Любовница Леонарда. Роман ужасов

Виктор Песиголовец

Мистический триллер. Юная девушка, дочка успешного полтавского фермера, по воле судьбы становится посвященной ведьмой. Но это явно не ее предназначение. Череда ошибочных решений, принятых девушкой, ее действия, противоречащие установкам темных сил, в конечном итоге приводят к трагедии… Далеко не все в этой истории выдумка. Кроме того, все заговоры, заклятья и ритуалы, упоминаемые в романе, – тоже не плод фантазии автора, они взяты из колдовской практики ныне здравствующей потомственной ведьмы…

Глава пятая. Смерть отца

На рассвете, быстро умывшись, девушка поспешила на кухню, нужно было приготовить завтрак. Начистила картошки, порезала дольками и бросила в кипящее на сковородке масло. Затем достала из холодильника графин со взваром, мисочку с солеными помидорами и початую банку домашней тушенки — отцу она очень нравилась именно холодной.

Картошка уже дожаривалась, а Павло все не приходил на кухню. Архелия подумала, что ему, видать, плоховато с бодуна да еще и после такого мордобоя. Однако спать в шесть часов утра он не мог — подобного никогда не случалось. Значит, просто лежал себе и отходил после вчерашнего. Хотя, вполне может быть, батька настолько неважно себя чувствует, что и подняться не в силах? Или он, чего доброго, так и сидит в машине? Но это вряд ли, это маловероятно.

Девушка вышла в гостиную, потом заглянула в спальню Павла — пусто. Ну, вот, получается, что он все-таки провел ночь в легковушке. Наверно, замерз, как суслик.

Накинув на себя ватник, девушка выскочила во двор и побежала к гаражу. Распахнула ворота — автомобиль на месте. Подскочила к нему, заглянула в стекло передней дверцы и обомлела. Голова отца все так же лежала на баранке. Господи, что это с ним? Рванула на себя дверцу, цапнула его за руку, безвольно свисающую до полика:

— Батька! — и в ужасе отпрянула — рука была окоченевшей, твердой, будто деревяшка.

Трепещущая, как осиновый лист, Архелия с минуту стояла, не решаясь подойти к открытой дверце. Но, наконец, собралась с силами, приблизилась, боязливо взяла Павла за плечо и осторожно потормошила. Он начал заваливаться набок.

— А-а-а! — заорала девушка не своим голосом и, пулей вылетев во двор, бросилась в дом.

Схватила свой мобильный телефон, лежавший на журнальном столике в гостиной, и непослушными пальцами стала набирать номер сельского головы Кужмана. Как только тот ответил, срывающимся голосом пролепетала:

— Матвеич, Матвеич, в гараже батька… он… неживой… он мертвый… Матвеич… — и, выронив из рук телефон, упала на палас, стала в истерике по нему кататься и биться головой о пол.

Минут через двадцать во двор Гурских примчались Кужман и местный участковый Петро Отечко. А через час приехала и милиция из района.

В тот же день была установлена причина смерти Павла: он задохнулся от выхлопных газов работающего двигателя автомашины.

Хоронили отца в день восемнадцатилетия Архелии. Она пребывала в таком подавленном состоянии, что всеми организационными делами пришлось заниматься сельскому голове. Он и гроб доставлял из района, и батюшку для отпевания привозил, и поминальный обед в столовке заказывал. Бабушка Настасья приехать в Талашковку не смогла — как раз попала в больницу с гипертонией.

Первые три ночи после похорон девушка провела у Евдошки. И только днем, превозмогая слабость, душевную боль и страх, приходила на свое подворье покормить скотину.

На четвертый все-таки сумела взять себя в руки и вернулась в дом.

Благодаря Кужману и бухгалтерше Клавдии Васильевне, фермерское хозяйство покойного Гурского работало в прежнем режиме: производило мясо и молоко, перерабатывало подсолнечник на масло, пшеницу — на муку и крупы, пекло хлеб, вязало веники, плело из лозы корзины… Однако требовался настоящий хозяин, имеющий право распоряжаться имуществом и подписывать финансовые документы.

