Страна Яблок

Виталий Смышляев, 2021

Крупнейшая айти-катастрофа разразилась по всей планете. Исчезли технологии, электричество, связь. Мир «продвинутых умников» рухнул в одночасье. Миллиарды людей погребены под его обломками. Дым, пепел, смрад и мёртвая вода царствуют повсюду. Выжить смогли лишь разобщённые горстки людей – те, кого раньше считали глупыми «грибами», сторонящимися прогресса. Начать жизнь с чистого листа и построить новый прекрасный мир, Страну яблок, где царит справедливость, где найдётся место любви и верной дружбе – задача не из простых. Особенно если враг не только снаружи, но и внутри. И будет черта, которую не каждый решится перейти, будет кровь на песке, будут отчаяние и надежда. И свет звезды Денеб над живыми и мёртвыми.

Глава вторая

За один день до

Ксения

Всё равно. Всё равно, всё равно, всё равно! Пускай я с Франни уеду, а всё равно про Ночного Человека надо сказать.

Но папе нельзя. Он будет полчаса меня убеждать, что мне показалось, привиделось, померещилось. Ещё он любит говорить: «помстилось» или «морок». Таких и слов-то никто не знает, он из книг своих церковных вычитывает. Задумчиво вверх посмотрит, бороду покрутит и скажет: «Помстилось тебе, Санечка. Морок это. Ступай, вознеси молитву Великомученице Варваре для успокоения мятущейся души».

Ой, гадко это — над папой смеяться.

А я ведь его любила, когда маленькая была. Вот Даша с Василисой не так его любят, совсем не так. Да он раньше и не был таким. Сейчас ему главное, чтобы не нарушалось то, что он себе в голове построил. Начинает сразу злиться. Сам: «вознесём молитву», а внутри злится. Мы с мамой и не спорим уже.

А маме рассказать — она сразу перебьёт и спросит: «А зачем ты ночью из дома вышла? Ты с кем-то договорилась? Встречу назначила? Ты что-то недоговариваешь. Не скрывай от меня ничего, доча». Ну и всё такое прочее.

А Ночной Человек ведь не первый раз приезжал, точно-точно. Было похоже, что он время по секундам рассчитывает. Когда Зёма с Казбеком выскочили, он даже не вздрогнул. Подождал ещё немного, а потом в машину спокойно сел и уехал. И фары не включал, значит, дорогу хорошо знает. А с нашей стороны и дороги-то никакой нет — кривая колея через лес.

Надо Сергей Санычу сказать, вот что! Точно!!!

Я вздрогнула, и Зойка беспокойно переступила задними ногами. Доильные стаканы наползли по вымени вверх.

— Стой, Зоенька, стой! — погладила я корову, поправила стаканы.

Но как же я к нему пойду?

Папа увидит, накажет. Опять все платья уберёт, заставит одно носить — длинное, серое. «Невместно отроковице с мужчиной разговаривать или препроводить время». В тот раз папа заметил, как Армен со мной разговаривал — столько шуму было! Два часа, наверное, наставлял меня. Хотя он просто про Армению мне рассказывал, как там у них коров да коз пасут.

Да и вообще, он старый. И все старые: Закирзяновы старые и Аркадий старый, Армен вообще старый, фу-фу-фу!.. Спирька старый, а ещё и противный, глазами всегда шарит.

Но как же Сергею Санычу рассказать?

О! Я Дашу с собой возьму! Скажу ей: это продолжение вчерашней игры. И мой разговор с Сергей Санычем — это тоже часть игры. Тогда дома она и не проговорится. Папа с мамой про нашу игру никогда не слушают: «Да-да, хорошо… иди-ка, руки помой», Даша и не рассказывает.

Ага, кончается молоко. Я потянула клапан, воздух вошёл в стакан, и я сняла доильник. Всё, Зойка последняя. Вот уже и живопырка Аркадьева тарахтит, бидоны громыхают.

Вымыла-высушила Зойке соски, втёрла мазь, промыла доильник.

— Санечка — ты всё?

— Да, мам!

— Ну, пойдём завтракать.

Завтрак, посуда, уборка, огород — вот уже и полдень.

— Даша, пойдём следы Глупого Медведя искать!

— А какие? А где?

— Когда он вчера Толстяка пугал — вставал на задние лапы и когтями стены царапал. Пойдём поищем.

— Пойдём-пойдём!

Царапины мы нашли. И на столбах голубятни, и на сарае. А вот и Сергей Саныч. С Александром разговаривает. И Зёма как раз рядом. «Как раз рядом…» Глупо! Как будто Зёма мои слова подтвердит про Ночного Человека.

— Сергей Саныч, здравствуйте… Я хочу вам сказать… может быть, это ерунда, но мне точно не показалось…

Конечно, я всё скомкала и перепутала. Зачем ему слушать такую околесицу!

— Ксения, я понял. Это очень серьёзно. Спасибо тебе, что рассказала. Это очень важно! Но мне надо бежать, времени совсем нет. А это что за волк такой стоит?!

— Я не волк такой, я — Даша.

