вправо.

Мы с Саньком взглянули и замерли. Через зеленый-зеленый луг, только что совершенно пустой, пролегла серебристо-белая ковровая дорожка. Конец ее терялся где-то вдали, под деревьями леса. Нас явно приглашали начать путешествие! И даже любезно указывали направление. Сашка вдруг хихикнул и спросил:

— Слушайте, девчонки, а вам это ничего не напоминает? Или вы такие умные, что уже мультики не смотрите? А я вот недавно видел один. Там…

Иноземцев не выдержал и захохотал. И я сразу вспомнила! Ну, конечно…

— «Вовка в тридевятом царстве»! — опередила меня Ковалева. — Там перед маленьким дурачком тоже дорожка расстелилась, когда он в сказку попал. Вот теперь и мы в какое-то царство попремся. Но вспомните, что с этим Вовкой случилось! Просто жесть. Чуть голову ему, глупому не отрубили.

Иноземцев ехидно спросил:

— А почему тот парень — дурачок? Подумаешь, конфеты любил и задачки решать не хотел! Ты, Ковалева, умная, а сейчас тоже как миленькая по коврику почапаешь. Потому что нельзя не идти, девчонки.

— Ясное дело, Санечка наш ненаглядный, — пропела Светка. — Без тебя бы мы не догадались!

Иноземцев покраснел. Ха, еще бы, «ненаглядный»! Будешь знать, как балбесов защищать. Хотя мальчишка прав, мы сейчас не лучше того Вовки. И сюрпризы нас ждут там, вдалеке, не чета сказочным.

Но Санек уже ступил на край дорожки. Кажется, наш друг не сомневался, что мы последуем за ним, и не оглядывался назад. Что ж…

Мы со Светкой, взявшись за руки, подошли и встали рядом с Иноземцевым. Мягкий ворс пружинил под ногами. Светлая, прямая как струна полоска впереди звала в неведомое. Санек, сильно хромая, устремился через луг к лесу, и нам еще пришлось его догонять!

Да, удивительная местность окружала нас! «Разве могут существовать в природе такие звонкие краски?» — думала я, любуясь нежными переливами изумрудной травы. Светка, шагая рядом, улыбалась и смотрела вверх, в яркую синеву неба. Иноземцев, похоже, не замечал красоты и безмятежности окружающего нас мира. Он тревожно вглядывался в сумрак леса, уже приблизившегося к нам.

Вот мы и вошли под его своды. Кирпично-красные, без единого темного пятнышка стволы сосен легко возносились ввысь. Зеленые иглы усыпали все вокруг и пахли свежо и остро…

— Смотрите, тропинка! — Сашка указал куда-то влево.

Действительно, здесь хвоя была словно слегка утоптана; узкой стежкой вела она в глубь густого ельника, открывшегося подальше, в ложбинке. Мы бегом устремились туда. Елки расступились, и открылась круглая поляна. Все застыли в изумлении. Как, оказывается, быстро привыкаешь к непривычной, но светлой красоте, разлитой вокруг! Чудесная страна Нелживия уже успела — подумать только! — так понравиться нам, что… Довольно большой двухэтажный дом, стоявший на полянке, — показался и мне, и моим друзьям страшно некрасивым, даже уродливым. Подобных особнячков старинной постройки много у нас в Омске — даже в центре города они встречаются довольно часто. Нижний этаж у домов каменный, а верхний — бревенчатый. Проходя мимо такого особнячка, стоящего на современной улице, я всегда чувствую исходящий от него совершенно особенный, мирный, дореволюционный дух. По правде говоря, старинные дома выглядят очень мило. Но вот тот, что стоял перед нами, был непривлекателен. Каменный ярус дома пошел трещинами, в которых вырос мох. И вообще особняк был какой-то словно бы пузатый, грязно-желтый. Верхний, деревянный этаж смотрелся еще более мрачно: толстенные бревна, из которых он был сложен, сильно почернели и покосились. Справа от выщербленного крыльца спускалась с крыши заржавленная водосточная труба, неприятно скрипевшая на ветерке. Окна в доме были узкие, будто полуслепые, хотя и довольно часто расположенные. Через распахнутую дверь доносился птичий гомон. Это старое, дряхлое строение казалось здесь настолько лишним, что мне мгновенно захотелось: пусть оно исчезнет!

Но особняк, разумеется, и не думал исчезать. Стоял себе, лениво щурясь на нас скучной чередой маленьких окошек и вроде бы недоумевая: кто мы такие и как сюда попали? Вдруг изнутри дома раздался отчаянный женский крик:

— Стойтя! Куда вы, окаянныя, опять полетели? Не пущу я вас, и не проситя!

