Кровь на мантии. Документальный роман

Владимир Сергеев, 2017

Владимир Кириллович Сергеев – писатель, журналист и ученый, кандидат исторических наук, доктор социологических наук, действительный член Российской Академии социальных наук и Академии литературы; окончил факультет журналистики МГУ им. М.Ю. Ломоносова, прошел путь от корреспондента до главного редактора, от старшего научного сотрудника до директора института, автор более трехсот научных работ, двух поэтических сборников и трех романов; лауреат премии РАН им. М.М. Ковалевского и международной литературной премии «Литературный Олимп». Остросюжетный документальный роман «Кровь на мантии» повествует о судьбах людей и самой России времени правления последнего российского императора Николая II, о дворцовых перипетиях и трагических событиях конца XIX – начала ХХ веков, приведших к падению монархии и гибели Великой Российской Империи.

Приятные хлопоты

Еще в самом разгаре была зима 1895 года, а обе столицы — Петербург и Москва — уже начали готовиться к торжественному событию — коронации нового императора.

Ники и Аликс с головой погрузились в эти приятные и волнительные хлопоты. Пришло время, и молодой император вызвал к себе во дворец графа Воронцова-Дашкова, занимавшего в то время должность министра императорского двора, чтобы вместе с Аликс обсудить с ним детали предстоящей церемонии коронации.

После продолжительного разговора граф вышел из царского кабинета, расплывшись в счастливой и гордой улыбке.

— Можете поздравить меня, господа! — бросил он торчавшим в приемной министрам. — Государь император оказал мне великую честь, он доверил мне быть распорядителем его высочайшей коронации, которая по традиции будет проходить в Москве.

На следующий же день в звании верховного церемониймейстера Ники утвердил князя Долгорукого, а верховным маршалом церемонии назначил графа Палена. И закрутилась-завертелась предкоронационная кутерьма! Совещание за совещанием, назначение за назначением, распоряжение за распоряжением… А уж сколько идей-то, порой самых фантастических и даже бредовых, наволокли ему верноподданные!

Аликс хотела, чтоб по масштабу и пышности предстоящая коронация затмила все прежние. А к этому времени уже все поняли, что теперь ее слово — закон для молодого императора и, вероятно, скоро будет для всей страны.

К концу зимы был сформирован и приступил к усиленной муштре коронационный войсковой отряд, а точнее, целая армия, состоящая из восьмидесяти двух батальонов, тридцати шести эскадронов, девяти сотен и двадцати восьми батарей под командованием Никиного дядюшки великого князя Владимира Александровича. Под его началом в связи с коронацией даже был образован особый штаб во главе с генерал-лейтенантом Бобриковым.

К весне в эту суету включилась и Москва. Здесь всем заправлял другой дядя Ники, великий князь Сергей Александрович. Он втайне недолюбливал своего недалекого племянничка и, как и маменька, вдовствующая императрица, считал, что не по Сеньке шапка, но куда денешься, должность обязывает…

— Что ж, Мария Федоровна, деваться некуда, будем встречать высоких гостей. Уж не ударим в грязь-то лицом! Старушка Москва — город гостеприимный, хлебосольный. И… терпеливый. Много чего на своем веку повидал. Вытерпит и это.

И началось! Москва вскипела и взбурлила. Шутка ли, к приезду нового императора она должна была блистать и благоухать, но сделать это было довольно трудно. Москвичи никогда не любили ни особого порядка, ни особой чистоты.

«Да и черт с ними, с зачуханными окраинами! Главное — чтоб центральные площади и улицы были вылизаны, выкрашены и украшены, как подобает в таком случае», — мудро решил градоначальник.

И вот все забегали, засуетились в предпраздничном деловом экстазе. Рабочие ремонтировали и красили фасады домов, торгаши драили и обновляли витрины и вывески своих магазинов. С улиц убирали слежавшийся за годы мусор, перекладывали выбитые лошадиными копытами мостовые, разгоняли нищих и бродяг…

Генерал-губернатор не брезговал, частенько сам по старинке, не на моторе, а в коляске объезжал центральные площади и улицы Первопрестольной, лично проверяя, как идут работы.

Время от времени он заставлял кучера останавливать лошадей, выходил из коляски и, не снимая белых перчаток, тыкал пальцем в неубранную витрину, кучу мусора или конского навоза, едва слышно и оттого еще более зловеще произносил одну и ту же фразу:

— Эт-то что? Почему? Кто ответственен?! Убрать немедля!

И застигнутые врасплох виновники беспорядка трепетали, исходя потом, несмотря на апрельский холодок, и едва не падая ниц перед великим и всемогущим дядюшкой.

— Не серчайте, ваше высокоблагородие… Простите великодушно, виноваты-с… Сей секунд все исправим… — в смятении и страхе лепетали они.

— Смотрите у меня, шельмы! Вы меня знаете, церемониться не стану, сгною заживо, сучье племя!..