Утром, на пятый день Клавдия Васильевна пришла к Архелии и сказала:

— Ты хозяйка всего добра, нажитого Гурскими, и по закону, и по завещанию, которое составил Павло Семенович сразу после смерти жены, земля им обоим пухом! Езжай, ради Бога, к нотариусу в район, и пусть он тебе расскажет, что нужно делать дальше. А потом, не мешкая, надо будет решить, кто станет управлять фермерским хозяйством по твоему поручению, то есть назначить исполнительного директора.

— Не нужно никакого директора, Васильевна! — ответила девушка, ласково обнимая бухгалтершу. — Я хочу самолично руководить, как руководил батька. Думаю, у меня получится. А вы будете мне помогать. Я удвою вам зарплату. Только, прошу вас, не уходите на пенсию! Мне без вас не обойтись.

Клавдия Васильевна удивленно пожала плечами, с сомнением посмотрела на Архелию, однако отговаривать ее не стала.

Они выпили чаю с булочками, поговорили о том, о сем, и бухгалтерша ушла на работу.

Целых полдня девушка занималась уборкой комнат — мыла полы, окна, протирала мебель, люстры, выбивала паласы и коврики, перетряхивала одеяла и пледы. Освободив жилище от толстого слоя пыли, непонятно откуда взявшейся в совершенно пустом доме, принялась делать ревизию платяных шкафов. Всю отцову одежду и обувь, которая теперь была не нужной, собрала в три мешка, погрузила в тачку и отвезла на окраину Талашковки, где располагалась специально оборудованная площадка для свалки бытового мусора. Архелия надеялась, что вещи подберут местные алкаши, часто отиравшиеся там в поисках чего-нибудь полезного.

По дороге домой она вдруг увидела Серегу Бондаря, которого года полтора назад осудили за угон легковой машины и отправили на «зону». Он стоял возле неухоженного подворья своих спивающихся родителей, покуривал сигаретку и сосал пиво из большой пластиковой бутылки. Девушка хотела пройти мимо, сделав вид, что не замечает Серегу. Но тот сам окликнул ее:

— Лия! Это ты, козочка?

Она приостановилась.

— Тебя что, уже отпустили? — спросила, недовольно поморщившись.

Хулиганистый, вечно поддатый Бондарь, настойчиво набивавшийся к ней в женихи еще до своего заключения, совсем не нравился Архелии.

— Да, я откинулся! — широко ухмыльнулся он и, приблизившись, хотел обнять ее за стан.

Девушка отступила в сторону.

— И что теперь будешь делать? Опять пить да воровать? — осведомилась, поглядывая на его кисти, сплошь покрытые витиеватыми наколками.

Сергей перехватил ее взгляд, гордо протянул руки, пошевелил пальцами:

— Че, приглянулись мои татуировки? Это мне один доходяга в сизо сделал по дружбе.

— Нет, не приглянулись! — честно призналась Архелия.

Он опять попытался обхватить ее за стан, но она и на этот раз увернулась от его лап.

— Говорят, ты теперь будешь рулить хозяйством вместо бати? — Бондарь взглядом ощупывал грудь девушки, выпиравшую из-под не застегнутой курточки. — Смотри, если тебе понадобится помощник, — кликни. Я подмогну!

— А что ты умеешь, что можешь? — в ее голосе слышалась неприкрытая ирония.

— Да все, че надо! — повел плечом парень. — Если кто наезжать станет или наглеть — я его одним ударом! Ну, ты поняла, да?

— Поняла, поняла! — вздохнула Архелия. — Ладно, Серега, пошла я. У меня полно работы.

— Ишь, какая деловая! — ухмыльнулся он. — Ну, иди, иди, козочка! Мы с тобой как-нибудь еще потолкуем, а?

Она развернулась и, ухватившись за ручку тачки, не спеша покатила ее по улице.

— Кстати, поздравь меня — я сегодня именинник! — крикнул вдогонку Бондарь.

— Поздравляю! — бросила через плечо девушка. И, оглянувшись, для приличия поинтересовалась: — Тебе двадцать исполнилось?

