Прощай, сестрица Кострома. Избранные стихи и рассказы. Стихотворения (Георгий Моверман (Лука Шувалов), 2020)

«Бор в Мышкине: сухая чистота…»

Бор в Мышкине: сухая чистота

Колонн шершавых золото и умбра.

Макушек зелень оживляет утро.

В Охотине церквица без креста…

Не помню, отражался ли в реке

её зигзаг унылый, серо-белый?

И по кому дрожащим медным телом

Трезвонил колокол за Волгой вдалеке?

Родник был там: под радугой пузырь,

Окружностью стеснённый бочки врытой;

Черпак железный с донышком отмытым

от краски мрачной…

В ерхневолжья ширь:

Ширь светлая, ширь леса, ширь воды,

Не плоская сухая, не степная,

Где глаз, не видя истинного края,

Рождает ощущение беды.

А здесь душа, как лист сухой, легка

В весёлом предрешении уюта,

Исчезнет враз докучливая смута —

Ты пуст, как пуст черпак у родника.

Наполнишься ли утром влагой той,

Той влагой горьковатой родниковой,

Для жизни неизведанной и новой

Иль морока в обнимку с суетой?..

Печаль ушла: ведь нынче ты живёшь!

А завтра будет не сегодня — позже…

«Ты плащ мой приготовила? Вдруг дождик…

Ты разве за брусникой не пойдёшь?»

На домик у реки бросаю взгляд

И больше не смотрю, походом полон.

Бор впереди, где старых елей полог,

Где губка мха и сосен чистый ряд…

2014

Весенний романс

Весна! Пройтись бы что ль шальным котом

От Вешняков до самого до Выхино,

И пыльное из дому что-то выкинув,

Жалеть об этом осенью, потом.

Умыться, не спеша, как любит кот,

Процеженным сквозь ветки ярким светом,

Весенним солнцем щедро подогретым,

Глаза тревожащим ручьями слёзных вод.

Котом подъездным врезаться в любовь,

Орать на крыше гнусно и противно,

Звать звуками гормонов вольных гимна

на подвиг местных кобелей и казанов.

И метить все пространства наподряд,

Янцзы потоков жёлтых не жалея,

Но, говорят, коты домашние жиреют,

Хотя живут они подольше, говорят…

2014

Девочка в очках

(«Голос. Дети»)

Ирине Морозовой

«Non, rien de rien!»

Я в спальне — к ночи неодетый…

(Что будет сниться мне? Начхать!)

И вдруг я вижу: «Голос. Дети»,

и эта девочка в очках…

Зачем я случаем заброшен

в мир горькой склоки, чан страстей?

Я ж про политику всё больше,

а не про пение детей.

…Родители — как пред инфарктом;

друзей спасательный отряд.

Все грезят наяву о фарте,

и всуе Господа молят

о даре милости грошовой,

отринув всякий Божий стыд:

мол, «дай чуть-чуть удачи, чтобы

дитя не плакало навзрыд!»

Но суету мой слух в миг вымел —

никчемный сор интриг, карьер —

и мир как будто разом вымер,

лишь только громом: «rien de rien!»

Под этот крик ночной, обвальный,

и не захочешь — воспаришь…

(О, плен страшилы гениальной,

которой домом был Париж!)

Разлуки боль, тоски опала…

Все круче, гуще песни тон!

Но где и как она узнала

Божественный любови стон?..

«Довлеет серость поколений,

Россию ждёт ментальный крах!»

Да будет жить страна под пенье

девчонки худенькой в очках!

И с первых звуков песни древней

пижон, пузатый прохиндей,

простушка в стиле «под деревню»

вмиг повернулись чохом к ней.

… А правил я так и не понял

Из их смешливых, бойких фраз.

Но только слёзы на ладони

Я ощутил.

Из чьих же глаз?

2014

Заздравная

Интерпретация дуэта «Libiamo ne lieti calici»

Виолетты Валери и Альфреда Жермона

с хором из первого акта «La Traviata» Джузеппе

Верди — величайшей оперы в истории музыки

Альфред:

Друзья! Поднимите бокалы с шампанским!

