В тени транспарантов

Владимир Александрович Зангиев, 2019

Это политический роман. Драматические события разворачиваются в неистовые 90-е годы, в маленьком провинциальном городке. Выходец из народа, становится мэром города и объявляет войну местной мафии, состоящей из бывших партработников. Сюжет насыщен острыми конфликтами. Герой все время идет по острию ножа в достижении свой цели. И сам ради достижения справедливости вступает в конфликт с законом.

Глава 3

С матерью у Сергея отношения сложились непростые. Виной тому извечный конфликт родителей и детей. Дело усугублялось тем, что сын не знал отеческой заботы. Мать его — по натуре своей убеждённая феминистка, на мужчин смотрела с презрением. Хотя на собственное чадо такое отношение не распространялось, она любила его и окружила искренней материнской привязанностью, ведь вынашивала этот плод давешней молодой любви положенный срок, в мучениях воспроизвела миру, затем, вырастила для самостоятельной взрослой жизни. Когда дитя подросло, между ними стали намечаться принципиальные разногласия. Ребёнок не желал, например, заниматься музыкой по настоянию матери, а всё свободное время проводил бы за игрой в футбол со сверстниками. Мать, естественно, подобной блажи не одобряла. На этой почве у них не раз вспыхивали ссоры. Так Сергей постепенно замыкался в себе, всё более накапливая от матери секреты. Зинаида мечтала сделать из сына человека интеллигентного и образованного, поэтому прививала любовь к книгам. И надо отдать ей должное, тот с самого детства буквально поглощал их в неимоверных количествах. Так что, к пятому классу мальчик был подкован не менее десятиклассника, в смысле развития кругозора. На уроках в общеобразовательной школе он порой ставил в неловкое положение учителей своей осведомлённостью, выходящей за рамки школьной программы.

Разногласия в семье особенно проявились, когда сын достиг подросткового возраста. Его стали интересовать особы противоположного пола, а с матерью ведь не поделишься интимными подробностями по поводу сей деликатной темы. И стали ему авторитетами старшие уличные знатоки да литературные герои.

Мать понимала, что со временем теряет контроль над сыном, но поделать с этим ничего не могла. Не помогало даже знание психологии. По сути она сама существовала в иллюзорном мире художественных персонажей, где по роду своей профессиональной деятельности давно обитала, погружённая туда с головой. И чтоб хоть как-то быть в курсе пристрастий родного чада, она затевала познавательные экскурсы в мир вымышленных писательским воображением образов. Несмотря на то, что ребёнок давно повзрослел, она его по-прежнему воспринимала малышом.

В очередной приезд Сергея в лоно материнской обители, Зинаида устраивала привычный контрольный опрос:

— Серёженька, ты помнишь, как Наташа Ростова впервые попала на бал, и какие возвышенные чувства испытывала к Андрею Болконскому, танцуя с ним?

— Мама, я далёк от девичьей сентиментальности и мне гораздо интересней и понятней внутренний мир мужских персонажей, — обозначал сын свою позицию.

— Конечно, конечно! Я всё понимаю и герой Николая Островского тебе ближе по гендерной принадлежности. Его сочный типаж привлекает пассионарностью и самоотверженностью. Павка Корчагин готов на самопожертвование ради принятых идеалов. Пусть даже если они и утопические. Его гражданская позиция заслуженно вызывает уважение и в стане врагов.

Со вздохом, будто умудрённый опытом старожил, объясняющий молодому обитателю природу древних тектонических нагромождений на местности, Сергей объяснял матери:

— При чём здесь Корчагин? У него всё понятно с выбором жизненных ориентиров. А вот каково почувствовать себя на месте Фёдора Раскольникова?

— Боже мой! — ужасалась Зинаида. — Сыночек, неужели внутренний конфликт в тебе достиг столь значительной глубины?

— Что ты, мама, вообразила себе. Старуху зарубать топором я пока не готов. Но сам процесс падения моральных принципов в человеке приковывает внимание трагичной откровенностью. Любопытно же познать, как деградирует личность при определённых обстоятельствах. Может когда-нибудь и сгодится подобный опыт.