Из дверного проема выпорхнула стайка маленьких желтых птичек. Зависнув в воздухе на несколько секунд, они унеслись. Как оказалось, не слишком далеко. Мы увидели, что желтенькие комочки беспорядочно расселись на ветвях высоких елей вокруг поляны. На крыльцо выскочила полная тетенька с красным от негодования лицом. На ней было вкось надето смешное старомодное платье, а соломенная шляпка с лентами лихо заломлена на затылок. В дрожащих руках женщина сжимала кружевной зонтик. Быстро оглядевшись, она запричитала:

— Миленькие вы мои! Опять меня, несчастную, оставили! Одну — одинешеньку распокинули…

— Это Вы о птичках? — решила я вступить в разговор.

Женщина вздрогнула и выронила зонтик. Забавно было смотреть, с каким изумлением она воззрилась на нас, стоящих у крыльца. Даже, кажется, рот приоткрыла от душевного потрясения. Наверное, с минуту тетенька рассматривала нашу троицу. Наконец неуверенно протянула:

— Да, детки. О них я печалуюсь, о канареечках моих. Опять, сердешные, снялись да упорхнули, бедняжки неразумные! О-о-о…

Женщина завыла низким голосом и заломила руки. Иноземцев, не терпевший слез, быстро сказал:

— Ладно Вам уже кричать-то! Вон они, бедняжки Ваши, на елках сидят. Ничего с ними не сделалось.

Любительница канареек подняла глаза и бросилась с крыльца. Это ей удалось не сразу — мешало длинное платье, а подобрать его она от волнения забыла. Наконец, два раза запнувшись, женщина спрыгнула на землю и устремилась через поляну к деревьям. Добежав до высокой ели, она воздела руки вверх и завопила:

— Птиченьки мои, золотые, ненаглядные! Ох, не удумайте опять то же самое сделать! Христом-Богом молю вас, не надо!

Мы увидели, что канарейки на зеленых ветвях встрепенулись и захлопали крылышками.

— Наверное, сейчас улетят, — деловито предположила Светка. — Кому захочется всякую чушь слушать?

— Конечно, тем более что они на свободу вырвались, обрадовались. Как моя бабушка говорила, птице ветка дороже золотой клетки, — поддержал Ковалеву Сашка.

У меня были некоторые сомнения насчет вольнолюбия этих птичек, потому что я кое-что о них знала. Но спорить с Иноземцевым было некогда, потому что канарейки внезапно замерли, как бы оцепенев, и стали одна за другой падать вниз. Пушистые «лимончики», трепеща перышками, рассыпались на траве у ног своей хозяйки. То же самое происходило и на других елях, приютивших маленьких беглянок. Скоро все птицы лежали внизу, а их бывшая хозяйка, обхватив руками голову, рыдала. Даже издали было видно, что канарейки мертвы: ни одна больше не шевельнулась.

— Что произошло? — со слезами в голосе спросила Светка. — Может быть, деревья отравлены?

Мы, переглянувшись, побежали к женщине. Помочь ей было нельзя, но можно ведь человеку хотя бы посочувствовать…

— Не плачьте, пожалуйста, — сказала я, подойдя ближе. — Так их жалко, просто ужас! Но ведь канареек уже не оживишь.

— Успокойтесь. Вы не виноваты в их смерти, — добавила Светка и присела на траву рядом с женщиной.

Земля ощутимо дрогнула. Вокруг потемнело, и на наши головы дождем посыпались еловые веточки. Мы с Сашкой испуганно схватились друг за друга. Ковалева вскочила и оглянулась вокруг. Внезапно упавшие на мир сумерки стремительно густели. Налетевший ветер завыл в вершинах деревьев, они отозвались грозным гулом.

— Смотрите! — хрипло сказал Иноземцев, показывая рукой на мертвых птичек. Злой вихрь сбил канареек в одну кучку, распушив желтые перышки на их крохотных тельцах. Но… что это? Прямо на наших глазах грудки птах стремительно меняли цвет. Они вдруг потемнели. Яркий свет вспыхнувшей в небе молнии осветил все вокруг, и мы увидели, что птичьи грудки стали почему-то густо-розовыми. Я вскрикнула. Рыдающая женщина подняла голову и пристально вгляделась в останки своих любимиц.

— Опять! — взвизгнула она. — Почто сейчас-то, а не раньше?