Мой тост за любовь поддержите!

Весёлый Париж не заснёт ни минуты,

И мы не заснём вместе с ним.

Забудем страхи, горести,

Сегодня мы танцуем,

Поём и веселимся,

И ночь пройдёт, как сон.

Друзья, осушите бокалы с шампанским!

Пусть ночь эта будет для нас.

Хор:

Эта ночь, ты для нас, ты для нас!

Виолетта:

Как верны, как верны слова песни этой,

Их сердце моё повторяет!

Бокал осушу свой до дна вместе с вами,

Пусть властвует в мире любовь!

Забудем страхи ложные,

А завтра будь, что будет!

Цени мгновенья радости,

Нам жизнь дана лишь раз.

Друзья, поднимите бокалы с шампанским!

Мы пьём за царицу-любовь!

Виолетта, Альфред, Хор:

Друзья! Поднимайте бокалы с шампанским!

Париж не уснёт вместе с нами,

Веселье и радость нам ночь озаряют,

Пусть ночь эта длится всегда.

Виолетта:

А есть ли здесь влюблённые?

Альфред:

Они здесь есть, поверьте…

Виолетта:

Слова так безрассудны.

Альфред:

Но то любви слова…

Виолетта, Альфред, хор:

Пусть радость царит в этом доме сегодня,

Мы вместе, друзья, веселимся,

Как рады мы видеть счастливые лица,

Давайте до дна — за любовь!

Да, пей до дна, пей до дна, за любовь!

Хор:

Пей до дна за любовь, за любовь!!!

2014

К уходу

Осень, хлябей небесных парад!

Всё, что было сухим — за минуту намочится,

Ну, давай, прыгай в зиму, ну что ж ты, пора…

— Да пора-то пора, только очень не хочется.

Как-то прожит наш век, что осталось? Часы?

Новый вереск подрос на лужайках под соснами,

Отсвистали ветра, отгудели басы,

Кто был прежде детьми, стали скучными взрослыми.

Мы по жизни плывём, суетная плотва,

Неизвестных господ батраки терпеливые,

И сникает душа, как цветка голова

на своём стебельке в дни июля дождливые.

Ищем, ищем иголки в просторном стогу,

Тратим жизнь второпях, как копейку последнюю,

Вот бы мне сочинить хоть мотив, хоть строку!

Вот бы искру вдохнуть в вашу душу соседнюю!

Мы сидим на краю, на последнем венце,

Сруб колодезный сыр, а внизу влага стылая.

Вечный мучит вопрос: что же ждать там, в конце?

Но ответ не придет…

Ты скажи просто: «Милая,

Нам с рукою в руке, и с глазами в глаза

Все ж полегче принять пустоту эту вечную.

Что тебе не успел я когда-то сказать,

Скажут первые звёзды безоблачным вечером».

2014

Казачья баллада

Хитра ты, пуля-дура, на излёте…

Как рана моя рваная саднит!

Да вы уж, мама, казака не ждёте?

А он ведь не в земле сырой лежит.

Умел сплеча рубить я шашкой острой,

Упругую, как ветер наш, лозу.

А как меня любили братья, сёстры,

Да та, что проводила на базу!

Купили вы с отцом по деньгам справу,

Коня трёхлетку, пику да седло,

Благословили биться за державу,

Живым вернуться ворогам назло.

В полку я пластовал других не хуже,

Без страха и без дурости лихой.

Хоть исть порой случалось и не дюже,

Но был всегда накормлен братка-конь.

Да только, батя, вороги сменились:

Покруче будут — стал змеючим враг.

Станичные на классы поделились,

А я, смекнув, червонный стал казак.

И бой-тот был — не бой, а стычки вроде.

Бил пулемёт, мы стали отходить,

Но пуля-дура сдуру-то находит

Не тех, кого бы надо находить.