— Совсем не понимаю мужчин. Что может привлекать в духовном падении какого-то запутавшегося в жизненных коллизиях субъекта? Прохиндей Чичиков или, там, фонвизинский Митрофанушка, при всей своей порочности и личностном разложении, хоть не впали в такую крайность, как душегубство. Они куда привлекательней выглядят.

— Ну какие там Митрофанушки, когда эпоха определяет нравственный облик поколения. Наше время насыщено цинизмом, невежеством и социальным неравенством. От того и все беды.

— Ты хочешь сказать, что героем нашего времени стал Вито Корлеоне? — округлила испуганно глаза Зинаида. — Сейчас только и слышно об этой фигуре, ставшей поистине в нашем обществе культовой. Даже в педагогическом коллективе спорят о противоречивости этого характера.

— А что в нём противоречивого?

— Ну как же? Он бандит. Идёт на всякие преступные ухищрения ради блага семьи. Вплоть до убийства. У него извращённое понятие о чести и человеческом достоинстве. Неужели и ты восхищаешься таким героем?

— Пожалуй, мне ближе Майкл Корлеоне, — подумав с минуту, немного успокоил мать Сергей. — Майкл долго не принимает стиль жизни отца. Но тут надо понимать психологию сицилийца, воспитанного на традиции семейного преобладания. Возникшая угроза существованию семейства сплачивает его с сородичами, и он занимает в клане место отца.

— Но ты-то не преступишь государственные интересы ради семейного благополучия, ведь правда же?

— Ты права. Как можно! Мы ведь воспитаны на образе Тараса Бульбы. Родного сына убьём за отступничество от принятых идеалов. Только вопрос в том, кто определил нам эти самые идеалы? Этак и перебили в Гражданскую полстраны несогласных. Теперь вот нового идола превозносим.

— Кого ты имеешь в виду, сыночка?

— Я говорю о Солженицыне с его «Архипелагом ГУЛАГ». Как тут не запутаться с идеалами, когда государственная идеология бросается из крайности в крайность. Строили лучшее на земле коммунистическое общество и, не достроив, бросились вдруг сломя голову всё крушить, чтоб на развалинах возвести нечто совершенно экзотическое для нас — страну потребителей. Только потреблять придётся чужие продукты, ибо свои не на чем производить — все орудия производства подчистую уничтожили.

— Ещё Конфуций говаривал: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен!» Так что же ты хочешь? Страна ищет свой путь развития, поэтому метания неизбежны. Однако есть общечеловеческие ценности, которым надо следовать.

— Я знаю. Эти ценности ещё два тысячелетия назад были определены и записаны в Библии. И здесь никто с тех пор не открыл ничего нового…

Мать безнадёжно существовала в мире художественных образов. Они заслоняли ей, как стена соседского сарая перед окном, вид на бытующую реальность. Мифы безраздельно определяли образ её жизни. Женщина, пребывая в виртуальной реальности, словно сказочная фея, мечтала по своему желанию в один миг сделать окружающий мир прекрасным. По сути, она добилась этой иллюзии в своём сознании. Так Зинаида удобно обустроила себе место в этой жизни.

Сергей отнюдь не искал убежища в мифах. Он предпочитал реальность как она есть, и не рассчитывал на реализацию грёз. Особенно тех, которые сам напридумывал. Поэтому ему всегда импонировали личности, вроде Кессаева, которые были способны осуществить собственные фантазии. Величие человека тем и измеряется, насколько ему удалось воплотить однажды задуманную мечту. Когда эта мечта делается достоянием общества и масса её принимает, то триумфатор становится достоин поклонения. Мурат своим туристическим проектом БАЛИ жаждет осчастливить население и внести вклад в государственное устроительство. В этом его желания созвучны с чаяниями большинства. Поэтому за ним сила масс. Сергей испытывал удовлетворение от причастности к столь благородной миссии, с которой обретается в мире его духовный вдохновитель и по совместительству патрон.