Удар грома оглушил всех, и женщина мелко-мелко закрестилась, не отводя взгляда от птичек, вдруг ставших похожими на маленьких снегирей. Прошло несколько томительных секунд, и неизвестно откуда взявшееся легкое белое пламя охватило жалкие тельца. Мгновение — и они исчезли, рассыпавшись прахом на траве. Женщина вскрикнула, вскочила и, обхватив голову руками, бросилась бежать к дому. Мы переглянулись. Как быть? Догнать несчастную плакальщицу, попытаться утешить ее в горе? Но вдруг ей не нужно наше сочувствие? Может, человек хочет печалиться о гибели любимых птичек один, без свидетелей?

Стеной хлынувший дождь развеял наши сомнения, и вся троица устремилась к дому, надеясь спастись под крышей от ледяных струй. Ливень был так силен, что мы успели вымокнуть до нитки, еще не добежав до крыльца. Запыхавшись, взлетели по ступенькам вверх, и Сашка успел придержать входную дверь, уже закрывающуюся за хозяйкой особняка. Мы быстренько протиснулись вслед за ней в просторную переднюю, скудно освещенную керосиновой лампой (я видела такие в кино) — а что было делать? Нехорошо, конечно, вламываться в чужой дом без приглашения. Мы виновато переглянулись. Сашка пожал плечами. Может, все-таки уйти? Но тут женщина, уже стряхнувшая с платья воду, сняла мокрую шляпку, бережно положила ее на столик в углу и сказала осипшим от слез голосом:

— Заходите, детки. Милости прошу. Гостями будете.

Она открыла еще одну дверь в глубине прихожей, и мы, облегченно вздохнув, вошли вслед за хозяйкой в комнату. Она тонула в темноте. Надо же, как быстро наступила ночь в Нелживии! А ливень прекратился, его шум утих. В узкое оконце проник лунный свет, обрисовав серебристым силуэтом стоявший посередине круглый стол, покрытый белой скатертью. Видны были черные очерки двух рогатых подсвечников на столе.

— Сейчас я свечки запалю, не бойтесь, — тихо сказала хозяйка и чиркнула в темноте спичкой.

Сашка сзади меня, судя по грохоту, налетел на стул и растянулся на полу. Недовольно бурча, начал подниматься и ударился рукой о что-то железное, отозвавшееся глухим звоном. Но тут над столом затеплились огоньки, и сразу стала хорошо видна большая комната. Конечно, это был не привычный нам яркий электрический свет, но все же! Оказывается, в полной тьме и четыре свечки — радость! Мы внимательно огляделись. Да, помещение было низким, а обстановка его старинной, как в спектакле на историческую тему. В комнате, кроме упомянутого круглого стола посередине, стоял у окна еще один — письменный, массивный, явно очень тяжелый. За ним виднелось широкое неуклюжее кресло. В углу поблескивал стеклами резной шкафчик темного дерева, а в глубине его угадывались горки серебряной и фарфоровой посуды. Справа от входа я с удивлением разглядела железный сундук-шкаф, вделанный в стену. Было еще несколько гнутых стульев, расставленных вокруг круглого стола, и огромный комод в углу. И все — таки обстановка дома показалась мне знакомой! Я мучительно старалась вспомнить, где я ее видела… Но тут хозяйка, уже немного успокоившаяся, пригласила:

— Садитесь, деточки, отдохните. Устали ведь, небось, с дороги. Путь-то сюда неблизкий. Да и здесь не медом намазано.

Мы с удовольствием расселись вокруг стола. Действительно, устали мы что-то, и мокрая одежда очень неприятно липла к телу. А в комнате было тепло и сухо, на стене справа уютно тикали ходики. Хотя бы обсохнем тут, а уж потом… Об этом не хотелось думать. Да и, в конце концов, наша хозяйка вроде бы добрая женщина, не выгонит же она детей ночью в лес! На языке у меня опять вертелись вопросы. Судя по таинственным переглядкам моих друзей, у них тоже. Интересно, кто из нас первым решится на разговор?

Часы тихонько зазвенели, потом раздался скрип открывшейся дверки, и из нее выглянула кукушка. Живая! — хотя и совсем малютка. Светка изумленно заерзала на стуле, а Иноземцев замер, глядя на пестренькую птичку, которая, встряхнув крылышками, начала звонко петь. Я посмотрела на нашу хозяйку, которая, кажется, не слишком обрадовалась кукушке. Женщина нахмурилась. С досадой махнув рукой, прошла к письменному столу и села в кресло. Закончив свою долгую руладу (а ее «ку-ку» никто не считал, не до того было!), птица вылетела из часов и опустилась прямо на стол. Сложила крылышки, повернула голову в сторону хозяйки и сердито спросила:

— Ну что, Секлетея Потаповна, кто был прав?

— Замолчи, Маврушка! Что ты, глупая девчонка, в таких делах понимать можешь? — донеслось от окна.