Ребята дотащили до окопов,

И фельдшер, слава Богу, рядом был…

Не то, чтоб я в чужой земле закопан,

И крест корявый на морозе стыл.

Спаси тебя Христос, курчавый лекарь!

Гостинца, коли буду жив, свезу.

Да только, мама, стал ваш сын калекой,

Как буду управляться на базу?

Ох, часто, мама, в жар меня бросает,

И в холод, будто по степу зимой…

А кто ж у нас в станице комиссарит?

Неужто Пантелей, приятель мой?

Уж лют Пантюха был, и офицеров

Отправил столько Богу на поклон!

Да вот остался нечета мне — целым,

Сидит при власти точно фон-барон.

Мне весточку, родные, отпишите,

Я знать хочу, как там у вас в дому,

И чтоб малой Мишанька, проследите,

Кинжалу не касался моему.

Ну вот и всё, папаня и маманя,

Такие вот у сына-то дела.

Ведь пуля-дура знает кого ранить,

Летит себе свинцовая пчела…

2014

«Лоза на море вид не портит…»

Лоза на море вид не портит,

Сырой террасы пол дощат.

Лука Шувалия из Поти

Смакует кофе натощак.

Неярки дней его охвостья:

Была страна, была жена…

В Рустави сын, а дочка в Хосте.

За русским замужем она.

Базарный крик портовых чаек

Привычен и не режет слух.

Ничто под кофе не печалит

Луку, быть может, пара мух,

Жужжащих нудно, деловито —

Электробритвой «Агидель»…

Была, была электробритва,

И он ей брился через день.

Он вспоминает, как светило

Над Поти солнце. Из Москвы

Являлись женщины, щетина

Их не пугала. До поры.

Подарки потийского лета

сегодня в памяти живут.

А было ль всё хмельное это?

Над Поти осень, листья жгут.

В душе Луки конец сезона:

Спокойный космос доброты.

Заряд его заложен, взорван,

И грунт взметнувшийся остыл.

Длинна, уныла в Поти осень,

С зимой тоскливой года треть.

Лука пьёт кофе, он же Овен,

А Овнам долго не стареть.

2014

Маленькое победоносное

Солдаты Пирра водружают знамя,

Ликуют штаб, обоз и лазарет:

Победа есть, была и будет с нами,

Одна, и две, и тысяча побед!

Ура! Кричат язык, глаза и ноги,

Виват царю! Хрипят обрывки тел.

Мы победили тех — их, в сущности, немного —

Кто сомневался, блеял и гундел.

Кто интеллектил, спорил и софистил,

Веселье дней припудривал тоской,

Пасьянсы кто раскладывал из чисел,

Кто просто был не «этот», а «другой»…

Кого панически трясло от слова «наше»,

Кого корёжило от слова «большинство»,

И крик «ура» бессмыслен был и страшен…

Кто не умел сказать могучее «чаво?».

Пиджак перхотный, вялый клин бородки,

Ехидство каверзных, заумных инвектив…

Как здорово, что век такой короткий,

Всем умникам намерял Коллектив!

Великий Пирр, веди «своих» к победам,

Тащи за шкирку, в зад пинай ногой,

Дай крови «не своих» чуток отведать,

А дальше мы уж сами…

всех в огонь!

2014

На помосте

«Пора, мой друг, пора!

На исповедь, как водится…

Казнить раба пера

не каждый день приходится.

Шагай, мой друг, шагай

пошибче, время дорого!

…Да, я стихи слагал,

Борясь со словом-ворогом.

Искал, искал, искал

Игру, что в слове кроется.

Нашедши, не вздыхал,

Что смысл с формой борется.

Был весел и хитёр,

Изображая мужество.

Глаза свои не тёр,

Сбирая слезы в лужицу.

Любил. Как мог, любил.

Не бегал Божьей милости.

Под корень не рубил:

Что выросло, то выросло…

…Да где же ты? Пора!

Помост сколочен наскоро.

Как воздух свеж! Сыра

Колода коренастая.

Ну что ж, последний взгляд —

Народ наш в нетерпении.

