Понимание

Владарг Дельсат (2024)

В эпицентре космических тайн и альтернативных реальностей разворачивается захватывающая история… Группа археологов бороздит просторы вселенной на космическом корабле, но их миссия принимает неожиданный оборот, когда они находят обессиленную девочку Катю. Выясняется, что бедняжка провела восемь лет в альтернативной реальности, где правят Отверженные. Катю спасли, но Отверженные могут мучить и других детей. Отважные герои готовят экспедицию, чтобы спасти невинных.

Мусорщик. Четырнадцатая

Семнадцатый мне показывает, как устроен мусорщик, и рассказывает. Он сказки рассказывает, но как будто готовит меня к чему-то. Наверное, он знает, какая жизнь есть после смерти? Тогда, получается, мы скоро все умрем. А еще он мне с малышками очень помогает…

— А расскажи еще сказку о том, откуда ты, — прошу я Семнадцатого, справившись с неожиданной болью в груди.

— Ну, сказку так сказку, — кивает он мне, потянувшись провести рукой по голове.

— А что ты делаешь? — не понимаю я смысла этого жеста.

— Это называется «гладить», — объясняет Семнадцатый. — Чтобы сделать тебе приятное, понимаешь?

— Нет, — качаю я головой. — Но пусть будет так, как ты скажешь.

— Надеюсь, у меня получится… — абсолютно непонятно произносит он. — Если получится, то наши сумеют увидеть мой рассказ…

Он как будто не надеется выжить, но это мне понятно — нечетные умирают быстрее, это только мы прокляты жизнью, не знаю за что. И вот он начинает свой рассказ о сказочной планете, где дети очень важны и игрушек нет, потому что нет разницы. Ребенок — это ребенок. Мне даже хочется побывать в такой сказке, даже пусть всего на мгновение.

— Моя сестра пропала во время экскурсии, — продолжает рассказывать непонятные вещи Семнадцатый, но я чувствую: эта «сестра», она до сих пор очень для него важна. — Я решил, что ищут ее мало, хотя она не одна пропала, и мы с другом…

Я просто слушаю его, осознавая, что не понимаю ни слова, но слушать его голос отчего-то тепло. Малышки спят, а Семнадцатый рассказывает о том, как куда-то улетел один, как его поймали и хотели убить, но сделали игрушкой. Он называет это как-то иначе, но я просто не понимаю его. С ним долго играли, но потом решили, что он сломался, и выкинули вместе с нами. А потом он проснулся, увидел, что сорок четвертая тоже не спит, но не стал ждать, пока она умрет, а отправил куда-то с надеждой… Почему он так решил, я не знаю, но главное — она была жива.

— Пора малышек кормить, — вздыхает Семнадцатый. — Я тебе потом еще расскажу. Когда надо будет, вспомнишь, ну а если нет, то Сережа Циаль просто исчезнет.

— Сережа — это твое название? — спрашиваю я.

— Да, Ириша, это мое имя, — кивает он мне. — У каждого человека должно быть имя, поэтому тебя зовут Ирой, а меня Сережей, понимаешь?

— А зачем? — не понимаю я смены названия. — Мы же сломанные игрушки, мусор! Зачем нам называться?

Семнадцатый опять вздыхает, он пытается мне объяснить, но я не могу это понять, и тогда он просто устает. При этом не пытается драться или делать больно, чтобы до меня дошло, а просто начинает о другом говорить. Он рассказывает мне, как ухаживать за четными, особенно за теми, кому дышать трудно, и ведет меня куда-то.

— Наверное, этот корабль не всегда мусорщиком был, — произносит Семна… Сережа. Ну он хочет называться Сережей, пусть тогда, правильно? — Потому что тут медотсек есть.

— Совсем ничего не поняла, — мотаю я головой.

— Я тебе покажу разные… штуки, — с трудом формулирует он. — И научу пользоваться, чтобы малышкам не так больно было, а там, если получится…

Не знаю, что он хочет делать, но послушно стараюсь запомнить. Кто его знает, он хоть и Семнадцатый, но большой, как хозяин, поэтому страшный очень. Кажется, что прямо сейчас мною играть начнет. А я же сломанная, значит, быстро умру, и малышки одни останутся. Вот поэтому я решаю со всем соглашаться.

Насколько я понимаю, Семнадцатый хочет, чтобы я давала четным что-то, отчего меньше больно, потому что он нашел такую возможность. Это очень хорошо на самом деле, тогда они будут меньше плакать. А еще хорошо, что я не личная игрушка, а обычная, хоть и дорогая, ведь личных ломают быстрее и намного страшнее. Я слышала в питомнике… да и видела тоже.