— О-о! — прошептал Сашка. — Вот это имена! Просто ископаемые.

— А вы, сударь, молоды еще судить о чужих именах! — проверещала кукушка.

Хозяйка поднялась с кресла и подошла к нашему столу. Птичка следила за ней глазами. Секлетея Потаповна села на свободный стул. Усмехнулась:

— Да паренек и не думал никого судить. Чего ты, Мавра, напраслину-то на гостей возводишь?

Кукушка возмущенно захлопала крылышками и уже открыла клюв, но ее опередила Светка. Глядя прямо в глаза хозяйке, она произнесла:

— Извините, пожалуйста, нашего друга за неуместное замечание. Но мы действительно никогда не слышали таких имен, поэтому… Скажите, пожалуйста, к кому мы попали в гости? И что вообще произошло с вашими птицами? И почему кукушка из часов живая, и…

— Какое сегодня число? — не утерпела я.

Странно, думалось мне, почему Ковалева не догадывается задать этот важный вопрос? Ведь, возможно…

Секлетея Потаповна удивленно воззрилась на меня. Ясное дело, решила, что гостья не в своем уме. Ну и пусть, лишь бы ответила! Но женщина лишь качала головой, разглядывая всех нас по очереди.

— Осьмое июня нынче! — выпалила кукушка.

— А год? — хором спросили мы с подружкой. Ура, наконец-то Светочка сообразила!

— Одна тысяча восемьсот семьдесят пятый от Рождества Христова! — провозгласила Мавра.

Так и есть! Что-то подобное мне и представлялось с того момента, как мы попали в дом… Ковалева тоже кивнула головой. Зато Иноземцев оторопело вытаращил глаза и переспросил:

— Какой-какой?!

— Да какой слышал! А вы откуда, сударики, явились? Уж не с луны ли свалились? Или, может, вы того… из желтого дома? — кукушка испуганно обвела нас блестящими глазками, вспорхнула и села сверху на ходики.

— Нет, — тупо сказал Сашка, — из серого. А при чем тут это?

— Да при том, Саня, — пришла я на помощь Иноземцеву. — Знай: в девятнадцатом веке желтыми домами называли психиатрические лечебницы. Понял, за кого нас здесь принимают?

Пораженный Иноземцев начал приподниматься из-за стола, но был ласково остановлен и вновь усажен на место Секлетеей Потаповной:

— Вы погодите, сударь, волноваться-то. Глупа еще Маврушка у нас, даром что взрослая девица. Да и на язык племяннушка моя невоздержанна. Что ей в голову взбредет, то и брякнет сразу, не подумавши. А наказывать мне ее жалко. Одно слово — сирота, покойного братца дочь, былиночка горькая…

У Сашки глаза совсем вылезли на лоб:

— Кто былиночка?! Кто сирота?! Кукушка из часов? Значит, ваш покойный братец был кукун?

Мы со Светкой прыснули. Сверху вдруг камнем упала Мавра и клюнула Иноземцева прямо в макушку, закричав:

— Сам ты кукун! А мой батюшка был второй гильдии купец!

Сашка взмахнул руками, пытаясь защититься от рассерженной птицы. Бедный наш друг! Он не понимал, что происходит. А все от пробелов в образовании и от неумения строить логические связи между явлениями, по выражению моей мамы. Как-то она сейчас, моя милая? Волнуется, конечно, что меня нет. Наверное, уже в милицию заявила о пропаже дочери…

Светка с интересом следила за ходом боя. Сценка действительно получалась смешная: с одной стороны — крохотная кукушка, пикирующая на Саню, с другой — он сам, большой и растерянный, прикрывающий макушку от яростных атак пичуги.

— Ну, хватит, Мавра! И не стыдно тебе на малого парнишку нападать! — Секлетея Потаповна поднялась со своего места и стукнула ладонью по столу. — Совсем взрослая девица, пора замуж выдавать, а она…

— Ой, тетушка! Ой, милая! Нипочем не выдавайте! У-уй, бедная моя головушка!

Птица опрометью взвилась под потолок, оттуда кинулась к окошечку часов, впорхнула внутрь и затихла. Иноземцев, потирая затылок, смотрел на меня и Светку совершенно безумными глазами. А как вы оценили бы такой поворот: кукушке, оказывается, пора замуж? Вопрос: за кого?.. Или заботливая тетушка собиралась срочно бежать в лес и подыскивать там Мавруше пернатого жениха? Ясно, что голова у Сани пошла кругом. Но мы-то с подружкой не собирались оставаться в неведении!

Я обратилась к нашей хозяйке:

— Извините, пожалуйста, э-э-э… — как назло, у меня вылетело из головы ее имя.