Давай что ль «тру-ля-ля!»,

Полегче как-то с пением…

2014

Так проходит слава

Sic transit Gloria… Огни

Во тьме последнего вагона…

Щекою к рельсам мрак приник,

Чтоб уловить остатки звона

Кимвалов славы мимолётной,

Случайной, словно театр залётный —

Отрада сонных поселений,

Где ворошит Шекспиров гений

Уклад насупленного быта.

В нём всё не счастливо, не сыто…

Но плачут женщины до стона

Над неповинной Дездемоной,

Тайком глядящей на часы:

Пора бы ехать — дома сын

Один, а тут ещё поклоны,

Гримерка, сплетни… Всех собрать…

О, Боже мой! Дурак Отелло

Так шею слапал неумело,

Что синяков не избежать.

Автобус древний, мятый бампер,

Водила толст, красиво сед…

И метров сто бегут собаки

С истошным лаем труппе вслед.

…Отстукал поезд, дрожь по рельсам,

Кряхтя поднялся, тишь вокруг.

И понял: Transit…

Не надейся,

Другой вокзал. Другой маршрут.

2014

Царь Пётр

Триптих

I

Приехал царь Петруша на Кукуй

В немецком платье, рядом Алексашка,

Лучится хитростью и синяками ряшка,

Гостинцы на сиденье — целый куль.

За Яузой домишки, дерева,

Ганновер, Мюних, Йена и Аахен,

Остаться здесь бы до кончины на хер,

Да долю царскую куда же подевать?

Сошли с кареты, сели на траву,

Темны и горьки мысли у Петруши,

А Алексашка, будто бы подслушав,

Промолвил едко: «Чисто как живут!

Вся эта сволочь на кукуйской стороне —

Рейтары, лейтенанты, капитаны,

Нахапали в России капиталы,

И нас же обсерают, разве нет?»

Сощурился недобро царь Петруша:

«Уж больно разговорчив стал, холоп!

Ты б поберёг, что ль, задницу да лоб…

Поменьше отрясали б удом груши —

Так жили бы не хуже этих вот!

Да. Точно жили бы не хуже…

А спят подолгу, леность, грязь да лужи», —

Промолвил царь и, сунув трубку в рот,

Шепнул он Сашке: «Девки ждут, поди.

Давно уж не плясал я менуэта,

А хороша, Бог мой, сисястая Аннета.

Что брюхо трёшь? Туда, в кусты сходи!».

Петруша пиво пил, гостинцы раздарив.

Спало Останкино, Зарядье и Остожье,

Сны были лёгкие, весенние, о Божьем.

И терпеливо ждал рассвета Третий Рим.

II

Пригнувшись, Пётр вошёл в свою токарню.

(Дела закончил иль не приступал?)

На нартовский станок усталый взгляд упал.

«Хорош, собака, наградить бы парня»!

Стоит — накрыт рогожей — у окна,

Как конь-огонь по ездоку скучает.

А тот его за лихость привечает,

Ступнями ног давя на стремена.

Да где ж промчишься конным лишний раз!

Заботы государевы репьями —

Сенаторы, министры да крестьяне.

И каждый ждёт Петра царёв приказ.

А он затих, не требует приказа —

Токарный этот нартовский станок,

Стоит себе, как конь, четырёхног

Отрадою для рук, ума и глаза.

Он для Петра — мечта о сонме дел,

Ремесленном сопящем интересе,

О радости неумственной, телесной…

…И Петр станок ногой своей вертел.

Резцом голландским бронзу разодрав,

Вороной каркал новомодный суппорт,

А Пётр стоял, как будто впавши в ступор,

Единым со станком издельем став.

Вот стружкой обожглась его нога.

Но Пётр стоял… И думал Царь о дюймах,

Чем сковывал беспутство мыслей буйных.

И пот со лба стирал арап-слуга…

III

Хрипя, лежит Пётр Алексеич на постели,

На трон последний шестерыми вознесён.

Так долог ростом и тяжёл был весом он,

Что шестерых хватило еле-еле.

