Сумочка из крокодиловой кожи. Криминальный детектив и мелодрамы Кольского полуострова

Вячеслав Вячеславович Денисов

Самое таинственное, непознанное и прекрасное – вот что такое женщина! Её мысли и поступки никогда нельзя предвидеть и невозможно предугадать. Она в любом возрасте способна быть милым и желанным созданием, но при этом обязательно останется поистине сказочной и неразгаданной загадкой…

Крещенские морозы

Холодный завьюженный город ещё не успел освободиться от сумрачной пелены ночи, когда по одной из его улиц шёл Михаил Степанович Кульмин, симпатичный мужчина сорока лет, крепкого телосложения, невысокий и широкоплечий. Его лицо было бледным, глубоко посаженные глаза выражали полную растерянность. Полы его пальто были расстёгнуты и широко развевались от встречных порывов ветра. Крупные хлопья снега постоянно налипали на ресницы, но, не обращая на них внимания, он продолжал идти быстрым размашистым шагом. На окраине города Кульмин свернул во двор и поднялся на высокое крыльцо трёхэтажного жилого дома. Сначала он стряхнул с себя снег и лишь, потом, придерживая входную дверь, бесшумно вошёл в подъезд.

Чёрный мордастый кот с длинным облезлым хвостом и выпученными сверкающими глазами неожиданно спрыгнул с батареи, угрожающе зашипел и, путаясь под ногами, бросился вниз.

— Чтобы тебя черти разодрали! — незлобно выругался Михаил Степанович и прежде, чем вынуть из кармана ключи, поплевал через левое плечо.

Весь остаток ночи он, как неприкаянный, слонялся по квартире: неоднократно брал с журнального столика вечерние газеты и, бегло просмотрев пару заметок, тут же откладывал их в сторону.

Лишь перед самым рассветом, откинувшись на спинку кресла, он устало закрыл глаза и почти мгновенно заснул, но уже вскоре вновь поднялся и, раздвинув шторы, выглянул в окно.

Было начало восьмого. Метель заметно стихла. По тротуарам, недавно полупустым, теперь торопливо шли хмурые полусонные люди.

После некоторых раздумий Михаил Степанович нерешительно подошёл к телефону и, напрягая память, набрал сложный шестизначный номер.

— Кульмина Светлана Алексеевна? — переспросил незнакомый женский голос.

— Да… — робко произнёс Михаил Степанович.

— Родила мальчика! Рост — пятьдесят четыре. Вес — три восемьсот. Алло… Вы слушаете?

— Да…

— Мамаша и ребёночек чувствуют себя хорошо.

Михаил Степанович хотел ещё о чём-то спросить, но на другом конце провода уже положили трубку.

— Рост — пятьдесят четыре. Вес — три восемьсот… — машинально повторил Кульмин и, словно ополоумев от нахлынувшей на него радости, стал возбуждённо бродить по гостиной. Вскоре он остановился и вдруг подпрыгнул высоко кверху и, касаясь рукой потолка, громко воскликнул:

— Родился мальчик! Господи! Как здорово! У меня родился сынишка…

Немного покривлявшись перед зеркалом, он повертел у виска указательным пальцем, слегка присвистнул и, круто повернувшись, плюхнулся на тахту. Он лёг на спину, положил руки под голову и задумался о прелестях будущей семейной жизни. Его бесцельный взгляд остановился на портрете Светланы Алексеевны, умной и очаровательной жены, одарённой от природы нежностью и кротким, покладистым характером. Её густые волосы белокурыми локонами спадали на красивые плечи, а короткий вздёрнутый носик придавал правильным чертам её лица особую привлекательность.

— Милая моя девочка… — ласково прошептал Михаил Степанович. — Ты не представляешь, как я счастлив!

В этот день он неоднократно навещал Светлану Алексеевну. Один раз, во время кормления, она даже смогла показать ему сынишку. Пристально вглядываясь в младенца сквозь прихваченные изморозью стёкла, Михаил Степанович безумно хотел взять его на руки. Он, не стесняясь, плакал и чувствовал, что с этого момента как-то по-новому, более жизнерадостно стал воспринимать окружающий мир.