— Секлетея Потаповна, — подсказала Ковалева.

— Да. Вы любезно приютили ночью в дождь детей, которых видели в первый раз в жизни. Разрешите нежданным гостям поблагодарить Вас за это. Но дело в том, что мы совсем недавно прибыли в Нелживию. И очень многое нам здесь непонятно — и в самой этой стране, и у Вас в доме. Санек так просто изнывает от любопытства…

— Погоди, милая, — решительно перебила меня хозяйка. — Позволь сначала мне кое-что узнать. Ты вот сказала: Санек. А он тебе брат, что ли? Или другой какой родственник?

Я удивилась:

— Нет, он мне не родственник. С чего Вы взяли? Саша мой хороший друг.

Секлетея Потаповна изумленно округлила глаза:

— Друг?! Что ты этим хочешь сказать?

— Да то, что сказала. Мы дружим все втроем: я, Санек и Света.

Хозяйка обвела нас возмущенным взглядом:

— Как, то есть, дружите?! А что родители-то ваши себе думают? Или вы сироты, за которыми присмотреть некому?

Тут я, признаться, растерялась. А вы что сделали бы на моем месте? Совершенно чужая тетка ругает нас неизвестно по какой причине! Иноземцев начал сползать со стула вниз, обхватив свою бедную голову руками. Правильно, Санек, держи ее крепче, а то лопнет. У меня тоже угрожающе зазвенело в мозгу. Что происходит?!

Светка откинулась назад и решительно заговорила:

— Не могу понять, Секлетея Потаповна, почему Вы рассердились. Никакие мы не сироты. И с чего родители запрещали бы нам дружить? Разве плохо иметь товарищей?

— Да нешто это порядок — двум девкам вместе с мальчишкой одним по улице шастать, без всякого догляда? Далеко ли до беды? Вы ить уже большие ребята, не младенцы невинные!

— До какой беды? — удивилась Ковалева. — Наоборот, если держаться вместе, никто не пристанет. Не обзовет нас и не излупит, понимаете? А то бывают некоторые, очень наглые…

— Ох, девонька, — протянула хозяйка, — не разберу я, или ты вправду глупа будто пробка, или представляешься. Да разве годится так вести-то себя? Что люди скажут? Молодые девицы свободно с чужим парнем разгуливают — и все хорошо? Неприлично это!

Сашка сразу набычился и забурчал:

— Почему, интересно, со мной быть неприлично? Я, кажется, не дурак какой-нибудь. И Светку с Иркой в обиду никому не дам!

Секлетея Потаповна всплеснула руками:

— Да ты кто им такой, чтобы в обиду девиц не давать?! Не брат, не сват, не жених. На чужой-то роток не накинешь платок!

— А чего его накидывать? — завелась я. — Можно подумать, что мы втроем на преступное дело собрались: убить кого-нибудь или банк ограбить!

— Свят, свят, свят, — испуганно закрестилась женщина. — Кто ж про такие страсти-то говорит на ночь глядя?

— А про что тогда Вы говорите?! — закричали мы со Светкой одновременно.

Секлетея Потаповна смутилась и стала теребить воротничок на платье. Повисло неловкое молчание. Мы упорно сверлили взглядами нашу хозяйку, когда из окошечка часов прозвучал голос кукушки:

— Вот, тетенька. Ребята-то, видать, не из наших краев. Они о баловстве ни сном ни духом не ведают, а Вы их неприличием стращаете.

— Да я и сразу подумала, что из дальних мест они, — вздохнула Секлетея Потаповна. — Одеты уж больно чудно. Девчонки-то, глянь, в штанах — где такое видано? Да у нас бы батюшка в церкви за подобный вид… — ох, и подумать страшно! И волосы у обеих стриженые, а не в косы уложенные. А мальчишка тоже одет диковинно — хоть и штаны на нем, и тужурка, и рубаха, а все по-иному скроено, не по русскому обычаю сшито. Да и ведут себя они…

— Как же? — вскипела я.

— А чересчур свободно, девонька. Не видать в вас ни страха Божия, ни сугубого почтения перед старшими.

— А оно должно быть именно сугубым? — деловито поинтересовалась Светка. — Нормальная вежливость не подойдет?

Хозяйка неуверенно пожала плечами:

— Да я уж сама ничего не понимаю. Вроде бы учтивые вы, но вот… не говорите тихо, глаза не держите долу, как отрокам надлежит.

— А как это — долу? — полюбопытствовал Иноземцев. — И кто такие…

— Отроки? — вмешалась Ковалева. — Это, Санечка, в старину так подростков называли, Ну, тинейджеров, понимаешь? А долу — это значит то, что мы в разговоре со взрослыми должны глаза опускать и пол разглядывать.