Только близкие, в частности, мать с Валентиной, не понимали привязанности их Серёжи к невежественному, по их мнению, сельскому выскочке, задумавшему подмять под себя культурный пласт образованных людей своего города.

— Ты только почитай, Сергунька, что пишут газеты о твоём благодетеле! — показывала Зинаида на стопу прессы, сложенную на журнальном столике.

— Не называй меня этим уменьшительным прозвищем, — злился сын на своеобразное проявление материнского чувства. — А Кессаев не нуждается в умилении на его действия всей этой журналистской камарильи. Что изменится от того, если вдруг они станут поливать его елеем? Принципиально — абсолютно ничего. Те, кто не способны на свершения, но имеют положение и связи, из зависти, что не достигли в своей деятельности результатов, гадят как могут, политическому противнику. И что здесь нелогичного?

— Как ты не поймёшь, он же типичный популист, снискавший симпатию народа пустыми лозунгами, которые никогда не осуществит.

— Ты не знаешь его. Мурат если что задумал, то на пути своём разобьёт головы всем недоброжелателям. А эти чистоплюи, вроде Хестанова, только и способны набивать собственные карманы. Создали себе удобную вотчину на наворованные у своего же народа средства и возомнили, будто осчастливили своим пребыванием нацию. Лично я бы всех их поганой метлой вымел отсюда прочь, чтоб не путались под ногами.

— Ты становишься совершенно несносен, мой мальчик, — сокрушалась мать, ощутив глубину педагогической запущенности в характере сына. — Сказывается пагубное влияние на тебя этого Кессаева. Тебе срочно надо с ним расстаться. Возвращайся домой, я подыщу тебе здесь приличную работу. Не надо больше заниматься политикой.

— Я без посторонней помощи всегда найду себе работу. И рад был бы не заниматься политикой, но социальная деятельность так тесно переплетена с политической, что их никак не разделить.

— Поэтому я изначально не хотела, чтоб ты занимался журналистикой. В газете нечего делать порядочному человеку.

— Мама, да брось ты оплакивать мою пропащую душу. Я далеко не ангел. И те, кто привыкли повелевать судьбами людскими, тоже совсем не святые угодники. Мало того, что своими бредовыми идеями построить для всех на земле коммунизм, довели страну до распада, теперь охаивают собственные идеалы. Они же вероотступники. Вчера были заядлыми коммунистами — сегодня все стали матёрыми демократами. Поголовно из атеистов обернулись в добропорядочных христиан, и истово осеняют себя святым знамением под церковными сводами, куда раньше не совались ни ногой. Давай больше не возвращаться к этой теме. Я сам разберусь со своими друзьями.

Женщина осеклась на полуслове, удручённая поведением взрослого сына:

— Ну, вот и поговорили!

— Ты забываешь, что я давно не ребёнок и не буду жить под чужой диктат. Я приезжаю, чтоб поприветствовать тебя, справиться о здоровье. А ты начинаешь навязывать свой образ мыслей. Мне это неприемлемо. Давай лучше поговорим о чём-нибудь таком, что нас объединяет. Что-то давно мы не рассматривали наш семейный альбом. Давай-ка его полистаем.

Хозяйка дома вдруг спохватилась и, как заботливая квочка над кладкой яиц, спугнутая с места лисицей, заметалась по комнате от комода к книжному шкафу, суетливо вспоминая куда засунула семейную реликвию. Наконец достала из антресолей пухлую папку альбома и расположилась с ним на коленях на диване подле сына:

–…а это тебе здесь три с половиной годика. Посмотри какой серьёзный. Это потому, что я разрешила завести щенка и ты его целыми днями воспитывал.

Сергей перевернул следующую страницу и там обратил внимание на фото молодой девицы в кружевной шали. То была старшая сестра матери Галина. У них отцы разные, но сёстры тесно дружили и не теряли связи, хоть и проживали вдали друг от друга. Галина так и обитала всю жизнь на Урале в городе Копейске. Временами они перезванивались или напоминали о себе почтовой весточкой ко дню рождения либо иной знаменательной дате. Однажды Сергей даже гостил у тётушки, только это было давно и недолго, когда закончил шестой класс.