Мы идем обратно в… ту комнату, где четные спят. Они уже просыпаются, потому что страшно долго спать, но видят меня в дверях и успокаиваются. Получается, я для них старшей стала. Ну такой, которую слушать нужно, как это ни смешно. Сем… Сережа видит это и комментирует сразу:

— Вот и обрели малышки свою маму, — он снова делает со мной это, которое «гладить».

— А что это такое? — кажется, мы спрашиваем хором — и я, и маленькие.

— Мама — это… — он замирает на мгновение, закрывает глаза и начинает рассказывать.

Я слушаю его рассказ о том, что существуют сказочные люди, для которых мы все не игрушки, а свое, родное, и понимаю: я ведь именно так чувствую четных. Несмотря на то, что все мы игрушки, я очень хочу их от игры защитить. Закрыть собой… Что со мной, что? Ведь раньше такого со мной не было!

— Просто ты стала мамой, — как-то очень ласково говорит мне Сережа. — И чувствуешь это.

— Четырнадцатая действительно это самое слово, — отзывается Тридцать восьмая. — Которое «мама». Она нам помогает, не хочет играть и чтобы больно тоже не хочет. Значит, она именно это слово?

— Да, Мила, — кивает Семна… Сережа. — Она именно это слово и есть. А сейчас мы поедим, потом постараемся помочь малышкам и будем играть.

Он выходит ненадолго из комнаты, а я обхожу малышек, пытаясь понять это новое свое качество — «мама». Такого ни я, ни они никогда не знали, но четные маленькие, и им очень нужно за кого-то зацепиться. Раньше-то все было ясно — нами всеми играли, и думать некогда было. А теперь, когда хозяев нет… так что буду для них этим словом, раз все равно так получается, что я именно оно.

Вот и бруски. Се… режа называет их «галеты». Я начинаю размачивать эти твердые камни в воде, чтобы покормить четных. При этом делаю с ними то, что он со мной сделал, ну вот это — «гладить», и они буквально тянутся за рукой, прося еще. Они не словами просят, но я просто чувствую, потому что все игрушки друг друга чувствуют, особенно сломанные.

— Се… Сережа, — поправившись, обращаюсь я к нему. — Я для четных, получается, «мама». А они для меня как называются?

— А они для тебя называются «доченьки», — отвечает он мне, вложив эмоции в это слово. Младшие хором всхлипывают, сразу же испугавшись. Но я их глажу по головам, и маленькие успокаиваются.

Наверное, это сказочное действие. Достаточно «гладить» четных, и они сразу же успокаиваются, больше не плачут, при этом смотрят так, как будто я их действительно, как Се… режа говорит — «самая-самая». Это хорошо, что не плачут, значит, не так сильно больно.

***

Белые повязки помогают остановить красную жидкость, которая иногда из нас течет, а круглые синие штуки, которые надо глотать, унимают боль. Спустя некоторое время все четные уже спокойные и не плачут. И тут Сережа начинает рассказывать нам всем о том, куда мы, я так думаю, попадем после смерти. Почему мы попадем именно туда, я не понимаю, но уже верю в то, что он лучше знает.

— Сейчас мы будем учиться немного иг… развлекаться, — сообщает он нам.

Опять незнакомое слово, но я просто жду, что будет дальше, а Сем… Сережа обходит страшные слова. Я вижу, как он останавливает себя, пытаясь объяснить. Наверное, то, что страшно нам, для него означает совсем другое. Странно даже немного это слушать, но малышки начинают включаться в это «развлечение». Сережа даже учитывает, что они не могут ходить, а у Тридцать шестой и с руками что-то еще…

Он какой-то необыкновенный, просто невозможный в нашем мире, и я только и могу, что смотреть во все глаза на это чудо. Что нас ждет впереди, я не задумываюсь, отучили нас всех от этого. Вот интересно, как мы появляемся на свет? Ведь появляемся же как-то? Почему-то никто не помнит себя сразу после инкубатора. И я не помню, хоть и пыталась как-то…

— Семнадцатый… — зовет его Тридцать вторая. — А что будет дальше?

— Дальше… — он вздыхает. — Я постараюсь исправить свою ошибку, а вы в это время посидите тихо в одном важном месте.

— Непонятно, — заключает она. — Ты похож на хозяина и непохож, но мы послушаем тебя.

Он растягивает губы, а потом продолжает рассказывать о сказочной стране. Если я все правильно понимаю, Семна… Сережа хочет нас унести в эту страну, чтобы мы поменьше мучились. При этом убивать он нас не хочет, по крайней мере, так говорит. Какой-то он… Я не знаю, как объяснить свои ощущения. Мне становится с ним спокойно, как в транспортном ящике.