— Зачем? — поразился Сашка.

— Да затем, что дети перед старшими всегда должны быть тише воды ниже травы! А то и порядку никакого не будет, — Секлетея Потаповна даже ладонью по столу пристукнула.

Сверху слетела кукушка и уселась на скатерть. Быстро вертя кругленькой пестрой головкой, она с любопытством оглядела нас и спросила:

— А что, судари, в ваших местах разве не так? Чему вы удивляетесь?

— Нет, — осторожно начала я, — не совсем так. Но только не в наших местах, а в нашем времени…

— А в каком? — встрепенулась Маврушка.

— Дело в том, что мы живем в начале 21 века. У нас тоже принято уважать старших, но… — я мучительно старалась подобрать нужное выражение.

— Но листом перед ними не стелиться, как моя бабушка говорит, — дерзко заявила Светка.

— О-о! — Сашка показал Ковалевой большой палец и перевел дух.

— Как же это? — встрепенулась Секлетея Потаповна. — Разве у вас родители не имеют над чадами своими полную власть? Нешто им дети смеют возражать?

— Ну… Иногда смеют, если чувствуют свою правоту, — вступила я в разговор. — Вот я, например, всегда прямо говорю маме и папе все, что думаю. И меня они за это не ругают. Просто объясняют, в чем на самом деле суть проблемы. А дальше я думаю своей головой. Зачем мне перед родителями покорной дурочкой притворяться? Я ведь их не боюсь, а люблю и уважаю.

— Ишь ты, — задумалась наша хозяйка. — Так-то оно, вроде, и правда лучше. Значит, там у вас, в 21 веке, никто перед родными не трепещет? И совсем страха в семье нет? И отроки с отроковицами свободно разгуливают где хотят и с кем хотят?

Мы переглянулись. Как объяснить ей, этой доброй и, в общем-то, милой женщине, что и у нас далеко не настолько хорошо, как можно представить? Что не у всех детей такие родители, как у меня? Что многие из взрослых пьют, и не заботятся о своих детях, и морят их голодом, а то и вообще отказываются от наследников и отдают их на воспитание государству? Тогда, действительно, лучше бы их сыновья и дочери опускали перед родителями глаза! Но отцы и матери детей своих любили бы и не бросали на руки чужим людям! Сашка прерывисто вздохнул. Наверное, вспомнил, что совсем недавно, до приезда его отца с Севера, в семье Иноземцевых тоже было неблагополучно: Санина мама не особо помнила о сыне, и он выуживал из урн недоеденные пирожки, чтобы хоть как-то заглушить голод…

— Молчите? — усмехнулась Секлетея Потаповна. — Значит, и у вас, через столько-то годов…

— Погодите, тетенька! Дайте, я спрошу, милая! — голос Мавры дрожал от волнения. — А замуж как у вас выдают? По родительской воле или иначе?

— По-разному бывает. Но обычно иначе, — дипломатично объяснила Светка.

Секлетея Потаповна подалась вперед с явным интересом, а Мавра, стуча коготками о стол, тут же оказалась перед самым носом у Ковалевой. Ха, теперь-то кукушка явно не считала нас сумасшедшими!

— А-а… как оно, иначе-то? — прошептала птица.

— У нас принято выходить замуж по любви. Желательно, конечно, чтобы и родители одобрили. Они же в жизни детей — самые главные люди.

— А если не одобрят и захотят за другого выдать, старого да постылого?

— У них ничего не получится. Если девушка и парень хотят пожениться, им никто этого запретить не может.

Мавра, как пух, взвилась в воздух и стала чертить круги под потолком. Язычки пламени на свечах заколебались, грозя потухнуть.

— Вот, тетенька! Вот, родименькая, как оно будет-то через сотню с лишком лет! А Вы меня за Петра Силыча выдать хотите, за седую бороду окаянную! И не жаль Вам меня, сиротинку несчастную! — кричала кукушка.

— Цыц, оглашенная! — сердито отозвалась Секлетея Потаповна. — Забыла, племяннушка, что не кто другой, как батюшка твой, царство ему небесное, просватал тебя за Петра Силыча? А родительская воля — закон, и ты ее сполнять обязана.

Женщина вздохнула и неожиданно прибавила:

— Хоть и правда, жаль мне тебя, молодую да веселую. У жениха твоего нрав-то уж больно крутой. Чуть что не по нему — так…

— А сколько ему лет? — деловито поинтересовалась Светка.