— Мама, а почему тётя Галя никогда к нам в гости не приезжает? — поинтересовался Сергей.

— Так у них большое хозяйство: теплица, корова, свиньи, разная птица, собака. Огород тоже приличный — тридцать соток. И за всем нужен постоянный уход. Она даже отказалась от работы на производстве. У неё муж агроном в совхозе и хорошо зарабатывает.

Сергей ещё перевернул страницу. Взору предстал портретный оттиск молодого цветущего мужчины в косоворотке. Фотокарточка изрядно пожелтела от времени, но всё равно снимок передавал запечатлённое на лице Василия выражение гордости и сосредоточенности. Из-под сурово насупленных бровей смотрели уверенно и прямо умные глаза. Хоть ему в ту пору не было и тридцати, но в облике морщиной во лбу пролегла озабоченность рано возмужавшего человека. Сергей помнил, что на обратной стороне синими чернилами сделана надпись, предназначенная его умершей лет десять назад бабке Насте, выведенная любящей рукой: «Лучше вспомнить и взглянуть, чем взглянуть и вспомнить», и дальше — «Любимой Настюше от безутешно тоскующего в разлуке Василия». А снизу проставлена дата «15 мая 1938 года» и местопребывание — «город Рязань, Всероссийские курсы трактористов».

— Какое гордое выражение на лице, — обратил внимание Сергей, пристально вглядываясь в фотокарточку.

— Ему было от чего гордиться, — отозвалась Зинаида. — Ведь он был первым трактористом в Ольховке. А это в те времена считалось очень почётным, и выдвигали общим собранием лучших на эту вакансию. Колхоз имени Коминтерна отправил Василия в 1938 году обучаться на престижную профессию в Рязань на шестимесячные Всероссийские курсы трактористов. Он перед тем только что женился на твоей бабушке Насте.

— Да, я знаю, это первый муж бабуси.

— И она всю жизнь его любила, — продолжала мать пересказывать сыну давно известную в семье историю. Сергей не перебивал и, наверное, уже в сотый раз слушал. Это был своего рода ритуал приобщения молодого поколения к семейной хронике событий ушедшего времени. В юные лета сын не придавал, как и все дети, особого значения прошлому семьи. Однако с годами стал проявлять интерес, тем более, что не всё было понятным в их истории и некоторые белые страницы требовали заполнения недостающей информацией. В частности, с первым мужем бабы Насти случилась ужасная трагедия, о которой долго не принято было распространяться. Что поделаешь, времена были такие! За любое неосторожно сказанное слово человек запросто мог поплатиться долгими годами пребывания в лагере, а то и вообще жизнью. Особенно опасно было высказывать мнение при посторонних. Бедняга просто исчезал однажды. Так и за Василием приехали сотрудники НКВД ночью и забрали с собой. Даже не позволили ему напоследок обняться с женой и дочерью. Это случилось в сентябре тридцать девятого. Больше о нём ничего не было известно. За что взяли, на какой срок осудили, и вообще, куда он подевался? Баба Настя делала запросы в соответствующие органы, чтоб узнать дальнейшую судьбу супруга, но ей неизменно приходил ответ: указанный гражданин по нашему ведомству никогда не проходил…

Сергей вопрошающе поднял взгляд на мать и произнёс:

— Я помню деда Панкрата с тех пор, как гостил у бабушки Насти в Ольховке. Он тогда ещё жив был. Мне не понравился своим мрачным видом. От такого доброго слова не дождёшься. Как только баба Настя могла выбрать себе в мужья такой экземпляр?

— Ей особо выбирать не пришлось. Дело в том, что парторг в колхозе объявил Василия врагом народа, и на семью пало тяжёлое бремя. Такое клеймо накладывало презрение окружающих и ограничения со стороны государства. Члены семьи не могли, например, участвовать в выборах, не имели права слова на колхозных собраниях, их бессовестно обделяли во время распределения продуктов, полагавшихся на трудодни. В общем, много чего лишались. Поэтому подобных граждан называли лишенцами.