Январский день промозглостью своей,

Усугубляет холод будущих предчувствий,

Реки Петровой видно уже устье,

Доплыл он до него, крича: «Скорей, скорей!»

…Всю жизнь орал, других мутузя в холку,

Под зад, по спинам палкой, батогом.

Не знал, видать, о способе другом.

А может, знал… Да что в том знанье толку?

Жизнь такова, поводыря слепцов холопьих,

Все смотрят снизу, и в зрачки не заглянуть,

А мне хотелось сдвинуть их чуть-чуть,

Ну на вершок, на полвершка… Туда, к Европе.

…А то я их не знал, уж столько повидал!

Постелют мягко, да бока болят. Засранцы.

Но чисто как живут германцы да голландцы!

А мы-то что? За что нам Бог не дал

Подобной жизни навык и желанье.

А может, дал, да спрятал глубоко.

Открытое увидеть нелегко,

А если уж внутри, во тьме, за гранью…

…И кто-то грудью навалился.

Катька.

«Кто следующий, Петруша?»

Тянет луком.

Должно быть, выпила. В глазах такая мука.

Ах, кто? Мне самому сие узнать-бы!

Всё будет меж рабами первый раб!

Решайте сами… Что-нибудь промолвлю…

Я не о том. В закатном блеске молний

Плывёт сюда последний мой корабль.

2014

Цыганский мальчик

Цыганский мальчик в электричке,

Где к полдню заняты места,

Поёт куплет патриотичный,

Гармонь по пузу распластав.

Цыганский мальчик и сестрёнка,

Едва протиснувшись в проход,

Проходят по вагону, звонко

Горланя про «родной завод».

Косит цыганский мальчик глазом

На пассажиров. Ведь ему

Любой из них должён, обязан

Вложить хоть что-нибудь в суму.

Цыганский мальчик — лик немытый

(Иль мытый с горем пополам).

Ему что фарисей, что мытарь;

Вагон ему и дом, и храм.

Круглы испода крыши своды,

Несёт вагон слепая мощь.

В слезах цыганских Инда воды

Гармонь его — ситары дочь…

В руках проворных воли знамя.

Ветра, гудящих труб орган…

Мы все — цыгане. Бог не с нами.

Вот Он уж точно — не цыган!

…Брат и сестра сойдут в Красково.

От службы за денек устав,

Бутылку выпьют «кока-колы»

И вновь — на следующий состав.

2014

«Я не печатаюсь в «реале»…»

Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский.

Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчинский.

Н. В. Гоголь «Ревизор»

Я не печатаюсь в «реале»,

и денег, вроде, лишних нет…

Да и заметит кто едва ли Сонет,

памфлет и прочий бред,

который пальцем и курсором

(пером и ручкой иногда!)

с улыбкой, тихо, но с напором

в окошко выдаёт рука

из кассы душной, тесной, дальней

от пышных офисных хором.

Я в ней сижу, кассир печальный

и, сейф прикрыв, скриплю пером.

Куда уж скромному кассиру,

тягаться с теми, кто мастак,

по части образов и стилей,

идей и чувства…

А раз так

я мышью «Яндекс» бодро кликну,

«stihi» из списка загружу,

и с вызовом в пространство крикну,

(а может, шёпотом скажу):

«Ребята, вот стихотворенье,

а здесь поэма, перевод…

Вы почитайте в воскресенье,

есть время — день длинною с год!

Хотел сказать про то, про это,

про ненависть и про любовь.

Да, я посмел лихим поэтом

себя назвать… Да тут любой

себя таким прозваньем кличет,

на то и сайт для всей страны…

Что? Модератор баллы вычтет?

Ну, а кому они нужны?»

И правда, я похож на клерка

невидной средненькой руки:

свой «кабинет» — из байтов клетка,

где свалены горой стихи.

Да, «кабинет»! А поправее

нажмёшь на строчку «публикуй» —

и стих родится на дисплее!

Давай, поэт, гордись, ликуй!

