Письма стареющего селадона

Гай Астар (2024)

«Письма стареющего селадона» можно расценить и как эпистолярный роман, и как мемуарно-аналитическое эссе. Герой в четырнадцати письмах подробно описывает и скрупулезно анализирует тему Эроса всей своей жизни. Автор использует по мере необходимости ненормативную лексику как естественную часть большой жизни, где имеет место всё. Издание, изначально предназначенное для одной персоны, подготовлено к вниманию большого круга читателей, для которых биполярный союз «мужчина/женщина» является базовым фундаментом самой жизни. «Письма» — это аспект из мужского полюса, аспект, где мужчина в числителе.

Письмо 5

Любезная моя пани Донара, kezét csókolom!

Сейчас я вступаю на зыбкую почву, где в жизни взрослого человека всегда присутствует тайна, интрига, сокрытие, двуличие, обман, одним словом, адюльтер. Я сознательно избегаю слова измена. Её значение расплывчато, имеет много оттенков, оно привнесено в социальную жизнь общества с религиозной и юридической целью. В первом случае ей отводится роль греха, во втором — провинности. И там, и там неизбежно наказание. Сама понимаешь, как обширна эта тема, которая перетирается столетиями в пересудах людей, в литературе, кино, на бесконечных телешоу.

Мы с тобой отойдём от порочной практики судить чужой поступок, мы не будем давать событиям оценки, мы будем их вспоминать друг для друга, понимая, что это часть большой жизни, в которой может быть всё. Я расскажу, как я запомнил то, что было в моей жизни, а ты прочтёшь и скажешь себе: «Надо же, ведь как бывает!» И сама расскажешь что-то своё.

Мара

Её полное имя Тамара. Но в школе для удобства мы её звали Марой. Она училась в параллельном классе, а в девятом после перетасовки мы оказались в одном 9 «В». Мара была неплохо сложена, чуть широка в талии, плотненькая, с ровными ножками и развитыми икрами, что редко для армянки. Смуглая, черноволосая, её отличали черные усики. В то время депиляция или обесцвечивание были редкостью, а в школьном возрасте этого делать было никак нельзя. В общем, девушка как девушка, у меня были другие объекты обожания. Но среди парней нет-нет, да вылетит тайная информация. Кто-то сказал после школьной вечеринки: «Андрей в углу Мару зажимал». Ага, значит можно!

Как-то уже в 10-ом классе мы собрались не в школе, а у одного из ребят дома, а дома вольготнее. Придумали такую фишку, что во время танцев вдруг на минутку неожиданно выключается свет. Вольница целую минуту! А я как раз с ней топтался в медленном танце, немного касался грудью её груди, животом живота, разбухшим гульфиком невзначай касался бёдер. Свет выключили, темень, я впился губами в её губы и сильно прижал к себе, чуть не задушил. Свет включили, мы как ни в чём не бывало топчемся в такт, боясь посмотреть друг другу в глаза…

Это был первый эпизод, связанный с Марой. И это было в первый раз, когда я целовал в губы. Просто прижимался губами. Вся Камасутра поджидала меня в третьем десятилетии жизни.

Второй эпизод случился после окончания института, когда я врачом-рентгенологом вернулся в родной город и приступил к врачебной практике. Не помню, зачем она пришла ко мне на работу, но я завел её в кабинет, в пультовόй была кушетка, а время нерабочее, можно было запереться. Я был уже опытным ловеласом, сразу впился ей в губы и стал раздевать, она сопротивлялась, ускользала от поцелуев, вырывалась, но я раздел её до пояса, целовал груди, гладил тело и норовил опустить ей юбку. Тут она была неодолима и стояла насмерть. Тогда она ещё не была замужем, может, хранила девственность. Но и я не был очень настойчив, больше игрив, чем возбуждён, окажись она невинной, я ни за что бы не осмелился на дефлорацию, просто из уважения к её будущей жизни. Мне кажется, она была еще со школы влюблена в меня, по крайней мере, симпатизировала.

Прошли годы, Тамара вышла замуж, родила двух детей. Мы с ней если виделись, то случайно на улице, ничего в памяти не сохранилось. Потом, уже будучи мамой двух детей, она стала приходить ко мне на работу, как ходят ко всем медикам. Мы встречались как старые одноклассники, очень любезно общались. То она приводила мужа на рентген стопы после травмы, то сама жаловалась на сердце, на позвоночник. Она попросила посмотреть дома её заболевшего мальчика, и я с ней ходил через железнодорожные линии в их ведомственный дом, с фонендоскопом, с аптечкой. Всё было прилично, но внутри меня пульсировало сердце Казановы. Если один раз ты уже допускался до тела девушки, то у тебя остался ключ от этой двери, пусть даже заржавевший от времени.

