Глава 12. «Наполеон нашего времени», роман. Глава 3. Линия защиты.
Автор: А.В.
18+ Черновик. Сайт ЛитНачало
— Андрей Михайлович, вы понимаете, что нужно выработать линию защиты?
— Понимаю.
Адвокат пристально взглянул на Ястребова.
— Андрей Михайлович, вы не должны выходить из образа отчаяния. Это единственно правильный вариант поведения в вашей ситуации. Понимаете?
— Понимаю, — кивнул Андрей Михайлович, не глядя на адвоката. — Но… Я действительно в отчаянии. Мне хочется выть, больше ничего. Я чувствую себя животным.
Он сидел с опущенной головой, низко склонившись, поставив локти на колени. Его крупные, морщинистые руки были сжаты в кулаки, лоб он прижимал к кулакам.
Он почувствовал прилив жара, его речь стала быстрой и как будто бессвязной.
— Я нахожусь в постоянном страхе. Мне страшно, что я — это я. Я никогда не был в такой ситуации. У меня выбили почву из-под ног. Я оказался без книг, без работы, без всего, к чему привык. Я будто животное. И теперь мне кажется, что я и раньше был этим животным. Я по жизни взрывной человек, я мог очень быстро прийти в бешенство и превратиться в животное. А в последние месяцы, до убийства… Теперь ведь, знаете, моя жизнь поделена на «до» и «после». До убийства и после убийства. То, что после, это как бы моё существование вне жизни. Я будто перестал жить. Так вот. С чего я начал. В последние месяцы, до убийства, я находился в страхе, что меня убьют. За мной следили, мне присылали угрожающие послания…
— Кто?
— Люди из окружения писателя Иннокентия Отлыгина. Они всюду за мной следили, это я точно знаю. Они ходили за мной по пятам, чтобы записать на видео что-нибудь скандальное. Провоцировали меня на скандалы. Им нужен был компромат на меня. Они шантажировали и угрожали меня убить.
— Из-за чего?
— Это длинная история. Иннокентий Отлыгин украл мои труды, написал книгу с использованием моих идей и текстов. А потом обвинил меня в плагиате. И начались судебные тяжбы. Я выиграл суд, но потом последовал другой суд. Из-за того, что я публично оскорбил Отлыгина. На этот раз уже он его выиграл. Но это лишь внешняя схема событий. Всё обстоит гораздо хуже, всё — сложнее, потому что это — по живому, это нервы. Мир поделили на своих и чужих. Нужно быть на чеку, тот ли человек, или не тот, можно с ним говорить, или нет. Я перестал выходить из дома в тёмное время суток. Меня страшила темнота. Вдруг поджидают за углом люди Отлыгина? Нападут, изобьют, искалечат. И когда она… Вы понимаете, о ком я… И когда она сказала, что уйдёт от меня, я подумал, что и она переметнулась в лагерь врага. Окружающий мир стал для меня реконструкцией жизни. И в этом реконструированном мире все, кто был не со мной, оказывались во враждебном лагере. Разве мог я воспринять иначе уход Ксении? Значит, и она теперь мой враг. Она с теми, кто против меня. Уйдёт от меня, и станет смеяться надо мной вместе с моими врагами, рассказывать им про меня и смеяться. А когда она крикнула «ублюдок», всё помутилось в моей голове. Вот тогда я стал животным. Я вёл себя так, как могут вести себя животные. Убивая Ксению, я убивал врага. Тут важно вспомнить, что в моей жизни всегда присутствовал второй план — это реконструкция. Это как бы моя вторая жизнь, и она была для меня не менее настоящей. В этой второй жизни я играл роль Наполеона. И в ту страшную ночь всё перемешалось в моей голове. Жизнь номер один и жизнь номер два. Я и Ксения, я и Наполеон. Все, кто против меня — значит, и против Наполеона. Но противников Наполеона в своём окружении я не потерплю. Потому что это вызов лично мне. И тем более Ксения. Та, которую я любил, кому доверял… Впрочем, нет. Ей я хотел доверять, но не мог доверять, потому что она молода. Она слишком молода. А я уже стар. Разве может старый мужчина доверять молодой женщине? Конечно, нет. Поэтому я всё время ждал от неё предательства. Я следил за каждым её шагом. Это её тяготило, я знаю. И она упрекала меня за это. Но я не мог иначе. Если бы я перестал её контролировать, я сошёл бы с ума от неопределённости, от неизвестности, где она, с кем… Зная распорядок её дня, режим её работы, распоряжаясь её личным временем как своим, я хоть как-то обеспечивал себе внутреннее душевное равновесие. Но это равновесие было зыбким. Я находился в подвешенном состоянии. Я находился в положении человека, над головой которого дамоклов меч. И этот меч она обрушила на мою голову, когда сказала «ублюдок». Этим она вынесла приговор самой себе. За этим вот её «ублюдок» я прочёл всё, что было нужно. Этим она сказала, что перешла в лагерь врага, что я больше ей не друг, и доверять больше друг другу мы никогда не сможем. Назвав меня «ублюдком», она подтвердила мои подозрения, что ей надоела моя старость. Она как бы напомнила мне о том, что она слишком молода, а я слишком стар, что у неё впереди долгая жизнь, а у меня эта жизнь на исходе. И я почувствовал, как во мне вместе с яростью ещё более усилилась зависть к её молодости и к той будущей долгой жизни, где она будет без меня. И когда я пресёк эту жизнь в ней, я стал счастлив. Это было счастье животного, сумевшего перегрызть глотку своей жертве.
