Поиски стиля

Владимир Константинович Арро, 2021

«Расхождения с советской властью у меня были в основном стилистические», – говорил Андрей Донатович Синявский, получивший за это в 1966 году семь лет лагерей. А у кого их в те времена не было? Все поколение «шестидесятников» ломало старый стиль жизни и создавало новый, основанный на идее свободы для всех и воли для каждого. В этой книге начинающий автор тех лет ищет, в обход соцреализма, новые приемы общения с читателем. Что ни сочинение – то новый стиль. Выбирайте, что понравится. В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Прощай, Офелия!

рассказ

Утром, как обычно, Мальва устроила себе маленькое ритуальное представление: выйдя из парадной, округло взмахнула рукой, будто сказочная царевна, и в тот же миг воздух наполнился сухим шелестом крыльев — птицы планировали с крыш, карнизов и подоконников. Постояв среди них, суетливо клевавших хлебные крошки, она отошла к скамейке возле акации, открыла портфель и достала пачку сигарет. Дома ей приходилось отказывать себе в курении, потому что мама, как бы поздно ни вернулась из библиотеки, улавливала запах табачного дыма и молча сердилась. Портфель был потерт, старомоден и сильно оттягивал руку, но Мальва им дорожила, поскольку он достался ей от отца, которого она болезненно ревновала к его новой семье, городу, в котором он жил, ко всему на свете. Когда она тащила портфель, ей казалось, что отец держит ее за руку. Кроме того, в его просторные недра вмещалось все ее имущество — от томика Цветаевой до зубной щётки и ночной рубашки, — на тот случай, если она останется где-нибудь ночевать. На бульваре, усыпанном жесткими листьями платанов, она вошла в телефонную будку.

— Привет! — сказала она в трубку. — Гусев, будет сегодня студия?

В трубке молчали.

— Але-е!.. С добрым утром, Гусев!.. Ты еще не проснулся?

Голос у Мальвы был звонкий, высокого тембра, с маленькой трещинкой. Гусев о нем говорил, что он создан для сцены, но в быту утомляет.

— Мать, мне плохо, — буркнул Гусев.

Теперь помолчала Мальва, соображая, что бы это значило и какой следует взять тон.

— А тебе когда-нибудь было хорошо?

— Мне не до шуток.

— Что, приступ?

— Да. Дикие боли.

— Ты один? — помедлив, спросила Мальва.

— Ты ж понимаешь…

— Ну, лежи, я сейчас приду. Да, Гусев, может, что-нибудь надо? Болеутоляющее?

— У меня есть. Погоди… знаешь что, — кряхтя, сказал Гусев, — пожалуй, прихвати «Ессентуки» семнадцатый номер. Зайди в «семерку», тебе все равно по пути.

Через десять минут он открыл ей дверь, небритый, с темными пятнами под глазами, и пошел в своем длинном халате в полумрак комнаты, где бесшумно мелькал телевизор.

— Слушай, ты бы хоть форточку открывал! — воскликнула Мальва, почувствовав, как у нее перехватило дыхание.

— Мать, не бранись, — сказал Гусев и дернул форточку за шнурок. — Извини, я лягу.

Мальва вошла в кухню и остановилась в растерянности. Повсюду стояли молочные бутылки с мутной водой, немытые кастрюли и стеклянные банки. Там и тут валялись горбушки черствого хлеба, огрызки фруктов и яичная скорлупа. Вода в их городе была с повышенным содержанием железа, поэтому раковина основательно заржавела.

— Слушай, посуду, что ли, моешь? — крикнул из комнаты Гусев. — Оставь ты все это в покое!..

— Ну, не ори, какое твое дело! — ответила Мальва.

Досада на Гусева быстро прошла. Какой с него спрос — он художник, режиссер от Бога. Бытовые мелочи и должны проходить через его жизнь по касательной. Со студийцами Гусев был строг, деспотичен — орал на них, беспощадно высмеивал, бывало, и унижал, так что дело доходило до истерик. Но ему все прощалось, потому что он и себя не щадил. Женская часть студии называла его между собой «добрым гангстером».

Она вымыла все, что было в раковине, но от этого общая картина кухни не изменилась. «Тут часа на три работы, если по-настоящему, — подумала Мальва. — Позову сегодня Куму и Лиду».

— Ну, успокоилась? — спросил Гусев. Он лежал на спине, прикрыв глаза.

— Хорош гусь, — с напускной строгостью сказала Мальва. — До ручки довел и себя, и квартиру… — Она уселась в кресло и закурила.

— Ай, брось… Хорошо, что ты позвонила.

— Понимаешь, хотела отпрашиваться, поскольку в институт тоже надо ходить. Ну, хотя бы через раз.

— Теперь походишь.

— А ты что, думаешь… сляжешь?

— Уже слег. — Он повернулся, и лицо его исказилось от боли. Мальва вскочила.

— Что сделать?.. Гусев, что?..

— Грелку… — прошептал он. — В ванной комнате.

Она нашла электрогрелку и включила ее в розетку над тахтой.