— Какая же ты Даша? Ты настоящий волк в Дашиной одежде! Я тебя узнал! Всё, побежал! Алик, давайте с Ксенией ещё раз, подробно!

И убежал. Александр ожидающе смотрел на меня, а я стеснялась. Начинать с «я проснулась…» — будто шторку отдёрнуть в свою комнату, и я такая — в ночной сорочке, простоволосая. С нечищенными зубами! Но как тогда объяснить, что я делала ночью на улице? Ещё подумает, что я лунатик. Стояла и молчала как дура. И чувствовала, что краснею.

— Ну, в общем, вышла ты на улицу в тихом обмороке сонном… — начал за меня Александр.

— А я знаю этот стих! — неожиданно выпалила я.

— Какой стих? — удивился Александр. — Сомневаюсь. Его никто не знает. Кроме меня и забытого поэта.

Я подняла глаза и увидела, что он улыбается. Совсем не насмешливо и не издевательски. А как будто удивляется и радуется, что я ему про стих сказала. Папа бы сказал: «Ликом просветлел».

— Я точно его знаю! Вот:

Есть у каждого бродяги

Сундучок воспоминаний.

Пусть не верует бродяга

И ни в птичий грай, ни в чох…^[1]

И замолчала. Что я, маленькая — стихи наизусть рассказывать?

— Ух ты! Надо же! — улыбнулся Александр. Хотел сказать что-то, но передумал и начал расспрашивать про Ночного Человека: какого роста, куда смотрел, какая машина была — легковая, грузовая?..

— Спасибо, Ксения! Это очень-очень важно. Мы обязательно проверим! Не откладывая! — быстро попрощался и ушёл.

Конечно, что ему со мной стоять! Похвалил за стишок, как ребёнка, и пошёл. Я некрасивая, на носу веснушки. И держать себя совсем не умею. Правильно папа говорит: нескладная, толстая, колода колодой! Зачем-то ещё Дашу с собой притащила.

— Санечка, а стих говорили — это как пароль у Бобров, да?

— Да, Дашенька, да. Пойдём домой, пора уже.

Александр

Убежать Спиридонцев не пытался, от своего дома сразу пошёл на собрание. Ворота из его окон прекрасно видно; понял всё, наверное. Шёл вихляющей походкой, которая должна была изображать непринуждённость, в нашу сторону не смотрел — точно, понял.

Осенью и зимой мы собирались в холле недостроенного Ларискиного дома, там человек тридцать поместится, летом заседали перед сенным сараем. Вылет крыши защищал от солнца и дождя, ветерок с реки и навозный дух с фермы остужали кипящие страсти.

Вообще на травке, под синим небом, собрания всегда проходили спокойнее, даже Вадим меньше нудел. И Аркадий смягчался, и братья Закирзяновы. Только на Спиридонцева ничего не действовало.

Он понёс с места в карьер:

— А что — теперь собрание собираем, когда у председателя левая нога захочет? Вчера-позавчера нельзя было сказать? Других дел у нас нет? Электричество отрубают, газ отрубают — это никого не волнует, главная чесотка — это собрание провести?

«“Чесотка” — кубатовское слово», — отметил я.

Выскочил Аркадий, подошла Лариса. Обмахнула скамейку платком, расправила юбку, села. Показала мне глазами на место рядом с собой и подарила свою особенную улыбку.

Её горячее бедро излучало тепло, как свежевыпеченная сдоба. Сквозь её юбку и мои штаны. Неужели у неё температура тела выше, чем у меня?

Мне стало неловко — на длинной скамейке полно места, а мы жмёмся друг к другу. Я отодвинулся, Лариса пошевелилась, снова прижалась вплотную. И ещё раз улыбнулась, совсем особенно.

Вытащила блестящий карандашик, вытянула его вдвое, нажала кнопочку сверху, и из ай-стика прямоугольным веером разложился невесомый, как крыло стрекозы, монитор. Вывела на рабочее поле шаблон протокола собрания, настроила на текст с диктофона, поправила причёску.

И снова улыбнулась мне контрольной улыбкой.

Сергей вытащил из кармана конверт.

При виде письма все утихли, от внешнего мира хорошего мы не ждали. Сергей помахал конвертом и взглядом довёл Спиридонцева до скамейки — он сел не на своё обычное место, рядом с Закирзяновыми, а около, на траву.

«Знает, что мы знаем, — подумал я. — Демонстративно отделил себя, все на лавках, а он на травке сбоку».

Сергей отогнал ладонью нахальную осу и внимательно осмотрел собрание.

В незамкнутом квадрате скамеек садились всегда одинаково, что зимой, что летом.

Сергей на стуле, по правую руку от него — Лариса, я и Аркадий, слева братья Закирзяновы с Вадимом, напротив — Армен и семейство Богомоловых.

Фамилия супругам подходила в точности — скромные и тихие, красный угол завешан иконами, на церковные праздники ходили к попам в костерёвскую церковь.