И я ликую, я ли… кую…

В ответ неслышно эхо гор.

И я, как каскадёр, рискую,

но неизвестен каскадёр.

Не для него желанный «Оскар»

и номинации шорт-лист…

Лечу спокойно прямо в пропасть

и падаю привычно вниз…

Там, в титрах, где-то в строчке сотой

стихи случайно промелькнут

солдата пишущей пехоты…

Когда все зрители.

Уйдут.

2014

«Боярышник растоптанный…»

Боярышник растоптанный

с тропинки у забора,

Мужик — сосед по комнате —

Диктует мне с напором:

«Кадри вот эту светлую,

Которая из Курска,

Не замужем. Советую…

Как кормят тут невкусно!

Вот помню, в Самохвалово

Давали нам рулеты.

И было баб навалом там

Тогдашним жарким летом.

Но, правда, намекнёшь на что —

Кобенились, как дуры.

Главврач здесь точно чокнутый —

Платить за процедуры!

Пожаловаться некому:

Всё частное… ну, суки!

Вон новые подъехали,

И, как назло, старухи.

Как плохо связь работает,

Я ж говорю: дырища!

Мобильник где? Да вот же он!

Жена, похоже, ищет.

Привет, Светуль! Чем занят я?

Сижу с соседом Борей…

Да так — одно название,

Козлиный санаторий.

Какие бабы, пусенька?!

Я ж говорю: с соседом.

А кормят здесь невкусно так…

Сейчас идём обедать.

Опять про баб. Да хватит, Свет,

Ты у меня одна же.

Ну хочешь, подтвердит сосед,

Я их не вижу даже.

Пока, Светлан, кота целуй…

Вот так — всегда ревнует

Ко всем подряд. А в койке нуль —

Поверишь, не волнует.

Детей? Да как-то не свезло:

Три года за границей,

Машина, шмотки да бабло —

Что с этого родится?

Аборт, другой, и что-то там

Неправильно залезли.

И всё… бесплодны вы, мадам.

Эх, были б дети если!

Иди сюда, малыш, ты чей?

Ты с мамой тут, ах вот как?

Скажи мне, Борь, ну вот зачем,

Мне «Волга», деньги, шмотки?!

Вот если я вернуть бы смог

Года те, что пропали…

Дай носик вытру твой, сынок!

А папа тоже с вами?»

2015

Евангелие от Мартынова

Я не погиб (невольник чести!),

а просто поднял свой Лепаж…

Машук в лучах рассветных блещет.

Неподалёку экипаж.

Передо мной тщедушный злюка,

С душой и языком змеи.

В глазах-агатах плещет скука

И гордость, страсти усмирив.

Он оскорбил, и он получит

Свою смертельную осу.

Она одна его проучит,

Она одна — и рок, и суд!

Да кто он есть на самом деле?

Стишки кропающий позёр!

Таких вот учат на дуэлях,

Попутно искупив позор.

Ну, палец, жми курок Лепажа!

Представь, что там стоит черкес —

Стрелок хороший, не промажет,

Ускачет, гикнув, в ближний лес.

А ты, судьбой лихой обижен,

Лежать останешься в траве.

…Сейчас он подойдёт поближе.

А может, мимо? Может, вверх…

Соцветье наших бед увянет,

Сокрыв букет курортных склок.

Но мiръ, но мир меня вспомянет…

Ну все, спускаю свой курок…

2015

«Изнанка век — экран глазниц давно потухших…»

Изнанка век — экран глазниц давно потухших.

Ещё секунда и порвутся вдовьи нервы…

Под звуки гулкие Шопена «Марш фунебре».

На сельском кладбище хоронят её мужа.

Прожили долго, только бестолково как-то,

Добра полдома, мотоцикл и две сберкнижки,

Две дочки дуры, да у дочек три малышки,

Все — безотцовщина, ночной не ведом автор.

Под третью часть сонаты си бемоль минорной

Идёт процессия, кто в валенках, кто в чунях,

И кто поминок щедрость винную учуял,

И кто — поплакать по чужим слезою сорной.