В один день Тамара пришла с жалобами на сердце. Время было нерабочее. Мы заперлись, я сделал ей снимки, а потом, под видом осмотра, раздетую до пояса, уложил на диван и начал свои игры. Я отметил про себя, что роды не испортили её, грудь второго размера была безупречной, мягкой наощупь, но эластичной. Смуглая, ровная, чистая ухоженная кожа, усики были обесцвечены и, видимо, периодически удалялись. Она стала женственной, как и положено по природе вещей.

Утолив первую жажду созерцания, касания и целования, я остановился. Торопить события было ни к чему. Я уже жил в то время регулярной половой жизнью. У меня были какие-то моральные установки быть порядочным и не нарушать заповедей. Но сердце Казановы пульсировало в моей груди!

К тому времени я практиковал технику энергетических пассов Джуны среди знакомых и родственников. Надо сказать, весьма эффективно. Сейчас, когда уже нет Джуны, я, с позиции времени и былого опыта, могу утверждать, что её методика имеет право быть в арсенале врача-целителя. Я предложил Тамаре провести курс энергетических пассов. У меня тогда было три рентген кабинета: стационарный в больничном корпусе, амбулаторный и флюорографический в поликлинике. Корпуса соединялись закрытым проходом. Я единственный рентгенолог. Вся работа успевалась до 14-ти часов, а потом делай, что хочешь до 17-ти. Живи — не хочу!

Я назначил время первого сеанса ближе к четырем пополудни. Мы закрылись в рентген кабинете поликлиники, и я приступил к исцелению. По методике пассы заканчиваются интенсивным растиранием левой половины груди. Это само по себе пикантно, когда работаешь с женщиной. А тут я просто не стал останавливаться, перешел на правую половину, стал стягивать с неё блузку. Она не сразу сообразила, что я её раздеваю и покорно сидела. Я расстегнул застёжку бюстгальтера, схватил за груди и припал губами к шее, чмокая и облизывая уже извивающееся в попытках вырваться тело. Она по-детски хныкала, шепча: не надо! Она отталкивала мои настойчивые ладони. Я усилил атаку, схватил её и понёс к дивану. Бросив на спину, я стал стягивать с нее брюки. Она, поняв, что я не остановлюсь, сопротивлялась уже серьёзно, но без крика, а больше с мольбой соблюдать приличия. Мне удалось стянуть с неё брюки, а затем и трусики. Я целовал её. Шептал какие-то ласковые слова, о том, какая у неё бархатная кожа, какая красивая грудь, о том, как я хочу её. Про себя я думал, что как только вставлю, она размякнет, успокоится. При этом с некоторым ужасом осознавал, что я не чувствую сильной эрекции. Я вспомнил, как мой друг рассказывал, что ему нравится одолевать девушку, чтобы она визжала, сопротивлялась, от чего у него твёрже стоит. Я вспомнил студенческий анекдот, как девушка после первого поцелуя быстро разделась и легла на спину, а парень ей: «Ты что, дура? Одевайся! Сопротивляйся!»

У меня всё получалось наоборот. Удерживая Мару на диване, я продолжал целовать, поглаживать, раздвигать её бёдра, одновременно сжимал свой уд, чтобы хоть как-то можно было войти. Так, держа свой пестик за корень, я кое-как погрузил его и начал двигаться. Ничего хорошего не происходило. Моя подруга сопротивлялась, почти плакала. Эрекция не приходила, я сникал всё больше и больше и вскоре ретировался.

«Зачем ты это сделал! Я не хотела изменять мужу», — она была очень расстроена. Я обнял её по-дружески, успокаивал, говорил, что это не измена, это продолжение того, что было тогда, раньше, до её замужества. Просто оно смещено во времени. Никакой измены нет!..

Она, молча, ушла. Прошло довольно много времени, месяцы. Она пришла вновь, как обычно, за медицинской помощью. По тогдашнему моему разумению, у неё был ипохондрический невроз, а это лечится регулярным добротным сексом, а это мы могём! Ну и так дальше в логике этой концепции. Я знаю случаи, когда у женщин с неврозами появлялись в жизни любовники, регулярный секс, промискуитет. Но реального долгосрочного избавления от симптомов не наблюдал. Сейчас я не верю, что сексом можно вылечить невроз.

Я не помню, что тогда было в начале, что в середине, но в конце было вот что. Заперев кабинет, я прижал её к двери, начал обцеловывать, запустил руку под юбку, заполз пальчиком в нужное место, дразня и возбуждая плоть. Она отвечала на ласки, очень скупо, больше глубоким, прерывистым дыханием и тихим постаныванием. У меня стоял как фонарный столб. Войти в пещерку оказалось несложно, хотя мы стояли лицом к лицу. Мара оказалась «корольком» или, по-другому, «английской леди». Анатомически вход в жемчужный грот имеет три варианта: ближе к пупку — это тот самый «королёк», соитие доступно даже при сомкнутых бёдрах. Ближе к анусу — это «сиповка» или «шалунья». Здесь оптимальны подходы сзади. Золотая середина — это «ладушка».