Сергей этих походов не одобрял, но машину выделял всегда — до Костерёва неблизко, пешком часа два идти. Игорь Николаевич, отец семейства, кротко отводил все ехидные вопросы насчёт национальности бога и половой принадлежности ангелов, улыбался в бороду, ни с кем не ссорился.

Троих дочерей они в школу не возили, учили сами. Чему учат, для чего и как детям быть без дипломов — Богомоловых-родителей мы не спрашивали. Да они и не знали. И никто не знал. Мы и о себе ничего не знали.

Борис на всех собраниях стоял сбоку, в квадрат скамеек не заходил.

— Дубы, что в реку позавчера от дождей свалились, — проблема номер раз. Мы надеялись, что растащит течением, но нет — сцепились ветвями, воду перегородили. Надо срочно вытаскивать, берег размывает со страшной силой, — сказал Сергей. — Вода к цистерне с соляркой подбирается. Думал кран пригнать, но берег совсем размыло, не подъехать.

Молодец, Сергей! Истеричные крики Спиридонцева накалили людей, все напряглись в ожидании очередной свары. А запруженная река — это насущная проблема. Серьёзная, но без конфликта интересов и разделения на фракции.

А фракции сложились намертво.

Братья Закирзяновы почти всегда, хотя и без радости, поддерживали Спиридонцева, своего земляка из Набережных Челнов. Я несколько раз пытался заговорить с ними об этом, ведь их землячество никак и ни в чём не проявлялось — в гости они друг к другу не ходили, даже не рыбачили вместе.

Братья вообще держались замкнуто, даже между собой мало разговаривали. Но ни от чего не отказывались, как жернова, перемалывали любую работу.

Младший, Равиль, щуплый и нервный, как такса, накинулся однажды на огромного казака, пославшего его по матери. Казак высился над Равилем как бы не на полметра, Равиль подпрыгивал и бил, подпрыгивал и бил.

Растащили их, слава богу, иначе убил бы его казак, как только отошёл от несказанного удивления. Сломал бы его в кулаке, как кузнечика.

И хорошо, что Ильяса не было, а то пошло бы месилово. Жилистый Ильяс не ходил, а скользил — подошвы чертили над землёй точный узор невидимого лекала.

Как в танце. Или как из стойки в стойку. Застарелых мозолей на кулаках у него не было — айкидо, вернее всего.

Что у них общего со Спиридонцевым?

Из расспросов ничего у меня не вышло — по-татарски запросто, без церемоний прекращали разговор. Серёга тоже пытался это у них выяснить и также бесполезно.

— Может, что-то он про них знает? — рассуждал вслух Сергей. — Может, они педики? Или должны ему?

— Ты всё к одной мерке подгоняешь, — смеялся я.

— А что мудрить? Любовь и деньги правят миром.

— «Любовь и голод».

— Одно и то же. Есть деньги — нет голода, нет денег — голодай.

Ментовская Серёгина логика всегда перешибала мои доводы.

С Арменом-то было понятно — Спирька всегда поддерживал любую его сбивчивую взволнованную чепуху, кивал головой, обсуждал и развивал. «Психологическая зависимость», — пригвоздил Серёга.

Если Армен, впечатлившись Спирькиными воплями, голосовал с ними, то получалось четыре на четыре — Сергей, Аркадий, Лариса и я против Закирзяновых, Спирьки и Армена.

Богомольцы всегда воздерживались, хотя Ксения толкала отца и мать, что-то шептала, но её дёргали за руку, заставляли замолчать. У детей и Бориса права голоса не было.

«Всё в Божьей власти, нельзя вмешиваться в Его пути. И с вами спорить не будем. Как вы решите, мы так и будем делать», — отвечал Николаич и улыбался.

И решающим становился голос Вадима-инженера — как он проголосует, так и будет. Вадиму этот расклад явно нравился, обстановка на собраниях искрила.

Интересно, Аркадий ещё кому-то сказал о продаже участка?

— Э-э… Кран, возможно, не справится. Необходимо посчитать необходимое усилие… постольку, поскольку… — затянул свою обычную нудьгу Вадим. Назойливую осу он отстранил жестом, каким прерывают подчиненного, чтобы ответить на телефонный звонок.

Обсудили возможности длинных и коленчатых стрел, рассмотрели и отвергли вариант обрезать рухнувшие дубы у корней, чтобы их утащило рекой. Если стволы повредят опоры моста ниже по течению, нас штрафами задушат.

— И так задушат! — выкрикнул Армен. — Электричество отключают, газ отключают, продавать надо всё и уезжать!

Сергей подвёл итоги. Ветви резать, площадку для крана укрепить. Щебень есть, бетонные плиты временно взять с недостроя Ларисы, Вадим — старший. Ильяс и Равиль на разборке запруды, Аркадий — при крановщике.

— Алик, сможешь из Лакинска кран подогнать? Лучше тебя никто не договорится. Ты ночь не спал, но это срочно надо. После собрания сгоняй сразу, ладно? Чтоб нам сегодня площадку отсыпать и завтра с ранья начать.

Я кивнул.

— Теперь второй вопрос. Нам отключают газ и электроэнергию. Кто ещё не знал — счастливчик. Надо заниматься. Чтобы заниматься, нужны правильно оформленные документы.