Не обращая внимания на усиливающийся мороз, Кульмин обошёл почти все коммерческие магазины города и лишь под вечер, уставший и огорчённый тем, что не смог приобрести хорошую импортную коляску, вернулся домой. Несмотря на бессонную ночь, он не думал об отдыхе.

— Мальчик! Крошечный, словно игрушка… — взахлёб говорил Михаил Степанович худощавой меланхоличной соседке Софье Павловне.

— А Светка — молодец! — похвалила она, нетерпеливо поглядывая на входную дверь. — Смотри, как быстро…

— Сам удивляюсь. Вечером проводил, а к утру… — Михаил Степанович боялся, что его не дослушают. — Я так рад! Я…

— Степаныч, извини, у меня плита… Вода кипит, — оправдывалась Софья Павловна.

— Понимаю, — огорчённо вздохнул Михаил Степанович и тут же продолжил: — Двенадцать лет ждали. Потеряли всякую надежду. Представляете, Сонечка? Двенадцать лет…

Оставшись один, Кульмин снова загрустил, но уже вскоре, немного успокоившись, подошёл к портрету жены.

— Ангелочек мой… Родная моя девочка… — ласково произнёс Михаил Степанович. Он снял портрет со стены и поцеловал.

Длинный пронзительный звонок, раздавшийся в прихожей, заставил его отвлечься от приятных мыслей. Он поспешно пригладил волосы, поправил ворот рубашки и лишь после этого щёлкнул задвижкой замка.

За порогом, словно заиндевелые дед-морозы, переминаясь с ноги на ногу, стояли незнакомые мужчины в засаленной грязной одежде. Их было трое. Одного Кульмин явно где-то видел, но вот где, так и не мог вспомнить.

— Не узнаёшь, Степаныч? Я тебе шкаф привозил.

— Рудольф, что ли? — нерешительно спросил Михаил Степанович. — Грузчик с мебельного…

— Ну, наконец-то! Рудик я… Столяровский. Пришли вот… Хотим поздравить новоиспечённого папашу.

— Откуда узнали? — с непритворным изумлением спросил Михаил Степанович.

— Соседке твоей, тощей, холодильник доставили…

— Ух, жадная баба!

— Сквалыга…

— Кто родился?

— Не подкачал! Ну, молодец, — наперебой зашумели мужчины и, не дожидаясь приглашения, вошли в прихожую и начали раздеваться.

— Да ты, никак, кирной, Степаныч? — поинтересовался Столяровский. — Впрямь, кирной. Что? Ни капли? Непорядок! Сейчас исправим. Мы тут нашабашили малёхо. За мальчонку можно…

— Я же непьющий, — попытался возразить Михаил Степанович.

— Что значит, непьющий? По такому поводу грех не выпить! — мимоходом осматривая квартиру, мужчины прошли на кухню и, потирая окоченевшие руки, расселись за столом.

— Может, в гостиную? Я пока вам что-нибудь приготовлю, — растерянно спросил Михаил Степанович.

— Не суетись.

— Стаканы давай! Отогреемся, потом приготовишь.

— Хлеб есть? Хватит. Да не нужно хрустальных мензурок.

— Степаныч, мы — люди простые, к рюмкам не привычные.

— Так-то оно сподручнее будет.

— Значит, сын, говоришь?

— Мальчик. Рост — пятьдесят четыре. Вес — три восемьсот, — не без гордости ответил Кульмин и, с неприязнью покосившись на запотевшие бутылки, смущённо запротестовал: — Вы без меня. Правда, не пью…

— Прекрати, Степаныч! Так нельзя.

— Ну, только если совсем немножко… — сдался Кульмин. — И впрямь, грех ножки-то не обмыть.

Уютная просторная квартира незаметно наполнилась едким запахом табачного дыма и оголтелым разговором шумной мужской компании. Михаил Степанович открыл консервы, поджарил яичницу и, для более приятного вкуса, посыпал её перцем. У его разомлевших гостей, обветренные на морозе щёки горели алым румянцем.

— Ну, и холодрыга сегодня! — сиплым простуженным голосом сказал самый щуплый из гостей и, вытянув под столом длинные костлявые ноги, неприлично развалился на стуле.