Гусев пощелкал переключателем.

— Беспризорник, — тихо сказала Мальва и провела рукой по его небритой щеке. Он ткнулся губами в запястье.

— Все бы ничего, — сказал он, — за ребят обидно.

— Не думай об этом.

— Как не думать… До смотра два месяца. Я уж думаю: может быть, здесь?..

— Кончай, Гусев! Это исключено. Ты же будешь скакать, орать. А тебе надо спокойно отлежаться.

— Тепло на улице?

— Тепло. Градусов восемнадцать.

— Затянулась осень… А в Москве, передавали, уже снежные заносы, мороз. Налей воды.

Мальва налила полный стакан. Гусев, покряхтывая и чертыхаясь, сел в постели и жадно стал пить. Она смотрела, как у него ходит кадык. Ей тоже захотелось минеральной, но она только сглотнула: у больного лекарство не отбирают.

— Гусев, милый, тебе же лечиться надо, — сказала Мальва.

— А, все равно подыхать.

— Слушай, не морочь голову! При том, что тебе дано, так плевать на свое здоровье… ты просто гад!.. — Она присела на край постели. — Гусев, почему ты не женишься?

— А кому я нужен? Ты пойдешь за меня?

— Ну, знаешь… Я уже один раз побыла замужем, с меня покуда довольно. И вообще у нас, Гусев, студийные отношения. По-моему, тебе надо жену вовсе не из студии. Простую добрую бабу, чтобы ждала тебя с пирогами.

— Степаниду?

— Ну, не трепись! Кстати, где она?

— Уехала.

— Куда?

— Куда теперь уборщицы ездят? В санаторий.

Он снова зажмурился и замолчал. Она пересела поближе, положила руку ему на плечо.

— Гусев, миленький, худо?

Мальва молча страдала, пока он не справился с болью.

— Ну, что у тебя?.. Как институт? — спросил Гусев.

— Да ладно, к чему сейчас об этом.

— Свари себе кофе.

— Не хочется. Дома пила. — Она вернулась в кресло.

— Тогда расскажи, как на работе.

Мальва помолчала, как бы настраиваясь на волну своих главных переживаний, и вдруг улыбнулась.

— Ты понимаешь, Рудька, они такие доверчивые, такие лапочки, им что ни скажешь, они глазами — хлоп-хлоп! Иногда думаю: господи, да зачем же за такое удовольствие еще и деньги платят?

— Денег-то много?

— Немало. Шестьдесят рублей.

— Ну, это не деньги, а слезы.

— Если бы ты выбрал время…

— Ну что ж, зайду, когда скажешь.

— Только не сейчас, мы еще кое-что наработаем.

— Что ставишь-то?

— «Карлсона».

— Выключи грелку, кажется, хватит.

И когда она потянулась через него к розетке, он вдруг обнял ее и потянул к себе. Мальва напряглась, растерянно улыбнулась:

— Мой принц?..

Гусев, как водилось у них в студии, поддержал игру, ответив тем, что они сейчас репетировали:

— Сударыня, могу я прилечь к вам на колени?

Она попыталась освободиться.

— Н-нет, мой принц…

— Я хочу сказать: положить голову к вам на колени?

И поскольку Мальва молчала, Гусев шепнул:

— Реплика, реплика!..

— Да, мой принц, — вздохнула Мальва, расслабляясь.

— Вы думаете, у меня были грубые мысли?

— Я ничего не думаю, мой принц.

— Прекрасная мысль — лежать между девичьих ног.

— Может, не надо, Гусев? — попросила она. — Это слишком близко к тексту. Неужели я интересую тебя как женщина?

— Полежи со мною, — сказал он, — мне так легче.

В голосе его было что-то смиренное, и она его пожалела.

— Что, мой принц? — спросила она потом, когда он курил и посмеивался, а она лежала рядом с ним.

— Ничего.

— Вам весело, мой принц?

— Кому? Мне?.. О господи, я попросту скоморох, — сказал Гусев.

Она вздохнула:

— Ну, вот и порепетировали…

Они закурили. Он сказал:

— Строго говоря, я не должен был назначать тебя на Офелию.

— Почему?

— Какая-то ты недоразвитая.

— В каком смысле?

— Чувственно зажатая.

— А… да, — поняла Мальва и покраснела. — С этим плохо. — Упреки подобного рода она слышала и от бывшего мужа.

— А боль, как ни странно, ушла.

— Гусев, — сказала она, — на таком лечении ты долго не протянешь.

— Ну, придумай что-нибудь радикальнее.

— Санаторий, к примеру.

— Это для Степаниды. Есть, говорят, одно лекарство, германское, что ли, но поди достань.

— Как называется?

— Называется? Сейчас… — Гусев задумался. — Орниеналин.

Мальва встала, открыла портфель и достала потрепанную записную книжку.

— Скажи-ка еще раз.

— Ну вот, задергалась. Думаешь, это легко?.. Слушай, не надо, я пошутил.

— Не твоя забота! Город у нас портовый. Лежи, болезный, мне пора. До вечера. Днем забежать тебя покормить?