— Я просил Ларису и Спиридонцева принести кадастровые планы, — продолжал Сергей, — у нас разговор об этом был. Куски земли, на которых стоят ШРП у Ларисы и подстанция у Спиридонцева, надо отрезать, перевести в собственность кооператива, чтобы юридически всё было безупречно, и решить с компенсацией за отрезанные куски. В решение это мы вносили, если помните.

— Да не нужно мне ничего, это же для всех, — отмахнулась Лариса. — Пусть землемер приезжает, план переделаем и оформим.

Сергей смотрел на Спиридонцева, тот крутил травинку и улыбался. Сергей молчал.

— Ты что улыбаешься как сраный Будда? — рявкнул Аркадий. — К тебе вопрос!

— Это вы мне? — Спиридонцев поднял брови.

— Тебе, тебе! А кому? Что ты сбочку сел, коленочки, как девочка, сложил, с травкой дроч… играешь?! Подстанция у тебя на участке — когда Саня умер, Лариса с таким условием тебе и продавала. Что ты сидишь, из себя целку строишь?

— Я бы попросил председателя поставить участников в рамки. Если меня будут оскорблять, я покину собрание.

— Аркадий! — сказал Сергей. — Здесь дети сидят. Выбирай выражения.

Ксении пятнадцать лет, в категорию «детей» она никак не попадает; я восхитился, как ловко извернулся Сергей. И на Спирькино возмущение отреагировал, и Аркадия не задел.

— Всё это организовано председателем, — повысил голос Спиридонцев. — Его дружкам всё разрешается: можно оскорблять, угрожать, издеваться!.. Довёл всё до краха, а теперь виноватых ищешь?

Я слышал и не слушал Спирькины обвинения и причитания. Отрезают энергосети, блокируют счета, закрывают кооператив. Конец. Какой смысл бороться за подстанцию и душить Спирьку? И о чём с ним можно разговаривать? Мне Спирька сразу не понравился, да и Серёге тоже.

«У него на морде наклеено: «Ну и чо?», — сказал тогда Сергей. — Лариса, зачем нам этот пассажир?»

Но с Ларисой после смерти мужа разговаривать было невозможно. «Продаю участок» — и точка».

–…и на колючую проволоку сколько денег потратили! — крикнул Армен. — Зачем как в лагере жить, а?! Слушай, мне лично отвратительно за колючей проволокой жить! И ещё лошадей хотел купить! Лошади — это хорошо, я люблю лошадь, но зачем нам лошади?! Скачки устраивать? Или нас уже в казаки записали? — Он обвёл собрание выпуклыми карими глазами.

— Заткнись, придурь! — крикнул Аркадий и вскочил с места. Лариса повисла на нём и потянула его обратно. У неё одна корма весит больше двух Аркадиев.

— В общем, так. — Спокойствие Сергея тревожило и давило, как воздух перед грозой. — Мы вместе обсуждали наши планы, вместе их принимали. Если они оказались неправильными, я готов отвечать за то, на чём настаивал.

— Что толку ответы отвечать, если денег нет, газа нет, а света тоже нет?! — крикнул Армен.

Сергей сообщил, что счёт в банке блокируется до перерегистрации кооператива. А перерегистрация возможна только при подтверждении всеми участниками наличия НЭК, «Неотъемлемой Электронной Карты». Кооперативы и общества с непрошитыми участниками прикрываются автоматом. «Как клопов передавим», — вспомнил я слова Кубатова.

Счёта нет, перерегистрацию не пройдёшь.

— Как? — ахнула Лариса.

— И что же делать будем?

— Как же без счёта?

Ильяс кивнул и резко выбросил вперёд руку — поймал осу, раздавил, отряхнул ладонь, потёр укушенное место. Если она вообще успела укусить этого шустрого татарина.

Сергей стоял и смотрел на Спиридонцева, тот молчал. И тоже не садился.

— Ещё что придумаешь? — зло спросил у Спирьки Аркадий. — Давай колись.

— Валера, а что ты не хочешь, а? — спросил Армен. — Это ведь надо, мы так и договаривались. Тебе же выделят взамен землю.

— Хватит цирка! Что вы театр устраиваете? — Спиридонцев не выдержал, левый угол рта задёргался и пополз вниз. — Я выхожу из вашего кооператива, а участок мой. Я за него свои деньги платил. Как купил, так и… — Спиридонцев осёкся.

— «Так и…» — что? Так и продал? — крикнул Аркадий. — Договаривай, гнида!

— Я последний раз говорю — если меня не перестанут оскорблять, я ухожу, — сказал Спиридонцев.

Сергей ничего не ответил, он стоял и смотрел ему в глаза. Замолчали и все остальные. Молчали и смотрели на Спиридонцева.

— Что вы на меня уставились? Я продал этот сраный участок, и я выхожу из вашего сраного кооператива! И только попробуйте мне что-нибудь сделать или помешать! Сообщу и в полицию, и в прокуратуру обо всех преступлениях, что здесь творились! И о незаконных сделках, и об украденном топливе, и про лов рыбы без лицензии, про всё! Это моя собственность, как хочу, так ею и распоряжаюсь!