— Скорее всего, меня это сломает, — объясняет он мне, но малышки, конечно, все слышат. — Но я к тому готов. Я поступил очень плохо, угнав корабль, да еще и Ванька погиб из-за меня…

— Почему из-за тебя? — мне действительно интересно, потому что нами играют, но чтобы принялись играть одним из-за другого, я еще не слышала. И ощущается он при этом так, как будто плакать будет.

— Я настоял именно на таком движении, — объясняет он мне, но понять его речь я не могу. — Слушай, Ириша, там, вдали, мы обязательно встретимся! Даже если я тебя сразу не узнаю, но я исправлюсь, обещаю тебе!

И я понимаю: Сережа прощается. Он хочет сделать что-то, что унесет нас в сказку, при этом не думает, что сам переживет это. И все-таки хочет, чтобы я не плакала. Странное какое-то поведение, и его желания странные. И тут он резко поднимается, да так, что я пугаюсь, и куда-то уходит. Четные начинают плакать, а я спешу, чтобы их «гладить» и успокаивать. Куда он пошел?

Возвращается Сережа через долгое время, я и не знаю, какое, но в руках у него ткань какая-то и что-то острое, я отсюда вижу. Он решил нас задушить? Я прислушиваюсь к себе, чувствуя в ответ только теплоту. Значит, Сережа хочет сделать что-то другое, интересно что?

Ответ я получаю сразу же — Семнадцатый начинает резать ткань под ошеломленными взглядами четных, и делать из нее накидки для каждой. Каждая четная получает короткую накидку, закрывающую ее спереди и сзади, и даже я! Вот когда он делает это со мной, я вдруг опять себя чувствую, как в транспортном ящике. Как будто я не сломана и меня не ждет измельчитель. Странное колдовство…

— Это будет у вас одежда такая, — называет он накидки. — Она вас защищает от хозяев.

— Пока их нет? — тоненько спрашивает его Пятьдесят вторая.

— Нет, вообще защищает, — качает он головой. — Пока на вас эта одежда, вами нельзя играть, вот совсем! И в измельчитель нельзя!

— Ой… — кажется, мы это хором сказали.

Он не врет. Я чувствую, что он правду говорит, понимая теперь, почему хозяева были в покровах постоянно — чтобы защититься от таких же. Значит, поэтому нам не давали этой странной «одежды» — чтобы не было никакой защиты от хозяев. А зачем защищаться от хозяев, ведь игрушка же их собственность! Я задаю этот вопрос Семнадцатому, а он вдруг очень странные вещи говорить начинает.

— Ребенок, да и вообще человек, не может быть собственностью, — очень уверенно произносит он. — Вас всех обманули, чтобы вы были покорны воле этих зверей!

— А что это такое? — я уже совсем ничего не понимаю.

Сережа начинает убеждать меня и малышек в том, что разумные существа, люди, так поступать не могут. Нельзя играть живыми людьми, особенно так, как это делали с нами. И мне вдруг хочется на мгновение поверить, что это так, но перед глазами вдруг встает питомник, и я едва не засыпаю от охватившего меня ужаса. А он видит это и сразу же заключает меня в кольцо своих рук, при этом почему-то легче становится. Я с трудом вздыхаю, потому что невозможно это выдержать, а Семнадцатый только гладит меня.

— Не надо, не думай об этом, — просит он меня. — Лучше давай ваши имена повторим, потому что имя — это очень важно.

Ну раз он так говорит, то ему лучше же знать, правильно? Почему-то я все больше привыкаю к мысли, что Сережа знает лучше. И говорит он странные вещи, от которых голова болит да страшно еще становится, но что-то во мне отзывается на его слова. И еще слова о маме… Как он рассказывал, какие эмоции вкладывал — да он чуть не плакал оттого, что никогда не сможет обнять эту четную! И этим заразил меня.

Своим рассказом Сережа показал именно мне, что есть такие слова необычные: «заботиться», «ухаживать» и «любить». Не собственностью принимать, а чувствовать роднее и ближе всего, даже корма! Как у него так получилось, как? Я не знаю и не понимаю этого, но верю, что однажды наступит сказка, нам им показанная, а пока… Я прислушиваюсь, запоминая.

— Вот Тридцать четвертая у нас Инна, — произносит Сем… Сережа. — Сможешь повторить?

— Инна… — послушно повторяет четная, и я ощущаю всей собой — ей нравится это название!

— А вот Тридцать шестая — Веля, — продолжает этот необыкновенный нечетный.

— Веля, — с готовностью вторит она ему, и даже жест этот губами повторяет, становясь какой-то неуловимо другой. Совсем не игрушкой?

— А я? — лезет без очереди Пятьдесят шестая.

— А ты у нас Лета, — он растягивает губы, и четная повторяет за ним.

От этих названий мне становится теплее внутри, как будто в каждом таком слове сокрыта частичка сказки. Значит, правильно называться именно так?