— Это я уже слышал. Но как бабе Насте подвернулся этот дед Панкрат?

— Так всегда был рядом. Он местный, сын мельника. У них во время коллективизации мельницу конфисковали и передали колхозу. Между прочим, каким образом их семья тогда избежала раскулачивания, для всех осталось загадкой. Тем не менее, Панкрат вступил в колхоз имени Коминтерна, и там подружил с Василием, который позже стал у них первым трактористом. Он взял к себе на трактор подручным Панкрата, и они до последнего, пока Василия не арестовали, трудились вместе. Вместе и свободное время проводили. А баба Настя была в ту пору первая красавица на селе. У них с Василием и зародилась любовь. Потом на их свадьбе Панкрат был дружком жениха и свидетелем при регистрации брака в Сельсовете.

В тридцать восьмом Василий поженился, а в тридцать девятом его забрали. Тут-то Панкрат и проявил себя. Он всячески помогал оставшейся в одиночестве жене друга. Фактически с самого начала предлагал ей руку и сердце. Но Настя упорно дожидалась любимого долгие годы и не отвечала взаимностью на предложения Панкрата. Когда началась Отечественная война, друга семьи забрали служить в Смерш. Говорил, что участвовал в боевых действиях. Только никогда не распространялся о своих боевых заслугах. Да он, собственно, был всегда замкнут и нелюдим. Служба не позволяла распускать язык. Уже после войны бабка Настя сдалась и вышла замуж за Панкрата. Но так всю жизнь и продолжала любить своего Василия.

— А как погиб дед Панкрат? Ты не очень об этом рассказывала, — решил уточнить для себя в этот раз Сергей.

— В последние годы он служил старшиной в тюремной охране, и однажды в качестве начальника конвоя сопровождал партию осуждённых к месту отбывания наказания. Среди уголовников оказался особо опасный рецидивист, который совершил побег, убив одного из конвоиров и завладев его табельным оружием. Дед Панкрат бросился преследовать беглеца, и в перестрелке бандит смертельно ранил его. Пока разобрались в переполохе, раненый истёк кровью, поскольку у него пулей была перебита сонная артерия.

— Печальная история, — вздохнул Сергей. — Незавидные судьбы у обоих бабкиных мужей. И самой ей ведь несладко пришлось в жизни.

— Особенно во время войны, — напомнила Зинаида. — Я-то родилась на следующий год после победы над фашистской Германией, а, вот, Галине в детстве перепало испытаний. От недоедания она до самого замужества малокровием страдала.

— Зато потом так расцвела, что в дверь боком протискивается. Такая кубышка стала, — с иронией заметил племяш о тётке.

— Наголодалась в детстве, а после не могла себя сдерживать, — оправдывала Зинаида старшую сестру. — Мать рассказывала, как они выживали с Галиной. Выручило то, что мама владела навыками выделки шкур. Её отец был скорняком при царском режиме и из сыромятных ремней изготавливал сбрую для лошадей. Во время войны техники на селе почти не осталось, и все работы производились с помощью конской упряжки. Гужевой транспорт заменил автомобильный. Снова стали востребованы скорняки. Кто-то вспомнил, что в Ольховке был специалист, владеющий скорняжным ремеслом, и однажды ночью в хату Насти явились два мужика. На подводе они привезли ворох невыделанных воловьих шкур и умоляли наделать из них сыромятных ремней. «Совсем спасу нет, — горестно причитали чужаки, — измучились вязать узлами изодранную упряжь. Не откажи, голуба. Помним, как твой покойный родитель все окрестные деревни снабжал качественной продукцией. А мы с тобой за труды натуральным продуктом расплатимся!»

Мужики за работу привезли бочонок мёда, зерна пудов десять, да ещё дюжину гусиных тушек. С тех пор и из других деревень стали наведываться ночные гости. И приходилось бедной женщине день вкалывать на колхозной подёнщине, а по ночам вымачивать шкуры в дубильных и щелочных растворах, отскабливать с них мездру, затем, мять, чтобы обрели необходимую эластичность.