— Серёжа, это я виновата! — Лариса закрыла лицо руками. — Ты же мне говорил! Это я во всём виновата!

— У тебя, гниды, сегодня дом сгорит, будет тебе продажа участка! — крикнул Аркадий.

— Вы слышали, вы все слышали! Это угроза! Я всё записываю на диктофон!

Спиридонцев отцепил от кармана блестящую пуговку и помахал ею перед Сергеем.

— Это неправильно. Ты… э-э… поступаешь неправильно, — сказал Спиридонцеву Вадим.

— Ты кошек своих учи, — огрызнулся Спиридонцев.

Я скосил глаза на рабочее поле Ларисиного ай-стика — буквы, чуть ли не опережая выступающих, вылетали из диктофона и строились в текст протокола. Наши бурные речи сразу исправлялись и шлифовались. Наверное, нет человека, который не восхищался бы этим завораживающим графическим решением — буквы мельтешат, сталкиваются, подлетают новые, и из этого роя непрерывно выползает ровная строчка.

— Давайте голосовать, — предложил Ильяс. Он упёрся в лавку сжатыми кулаками, руки его дрожали.

Сергей помолчал, обвёл собрание глазами и сказал:

— Кто за то, чтобы исключить Спиридонцева из кооператива?

«Против» проголосовали братья Закирзяновы и сам Спиридонцев. «За» подняли руки шестеро: Сергей, Аркадий, Лариса, Вадим, я и неожиданно Армен.

— Да мне совершенно насрать на ваше голосование! — кричал Спирька. — Вы никто для меня! Никто! Да вас вообще нет, вы юридически не люди! Никто! Участок продан, можете в своей песочнице за что угодно голосовать! Собрание, голосование, председатель! Детский сад! Он давно вас попам продал, только никак документы не оформит! Потому и хочет выделить все техпостройки!

Глаза Сергея потухли, лицо залила глухая усталость. Залила и пропала.

— Мы тоже «за», — неожиданно раздался глухой голос Богомолова. Он всегда как из-под кровати бухтел. — Мы тоже «за».

И они с женой подняли руки.

— Три «против», восемь «за», воздержавшихся нет, — подытожил Сергей. — Постановили: исключить Спиридонцева из членов кооператива… и всё остальное по форме: про прекращение взаимных обязательств и так далее. Лариса, распечатай сразу, пожалуйста, сейчас подпишем и оформим.

Богомолов стоял, оглаживая бороду. Ждал.

— Христос учил: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки её и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну».

Мы уставились на Богомолова. На собраниях он почти всегда молчал.

— Святой Феофилакт пояснял это место в Нагорной проповеди так, что нужно пожертвовать больной частью ради сохранения целого. А человек этот, — Богомолов указал на Спиридонцева обличающим перстом, — есть больная часть, есть глаз, соблазняющий нас, и рука, соблазняющая нас. И наш долг — отторгнуть его. Наша семья пожертвует сколько необходимо, чтобы так скоро, насколько возможно, выстроить новую подстанцию и быстро подключить её к силовому кабелю. Тогда уже новый владелец участка будет зависеть от нас, ибо… — Богомолов замялся, ощущая нелепость церковного «ибо» в разговоре об электричестве. — Ибо…

— Блаженны владеющие электроэнергией, ибо их есть царствие небесное, — вставил я.

Лицо Ксении осветилось улыбкой.

«Не особо она богомольна», — подумал я. Почему-то эта догадка меня обрадовала.

Богомолов не обиделся на общий смех, а помял бороду и деловито закончил:

— Я бы предложил безвозмездно использовать наш надел, чтобы сделать там новую подстанцию, но это слишком далеко от кабеля. Наш участок — крайний, около самого леса.

— Игорь Николаевич, вы говорите редко, но вы — истинный Иоанн Златоуст. Каждое слово — в точку. Вадим, сможем?

— Объективных, так сказать, сложностей… э-э… я не вижу. Фидеров бы побольше, поскольку…

— Спасибо, Вадим. Отлично. Алик, сможешь подстанцию быстро найти?

— Конечно.

Сергей расписался, протянул протокол Спиридонцеву.

— Теперь прошу покинуть собрание и территорию посёлка. Вы — не член кооператива, участок продан. Полчаса на сборы.

— Мент и есть мент! «Полчаса на сборы»! Участок мой, сколько захочу, столько и буду! Ты Лариске своей толстожопой указывай!

— Лариса, про анатомические особенности в протоколе не нужно, — сказал Сергей. — Спиридонцев, предъявите документы, подтверждающие право собственности на участок.

— Да кто ты есть?! Ты охренел вообще! Документы ему предъявить! С какого перепуга?

— Участок на территории кооператива, или предъявите документы на право собственности, или выдворим насильно.

