Россыпь

Геннадий Конюков, 2022

Как на излучине реки вода наносит в россыпь множество разноцветных камешков, так и Геннадий Конюков собрал в пригоршню свои самобытные рассказы. Своеобразные персонажи уже почившей эпохи в рассказах Геннадия Конюкова оживают в воображении читателя, открывая ему незатейливый быт аборигенов Забайкалья. Забавные и отходчивые, доверчивые и наивные, хвастливые и бравирующие – герои его рассказов так сильно отличаются от современных, столь похожих друг на друга, людей. Есть место в россыпи и камешкам-очеркам, в которых автор от первого лица описывает незамысловатый, но тяжёлый труд таёжника-промысловика. Особняком в россыпи выделяется этюд «Под завесой дождя» как дань ностальгии по прибалтийской молодости. Ну и как небольшие самородки в пригоршне блестят взгляды Геннадия Конюкова – обобщение накопленного жизненного опыта в устойчивые аксиомы. Красной нитью через все произведения проходит любовь автора к родной Природе. Без всяких сомнений, «Россыпь» – достойное продолжение жанра деревенской прозы.

Земляки

— Вай-вай-вай, кого я вижу! Запрягаев, Кешка! — На выходе из здания аэропорта согнувшись в полупоклоне, сияя подобострастной улыбкой, Жамьян долго тряс Кешке руку. — Какими судьбами в наших краях?

Кешка не без натуги узнал односельчанина Жамьяна, много лет назад покинувшего родное село. Сейчас перед ним стоял хоть и не цветущий мужик, но и не тот худосочный парень, каким он остался у него в памяти.

Худой и бледный, как картофельный росток из подполья, всегда одетый в трикотажные брюки в полоску, брезентовые тапочки и кожаную кепку — он, бывало, выходил на улицу, передвигаясь с палочкой в руке на прямых, плохо гнущихся в коленях ногах, и подолгу стоял у ворот. Потом как-то незаметно исчезал. На следующий день или через день появлялся снова, всегда неожиданно и на том же самом месте — казалось, для того только, чтобы показать миру, что он пока ещё жив. Поговаривали, Жамьян болел сифилисом. Жил он со стариками родителями недалеко от Залива.

И вот с каких-то пор Жамьяна не стало видно. Он перестал выходить на улицу. Нет, он не умер, но куда-то исчез. Незадолго перед этим у Запрягаевых гостил старый Санга, они пили чай с отцом, о чём-то толковали. Похоже, отец тогда дал Санге взаймы деньги. Спустя полгода Санга умер, так и не отдав отцу долг, о чём можно было судить по упрёку матери в его адрес, на что тот отвечал: «Да ладно, хоть на благое дело…»

За Сангой в скором времени последовала и Сангашиха. На похоронах родителей Жамьяна не было, он как бы канул в небытие. Избушку Санги разобрали на дрова, и на том месте построили новый дом другие люди.

И вот сейчас перед Кешкой стоял тот самый Жамьян, так давно исчезнувший из посёлка, но уже не та худоба, а мужик в силе. Кешка тоже теперь был уже далеко не парнишка. Он был удивлён, что Жамьян мгновенно узнал его, тогда как сам, не будь остановленным, наверняка прошёл бы мимо.

— Откуда и куда путь держим, земляк, если не секретно? — Жамьян наконец отпустил кешкину руку.

— Да уж какой секрет! Домой еду, отец плох. От брата телеграмму получил, вызывает срочно.

— Вай-вай, болеет или как?

— Сам не знаю, Костя не сообщил.

Жамьян сочувственно поцокал языком.

— На город, значит… Автобус утром ушёл. Так-то частником можно, но они тоже по утрам едут. Ночевать надо…

— Гостиница-то работает?

— Зачем тебе гостиница?! Обижаешь, земляк. Ночуй у меня, моя Баирма будет рада!

— Но ты же куда-то направлялся…

— А… — махнул рукой Жамьян — никуда не направлялся… так просто. Промышлял… — непонятно хохотнул он.

— Как здоровье-то? — поинтересовался Кешка, когда они вышли на улицу. Жамьян шагал непринуждённо, слегка припадая на одну ногу.

— Здоровье ничего, ладно. Лама лечил. Шибко хороший лама.