Один из былинных героев — Никита Кожемяка тоже был скорняком, и своей богатырской силой обязан столь трудоёмкому ремеслу. Чтобы размять воловью шкуру, действительно нужна недюжинная сила. А здесь молодая женщина вынуждена выполнять работу силача. Тем не менее, Настя обрабатывала шкуры, что и спасло её с дочерью от голодной смерти. К тому же, эти её ночные бдения являлись в такое тревожное время опасным промыслом. По законам военного времени сокрытие незаконно приобретённых доходов грозило самыми суровыми карами виновному. Стоило только какому-нибудь недоброжелателю сообщить куда следует о ночных визитах к соседке чужаков, как судьба не оставила бы Анастасии надежд на благоприятный исход. И знали ведь односельчане о подпольной деятельности Настюхи, ведь хотя бы по тем же отходам производства в виде содранной со шкур мездры, обрезков кож и использованных растворов, которые она тихонько носила в овраг и там прикапывала. Лисы и деревенские собаки раскапывали такие кучи и растаскивали кругом обрезки шкур и клочки шерсти. Женщина так и жила в постоянной тревоге и страхе перед опасностью, что выдадут рано или поздно её соседи. К счастью, так и не нашлось мерзавца, способного на подлый поступок.

Да, Сергей помнил изуродованные ревматизмом и непосильной работой руки бабы Насти. Её кисти были сплошь в лиловых венах и узловатых суставах. Эти костлявые руки столько, оказывается, вынесли испытаний, что не каждому мужчине такое под силу. После трагической гибели второго супруга, овдовевшая бабушка Настя перебралась к младшей дочери да так прожила в её доме до самой своей смерти.

— Действительно тяжёлая доля выпала нашей бабуле! — искренне посочувствовал внучек. — И я помню, как она до конца дней своих сокрушалась, что осталась неизвестной судьба её Василия.

Зинаида спохватилась:

— Скоро Родительский день. Надо сходить на кладбище и поправить могилку мамы, подкрасить крест.

— Сходим обязательно. Только я, вот, думаю, сейчас открывают секретные архивы, и многая засекреченная информация становится достоянием гласности. Может быть, стоит попытать счастье, сделав запрос по поводу установления судьбы пропавшего Василия?

— Мама так мечтала об этом. Жаль, не дожила до нынешних времён. А давай, сыночка, попробуем. Ведь за спрос голову не снимут.

— Договорились! Мама, ты приготовь все анкетные данные на Василия, а я уже озабочусь составлением запроса и отправлю его по инстанциям. Чем чёрт не шутит, глядишь, и проясним, наконец, для себя болезненный вопрос.

* * *

Пока я нежился в постели, совершал утренний туалет, время придвинулось к обеду. Из кухни на первом этаже доносились аппетитные ароматы, бульканье чего-то кипящего и женские голоса.

— Валентина видимо пришла помочь подруге приготовить торжественный обед к юбилею. Как-никак пятьдесят лет — круглая дата, — подумал я.

Спустился вниз в халате, расчёсывая влажные после принятого душа волосы. Поприветствовал обеих женщин. Поздравил матушку с днём рождения. Преподнёс приготовленный подарок. Поболтали о том, о сём. Потом выпил кофе с булочкой. После этого решил немного прогуляться. Переоделся и отправился сделать лёгкий променад. Проходя мимо гостиной, обратил внимание на раздвинутый во всю длину и покрытый праздничной скатертью стол.

— Неужели будут гости? — удивился я про себя. — Так это не похоже на материнские принципы…

Оказывается, маманя кое-что затеяла. Она решила, что неплохо бы серьёзным образом вмешаться в судьбу сына. И для этой цели, как нельзя, кстати подошло семейное торжество. Ну, да ладно, — женщины по своей сути интриганки, всегда что-нибудь затевают.