— Еще чего!

Мальва причесалась у старинного зеркала в золоченой раме и помахала ему оттуда рукой.

У нее еще оставалось полчаса до работы, и по пути она зашла в «Гном». Пани Марина недавно открылась, и посетителей было мало.

— Смотрите, Бошка идет! — сказала сама себе пани Марина. Мальва уселась на высокий табурет у стойки, пристроив портфель на полу. Ни о чем не спрашивая, пани Марина сварила чашку кофе и поставила перед ней. Мальва знала, что самой никогда не следует начинать разговор, пани Марина его не поддержит. Повозившись еще немного возле своего шипящего паром агрегата и отпустив двух посетителей, она встала, наконец, напротив Мальвы и выложила круглые локти на стойку.

— Ну что, вернулся к ней Марек?

Мальва покачала головой. Речь шла о Лиде, расставшейся недавно со своим Виктором.

— А, я ж говорила!.. До заморозков пусть не ждет. Пока на дворе тепло, он будет героем, а как только похолодает, подумает и о домашнем очаге.

Она отошла к новому посетителю, по обыкновению удивленно переспрашивая заказ и добавляя к этому: и что еще? Они со сменщицей работали через сутки, и в эти промежутки Мальва скучала.

— Не курите, молодой человек, — сказала пани Марина. — У нас не курят.

— А почему девушке можно?

— Девушке можно потому, что ее тетя двоюродная сестра Шлоима Ароновича.

— А кто он такой, этот Шлоим?

— А я знаю?

Все в кафе засмеялись, кроме самой пани Марины. Она улыбнулась, только вернувшись к Мальве.

— Пани Марина, вы не слышали про такое лекарство — орниеналин?

— А от чего это?

— От печени.

— Кому, тебе?

— Ну, мне…

— А я не знала, что у тебя болит печень. Хорошо, напиши вот здесь.

О Гусеве Мальва не стала говорить, он тоже ходил в это кафе, но в дни, когда работала сменщица — Анна. У пани Марины и у Анны была своя постоянная клиентура примерно одного рода занятий и интересов, но с той только разницей, что к Анне захаживали люди постарше и пореспектабельней — актеры, журналисты, дикторы местного радио. Молодежь предпочитала пани Марину.

— Вчера, когда я закрывалась на обед, пришла Соня, дайте, говорит, мне семь рублей, в универмаге есть перчатки на осенний сезон моего размера. Я ей говорю: так купи мне тоже! Наверное, она занесет, мне хочется посмотреть, какие. Может быть, я их надену и уже смогу поехать в гости в Варшаву.

Она снова отошла. Мальва подумала, что, пожалуй, осенью они особенно сильно эксплуатируют пани Марину. Но ничего, скоро отблагодарят — приближается день ее рождения. В прошлом году они отмечали его здесь же, в кафе, после закрытия. Пани Марина никак не могла понять, почему они вдруг в последний момент заказали столько шампанского, а когда узнала, заплакала.

— Смотрите, Эвка идет!

Это была Зина.

— Гангстер заболел, — сказала Мальва. — Плохо с печенью.

— Значит, студии не будет? А я Костика уже пристроила.

— Поручит, наверное, Гуревичу. Во всяком случае, ты приходи. Я тоже забегу после института.

— Ты знаешь, — сказала Зина, — только между нами… Алька признался, что лишь сейчас впервые прочитал «Гамлета».

— Ну и что, — сказала Мальва, — у всех все по-разному.

— Да, но получить роль Полония…

— Да ладно тебе, Смоктуновский тоже говорит, что многих вещей Достоевского вообще не читал.

— Ну, давай оставим Смоктуновского…

— Эвка, ну, что твой Сташек? — спросила пани Марина. — Кушает хорошо?

— Не жалуюсь.

— Главное, чтобы ребенок хорошо кушал и регулярно ходил на горшок, тогда за его будущее можно не беспокоиться.

Пани Марина отошла к клиентам.

— Мы все в этом спектакле неорганичны, — сказала Мальва.

— Думаешь, я подхожу на роль Офелии? Зажата, закомплексована… Все весьма условно.

— А Гусев?

— Ну, Гусев!.. Ему дано от Бога. Он по-своему гениален. Я даже вижу иногда, до чего ему скучно с нами возиться.

— Для него лично от итогов смотра многое зависит? — спросила Зина.

— Да почти все.

— Значит, он скоро может сделать нам ручкой?

— Вполне вероятно.

— Но это же не в наших интересах.

— Что, вытолкнуть на поверхность Гусева? Да по-моему, мы всё должны для этого сделать.

— Ну, Мальва, ты неисправимая альтруистка.

— Да нет, ты ошибаешься. Я достаточно много думаю о себе. Иначе я бы не ушла от Муратова. Ну, я побежала!.. — Мальва порылась в портфеле. — Пани Марина, спасибо!

— Ай, оставь свои деньги!

— Я получила, ну что вы, пани Марина!

— Ты получила, она получила… Все стали богачки.

Взяв сдачу, Мальва подхватила портфель и пошла.