— Да всего-то шестидесятый минул, в силе еще мужчина

Мы со Светкой ошарашенно переглянулись. Вот так жених для хозяйкиной племянницы! Но, может, мы чего-то не понимаем? Хотя ведь если Мавруша племянница Секлетее Потаповне, то она должна быть по крайней мере младше своей тети. А женщине самой едва за тридцать… Ковалева решила выяснить дело до конца и в упор спросила у нее:

— А птичке сколько лет?

— Семнадцатый годок пошел Маврушеньке нашей, пора мне и взамуж ее благословить за достойного человека, согласно братцеву желанию, — нараспев провозгласила любящая тетушка и перекрестилась.

— За достойного?! Которому шестьдесят лет?! — завопила Светка. — Ей еще в школу надо ходить, в десятый класс! А Вы ее за противного старика замуж отдать хотите?

Кукушка мигом слетела из-под потолка вниз и уселась Ковалевой на плечо. Подружка поморщилась: острые коготки больно впились ей в кожу. Но прогонять птичку она, понятно, не собиралась. Уж очень жалко было бедняжку. Секлетея Потаповна изумленно разглядывала нас. У нее, похоже, пропал дар речи.

Вдруг в комнату сквозь узкое оконце веером хлынули солнечные лучи. Огоньки свечей, затрепетав, погасли. «Уже утро? — удивилась я. — Почему тогда не было рассвета? Да и ночь длилась не больше часа!»

Я перевела глаза на Светку. Она, подавшись вперед, с интересом смотрела на нашу хозяйку, которая почему-то расстроилась и даже побледнела. Кукушка соскочила на стол и тоже вела себя странно: задрав пеструю головку, она подбоченилась крылом и торжествующе сверлила глазами свою тетушку. В чем дело?

Надо сказать, что все забыли про Сашку, который уже давно сидел молча, отчаявшись что-либо понять, и только дико таращился. Просто разговор получался страшно увлекательным! Не выдавалось ни одной паузы, чтобы объяснить Иноземцеву суть узнанного нами. К тому же появились новые загадки! Сашка резко выпрямился, стукнул кулаком по столу и заорал:

— Вы что, с ума все посходили?! Хотя Ваш братец, Секлетея… м-м-м, извините, забыл! Так вот, как у него могла быть дочь — птица? И почему этот старый Силыч захотел жениться на кукушке?! У нас есть сосед по лестничной площадке, Николай Иваныч. Ему всего пятьдесят пять лет, и он одинокий. Но я точно знаю, что даже у него невеста нормальная, пенсионерка с четвертого этажа, а не молодая девушка. И не может быть кукушке шестнадцать лет, они столько не живут! И почему уже солнце светит?! Так не бывает…

— Ах, Санечка, — нежно прошептала Светка и потянулась, — а чтобы мы, люди 21 века, встретились с купеческой вдовой из 19-го и были у нее в гостях — так бывает? Чтобы кукушка разговаривала — это нормально? Ну, скажи!

Иноземцев повесил голову. Я решила взять инициативу в свои руки и приступить наконец-то к объяснению загадок — сначала для Сашки, а потом и для нас с подружкой.

— Понимаешь, Саня, на самом деле Мавруша — не птица, а девушка, — проговорила я осторожно (уж очень неважный вид был у нашего друга, просто обалделый; как бы мальчишка не спятил ненароком!). — И она действительно племянница Секлетеи Потаповны. Просто кукушка для своей тети — то же самое, что для нас — Кирилл. И Секлетея Потаповна с Маврой прибыли сюда из своего времени — 19 века, потому что…

— Потому что Нелживия — одна страна на все времена, и люди из разных эпох попадают сюда, чтобы найти свою правду и отказаться от вранья, — выпалила Светка.

Иноземцев обрадованно кивнул, и в глазах его мелькнуло понимание. Он откашлялся и обратился к нашей хозяйке:

— Так это значит, что Вы тоже…

Женщина махнула рукой и, улыбаясь, проговорила:

— Верно, дорогие гостеньки! Ишь ведь, как вы быстро разобрались! А я, признаться, когда сюда попала, чуть умом попервости не тронулась. И Маврушку свою не сразу признала в новом-то обличье. А как жутко летели мы, ох… Очнулась я, смотрю — вроде у себя дома. Обрадовалась, думаю: сновидение мне страшное Бог послал за грехи мои. Давай племяннушку звать, потому как только перед этим ее ругала за непокорство воле отцовской. Надо, думаю девку вразумить наконец, да и день свадьбы назначить, а то ведь Петр-то Силыч уже и серчать на меня начали. Что ж ты, говорит, с глупой девкой справиться не можешь?

— А Вам очень надо было справиться? — угрюмо осведомилась Ковалева.