Между тем, я прошёлся до пустыря в конце улицы. Помню, как в детстве мы здесь пацанами гоняли в футбол. Здесь же и к куреву приобщались, а также разбойные набеги организовывали на окрестные сады. Старшие ребята с подружками собирались вон у того поваленного дерева и пели под гитарный перебор всякие вульгарные песенки с ненормативной лексикой, стараясь при случае залезть девицам под юбку. Те визжали и, отпихиваясь мягкими ладошками, норовили ущипнуть или побольнее впиться ногтями в предплечье нахала, однако домой не уходили.

Потом уже подросли мои сверстники и тоже тискали здесь одноклассниц. С замиранием сердца я сам на этом месте томился в ожидании Аллы. Связь времён не прерывалась никогда, и судить о том можно хотя бы по этим нашим проделкам юности. Теперь другие времена слагают собственные гимны. С крушением старой государственной системы сменились нравы. Больше детки не хотят уличных забав, все под родительским присмотром. Маньяки развелись кругом да террористы. Страшно опекунам беззащитными оставлять желторотых чад своих.

Я подошёл к месту молодёжной тусовки. От дерева остался лишь почерневший со временем и растрескавшийся ствол, от трухлявой внутренности которого несло сладковатым запахом плесени. Ветви с него сразу, когда дерево упало во время урагана, кто-то обрубил. А кора на нём долго оставалась нетронутой. Теперь уже годы перемололи её в труху. Сколько же лет этому дереву? Кажется, это была чинара. Поперёк я не смогу охватить её — рук не хватит. А сколько времени она мёртвой лежит здесь? Лет, уж, наверное, двадцать. С краёв начала осыпаться бурыми ручейками подгнивших опилок. Да, время не пощадило исполина: пришёл срок и ему.

Перед этим бревном всегда была вытоптанная в траве многими ногами площадка. Сейчас всё поросло зелёным ковром из луговой овсяницы вперемешку с хвощом и пыреем. Молодёжь стала не та, не собираются ныне ватаги, чтоб поиграть в казаки-разбойники. И девочки разбрелись по дискотекам да ночным клубам.

Я покурил ещё несколько минут возле бревна, затем бросил окурок под ноги и тщательно затоптал, чтоб ненароком трава не воспламенилась. Вытеснило время отсюда и радости, и печали, остались одни воспоминания, и тоска об ушедших днях. «Ну и нечего больше здесь делать, — с какой-то неистовостью сказал я самому себе, — не то ещё горько расплачусь. Лучше пойду, прогуляюсь до речки».

В сотне метров от пустыря есть удобное для купанья место. Там над тихой заводью могучий дуб вознёсся до небес раскидистой кроной. К его нижней ветви кто-то приладил тарзанку, с которой, раскачавшись, весело было прыгать в прохладную воду. Однажды я даже из-за очерёдности обладания канатом подрался с более старшим парнишкой с соседней улицы. Его звали Сивым из-за необычного цвета волос — этакая помесь седого с пепельным. Ох и накостылял он мне тогда! Потом парень в Афганистане погиб. Мать рассказывала, всем посёлком его хоронили в цинковом гробу под автоматный салют. Я в то время сам на службе был.

Вон она, та самая тарзанка. Нет, скорее, уже другая. Видно, что канат совсем свежий. Наверху, где привязан к дереву, совсем ещё не протёрся.

Я посидел на нагретом солнцем каменном валуне, напоминающем дремлющего гиппопотама на берегах Лимпопо. Закурил ещё сигарету. Хорошо было после купанья согреваться о его отполированные ветром и мальчишескими телами бока. Весело и приятно здесь протекало время и, казалось, что вечно так будет. Только вечность совсем не костюм, облачившись в который, можешь пребывать в нём сколько угодно. Она подчиняет своим законам бесконечную тайну мирозданья, меняя свойства веществ и ввергая космос в движение. Есть миг в потоке движенья и только им мы живём. Существованье живых организмов есть форма измененья веществ. Так, мне кажется, жизнь реагирует на вечность.