Я наяривал с большой страстью, пульсировал, вызывая у неё непривычные ощущения, переходил на тибетскую технику — девять погружений поверхностных коротких, затем один глубокий продолжительный, я хотел взять реванш за предыдущее фиаско, и мне это удалось! Почувствовав приближающийся взрыв, я шепнул ей в ухо: «Тамар, опасно, вдруг залетишь от меня, я выйду», — и стал извлекать верного друга, уже начинавшего истекать. Но Мара сама быстро схватила и ввела его обратно, приняв обильное орошение, долгожданный плод порочной страсти.

Вскоре она ушла, сказав в самом конце, уже после прощания, что придет ещё. Впоследствии, каждый раз, прощаясь, она всегда говорила, что придёт ещё.

Во второй раз я, естественно, был более обстоятельным, и, видимо, было более тихое время дня. Я уже не был ничем ограничен и был самим собой. Оторвавшись от губ, я медленно присел на корточки, и, стянув трусики, начал просовывать язык в шёлковый кустарник. Вряд ли она ожидала такого или испытывала в жизни куннилингус. Армяне в супружеской жизни обычно к жёнам достаточно чёрствы и скупы на проявление чувственности, многие просто не посвящены в культуру секса, а разнообразие плотских утех считают унижающими для жены и щедро делятся ими с проститутками и блядьми. А у жён накапливается напряжение неутолённой страсти. Как тут не появиться неврозу у наших женщин, очень чувственных от природы, но очень стеснённых рамками приличия, как социального, так и сексуального!

Потом я стал подниматься с колен, целуя пупок, грудь, снимая через голову платье с лифчиком. Она осталась только в туфельках. Моя рубашка быстро улетела в угол, штаны сползли до щиколоток. После нескольких начальных фрикций, Тамара шепнула мне: «Здесь неудобно, пойдём на кушетку». Кушетка была в большом кабинете. Мы вышли из пультовόй и направились к кушетке, голые, в туфлях. Эротика! Я смотрел на неё похотливым взглядом эротомана, тащась от вида колышущихся грудей и округлого живота. Она слегка поддерживала одной рукой груди, второй прикрывала срам. Именно эти жесты стыдливости сводили меня с ума! Я набросился на неё и отодрал, дойдя за несколько минут до оргазма. Я знал, что у неё стоит спираль и не контролировал процесс. Можно сказать, что именно в тот день мы стали любовниками.

Потом я стал ей делать массаж позвоночника, который заканчивался непродолжительным добротным соитием. Я упрашивал её сделать мне фелляцию, она не соглашалась, приговаривая без конца: «Я не могу! я не могу!» — «Чего ты стыдишься, я ведь целую тебя?» — я, видимо, сильно торопил события. От нескольких близких друзей я потом узнал, что им только через годы удавалось уговорить своих жён на оральные ласки.

Один раз у неё были критические дни. Я поставил табуретку в центр комнаты, сел на неё, достал свой сильно затвердевший уд и силой вложил ей в ладонь. Обхватив её руку своей, я стал ритмично двигать, обучая её мастурбации. Она делала это, хныкая, как ребёнок, которого заставляют учить нелюбимый урок. Я отпустил свою руку, и время от времени говорил: «Мара, умоляю, не останавливайся!» Когда почувствовал, что время близко, достал носовой платок, расстелил на левом бедре и снова сказал: «Мара, умоляю, не останавливайся!» Я начал истекать, она хныкала сильнее, я, стиснув зубы, шипел сквозь них: «Не останавливайся! Не останавливайся!» — пока яйца мои опустошались. Благодарный, я поцеловал ручку, подрочившую меня, и, радостный, скрыл своё хозяйство в пространство брюк.

Не могу точно сказать, возможно, у нас было встреч десять, не более. Сначала было землетрясение, потом кризисное время, позже я перешел на службу в госпиталь. Сюда тоже однажды Мара приходила по делу, но мои все дела вели к одному и тому же финалу. Здесь условия были спартанские, аскетические. Всё произошло в дверном проёме фотолаборатории, мы просто перепихнулись.

Жизнь изменилась окончательно. Вскоре я уехал в Россию. Все эти годы, возвращаясь в отпуске в родной город, судьба нас не сводила на случайную встречу. Я о ней больше ничего не знаю. В следующем письме я один раз упомяну её имя, но в другом контексте.

С уважением к Вашим венгерским корням, Czia!