— Ты че, гонишь? — возмутился он. — Двадцать один!

Архелия еще издали увидела, что возле ее двора стоит, переминаясь с ноги на ногу, Райка, и неприятно удивилась: зачем это она приперлась, что ей надо? Неужели сейчас будет утешать или извиняться? Вряд ли, скорее — что-нибудь выпрашивать.

Сысоева явно изображала из себя вдову — была одета во все черное, на лице — скорбь и страдание. Ох, лиса, ох, артистка! Зачем же ей понадобился этот маскарад?

— Лия, милая! — бросилась она навстречу девушке, когда та приблизилась. — Как ты?

— Прихожу в себя! — коротко ответила Архелия.

— А я все никак не могу успокоиться! — затараторила Райка. — Все плачет мое сердечко, все убивается! Я ведь так любила Павлушу…

Мимо них на велосипеде проехала почтальонша Марфуша, с интересом взглянула на женщин, кивнула им вместо приветствия и вдруг резко остановилась. Развернула свой драндулет, подкатила его к ним и, обращаясь к Сысоевой, простужено прогундосила:

— Иди домой! Там тебя сюрприз дожидается!

— Какой еще сюрприз? — недовольно поморщилась Райка.

— Только что братик твой вернулся! Я видела, как он выходил из автобуса — с вещичками! — не без ехидства пояснила всезнающая Марфуша. — В общем, в примаках не засиделся, быстро получил пинок под зад! Понятное дело, кому ж бездельник и бандит нужен?

— Не бандит он! — возразила Сысоева. — Что ты такое мелешь?

— Да как же! — возмущенно выкрикнула почтальонша. — Ваш Борька уже дважды в тюрьме сидел, кто ж этого не знает! За то, что мужика в закусочной порезал, и за то, что снял в райцентре с какой-то девки цепочку и сережки. Было? Было! А ты говоришь: не бандит! Махнув рукой, Марфуша перекинула ногу через раму велосипеда и поехала дальше.

Райка с полминуты вздыхала да охала, потом стала опять рассказывать Архелии, как не спит и не ест, да все горюет по Павлу. Какое-то время девушка терпеливо слушала. А потом пристально посмотрела на пассию покойного батьки и прервала ее пылкий монолог вопросом:

— Чего тебе от меня нужно?

Глаза Сысоевой забегали.

— Я никогда не забуду Павлушу, — промямлила она жалостливым голоском. — Но неплохо бы что-нибудь иметь от него на память… Он говорил, что купил для меня несколько золотых украшений. Я хотела бы забрать их. Ну, и машина… Надеюсь, ты потом переоформишь ее на меня? Это ведь, считай, воля отца…

Архелия вскинула голову, презрительно усмехнулась, а затем поднесла Райке под самый нос кукиш и, печатая каждое слово, произнесла:

— Ну-ка, пошла вон, гадина!

У девушки гудели ноги и побаливала поясница, но отдыхать было некогда — в хлеву время от времени подавала голос некормленая скотина, потерявшая терпение в ожидании замешкавшейся хозяйки.

Давать корм корове, телке и бычку пришлось в полутьме — неожиданно погас свет, и, хоть Архелия поменяла лампочку, не появился.

Уже в доме, ополоснув уставшее тело под душем, она позвонила в контору Клавдии Васильевне.

— Есть в нашем хозяйстве человек, разбирающийся в электрике? — спросила, поздоровавшись. — А то у меня тут в сарае свет пропал…

— В этом деле дока Михайло Грицай, — ответила бухгалтерша. — Он сейчас на ферме. Сказать ему, чтобы зашел к тебе?

— Даже не знаю, стоит ли напрягать дядю Мишу, — засомневалась девушка. — У него там столько дел: и навоз нужно почистить, и сено коровам раздать, и за работой доильной аппаратуры проследить… Может, найдется кто-то другой, посвободнее?