Они какое-то время шли по главной улице, в одном из магазинов Кешка купил яблок и бутылку вина, а дальше Жамьян повёл его закоулками со сплошными лужами. Кешка, выбирая сухие места, невольно стал примечать дорогу обратно, чтобы завтра утром без проблем выбраться к автобусной остановке.

Наконец, они уткнулись в тупик и остановились у ворот. Жамьян, как показалось Кешке, с опаской открыл калитку.

— Баирма дома…

С той же нерешительностью, что и калитку, он открывал дверь в избу.

Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что в этом доме прочно поселилась нужда. Само жилище трудно было назвать домом — это была обыкновенная «засыпнушка», утеплённая опилками и обшитая горбылём. Вопреки уверению Жамьяна, Баирма оказалась не столь радушна. Она долго и нешуточно что-то выговаривала Жамьяну на своём языке и, казалось, была готова прибить его мухобойкой. Кешка ничего не понимал из происходящего, тем более её речь, и чувствовал себя так, точно был соучастником Жамьяна в каких-то неведомых грехах. Он уже было собрался развернуться и выйти, как, наконец, Баирма сменила гнев на милость, и Жамьян представил его:

— Это Запрягаев Кешка… Иннокентий, вернее. Мой земляк. Друг из детства, — добавил он для большей убедительности.

Баирма посмотрела недоверчивым изучающим взглядом на Кешку. Когда же тот достал из дипломата вино, она мгновенно преобразилась.

— Проходите, пожалуйста, Иннокентий… Как будете по батюшке?

— Ильич.

— Проходите, пожалуйста, Иннокентий Ильич, будете гостем. Просим извинений за беспорядок. — Она кинулась вытирать стол, усыпанный битыми мухами. На столе вмиг появились разнокалиберные чайные чашки.

В избе было душно, откуда-то явно натягивало злостной тухлятиной. Когда Жамьян, приподнял крышку и заглянул в кастрюлю, стоящую на полу возле печи, источник зловония определился. Баирма что-то проворчала и вынесла кастрюлю за дверь.

— Но, за встречу, земляк! — произнёс тост Жамьян. Выражение лица у него при этом было заискивающее.

— Как поживаем, где трудимся, Иннокентий Ильич, если будет не секретно?

— В Толмачевске, строим обогатительный комбинат.

— О-о! — протянул Жамьян и хихикнул. — Небось, лопатой гребёшь башли… — Неуклюжая шутка повисла в воздухе. И Жамьян, сообразив, что сказал неладное, продолжил: Поди, в начальниках или как?.

Кешка ответил, что он обыкновенный бульдозерист.

— Ты-то как?

— Э-э, арботы пока никакой… Мало-мало калымил. Осенью пойду в хачегарка.

Вина хватило на два разлива. Жамьян на отлёте руки, страдая старческой дальнозоркостью, изучал этикетку порожней бутылки.

— Деньги будут — надо взять… Однако, кислый, водка — лучше. А давай, земляк, ради спорта возьмём водки?

— Водка в продснабовском, — не замешкалась с наводкой Баирма.

— Спорт спортом, а упражняться придётся тебе, у меня — дорога. — Понимая, что от него требуются деньги, Кешка поднялся и сказал: — Пошли».

У Жамьяна заблестели глаза.

— Земляки, называется, тоже мне! — запротестовала Баирма, — Человек в гости пришёл, он его в магазин тянет, старый дурбан!

— Верно, сиди земляк, отдыхай. Я — пулей.

Кешка, вспомнив дорожную грязь, охотно согласился остаться.

— Купи там чего-нибудь на стол, — сказал он, доставая деньги.

Жамьян взял сумку и уже на пороге обернулся:

— Баирма, эй, давай позы, а?

— Какой быстрый — позы! — возмутилась Баирма. — Он думал, чик-чик и готово! Позы ему!

Баирма ушла за перегородку и вернулась оттуда уже в другом платье. От неё веяло духами. Похоже, Баирма считала себя неотразимой, опускаясь на диван рядом с Кешкой, заводя светскую беседу.

— Вы это, Иннокентий Ильич, очевидно-вероятно, хор-шо зарабатываете на вашей стройке?

— Да как сказать… — замялся Кешка от неожиданного вопроса, — в общем, неплохо. Не обижают.

— А! — с удовлетворением воскликнула Баирма. — Значит, жена довольна.

— Никакой жены у меня нет.