— Попробуй! Попробуй! Завтра же в полиции окажешься, там тебе и чип сразу вошьют, успокоят! Ну что?! Давай выдворяй! Всё, сдулся?! Бараны! Счастливо оставаться, бараны, в своём навозе. Гнийте… гнойте…

— Загнивайте. Правильная глагольная форма — «загнивайте», — сказала Лариса.

Спиридонцев обвёл собрание глазами, скривил рот и, помахивая протоколом, пошёл к своему дому. Бывшему дому.

Спирька ушёл, но собрание продолжалось.

— И последнее, — сказал Сергей. — Относительно моих переговоров с другими посёлками. Да, ничего я не добился. Как в Писании сказано, — Сергей посмотрел на Богомоловых, — «всякий город или храм, разделившийся сам в себе, не устоит».

— Дом. «Дом», а не храм, — поправил Богомолов.

— Тем более.

Восхищало меня это Серёгино «тем более», оно разрушало любые возражения собеседника. «Тем более» — и нет никаких контраргументов.

А переговоры… Несколько раз я ездил вместе с Сергеем, договориться было невозможно. Ни с кем. Православные общины требовали монастырской жизни, а язычники плевались на попов, проклиная их за осквернение славянской природы. «Овощи»-вегетарианцы произвели на нас впечатление тихопомешанных. Наши фермы для них — типа концлагеря. А с казаками разговора не получилось вообще.

— Никаких тайных переговоров я ни с кем не вёл, — сказал Сергей, — да и какие тайны. Участки у каждого в собственности, всё решается на собрании. Могу поклясться.

Сергей походя вырвал из земли пучок травы, обстучал в ладонь землю и, как крошки со стола, высыпал в рот.

Прожевал, проглотил.

Все замерли — поразил контраст лёгкости и быстроты его движений с торжественным смыслом слов «могу поклясться».

Сергей продолжал как ни в чём не бывало:

— О чём мы можем договориться, если у нас на собраниях две группы? Вы с меня как с председателя спрашиваете — и правильно спрашиваете. Но мы разделились сами в себе и устоять не сможем. Поэтому из председателей я ухожу, кооператив всё равно не перерегистрируют, он перестаёт существовать. Кто-то захочет вшиваться, кто-то нет. С газом и электричеством я до конца доведу, конечно. А дальше будет ещё труднее, так что будем выплывать отдельно.

До меня не сразу дошел смысл слов Сергея. Как это: «ухожу из председателей»? А как же посёлок? Как же мы?

— Четыре первых участка рядом — мой, Алика, Аркадия, Ларисы — голосовали мы всегда вместе; если они меня поддержат, будем отдельным коллективом. С общими фермами и кормовым цехом разберёмся, распишем как следует. У меня всё.

Оглушённое собрание молчало.

— Правильно, Сергей, — Аркадий очнулся первым. — Сколько можно уговоры уговаривать! Я с тобой.

— И я, — сказали мы одновременно с Ларисой.

— Хорошо, — Сергей улыбнулся нам. — Борису от своего участка я кусок отрежу, будет нормально жить.

— Почему от своего? — сказал я. — От всех четырёх отрежем с дальнего конца.

— Сергей, не горячись, — сказал Вадим. — Так нельзя. Были высказаны… как бы это выразиться… амбивалентные мнения, но это нормально. Это является…

— Зачем так делать? — крикнул Армен. — Что за чепуха?!

— Мы пойдём с вами, хотя наш надел на отшибе, — сказал Богомолов, жена кивнула. Я бросил взгляд на Ксению, она быстро опустила глаза.

— Надо голосовать! — вскочил Ильяс. — Как это — «ухожу»? Давайте проголосуем. Кто против?

Братья, Армен и Вадим подняли руки.

— Нет. Голосовать мы не будем, — отмахнулся Сергей. — В председателях насильно никто удержать не может. Во-вторых, даже если бы Спиридонцева не отпускали, разве он бы остался? Колхоз — дело добровольное. Хватит постоянно спорить и тянуть в разные стороны.

— И так тяжело, а разделимся — совсем пропадём, — сказал Ильяс. — Зачем себя с Валерой сравнивать? Совсем разное. Сейчас все устали, давайте завтра поговорим. После запруды. А то весь берег размоет, цистерну перевернёт. До завтра давай. Мы с Равилем тебе объясним, это наша вина. Прошу тебя, мы все просим.

Собрание молчало.

— Хорошо, — сказал Сергей. — Все устали, до завтра. Да и дел полно.

Собрание закончилось. Богомоловы шли к себе через поле как по театральной сцене, мягкий закатный свет падал на них из-за облаков точным направленным лучом. У Ксении из-под платка выбивалась золотистая прядь, волосы вспыхивали и гасли на вечернем солнце, вся сила которого, казалось, была направлена на её тоненькую фигурку.

Сергей хлопнул меня по плечу.

— Пойдём. И рот закрой.

Я хотел было возразить, но осёкся. По-детски бы получилось. Огрызание какое-то. «Не огрызайся!» — постоянно одёргивали нас в школе. Мы шли на свой край посёлка, и мне до ломоты в шее хотелось обернуться на Ксению.