— Крещенье скоро, — простодушно заметил второй, всё ещё потирая посиневшие скрюченные пальцы. Это был здоровенный толстогубый детина лет тридцати пяти, с мясистым носом и густыми бровями, дугой огибающими его большие круглые глаза.

— Теперь так и пойдёт: то метель, то мороз… Сынок у тебя, Степаныч, в церковный праздник родился. Давай, ещё по одной, за «христосика» твоего, — многозначительно подметил Столяровский, самый молодой, но слишком ушлый и неприятный, с врождённым жульническим видом. Он поспешно разлил спиртное.

— Вздрогнем, Степаныч! — под одобрительные возгласы товарищей Рудик залпом опустошил почти до краёв наполненный стакан. — Ух, дерёт, зараза! Закуска — что надо! С перцем даже лучше, — сказал он и, дожёвывая яичницу, недоумённо посмотрел на Кульмина: — Степаныч, не тяни кота за хвост. Сын, ведь, родился!

Мужчины незамедлительно последовали его примеру, и только Кульмин ещё долго не решался выпить. Он держал свой стакан, испытывая к его содержимому откровенное отвращение.

Я пропущу. Мне к супруге надо, — неловко оправдывался Михаил Степанович.

— Посидим чуток и сходишь.

— Ты что, до сих пор в роддоме не был?

— Раз пять или шесть ходил, — признался Кульмин, тщетно пытаясь поставить стакан на место.

— Не дури! — остановил Столяровский. — Не обнюхивай водку, как барышню. Главное, закуси.

— Прекрати, Степаныч! Наследник родился! Не щенок подзаборный, — убеждал щуплый, с завидным аппетитом уминая за обе щёки рыбные консервы.

— Мне к Светлане Алексеевне нужно. Коляску ещё не купил…

— Вот за дражайшую супругу и выпей. Думаешь, сладко ей там? Небось, намаялась, бедная. А насчёт коляски, это к Рудольфу.

— Колясочку оформим. Переплатить, конечно, придётся, — намекнул Столяровский и тут же уточнил: — Импортную желательно?

— Я бы рассчитался… — сбивчиво пролепетал Михаил Степанович и с благодарностью посмотрел на грузчиков.

— Замётано, — вступил в разговор толстогубый, — если Рудик пообещал, непременно сделает. Ты, не держи стакан, Степаныч… За твою Алексеевну тоже грех не выпить.

— За Светланку, конечно, — проговорил Кульмин, тяжело вздохнул, поморщился и, наконец, собравшись с духом, выпил за здоровье любимой жены.

— Совсем другое дело! Держи…

Столяровский положил кусочек сала на хлеб и подал его Кульмину.

— Главное закуси, Степаныч, — нравоучительно сказал он и вновь начал разливать спиртное.

— Я так считаю… — сказал он. — Пусть стаканы будут наполнены… Зачем пустые-то на столе стоять будут?

— Сынок, небось, вылитый батька? — спросил щуплый.

— Да, Степаныч, наследника видел? — в свою очередь поинтересовался толстогубый и, громко чавкая, сказал: — Помню, когда моего спиногрыза показали, так я сразу и обалдел. Маленький, а на меня похож. Теперь такой бугай вымахал, того и гляди, шею намылит.

— Натерпелся я страху, — признался Михаил Степанович.

От выпитой водки его кровь учащённо пульсировала, и приятно хмелило голову.

— Прихожу в полдень… — довольный тем, что появилась возможность выговориться, Кульмин добродушно продолжал: — Показывает она мне малютку…

— Супруга?

— Ну, да! Светланка моя… Через окно, конечно. Толком и не разглядел. Что там, на втором этаже, увидишь?

— Моя на первом лежала.

— А моя, так, вообще, на четвёртом.

— Помолчите, мужики! Послушайте человека, — вмешался Рудик и тут же услужливо начал раздавать стаканы. — За отца ещё не выпили. За тебя, Степаныч!

–…Счастливый, скажу вам, не передать… — не обращая внимания на то, что его часто перебивали, возбуждённо продолжал Кульмин. — Смотрю, супруга моя плачет и на голову показывает. Что было? Всё, думаю, ребёночек дебильный…

— Может, пятно родимое?