— Как это так — нет жены! Вы такие молодые, интересные… Тогда, очевидно-вероятно, невеста есть? Должно быть, скучаете — дело молодое… — Шаловливо улыбнулась Баирма.

Кешка пристально вгляделся в неё и резко поднялся с дивана:

— Пойду на улицу, покурю.

— Курить он хочет! — подобрав губы, бросила ему в спину Баирма, — Кури здесь, какой шибко культурный!

Кешка прошёл в угол двора и оставался там до тех пор, пока не хлопнула калитка и не появился сияющий Жамьян. Гостеприимно пропустив Кешку в дом, он выгрузил из сумки на стол кусок варёной колбасы, банку шпрот, хлеб и две бутылки водки. Протянул Кешке сдачу.

— Может, лишнее взял, а?

— Да ладно тебе!

Баирма молча, с надменным видом наре́зала хлеб, колбасу, вскрыла банку со шпротами, подала вилки, и все те же чайные чашки; сначала на двоих, потом демонстративно приставила третью.

Заметив её в другом платье и уловив запах духов, Жамьян тронул Кешку за колено и подмигнул:

— Это мой Баирмашка-то вы́годал: я — старик, он — всё молодой…

Баирма вздёрнулась, всем видом своим показывая, что так оно и есть на самом деле.

Жамьян быстро пьянел. На губах появилась слюна, он тянулся обнимать Кешку, пытался поцеловать ему руку. Кешка, как мог, оборонялся локтём и отодвигался на стуле.

Вместе с Баирмой трясли какого-то Доржишку. Как можно было понять, тот когда-то перехватил у Жамьяна заработок — калым. Заочно досталось тому пройдохе Доржишке на бобы!

И опять Жамьян то хвалил Кешку за щедрость, а то мечтал о калыме, где-нибудь хорошо заработать, восхищался своей Баирмой. Услышав из хриплого голоса динамика известную песню, он подхватил, страшно перевирая слова: «И синица не зувуки космодро-ома, зелёная, зелёная тарва-а…».

Привстав из-за стола и зажмурив глаза, кивая в ритм головой, рванул через колено меха воображаемой гармошки:

— Ар-рдная, ардная, ардная земля-я…

— Э-э, проворчала Баирма презрительно. — Совсем пьяный сделался, старый дурбан!

— Баирмашка, давай, верно, позы! — не унимался со своим заказом Жамьян.

— Позы! Ты мясо вчера в ямку положил? Забыл он! Кушай теперь тухлые позы. Ты сам тухлый поза — Доржишке калым воро́нил!

— Доржишка–то мой шибко хороший друг, — доверительно пояснил Кешке Жамьян, — Тот раз мой калым перехватил. Уборный, помойку в больнице чистил. Баирма ругается…

Баирма, принимавшая доселе активное участие в пирушке, относившаяся к Кешке весь вечер подчёркнуто официально, а к Жамьяну — агрессивно-пренебрежительно, убрала со стола чашки. Потом принесла на диван покрывало, простыню, подушку — всё предпоследней свежести.

— Очевидно-вероятно, будете отдыхать, Иннокентий Ильич, или желаете подышать свежим воздухом на сон грядущий? — осведомилась она, игриво улыбнувшись, давая понять, что великодушно прощает Кешке страшную обиду и потому определённо имеет право на какие-то особые отношения между ними.

Кешка посмотрел на неё как на чудо в перьях и промолчал.

— Выключатель рядом с тобой, — сухо пробурчав, Баирма исчезла за перегородкой, где сорвала зло сдержанной бранью на замычавшего спросонья Жамьяна.

Кешка повесил пиджак на спинку стула и лёг на диван, не раздеваясь, укрыв покрывалом только ноги. Он долго лежал так без сна, и хотя «принимал на грудь» через раз, памятуя о завтрашнем дне, сказывалось возбуждение от выпитого. И была тревога за отца: что случилось с ним? Ещё полгода назад, когда Кешка был дома в отпуске, он казался несокрушим и полон энергии. Неужели это страшная болезнь, о которой не упоминалось в телеграмме? Загадка разрешится не ранее, чем через сутки. Из города надо ехать ещё на поезде. А сейчас спать, спать и спать, но, как всегда бывает, в приказном порядке сон не шёл.

— Спишь, земляк? — вдруг вполголоса спросил Жамьян из-за своей перегородки совершенно трезво и, не получив ответа, пробормотал: — Но спи, спи. Автобус рано, дорога длинный.