— Может, объяснишь? — спросил я Сергея, когда мы сидели в тени у него за домом. Из поленницы сладко пахло свежепоколотыми дровами, сверху жаловался жаворонок. — Не про выход, здесь я с тобой согласен, задолбали эти споры и претензии на пустом месте.

— Вот ты пристал… Ты, кстати, Ларису-то не томи. Обнадёжил девушку и в тину. Она ведь продолжения ждёт — и так, и так к тебе. Бабе тридцать четыре года, тает, как пломбир на жаре. На неё Ильяс посматривает, да и Вадим тоже. Уведут одномоментно.

— Что значит «не томи»? С ней же ты сам… — Я осёкся. — Уведут — и ради бога. Женщина хорошая, но мне она никак. Я вообще крупных не люблю.

— Да уж заметил, каких ты любишь.

— В смысле?!

Сергей поднял руки — «сдаюсь!».

— Да ни в каком не в смысле. Не бери в голову. Тебе за краном пора. Крановщик в «самарке» переночует, я Вике скажу.

— Мост у Липны сделали наконец, быстро обернусь.

— А то, что Ксения рассказала, — это очень серьёзно. Кто-то к нам присматривается. Полиция или секьюры днём бы приехали. Всю ночь караулить не нужно, а вот на рассвете, в час Тигра… Ксения же сказала — в полпятого? Вот к четырём и пойдём, проверим. Опоздаем — не страшно, следы свежие увидим. На росе хорошо видно.

Егор

Юрец с Кузей начали сразу, на зарядке. Пока бежали до пруда и обратно, они по очереди подклеились ко всем старшакам, побазарили на ходу. Захар всегда сквошит по тяжёлой за базар на пробежке, а сегодня — типа, анлук. Ну, понятно.

Выдачу на завтраке опять уменьшили. Вместо двух субботних яиц дали по одному. И мяса в каше почти не было.

— Если яйца уменьшили, предлагаю теперь кричать «Лю!..» вместо «Любо!» — заорал Юрец на всю столовую. Все ржут, Юрец всегда в тему хохмит.

Скорлупа, как всегда, не очищается, это уж по обязу. Лень им яйца под холодную воду поставить. Сижу такой, по капельке отскорлупываю, а Юрец с Кузей с боков встали:

— Короче, слушай…

— Подумаю, не гони коней, — кинул я, не поворачиваясь.

Ломить не стали, отошли. Вроде всё по-ихнему пока. Они и рады, что не надо сразу всю тучу собирать меня буцкать. Знают, что им-то я успею врубить.

А я ещё во сне всё решил: Захару вломить, но не насмерть. Оглоушить. Как получится — анон, но постараюсь не по тяжёлой. И бежать на Клязьму, будь что будет. За ночь километров десять пройду, днём в лесу спрячусь.

А днём забили в рельсу, атаман сход собрал. Надели форму, стали в круг.

— Именем Господа и Спаса нашего Иисуса Христа! — выкрикнул дежурный есаулец.

Стариков в посёлке не было, почётные места занимать некому. Но стулья всегда ставят. Цирк!

— Приветствие атаману! — скомандовал есаулец.

Прослушали молитву, по команде «Кройсь!» надели фуражки.

Атаман начал с раздачи чинов. Значит, что-то по тяжёлой задвинет. Всегда умасливает сначала. Рядовых казаков — в вахмистры, вахмистров — в хорунжие, двух хорунжих — в подъесаулы. И пяток медалей раздал.

А потом объявил про тяжёлые времена, про новый закон. Денег в обороте не будет, только электронные, а нам, невшитым, не положено.

— А у попов в Марково льготы. Им можно, не вшиваясь, электронные счета иметь. Нам бы хорошо с ними совместно, под их льготы… Но игумен упёртый, отказывает. У вас, говорит, своё, мирское, у нас — своё, божеское. Хорошо «божеское»!.. — банковские льготы. Говорит, можем вам человека выделить, воскресные службы отправлять. Только всего и добились. А наличку обрежут — пропадём. И так, наверно, видите — не слепые — всё хуже и хуже. Давайте совет держать.

Казаки загомонили, забухтели.

— Да что их там слушать, попов этих! Под нами должны быть! — узнал я голос Захара.

— Правильно!!!

— Прямо сейчас и поехали!!!

— Верно! Надерём по тяжёлой!

— Зачем нам их службы на пустой карман?! Мы и сами им службу отправим! Едем в Марково!

— Почуньте! — рявкнул атаман. — Ишь, разгалделись! Что вы мелете?! Куда вы поедете? Через полчаса секьюр примчится, упакуют всех и распихают по камерам. Прямо с утра и вошьют всех, а потом, вшитыми, на суд. По десятке выпишут, глазок в лоб вставят, и пошёл на общественные работы. Штаны с лампасами понадевали, а как дети малые! Ну, кто ещё что скажет?

А что здесь скажешь? Анон полный, глушняк. Постояли, помолчали, потом атаман рявкнул:

— Ехать они собрались! С утра на конюшню зашёл — почему кони через одного не чищены, шелудивы стоят?! А, Захар?! Ты на лесопильне не горбишься, раствор не месишь — тебе всего делов: молодь воспитуй да работу с них спрашивай. А конюшня — ваше хозяйство. А, Захарушка?