— Бывает, они как-то там щипцами…

— Прекратите, — вновь вмешался Столяровский. — Что дальше-то? — сочувственно спросил он и опять первым опустошил стакан.

— Ничего особенного, — широко улыбаясь, ответил Михаил Степанович, — кое как объяснил ей, что, мол, ничего не понимаю. Попросил записку написать.

— Чиркнула?

— Вот, слушайте… — Кульмин достал из кармана пиджака аккуратно служенный тетрадный листок: «Милый Мишутка! — стал цитировать он повышенным, ораторским голосом. — Я очень счастлива, что у нас родился мальчик. Он сильно похож на тебя. Вылитый папулечка. Крепко целую…»

— На голову-то зачем показывала?

— Поясни, Степаныч.

— Вот! Внимание! — объявил Кульмин и с пафосом дочитал: «Когда придёшь в следующий раз, принеси, пожалуйста, расчёску…»

— Ну и отмочила! — воскликнул щуплый и, подняв упавшую папиросу, глубоко затянулся.

— Все женщины с приветом. Рехнуться можно, а она — принеси расчёску, — грубо выругался Столяровский и, подбадривая Михаила Степановича, сказал: — Тем более, после таких переживаний не помешает ещё пропустить, грамм по сто…

Кульмин больше не отказывался от водки и уже не испытывал к алкоголю отвращения. На душе у него было спокойно и радостно. В голове шумело. Он ощущал приятную сонливую слабость. Если вдруг он и пытался противиться, то внутренний голос робко говорил ему: «Миша, ещё чуть-чуть. Сын, ведь, родился».

Впервые за многие годы тихой семейной жизни Кульмину по-настоящему захотелось выпить. Ему даже понравилось быть захмелевшим. Он долго и рьяно о чём-то спорил, потом отрешённо задумался, загрустил, а затем пьяно и горько зарыдал.

Рудольф Столяровский уходил последним. На прощание он плеснул в стакан «Столичной», но не удержал его в руке и выронил на пол. По паркету рассыпались осколки мелких стёкол. Выматерившись, он, покачиваясь из стороны в сторону, неуверенной походкой направился к выходу.

На лестничной площадке он крепко обнял Кульмина и заплетающимся языком пролепетал:

— Ты не серчай за стакан. Я другой принесу.

— Не болтай, — отмахнулся Михаил Степанович, — дело житейское…

— Нет, ты не думай… Рудольф Столяровский — человек слова! Сказал, сделаю, — значит, сделаю…

— Один дойдёшь? — с сомнением спросил Кульмин, заглядывая в его блестящие осоловелые глаза.

— Обижаешь! — вскипятился Столяровский и тут же, цепляясь за перила, с грохотом покатился вниз по ступенькам.

Михаил Степанович сочувственно посмотрел на его ссадины и без особого энтузиазма предложил:

— Давай, провожу!

— Сам дойду! Не впервой…

— Подожди, — настоял Кульмин. — Пальто накину… Заодно проветрюсь.

Постоянно пошатываясь, и придерживая друг друга, они шли по немноголюдным в этот час улицам. Иногда падали, а затем, то смеясь, то ругаясь, с трудом поднимались и продолжали свой путь, не обращая ни на кого внимания. Столяровский несколько раз пробовал петь, но кроме диких выкриков и отдельных вульгарных куплетов, у него ничего не получалось. Попадавшиеся на их пути случайные прохожие с брезгливым видом обходили их стороной. Некоторые называли их алкоголиками, на что Михаил Степанович пристыжённо отворачивался, а Рудик отрицательно жестикулировал руками:

— Мы не алкоголики! У нас сын родился… — возражал он, и снова продолжал горланить похабные песни.

Однако вскоре это занятие ему надоело, и несколько минут он шёл молча.

— Степаныч! — словно очнувшись, прокричал Столяровский, пытаясь заглушить заунывный вой вновь разгулявшейся метели. — Смотри, как тебе подфартило…

Он резко отошёл в сторону и через какое-то мгновение уже катил перед собой коляску тёмно-голубого цвета.