— Послушайте, Мальва Викторовна, что вы тут насчитали? — сказал директор клуба — Давайте посмотрим вместе, садитесь рядом.

В кабинете, увешанном концертными афишами с автографами знаменитостей, играла тихая музыка — в полутемном углу светилась шкала радиолы.

— Та-ак… Ширма из синего крепсатина полтора на три — раз…

— Ра-аз… — повторяла Мальва.

— Задник на холсте с изображением черепичных крыш старинного скандинавского города…

–…скандинавского города — два…

— Не торопитесь. Во-первых, кто будет рисовать?

— Ну, Евгений Семенович, есть же у вас художник.

— Художник? Боба Ильясов — это, по-вашему, художник? Я вас умоляю. Он вчера на рекламном щите «Ночи Кабирии» такое сердце вымахал, можно было подумать, что это уже взорвалась атомная бомба.

— Ну, заказать надо кому-нибудь… Пригласите Силантьева из драмтеатра.

— А вы знаете, сколько будет стоить ваш Силантьев?

— Ну, Евгений Семенович… — Мальва вдруг подумала, что как раз здесь надо попробовать освободиться от эмоциональной зажатости, и крикнула: — В конце-то концов, я как художественный руководитель поставлю спектакль, но без оформления не выпущу, так что решайте сами!

Вышло довольно визгливо. Директор удивленно посмотрел на нее.

— Я понимаю, — печально сказал он. — Не беспокойтесь, если бы я не понимал, я бы просто вычеркнул… Тут еще музыкальное сопровождение вы написали. Фортепьянная музыка Грига…

— Да, я могу указать, какие фрагменты.

— Так что же, нужна пластинка?

— Что вы, Евгений Семенович! — воскликнула Мальва. — Речь идет о живом фортепьянном сопровождении.

— Да? И кого вы хотите? Святослав Рихтер вас устроит? Шучу, шучу!.. Да. Если быть откровенным, то это половина нашего бюджета на детский сектор. Что делать — ума не приложу.

— Ну, знаете… — Мальва вдруг прониклась сочувствием к этому пожилому усталому человеку. — Если у вас такие затруднения, то давайте задник я напишу сама.

— Как, сами?.. — Лицо директора выразило плохо наигранное изумление.

— Ну, напишу уж, что с вами сделаешь!.. Дайте мне только картон и краски.

— Мальва Викторовна, — директор протянул ей руку, — с вами можно работать! — Он спрятал ее ладонь в своей большой теплой руке, взгляд его вдруг заволокло, и Мальва поспешно высвободила руку.

— Только тогда уж не экономьте на музыкальном сопровождении.

— Нет-нет, что вы! Я сам вам сыграю! — пылко сказал директор. — Ну, идите, они вас ждут.

После работы, так всегда будоражившей ее, Мальве необходимо было немного пройтись или посидеть на набережной. Деревья, несмотря на тепло, сбрасывали листья, и трава в сквере была похожа на палитру художника. Впереди колыхалось и пенилось море. Панорама была глубоко и резко освещена сухим светом осени, так что даже суда, стоявшие на дальнем рейде, были видны объемно, во всех своих очертаниях. Диковатые крики чаек, круживших над набережной, веселая суматоха детского сада, игравшего где-то за кустами, гудки пароходов в портовой части города навеяли, как всегда, на Мальву печаль, которую, она знала, можно прогнать в любое время. Но она хотела побыть с ней. Печаль вырастала где-то в недрах тела, прежде чем становилась осознанной. Смутно она понимала, что это тоска по ребенку. Мальва прожила с мужем полтора года, не испытав ничего, кроме сочувствия к нему и желания помочь. Однажды она поняла, что уже напитала комплексы этого человека. Новое состояние самодовольства, к которому не торопясь пришел муж, так разительно отличалось от его прежней благородной неудовлетворенности, что Мальва без труда представила их общее будущее. Это был тот вариант супружеской жизни, который она презирала и ненавидела. Единственное, о чем она теперь жалела, что у нее нет ребенка — желанной и радостной несвободы. «А вот рожу от Гусева!» — подумала она. И тут же встряхнулась, задвигалась, чтобы отогнать эту мысль, и только теперь обнаружила, что выкурила подряд три сигареты.

Когда она пересекала бульвар, возле нее вдруг с визгом затормозило такси. Мальва отпрянула, хотя стояла на бровке тротуара.

— Привет, Офелия! — услышала она.

Это был Гоша, тоже студиец.

— Пойди во-он туда, за светофор, — сказал он, — мне здесь нельзя.

Мальва подошла к остановившейся у газона машине. Гоша стоял рядом и с хрустом потягивался.

— Гуляем? — спросил он, щурясь. — Тебе ехать не надо?

— Некуда.

— А то поехали… Ну, что слышно? Будет студия?

— Будет, но шеф заболел.

— Так что, обратно Гуревич? Он такой же режиссер, как я балерина.

Пассажир на заднем сиденье задвигался.

— Ну, поезжай, — сказала Мальва.