— Знамо дело, надо! Я ведь вдова, в делах-то купеческих не смыслю ничего, а жених Маврушин в ожидании ее руки-то все управление в лавках на себя взял, помогает нам, сиротам… Мне ведь еще предстоит сынка моего, Порфишу, в люди вывести. А с каких доходов, если в лавках порядка не будет? Вон, видели, как дом-то наш обветшал, облупился весь…

Сашка высунулся вперед:

— Вы погодите про дом. Вот прилетели Вы сюда, стали звать Мавру…

— Да. Зову ее, зову. И тут слетает сверху, из часов, кукушка — живая! — а была-то там деревянная, и кричит: «С прибытием Вас, тетушка любезная!»

Тут я, признаться, опять сомлела со страху, не знаю сколько в беспамятстве пролежала. Вдруг чувствую, будто под дождем стою. Глаза открываю, а рядом на полу эта же птица сидит, перед ней чашка с водой, и она мне из нее в лицо крылом водицей брызжет. Ну, думаю, не иначе как конец мне пришел, и я уже на том свете. А сейчас всякие страсти загробные последуют за мои грехи…

— Что Вы, тетенька, что Вы, милая! Неужели Вы меня тогда за слугу ада кромешного приняли? — кукушка села женщине на плечо и стала ласково гладить ей клювом волосы на виске.

— Да ведь не знала я, Маврушенька, что и думать-то мне в таких обстоятельствах! А птица мне говорит: «Вставайте, разлюбезная моя благодетельница! Чудо с нами случилось. Попали мы с Вами в страну неведомую, где лгать нельзя. Вы, тетушка, теперича должны до самой тонкости понять, в чем неправы были и на том настаивали, истиной считая кривду. А я Вам в поисках правды помогать буду, для того к Вашей особе и приставлена. Но я теперь, как видите, птица вольная, и нет у Вас надо мною прежней власти. В чулан теперь меня не запрете, коли в чем у нас с Вами несогласие выйдет. Я-то всю ложь Вашу уже постигла и тетю свою любимую, которая мне сейчас заместо матери, в беде не оставлю. Но дело это, Секлетея Потаповна, трудное, потому как самое тяжкое для человека — это признать свою неправоту, а значит, и ложь — вольную или невольную.

Сашка удивился:

— Что-то я не понял! Как это ложь может быть невольной? По-моему, любой перец знает, когда он врет.

— Нет, сударь мой, — покачала головой наша хозяйка. — Не каждый и не всегда. Ох, была не была! Все равно каяться надо. Я вот до сей поры ничуть не сомневалась, что главный мой долг перед покойным братцем — исполнить его волю и выдать Маврушу за Петра Силыча. Так уж исстари велось, чтоб дети покорялись родительскому решенью…

— А теперь Вы как думаете? — не вытерпела Светка.

— Да вот не зря, видно, мне вас Бог послал, детки. Едва услышала я, что в вашем-то времени не по неволе замуж идут, а по любви и согласию… Сразу мне душу пронзило — ведь намного лучше так-то! Хоть и богат Петр Силыч, и весь город к нему с почтением, а не пара он моей племяннушке! И уж когда сама страна эта чудная мне правоту вашу подтвердила — тьма исчезла и солнышко взошло, словно камень с души моей упал: не бывать Маврушеньке за седой бородой!

Из прихожей послышался свист ветра, потом звук упавшего тела и возглас: «О-ой!» Дверь распахнулась от сквозняка, и в комнату шагнул встрепанный мальчишка в форменном мундирчике с металлическими пуговицами. Его круглое лицо, усыпанное веснушками, излучало радость и торжество. Он подошел к Секлетее Потаповне, поклонился и сказал:

— Здравствуйте, маменька! Это я, Ваш единственный сын Порфирий, явился сюда почтеннейше поздравить Вас с первым счастливым прозрением. А ведь как ругали Вы меня, матушка, когда я смел за сестрицу Маврушу заступаться и просил Вас пожалеть ее младость и не выдавать девушку за Петра Силыча!

Женщина всхлипнула и раскрыла объятия. Мальчик кинулся к ней. Светка громко прошептала:

— Пошли, ребята! Тут сейчас и без нас обойдутся.

Что ж, это было правильно. Мы встали и тихонько выскользнули за дверь. В прихожей Иноземцев опять что-то опрокинул, потому что там было темно: огонек керосиновой лампы еле тлел, грозя совсем потухнуть. Сашка пробормотал:

— Как же хорошо, что я не живу в 19 веке! Тут полная жесть!

Я наконец-то нащупала ручку входной двери, рванула ее, и с улицы прямо навстречу нам хлынуло солнце. Вся компания радостно вывалилась на крыльцо.