— Так конюшни чистые, сам вчера проверял… — возразил Захар.

— Конюшни чистые, да кони грязные. Ты, Захар, как та лахудра — накрасится, намажется, а под юбкой — баребухи! Ты сейчас не молодь свою отмазываешь, а себя отмазываешь! А, Захар?! Так ли, честно е казачество?

Казаки ржали и галдели. Захара мне видно не было, но представить его я мог легко. Злобой через край небось надулся. Как индюк. Засквошит он меня вечером. А, семь бед — один ответ.

— Ладно, закончили. Идите. Думайте, как нам с монахами быть. Кто чего надумает, пусть сразу ко мне бегит.

И, помолчав, спросил для порядка:

— Так ли, честно е казачество?

Честно е казачество с облегчением задвигалось, начало расходиться. Думать, наверное. А что здесь надумаешь?

— А кто вчера конюшни чистил? Ко мне его немедленно! Всё, кончен сход.

— Разойдись! — скомандовал есаулец.

— Иди! — толкнул меня Захар в спину. — Давай бегом, сучонок!

— Отстань, — огрызнулся я. — Без тебя пойду.

Не поймёшь, чего больше у Захара в голосе — злости или испуга. Ещё бы — как его атаман при всех приложил! А ведь кони-то не грязные, нормальные кони. Зло срывает атаман, попал я под замес. Я глубоко вдохнул, открыл дверь, сделал уставные три шага и встал смирно.

— Садись, — сказал атаман.

Чего это он?

— Значит так, Егор. Дам команду коней на пруду мыть-чистить, ты оттуда сбежишь к попам, в Марково. Мальца этого, Ракитина, с собой возьми. Тяжело ему сейчас, знаю.

Я оторопел. Лицо у меня, наверно, стало как у реального ступа, потому что атаман улыбнулся:

— Слушай дальше, вопросы потом. Попы вас, конечно, отведут к игумену. Расскажешь ему, что сбежали от плохой жизни, от нехваток и голодухи. Молоди, скажи, хуже всех. Ты и сам в столовой каждый день видишь. Ничего не просите, ничего не сочиняй. Просто пожалостливей расскажи, чернухи напусти погуще. Сердце у отца игумена размягчится, если я его понимаю правильно. Через пару дней приедем вас обратно забирать, я с игуменом и поговорю. Авось и вытрясу из него кой-чего насчёт льгот.

— А… Леонид Палыч, почему я?

— А кто ещё, Егор? Я и при Толиче покойном к тебе присматривался, а сейчас особенно. Жалиться ко мне не бегаешь, хоть и тяжело; себя держишь. Голова светлая, глаз ясный. Тебе и врать-то у попов не придётся, рассказывай как есть. Только черпай со дна погуще, на жалость дави. Про Захарку знаю. Небось завалить его задумал и бежать? Ладно-ладно…

«Ну, про Ракиту ему стуканули, ясный хрен. Но откуда он про меня узнал?! Вообще пробой!»

— Как ускачете, с Захаром буду решать. Побег — дело серьёзное. Один удар — кладка на две лузы, — непонятно сказал атаман будто сам себе. — А кем заменить — не знаю. Кого ни возьми — ещё хуже. Одно дубьё. Да ты и сам на сходе слышал. А молодь кто-то ставить должен. До Захара Витька был, ты его не застал — вообще мудило конченый. Что поделать — дуреют мужики без баб. Считай, полхутора к Марьяне ходят, а она не железная. Тьфу! Хорошо, что мне уже по возрасту не припекает, а так — тоже голову сносило.

«На Марьяну с начальником лесопилки я однажды нарвался на шорном складе. Пристроились на сёдлах, уже отдыхали. Лесопильщик вышел, меня оттолкнув, будто не видит, а Марьяна такая с задранной юбкой: иди ко мне, мол. А я как окаменел. Ночью вручную Марьяну эту и так, и так представляешь, как только её не… А дела коснулось — и отрезало. Потом, конечно, жалел, но…»

— Что задумался? Не переживай, справишься. Ракитину объяснять ничего не надо. Наш с тобой разговор — только наш разговор. Ракитин пусть думает, что как есть — так и есть, в побег ударились. Вам и есть с чего. Ну что — всё понял? Может, что у нас и получится с монахами…

Я кивнул.

— Ну, давай, Егор, — махнул атаман на дверь и потёр лицо рукой. Я на секунду увидел перед собой не грозного атамана в центнер весом, а смертельно уставшего человека, у которого ни сил ни на что нет, ни желания.

— Да когда побегите, коням осталым не забудьте ноги спутать! — покачал пальцем атаман.

— Конечно, Леонид Палыч! — ответил я. И вышел, пошатываясь. Нога за ногу, сам как конь в путах. Даже «Любо!» забыл гаркнуть как положено.

Примечания

1

Д. Кедрин «Бродяга».