— Как по заказу! — озираясь по сторонам, сказал он. — Импортная…

— Прекрати дурковать! — строго возразил Михаил Степанович.

— Сам просил. Бери. Пользуйся…

— Отстань, ненормальный! — возмутился Кульмин, пытаясь вырвать коляску из цепких рук Столяровского.

— Не желаешь?! Хрен с тобой… Мне самому сгодится, — пьяно икая Рудик демонстративно проволок её до следующего квартала. У своего дома он небрежно попрощался с Кульминым и, прежде чем с грохотом ввалился в подъезд, громогласно продекламировал:

— Пожалейте меня, сиротинушку! Подайте хлебца! Налейте вина…

Через секунду Рудик опять выглянул из-за двери и напутственно выкрикнул:

— Подарок забери! Не будь идиотом. Дубина…

Михаил Степанович посмотрел на коляску, зло сплюнул и неторопливо зашагал по тротуару. Вскоре он остановился и, немного поразмыслив, вернулся назад.

Сильный порыв ветра сбивал его с ног, а пронизывающий насквозь мороз обдавал жгучим отрезвляющим холодом. Прикрывая замёрзшие щёки и уши, Михаил Степанович поглубже натянул ушанку и завязал тесёмки. Он долго блуждал по городу, но так и не вспомнил то место, где Столяровский взял коляску.

«Ладно, утром разыщу хозяина», — подумал Кульмин. Он сильно замёрз и хотел как можно скорее вернуться в тёплую квартиру.

Несколько минут Михаил Степанович безрезультатно пытался втащить коляску на крыльцо. Заметённые снегом покатые скользкие ступеньки не давали ему ни малейшего шанса вкатить её наверх, а ветер так зловеще хлестал в лицо, что у Михаила Степановича не было сил с ним бороться. Отказавшись от пустой затеи, он порылся в карманах и, вынув связку ключей, начал внимательно её разглядывать.

— Вот и замечательно, — облегчённо вздохнул Кульмин, — пусть до утра постоит в сарае…

Всю ночь Михаилу Степановичу снились кошмары. Кто-то постоянно преследовал его, а кто-то, кривляясь и гримасничая, неистово вопил: «Ну, ещё полстаканчика! Ещё чуть-чуть…»

Кульмин беспокойно ворочался, тяжело стонал, обливаясь холодным потом. В полночь он с трудом поднялся и, слегка покачиваясь, зашёл на кухню.

— Вот это да! — раздосадовано пробурчал Михаил Степанович, оглядываясь по сторонам. Сорванные занавески болтались на подоконнике, и по жирным пятнам можно было понять, что кто-то из гостей неоднократно вытирал о них руки. На столе возвышалась груда грязной посуды, и царил полнейший хаос. Остатки закуски лежали вперемешку с папиросными окурками. На полу валялись осколки разбитого стакана и перевёрнутая вверх дном пепельница.

«Прекрасно погуляли!» — подумал Кульмин, с жадностью прихлёбывая из трёхлитровой банки ещё не настоявшийся квас.

Он хотел собрать мусор в ведро, но, наклонившись, почувствовал сильное головокружение.

«Утром наведу порядок», — решил Михаил Степанович и, обхватив руками больную голову, несколько раз с силой нажал на виски.

Прежде чем снова лечь на тахту, он взглянул на свои ботинки, которые не смог снять ещё вечером, когда вернулся домой. Ему было стыдно за самого себя. Он мог найти тысячу оправданий всему случившемуся, но это ничуть не успокаивало и от бессмысленных отговорок не становилось легче.

«Утром вымою полы, вынесу мусор», — подумал Михаил Степанович, но тут же поймал себя на иной мысли.

«Утром. Что значит утром? На работу не нужно. В отпуске… Что же ещё? Ах, да!..» — напрягая память, вспомнил Кульмин: — «Утром надо вернуть коляску».

Тягостные воспоминания не давали покоя. Он старался не смотреть на портрет супруги, но всё равно не мог не думать о ней. Он представил себе, как Светлана Алексеевна с тревогой подходила к окну в надежде увидеть его, а он, может, в тот самый момент в отвратительном виде бродил по городу и, в придачу ко всему, тащил украденную коляску.

Конец ознакомительного фрагмента.