Посидел на берегу, покурил. Взглянув на часы, понял, что пора возвращаться. Интересно кого там матушка пригласила на свой юбилей? А в доме уже раздавались посторонние голоса. О боже, и даже мужские! Как это старые феминистки решились на такое?

Оказалось, что нашу обитель посетила чета Лягушкиных — два милых воркующих голубка, над которыми не властно время, ибо обильно проступившая пегая седина в волосах вовсе не стала помехой их нежным отношениям. Они даже во время утренних пробежек находят возможность чмокнуть один другого в щёчку. Присели на диванчике в гостиной и не выпускают ладоней партнёра из рук. Чувство умиления всегда посещает, когда за ними наблюдаешь. Рушат пуританские нравы посёлка, но все привыкли к их неизбежной непосредственности.

Другая пара тоже обитатели нашего района. Это Троханы. Марья Гавриловна коллега моей матери. Миниатюрная аккуратная блондинка. Они работали в одной школе. Та и сейчас ещё там работает, поскольку лет на восемь моложе коллеги. Я не застал новую историчку, потому что к её приходу получил уже аттестат. Говорят, добрая учительница. Чего не скажешь о её муже. Сам Трохан из тех, кому пальца в рот не клади. Из партийной номенклатуры. В своё время крупным заводом руководил. Сейчас на заслуженном отдыхе. Честно сказать, его хоть запрягай в бурлацкие лямки — один гружёную баржу по Волге попрёт. Дородный породистый мужчина. Помню сыночка их худосочного Илюшу. Занят всегда был. В наших мальчишеских играх никогда не участвовал. Промелькнёт бывало мимо нашей калитки со скрипочкой в футляре, только пискляво воскликнет «здрасьте!» маме моей, копошащейся с розами или гладиолусами в палисаднике. В Новосибирске теперь Илья Гордеевич директорствует в каком-то очень продвинутом НИИ.

Кроме перечисленных гостей, в уголке на краешке кресла примостилось, какое-то спустившееся с небес внеземное создание. В облике таится грусть непочатого одиночества. Почему непочатого? Да это сразу заметно по увядшему блеску в глазах. Фея явно задержалась в девках. Жажда замужества так и сочится из всех её пор. Девица, как я понял, приглашена в мою честь. Когда попросили располагаться за столом, и все принялись рассаживаться, меня усадили рядом с принцессой. Она жеманно млела, пока я наливал шампанское в её фужер. В общем, весь обед компания обсасывала леденцы ушедших дней. Мучительной пыткой всегда оборачивается, когда за одним столом усаживаются ровесники разных эпох.

Перед самым десертом беседа за столом несколько оживилась, когда именинница вместе с семейным альбомом откуда-то из антресолей извлекла мой старый пугач. С виду эта опасная детская забава напоминает дуэльный пистолет, вроде того, из которого Мартынов застрелил Лермонтова. Так же стальная трубка ствола прикреплена жестяными полосками к самодельному цевью из изогнутого деревянного обрезка. Гости с любопытством потянулись взглядами к занятному предмету. Мать незлобиво посетовала на то, какие проказы я позволял себе вытворять в безответственном возрасте.

Мне захотелось курить, и я поднялся со своего места. Проходя возле журнального столика, бросил взгляд на положенный туда матерью пугач. Это когда же она спрятала его от меня? По-моему, в восьмом классе тогда я учился. Надо же, сохранилась вещица! Захотелось подержать снова в руке грозный атрибут мальчишеских лет. Я захватил игрушку и с ней вышел на кухню, где Валентина готовила к торжественному выносу гостям приготовленный ею шедевр — торт «Рыжик». Она мастерица выпекать вкусности. Меня часто баловала в детстве всякими кулинарными изысками.

— Серёжка, если будешь курить, то открой окно, — строго наказала мама-Валя. — Зина будет недовольна, если табачный запах впитается в обои.

— Кухня так пропитана ванилином, аж кружится голова, — огрызнулся я, но поднял шпингалет и толкнул от себя раму, раскрыв настежь оконную створку.

Конец ознакомительного фрагмента.