Воздух в хибаре был затхлый, смрадный. Кешка, не включая света, потихоньку, стараясь не скрипнуть дверью, выбрался на улицу и долго сидел на крыльце, думал об отце, о своей жизни, о Жамьяне… Земляки-то земляки, но только никакой радости не было от встречи, была лишь досада, что не определился в гостиницу. Жамьян за весь вечер ни разу не вспомнил родное село, не спросил, когда Кешка был там в последний раз, кто из односельчан жив-здоров, а кто покинул этот мир.

Когда Кешка спросил его, почему он не был на похоронах родителей, Жамьян, явно уклоняясь, пробормотал что-то невразумительное. Цепкой детской памятью он хорошо помнил Сангу, других старых бурят, живших в то время в посёлке, помнил их добродушие, сердечность, гостеприимство. Что стало с Жамьяном, почему такой ханыжный вид и образ жизни? А что Баирма, так видно «по Сеньке шапка» — стоят друг друга.

«Ладно, будет размышлять! Надо всё-таки как-то уснуть. Да не проспать бы автобус…».

Кешка тихонько вернулся на диван и только под утро забылся.

Проснулся он от загремевшей посудины. Из-за перегородки выглянула Баирма:

— Иннокентий Ильич, приносим извинений, мне полагается торопиться арбота…

«Броччоха, хоть бы чаем напоила, — с неприязнью подумал Кешка. — Работа у неё появилась за ночь!» Вчера Жамьян проговорился, что сама безработная, за что и получил шлепок по затылку: «Дурба-ан!».

— А где Жамьян?

— Калымить ушёл.

— Что не разбудил-то?

— Он сказал, пускай, спит, дорога длинный…

Кешка глянул на часы, надо было поторапливаться к автобусу. Он взял свой дипломат и, не прощаясь, с чувством облегчения вышел на улицу.

Третий час без остановки «пазик» урчал по гравийке. В автобусе было душно, в щели проникала пыль.

В Осиновке водитель объявил стоянку на полчаса. Все пассажиры вышли. Кешка от нечего делать зашёл в магазин, бесцельно скользя взглядом по витринам. Когда народ стал подходить на посадку, он тоже направился к выходу и натолкнулся на какого-то парня, идущего ему навстречу. Хотел было обойти его, но тот преградил ему дорогу. С другой стороны к нему подошёл ещё один парень.

— На выходе готовь на бутылку или ты не дойдёшь до автобуса, понял? — глухо, вполголоса сказал первый парень, и прежде чем Кешка успел что-либо сообразить, они оба, круто развернувшись, быстро вышли из магазина. Это произошло так неожиданно, что Кешка попросту оторопел, но размышлять было некогда, и он толкнул им на выходе несколько смятых десяток, буркнув: «Больше нет». И, не оглядываясь, прошёл к автобусу.

— Все на месте, никого не забыли? — спросил водитель, окинув взглядом салон. И, получив подтверждение, закрыл двери автобуса.

До города оставалось около двух часов.

Шокированный только что происшедшим, Кешка не сразу пришёл в себя. Пионеры! Далеко ребята пойдут, если никто не остановит… Достойные кандидаты в казённый дом.

Кешка знал, что поезд до Тынды отправляется поздно вечером. Можно было, конечно, сесть на проходящий скорый, но в этом случае придётся коротать ночь на вокзале в Тынде — от станции до дома ему предстояло ещё ехать на автобусе.

Он вспомнил, что ничего сегодня не ел, и решил, после того как возьмёт билет, где-нибудь основательно пообедает, а потом купит подходящую книгу, обоснуется где-нибудь в зале ожидания и будет коротать время до поезда.

— Одно место до Тынды, плацкарт, — доставая паспорт из внутреннего кармана пиджака, сказал он в окошко кассы.

— Ваш паспорт, — сказала кассир и после небольшой паузы, решив, что человек не понял, повторила: «Дайте ваш паспорт!»

Кешка выдернул паспорт из обложки, где у него были заложены пятитысячные купюры, с недоумением провёл большим пальцем по торцам листов — денег не было! Пробурчав что-то невнятное и отойдя от кассы, проверил по всем карманам. Сам того не ведая, прав был, отвечая тем барбосам в Осиновке, что денег у него нет. Их действительно уже на тот момент не было, лишь в одном из карманов нашлась мелочь, разве что на пачку сигарет.