— Ничего, водитель тоже человек. Чего тебе сдался этот портфель, ведь ты же портишь фигуру.

Гоша произносил «г» фрикативное, и над его произношением бились всей студией.

— Ну, чего привязался, — засмеялась Мальва, — портфель как портфель.

— Так в нем же восемь центнЕров.

— Гоша, надо говорить: цЕнтнеров.

— Ну, центнеров. Его ж вместо гири можно выжимать.

— Послушай, можешь достать одно лекарство?

— Говори, какое.

Гоша записал и через минуту отъехал.

Открыла ей сама Агния. Они бросились друг к другу на шею.

— Мама, смотри, кто к нам пожаловал!

Мальва расцеловалась и с Марией Давыдовной. И когда только утихли возгласы радости, Мальва заметила у стены тихого мальчика лет пяти.

— А это кто такой? Петька! Ты узнаешь меня?

— Узнаю, — сказал мальчик. — Вы тетя Мальва-артистка.

— Ух ты, артистка!.. — Мальва поцеловала его, раскрыла портфель и протянула ему большую плитку шоколада. — И никакая я не артистка. А мамина школьная подруга. Запомнил?

— Как ты догадалась, что я сегодня дома? — спросила Агния.

— А очень просто! Зашла в магазин, все на месте, а тебя нет.

— Мальва, ты такая свежая, нарядная, так хорошо выглядишь! — сказала Мария Давыдовна. — У тебя такие волосы!..

— Ну, вот еще!.. — Мальва смутилась. — Сто лет не мыты.

— Смотри, Аня, она даже еще краснеть умеет!

Мальва затопала ногами, Петя засмеялся и тоже затопал ногами, она подхватила его и стала кружить.

— Ну что слышно? — спросила Агния, когда Мария Давыдовна ушла с Петей на кухню.

— Да так… — Мальва тряхнула головой. — Не жалуюсь.

— Одна?

Они дружили давно и еще в школьные годы научились понимать друг друга по односложным репликам.

— К Муратову не тянет? — спросила Агния.

— Ой что ты!..

— Ну, а в чем изюминка?

Мальва усмехнулась, вспомнив их школьное выражение.

— В роли.

— В какой роли? Ах да!.. Что вы ставите?

— «Гамлета».

— И ты, конечно, Офелия.

— Пытаюсь. Не смейся, Аня, — потупив глаза, сказала Мальва. — Для меня это очень важно.

— А я и не смеюсь. Хочешь рюмочку ликера? — Агния подошла к серванту и наполнила две крошечные хрустальные рюмки. — Не понимаю только, кому это нужно. Были гастроли, приезжал чтец, наконец, есть фильм со Смоктуновским. Тебе не кажется, что всем уже ясно — быть или не быть?

— Понимаешь, Аня… у каждого режиссера свое прочтение.

— Гусев толкует Шекспира. Что за бред?

— За что ты его так?

— За то, что подонок. Приходит в магазин клеить молоденьких продавщиц. Наши тоже хорошие дуры.

Агния была директором книжного магазина.

— Аня, Аня, не все так просто у людей!..

Вот так всегда у них теперь было — радости от встречи хватало только на то, чтобы повизжать у двери, а дальше медленно вырастала стена отчуждения.

— Ну, и что такого нового сообщит мне Гусев о королевстве датском? — спросила Агния.

— Да ладно, Аня…

— Нет, ты мне объясни!

— Это все очень специфично…

— Нам, смертным, не понять, да?

— Ну, почему… Там много неожиданных трансформаций. Ну, к примеру, во втором акте Полоний вдруг появляется в форме эсэсовского офицера, под охраной автоматчиков… А Рейнальдо, помнишь, которого он отправляет во Францию шпионить за сыном, — в виде сыщика…

Мальва говорила, и ей казалось, что у нее вязнет язык. Агния спросила:

— Это все?

— Нет, почему… Ну вот, Розенкранц и Гильденстерн поначалу выходят в обличье современных хиппи и произносят свои реплики иронично, все время сбиваясь на современный жаргон… Аня, это действительно здорово!

— Да… — Агния задумалась. — Гусев углубляет Шекспира.

Мальва внутренне подобралась, замкнулась.

— Не обижайся, девочка, — мягко сказала Агния. — Подонки всегда рядом с тобой чувствовали себя хорошо. Тот же Муратов…

Выручила их, как всегда, Мария Давыдовна — она появилась в дверях и позвала обедать. Мальва намеревалась воспользоваться их ванной, но за обедом шел такой натянутый разговор, что оставаться ей больше не захотелось.

— Муратов, — сказала Мальва по телефону, — ты не возражаешь, если я возьму у тебя на время пару томов Шекспира?

— Ну, о чем ты говоришь! Конечно, не возражаю. — Он даже обрадовался. — Приходи часов в шесть, я сегодня пораньше освобождаюсь.

Мальва замялась.

— Муратов, позволь мне прийти без тебя, дело в том, что вечером у меня институт.

— Боже мой, что ты спрашиваешь! — воскликнул Муратов. — У тебя же есть ключ, приходи в любое время. — Помолчав, добавил: — Избегаешь?