Клавдия Васильевна вздохнула:

— Да был у нас еще один электрик — Ткачук, но отец твой выгнал его за перегар… Давай я пошлю кого-нибудь за Федькой, он специалист толковый и на подъем легкий — сразу и прибежит к тебе. Если, конечно, не сильно пьяный, потому что в последнее время, говорят, стал больше закладывать за воротник, хоть и сидит без копейки…

— Ой, Васильевна, сделайте доброе дело! — обрадовалась Архелия. — Я заодно и поговорю с Федькой. Если он даст клятву не пить на работе, то пусть завтра выходит на ферму, чего ж детей голодом морить? Как думаете?

— Полностью одобряю такое решение! — с энтузиазмом откликнулась бухгалтерша. — Какой он ни есть, Ткачук этот, а все ж наш человек, талашковский. Я с его матерью в школу ходила и в клуб мы с ней вместе бегали в юные годы… Царствие ей небесное, Ниночке!.. Федор, известное дело, любитель выпить, но чист на руку и не было случая, чтобы на работу не вышел.

Пообещав наведаться в контору завтра в первой половине дня, чтобы просмотреть накопившиеся бумаги и дать соответствующие распоряжения, девушка положила трубку. А сама стала гадать, что приготовить себе на полдник, так как обед, увлекшись работой, пропустила.

Ткачук появился минут через сорок. С виду трезвый, но с душком. В руках — автомобильная аптечка.

— Чего там у тебя стряслось, Лия? — по-деловому осведомился он. — Мне сказали, в сарае свет пропал?

— Ага! — подтвердила Архелия. — Я думала, что лампочка перегорела, и заменила ее. Но без толку…

— Понятно! — качнул нестриженой головой Федька. — Что-то, видать, с проводкой… Ну, веди, показывай!

Девушка завела его в хлев, несколько раз щелкнула выключателем.

— Видишь?

Ткачук открыл аптечку, в которой, как оказалось, хранились отвертки, пассатижи и рулончики разного вида изоленты, взял что-то похожее на карандаш с лампочкой на конце и, деловито сплюнув, попросил:

— Иди себе, занимайся своими делами! Не люблю, когда кто-то смотрит, как я работаю.

Через пять минут он вышел из сарая и с довольным видом сообщил:

— Неприятность устранена, хозяйка! Да, собственно, поломки-то и не было! Просто ты не до конца докрутила лампочку в патроне.

— Так что, свет есть? — обрадовалась девушка, бросив метлу, которой подметала бетонную дорожку во дворе.

— Есть, не беспокойся! — Ткачук заискивающе ухмыльнулся: — Может, найдешь мне граммов сто, так сказать, для восстановления здоровья? А то мы вчера с Сан Ванычем того… Целый день мучаюсь…

— Откровенно говоря, мне плевать на твое самочувствие! — без злобы в голосе произнесла Архелия. — Меня больше заботит то, что дома у тебя сидят голодные дети.

— Ну, че сразу голодные? — не согласился Федька, недоуменно пожимая своими узкими плечами. — Галка им вот пшенку сварила. Они ели ее с салом…

— Ладно! — вздохнула девушка. — Ты меня подожди, я сейчас твоим малышам кое-какие гостинцы соберу.

Она забежала в дом. В кладовке взяла с полки трехлитровую банку с консервированным салом, торбочку гречневой крупы и крынку с медом. Затем заскочила в кухню, достала из холодильника баночку домашней тушенки и увесистый кусок говядины. В платяной мешочек отсыпала муки из большой стеклянной кастрюли, положила десятка четыре яиц в плетеную корзинку. Постояла, подумала и, достав из шкафа старенькую клеенчатую сумку, сложила все гостинцы в нее. И, согнувшись в три погибели, поволокла во двор.

Ткачук торчал у калитки, опершись плечом о ствол старой груши, широко раскинувшей ветки с одинокими желтыми листьями, и вовсю дымил самокруткой.

— Возле сарая стоит велосипед, — окликнула его Архелия. — Пойди, прикати его сюда. В руках такую тяжесть ты домой не дотащишь.

Федька удивленно захлопал ресницами, озадаченно почесал затылок и побежал к хлеву.