И провинившиеся знали — не обманет, сгноит, если что. И потому крутились еще шибче, еще проворней и усердней. Не дай бог, и вдругорядь найдет князь к чему прицепиться. Тогда уж точно беды не миновать.

Однако, как и следовало ожидать, все обошлось, все сладилось, все уложились в положенный срок. И вот уж затрепетали флагами и Красная площадь, и Манеж, и Тверская улица, и двуглавый орел распростер свои золоченые крылья над самыми высокими, красивыми и богатыми хоромами Белокаменной. Через улицы перекинулись живописные, изумительной красоты арки, украшенные пестрыми искусственными цветами и разноцветными лентами. И все как-то разом праздно высыпали на улицы, разодетые, улыбчивые, без конца обсуждая предстоящие торжества, стараясь быть на виду, выразить верноподданнические чувства и переходящую в восторг радость по поводу — вот-вот, уже со дня на день! — прибытия царской четы.

По преобразившимся до неузнаваемости улицам молодцевато гарцевали уже стянутые в Москву гвардейцы. А по темным дворам и подворотням шныряли полицейские ищейки, выискивая, выслеживая подозрительных людишек, потенциальных террористов-бомбистов, всегда готовых нагадить на праздничный стол. Надо ж заранее избавиться от всей этой нечисти, упрятать нелюдей за решетку или выслать подальше от Москвы, чтоб не доводить дела до греха.

Вот уж и май наступил. Давно стаял, изошел веселыми ручейками серый от грязи и городской копоти снег. Засветилась живыми, свежими весенними красками Москва предпраздничная. Нежно-нежно зазеленели потянувшейся к солнцу робкой листвой деревья и кусты на бульварах и скверах. Лица людей засветились загадочными полуулыбками — то ли в предожидании уже близкого лета, то ли в предвкушении всенародного празднества. Как же, вся питерская знать во главе с самим юным батюшкой царем и царицею пожалуют к ним в первопрестольную! Авось посчастливится хоть одним глазком увидеть их, блистающих в злате и серебре, излучающих семицветные радуги драгоценными каменьями.

Почитай, весь май будет пить да гулять вместе с сильными мира сего московский, да и не только московский, а съехавшийся по такому редкому поводу русский и нерусский люд за большим и почти что одним со знатью столом. Не суть, что одни пируют во дворцах, а другие в халупах да кабаках, праздник-то общий — один на всех, так же, как и сам батюшка-царь.

— Не важно, что царицка-то подкачала, немчура неумытая, по-русски ни словечка не понимающая, зато сам-то каков — молодой, статный да гладкий! — рассуждали в кабаке меж собой два оборванца с Хитровки.

— Да уж, одни евоные усы с бородкою холеной чего стоють!

— А царицка-то что ж, ее дело муженька свово ублажать да детишек рожать. Для этого, окромя любви да круглой жопы, ничего и не надобно.

— И то верно. А язык-то ей наш зачем знать! Не с тобой же, дураком, лясы точить! Во дворцах-то оне, все одно, на своем хранцузском с утра до вечера лопочуть.

— Вот-вот, я и говорю, оттого никогда не понять им русской душеньки — потому как не наши оне, не здешние.

— Да уж, не зря говорять, до Бога высоко, а до царя далеко. Тольки вот я так себе думаю: чем дальше-то оно, для нас с тобой — лучше, спокойней. Ведь мы с тобою, Кузьма, люди вольные, к хомуту непривычные. Это енералам да министрам без хомута жисти нет, он их и кормить. А нас-то в германскую повозку не запрягешь!

— Твоя правда, Иван, твоя правда… А ты мне вот что еще растолкуй. Слыхал я, что из Питера в Москву поезд с подарками отправили. Подарки енти будто для простого люда, чтоб, значить, порадовался народ в день коронации за Николку-то нынешнего. Да еще, людишки сказывають, вместе с подарками деньги будут раздавать, за здорово живешь, таким вот босякам, как мы с тобой, чтоб выпить могли чарку-другую за здоровье помазанника.

Так скажи мне на милость, правда это али вруть люди? Чтой-то мне в это не особо верится. Думаю, брехня все это.

— Не, не брехня. Доподлинно знаю, на Ходынском поле подарки анпиратор с супружницей своей собственноручно будет раздавать. И по золотому пятерику — кажному в руки. Так-то, брат, — убедительно заявил Иван.

— Вот те раз! Неужто по пятерику? А я-то, темнота, про то ничего не знаю и не ведаю! — загорелся Кузьма. — Это ж какие деньжищи!

— Вот ты мне еще стопарик налей, так я тебе много чего полезного расскажу.

— Да пей, я не жадный! Когда ж это будеть-то, когда за подарками нам с тобой собираться? Кабы не прозевать. Надо ж места загодя получше занять. Я думаю, народу на дармовщинку соберется тьма-тьмущая.

— Аккурат в субботу, кажись. А вот число… Что-то запамятовал, — закатив под лоб уже изрядно залитые водкой глаза и загибая пальцы один за другим, забормотал Иван.