— Слушай, не надо, а? — сказала Мальва. — На кой черт мне тебя избегать, ты что, меня не знаешь? У меня, действительно, туго со временем, а вообще как-нибудь зайду, поболтаем. Ну, как там у тебя?

— Да ничего, перебиваюсь… Вчера меня в местком института выбрали, черт бы его взял.

— Ну, видишь, как хорошо.

— Чего ж хорошего?

И все-таки Мальва знала, что говорила, — от нее не ушла нотка гордости в его голосе.

— Слушай, Муратов, поспрашивай там у своих ребят, не имеет ли кто аптечного блата, нужно бы мне одно лекарство.

— Какое?

— Ничего, что я тебя обременяю такой просьбой?

— Слушай, давай не будем!..

— Ну, тогда запиши или запомни, — сказала Мальва. — В другой раз она не стала бы просить его об одолжении, но тут ей захотелось доказать ему, что она вовсе его не избегает и никакими такими комплексами на его счет не мучается.

Ключ у нее, действительно, был. Она не хотела его оставлять у себя, но Муратов настоял, сказав, что ей трудно будет поначалу отвыкнуть от его книг, а может быть, она и пластинки захочет прийти послушать, и раз они расстаются друзьями, то это ее ни к чему не обязывает. Мальва-то понимала, что ключ этот для него последняя надежда, тонкая нить, которая их все еще связывает, и согласилась скорее из сострадания. Это был всего лишь второй случай, когда после развода она шла в квартиру, хотя с Муратовым они виделись довольно часто — случайная встреча не была редкостью в их городе.

По дороге она не удержалась и зашла в «Гном».

— Смотрите, Башка идет, — сказала пани Марина.

За одним из столиков, называвшимся «служебным» и стоявшим вплотную к стойке, сидело несколько знакомых, в их числе двое студийцев, однако Мальва сразу обнаружила среди них постороннего. Да это и не трудно было сделать, поскольку молодой человек носил усы.

— Это наша Мальва, знакомьтесь, — сказала Ира Верейка, корреспондент местной газеты. — А это Игорь, журналист из Москвы. — Ей тут же подставили стул. Мальва поздоровалась со всеми, особо постояла возле Закира и Толика, которые засыпали ее репликами из спектакля. О болезни Гусева все уже знали. Затем она вернулась к своему портфелю, где ее уже ждала чашка кофе.

— Мальва тоже пишет? — спросил Игорь, заметно оживившись при ее появлении.

«Ах ты, козел», — подумала Мальва.

— Нет, у нее таланты другие, — сказала Ира.

— Не будем о талантах, — сказала Мальва. — Москвичи провинцию все равно не воспринимают всерьез.

— Бошка, — сказала пани Марина. — Этого человека еще не было.

— Какого, пани Марина?

Она вынула из фартучного карманчика листок и помахала им.

— Орниеналин!

— Ничего, я еще зайду.

— Пани Марина, а какое имя вы дали бы этому молодому человеку?

— Вот этому товарищу с усами?

— Да.

— Как вас зовут, милостивый пан?

— Игорь.

— Скажите на милость — Игорь! Я дала бы ему точно такое же имя. Оно вам очень к лицу. — И она отошла.

Мальва усмехнулась. Ира смущенно засмеялась, она тоже поняла, что москвич пани Мариной не был принят. Но самого его это нисколько не обескуражило.

— Простите, — сказал он Мальве, — я краем уха слышал, что вы ищете орниеналин.

— А вы о нем знаете?

— Да, приходилось слышать. Очень эффективное средство. Послушайте, но вы живете в портовом городе, неужели у вас с этим проблемы?

— Да нет, никаких проблем. Случаются перебои.

Он сидел вполоборота к Мальве и разглядывал ее откровенно, в упор. Она почувствовала, что это ее раздражает. «Ну да, да, уотокойся, неотразим».

— Пишете очерк? — спросила она.

— Да, «Комсомолка» заказала.

— О чем же?

— Об экипаже рыболовецкого траулера.

Мальва подумала и сказала:

— «Когда говорят «семья», подразумевают стены уютного дома. Эта семья необычная, стены у нее из соленого морского ветра…» Да?

— О, неплохое начало.

— Пойдете в море?

— Даже еще не знаю.

Ира, сидевшая по другую сторону от москвича, заметно скисла.

— Я ему говорю, — вмешалась она, — что он только потеряет время, на берегу отличная фактура, а там все станет ясно в первые же пятнадцать минут, но уже будет не вернуться, сколько они там будут ходить — неделю, две недели, я знаю…

— А вы что скажете? — спросил Игорь.

Мальва пожала плечами.

— Какое это имеет значение? Работа есть работа.

Она извинилась и отошла к столику, за который только что сели муж и жена Варуцкисы, ее институтские приятели.

— О, Мальвочка! — воскликнул Ахилл. — Почему вас давно не видно на студенческой скамье?

— Я совсем запуталась, дорогие мои, со своими делами. Сегодня приду, если я еще там не вычеркнута.