Вдвоем они погрузили сумку на багажник велосипеда и привязали ее к раме куском бельевой веревки.

— Потом как-нибудь отдашь мне и велик, и сумку! — девушке никак не удавалось отдышаться. — А сейчас идем в магазин. Я куплю вам сахару, деткам — конфет и печенья, а тебе, уж так и быть, — бутылку пива. Но смотри, чтобы к утру был, как огурчик! И не опоздай на ферму! Понятно?

— Так я ж, вроде, того… не работаю, — напомнил Ткачук, немного смутившись.

— С завтрашнего дня работаешь! — отчеканила Архелия. — Ты восстановлен в прежней должности. Только ж Боже тебя упаси выпить на ферме хоть каплю или придти на работу под хмелем! Я тебя, гада, самолично прибью!

Повеселевший Федька споро катил велосипед, а его благодетельница шла сбоку, придерживая рукой сумку.

Талашковку медленно накрывали сумерки.

Докупив то, что хотела, и передав Ткачуку, девушка отпустила его, а сама вернулась к Тоньке — вспомнила, что дома заканчивается соль.

На обратном пути из магазина встретился ей Котофеич. Он семенил по улице и по своей давней привычке что-то напевал себе под нос. На его голове, не взирая на плюсовую температуру, громоздилась шапка-ушанка, на плечах висело старое пальто с наполовину облезлым бобровым воротником, в руках болтался затасканный кожаный портфель.

— Добрый вечер, Сергей Станиславович! — поздоровалась Архелия, уважительно склонив голову.

Директор остановился, снял очки, протер скомканным носовиком, достав его из кармана пальто, затем водрузил их обратно на нос и с интересом стал приглядываться, кто перед ним.

— Лия? Это ты? — спросил он, наконец. — Я вечером почти ничего не вижу…

— Я, Сергей Станиславович!

— Доброго тебе здоровьица, красна девица! — с теплом в голосе пропел Котофеич. — Видишь, как я постарел, уже своих лучших учениц не узнаю!

— Так темно же! — беззаботно улыбнулась девушка.

— Как ты, Лия? — директор нащупал ее руку и, стараясь приободрить, легонько пожал. — Такое горе у тебя… Господи, совсем дитя еще, а гляди — уже круглая сирота…

— Спасибо вам за сочувствие, Сергей Станиславович! — на глаза Архелии, помимо ее воли, накатили слезы. — Плохо без батьки и мамки, одиноко, тоскливо… Но нельзя падать духом…

— Правильно, правильно говоришь, Лия! — одобрил Котофеич. — Надо держаться! Жизнь, она без потерь не бывает…

— А скажите, муку в школу привезли? — вдруг вспомнила девушка недавнюю просьбу директора.

— Да кое-как выкручиваемся, — проговорил он, помрачнев. — Подвозят понемногу…

— Сергей Станиславович, я спрашиваю, привозили ли муку в школу из нашей мельницы? — Архелия вопросительно посмотрела на Котофеича, ожидая, что он сейчас развеет ее возникшие подозрения насчет забывчивости отца.

Однако директор отрицательно покачал головой.

— Нехорошо получилось! — вздохнула девушка, виновато опустив голову. — Простите, ради Бога!

— Что ты, что ты! — стал успокаивать ее Сергей Станиславович, энергично замахав свободной рукой. — В доме такое горе случилось, до муки ли тебе было…

Архелия достала из кармана мобильный телефон и, быстро отыскав в его памяти какой-то номер, приложила к уху.

— Клавдия Васильевна? Извините, что беспокою в нерабочее время. Тут такое дело… В школе сейчас трудности с мукой, дети остались без булочек… Да… Да… Четыре мешка… Прямо с утра… Ага… Спасибо! До свидания, Клавдия Васильевна! — и, спрятав телефон обратно в карман куртки, обратилась уже к Котофеичу: — Утром у вас будет мука! Это уже точно!

— Вот спасибо! — он опять нащупал руку девушки и благодарно пожал ее. — Добрая ты душа. Дай тебе Бог счастья!