— Ну, что ты, — сказала Соня, — это исключено! Андрей Васильевич про тебя два раза спрашивал. Говорят, ты будешь играть Офелию в Народном театре?

— А! Кому это надо и кто это выдержит! — засмеялась Мальва.

— У нас сегодня радость, — сказала Соня. Ахилл тронул ее руку.

— Соня, не надо…

— Нет, Мальва свой человек, я ей скажу. — Она наклонилась к Мальве и прошептала: — У нас будет ребенок.

Мальва обняла ее, засмеялась и спрятала лицо у нее на плече, потому что неожиданно для нее самой из глаз ее брызнули слезы.

— По этому поводу надо немножко выпить, — смущенно сказал Ахилл и отошел к стойке.

Пока он стоял там, подошли Ира с Игорем.

— Мальва, мы уходим, там твой портфель, — сказала Ира.

— До свидания, — сказала Мальва. И отдельно Игорю: — Желаю удачи.

Он поклонился как-то слишком многозначительно.

Мальва снова заговорила с Соней, обняв ее за плечи, но почувствовала, что рядом кто-то стоит.

— Извините, — сказал Игорь. Мальва оглянулась и увидела, что Ира ждет его у дверей.

— Мальва, можно вас на одну минуту? Она повременила, но все же встала. Он посмотрел на нее строго и прямо.

— Видите ли, пойду ли я в море… не знаю… Я бы хотел с вами поговорить об этом подробней. Вот мой телефон в гостинице «Приморской». Мы могли бы вместе поужинать у нас в ресторане. Уделите мне время, Мальва, не сочтите за труд.

Он откланялся. Мальва села на место и фыркнула. Щеки ее пылали.

— Что он сказал? — спросила Соня.

— Послушай… — Мальва некрасиво сморщила лоб. — Соня, я что, так вульгарно выгляжу? Почему этот тип с ходу делает мне двусмысленное предложение?

Вернулся Ахилл с тремя рюмками ликера.

— Ну, ладно, успокойся, — сказала Соня, — ты здесь ни при чем, поверь мне. Пусть это будет на его совести.

— А что, в чем дело? — спросил Ахилл.

— Этот тип сделал ей гнусное предложение.

— Который? Тот, что здесь стоял, с усами? Я сейчас пойду его догоню!

— Сиди! — воскликнула Соня, взяв его за руку. Но Ахилл не унимался.

— Негодяев надо учить! А то мы им слишком много прощаем.

Посидев еще несколько минут, Мальва засобиралась.

Прежде всего, она пустила воду в ванну — ей нестерпимо хотелось вымыться. В комнате она старалась ни на чем не задерживать взгляда: меньше всего она хотела знать, как живет Муратов. Она прошла к книжному стеллажу. На минуту при виде своих любимых, еще до конца не распознанных книг она испытала чувство горечи, но тут же с ним справилась. Отыскав то, что ей было нужно, она присела на стул. Мальву смущало то, что Гусев требовал от ее Офелии. Он хотел, чтобы в пятой сцене четвертого акта, в сцене с Королевой и Королем, она пела бы не «помер, леди, помер он», а что-то по-английски, на один из популярных мотивов «Роллинг стоунз». Она понимала и принимала замысел Гусева, но что-то ей мешало после слов Королевы перейти на шлягер. Гусев будет кричать: «Дура, подбери слюни!» Надо как-то убедительно ответить ему.

Она вспомнила, что идет вода, и побежала в ванную. Из портфеля она достала все, что ей было нужно, даже полотенце, разделась и легла в воду.

Выйдя через некоторое время из ванной, Мальва взглянула на будильник. До прихода Муратова оставалось еще больше часа, и она решила, что успеет хоть немного высушить волосы. Она снова погрузилась в книгу. Вдруг ей показалось, что кто-то на нее смотрит. Она вскинула голову. В дверях прихожей стоял Муратов.

— Слушай!.. Так и заикой недолго стать! — воскликнула она.

— Какого черта ты стоишь, уйди, я оденусь!

Он искривил губы в улыбке, глаза его помутнели. Мальва знала это его особое выражение — так он выглядел, когда бывал в чем-нибудь обделен. Он помедлил, но дверь все же прикрыл. Мальва торопливо натянула джинсы, кофту и стала причесываться.

— Знаешь, Мальва, — сказал он, открыв дверь, — у меня навязчивая идея.

— Гениальная? — откликнулась она — Ты извини, что я здесь расхозяйничалась. У нас плохо с водой. Мне уже надо бежать. Можешь входить, я одета.

— А согласно моей идее, — сказал Муратов, — этого как раз и не следовало делать.

Она задержала дыхание.

— Послушай, Муратов… Почему ты так со мной разговариваешь?

— А что, другим можно, а мне нельзя?

— Кому можно? Ты о чем? Поди, проветрись!.. — Мальву взорвало. — В конце концов, какое твое собачье дело? Я поступаю так, как хочу! И впредь буду так поступать! И ты мне никто! И не вздумай еще раз так со мной разговаривать!..

А он сидел уже на краю тахты в ненавистной для Мальвы позе: обхватив голову руками, раскачивался.

— На! — сказала она и бросила на стол ключ. — Я оставляю его! Я сразу возражала. Я дура, но ты тоже хороший дурак, что настаивал.

— Как ты посмела меня просить, как?.. — стонал он.

Он страдал неподдельно, и она его пожалела.

— Успокойся, Муратов, я больше не буду, — сказала Мальва и даже провела рукой по его волосам. — Ну, что за истерика… У тебя все есть, наконец: дом, работа, положение, успех… Ты вспомни, ведь ничего этого не было. И ты всего добился сам.

Он ухватился за ее руку.

— Тебя нет!..

— Ну, не надо, Муратов… отпусти! Будь мужчиной.

— Останься, шлюха!.. — простонал он.

Мальва вырвала руку. Ей стало дурно. Она схватила портфель и, на ходу засовывая в него мокрое полотенце, побежала.

«Боже мой, что делается! — думала Мальва, идя по улице. — Они все сегодня как будто взбесились…»

Институт был для Мальвы убежищем от всех житейских невзгод, ненужных ей встреч и разговоров. Здесь она уже с порога уходила в себя, что легко оправдывалось всевозможными студенческими задолженностями. Если и попадались знакомые, она, приветливо кивнув им, торопилась пройти мимо. Исключение она делала лишь для Сони и Ахилла. Мальва не знала, станет ли она учителем родной словесности, но ученицей была прилежной. Каждый свой пропуск она восполняла аккуратным переписыванием конспектов, которые ей охотно уступал Ахилл. Особенно она досадовала, если пропуск совпадал со спецкурсом по современной поэзии, который вел Андрей Васильевич, молодой доцент, часто публиковавшийся в «Литературной газете». Одна его статья вызвала даже гнев высокого начальства, чем втайне гордился весь институт. Блистательный Андрей Васильевич, надо сказать, замечал отсутствие Мальвы, зато, когда она была в аудитории, все его лекторское красноречие, поэтическое воодушевление и мятежный запал были адресованы исключительно ей. Она думала, что ей это кажется, пробовала пересаживаться, но это ничего не меняло. Правда, однажды в перерыве он подошел к ней и, посмеиваясь, сказал: «Надеюсь, вы не в претензии на меня за то, что я вас преследую взглядом? Видите ли, каждый лектор выбирает в аудитории пару глаз, более-менее лояльных, но если это вас тяготит…» Она бы ему и поверила, если бы через несколько лекций он не подошел снова, на этот раз с предложением пойти вместе с ним в филармонию на какого-то Московского дирижера. Она тогда отказалась, на что-то сославшись, но, по сути, ей стало неуютно, оттого что он и вправду «положил на нее глаз». И не то ее смущало, что при всей своей молодости он был абсолютно лыс и не слишком привлекателен как мужчина, а пугала ее главным образом перспектива тянуться рядом с ним, чтобы не показаться пустым, малосведущим собеседником.

Сегодня Андрей Васильевич был как-то необычно оживлен, не слишком мудрствовал, главным образом читал стихи Пастернака, глядя на Мальву, а когда он остановил ее в коридоре, она почувствовала, что от него пахнет вином.

— Вот что, Офелия, — сказал он, по обыкновению посмеиваясь, — день рождения у всех бывает, даже у доцентов. Как вы смотрите на такую перспективу: со второй пары мотаем, берем такси… Там сидит у меня одна компания, я, по сути дела, за вами… Посидим, чего-нибудь выпьем, потреплемся…

Мальва тяжело вздохнула и опустила глаза.

— Но у меня же вечером репетиция, — сказала она, еще не найдя выхода из создавшегося положения. — Да, я вас поздравляю!..

И вслед за этим, наморщив нос, просяще жалобным тоном:

— Андрей Васильевич, не надо, а?..

— Что?.. А, да. — Он растерялся на миг, но тут же пришел в себя. — Пардон, мадам… пардон!.. Конечно, не надо. — Но как ни старался он, веселость не возвращалась, лицо его сникло. — Что, совсем не надо?

Она помедлила.

— Совсем.

Он вздохнул.

— Что ж… Камин затоплю, буду пить… Хорошо бы собаку купить.

На этой печальной ноте они и расстались.

После института Мальва надеялась успеть до закрытия к пани Марине, чтобы узнать, был ли у нее разговор с аптекарем. Затем ей предстояло заглянуть в студию, посмотреть, как у них там идут дела с Гуревичем, и выманить оттуда Лиду и Куму, чтобы идти к Гусеву. Гуревича она недолюбливала за то, что, к чему бы он ни прикасался, все приобретало пошловатый оттенок высокомерно-ироничного трепа. Вот и Офелия у него превращалась в «чувиху», Гертруда в «телку», а монолог Гамлета — в «пить или не пить». Она не собиралась ходить на его разборы, надо было скорее ставить на ноги Гусева. «Силы небесные, исцелите его!» — повторяла про себя Мальва.

Конец ознакомительного фрагмента.