Встречают ангелы в чертогах новосельца

Без отпевания, молитвы и прощенья.

Так получилось, не случилось утешенья:

Посредник-батюшка застрял в грязи осенней.

Свет светло-серый — поздней осени примета,

Берёз кладбищенских листва в октябрьских плешах.

Шопен звучит, за всех усопших неутешен,

Ему кукушка метрономом вторит где-то.

2015

«Нам суждено стать сорной дичью…»

Нам суждено стать сорной дичью —

Охоты самочьей добычей,

Сражённой мелкой, колкой дробью,

Привычно названной любовью.

Своею нежностью невольной

Они убьют тебя не больно.

Расчёт их верен и проверен:

Любви клочок… и долг безмерен.

А нужно было так немного:

Понять, простить, собрать в дорогу,

почувствовать — здесь мед, там деготь.

А твой увязший в страсти коготь —

Случайный писк наивной птахи;

И ты кричишь в смертельном страхе:

«Мы пополам ломоть тот грешный

Делили в радости поспешной!»

А долг-то — твой,

текут проценты,

Как кровь кармином из плаценты.

И не списать, не отработать

Не объявить себя банкротом.

2015

«Почему Создатель мне…»

Почему Создатель мне

Отказал в большом уме?

Я ж всегда к Нему лояльно

Относился — как умел.

Но, видать, ума сего

Не хватило у Него.

Исчерпал Он все лимиты

В день рожденья моего.

Отказал Господь в любви…

Намекнул, мол, сам лови

Эту птицу-серебрицу,

Только крыл не оторви.

А без крыльев — что взамен?

Двух врагов нещадный плен

без конвоя… в утешенье.

Но не слаще редьки хрен.

И в удаче отказал.

Так, сплошной базар-вокзал!

А толкаться, рвать да хапать

Сам себе я заказал.

Сами и друзья пришли,

Руку — «здравствуй!» — потрясли.

Мы пирог с водой и солью

Вместе столько лет пекли!

…………………………………………..

Вот не сделал мне Господь

Острой — мысль, здоровой — плоть!

Может, просто мама с папой

Поздно начали пороть?

2015

«Переезжаю в Кострому…»

Переезжаю в Кострому.

Куда не знаю и к кому…

Не по холодному уму —

В бессилье ватном…

Что селит в сердце страхов тьму.

Без тягомотных «почему?»,

Но с хамоватым «потому!»,

С перчинкой мата.

Как оказалось просто всё ж,

Швырнуть, что в гроб не унесёшь:

Пустых обид погнутый нож

С ненужной гардой,

Придуманную страхом ложь,

Обломанный тобою грош

И ожиданий колких дрожь —

Писк миокарда.

О, это всплеск, а не коллапс!

Вон, видишь, пароход «Карл Маркс»

Отчалит в Астрахань сейчас,

Швыряя в волны

Нелегких дум фальшивый страз,

Что убивают всякий раз

Свободное теченье фраз,

Смешных и гордых.

Парит в пространстве каланча,

Автобус трогает, рыча,

Кондуктор рвёт билет, ворча,

Счастливый, нет ли?

Что сбыл за ломтик калача?

Что разорил, как саранча?..

И нет душе моей врача

Простывшей, бедной.

Сентябрь 2015

«В забытом приюте эпохи советской…»

Валентине Волошиной

В забытом приюте эпохи советской

Обшарпанный стол, обезноженный стул

Настольная лампа на полочке ветхой —

Лет сорок назад прежний мир здесь уснул.

Солдаты войны нам совсем не понятной —

Осенние мухи пред мутным стеклом,

И вид неопрятный постели помятой,

Неловкому взгляду открыт как назло.

Сквозит холодком из-под двери балконной…

И водки сто грамм вожделеет душа.

Всего-то чуть-чуть, без азарта и стона.

Два пальца со дна. И глотнуть не спеша,

Прочувствовав горечь запретного зелья,

Нелепость поступков и зыбкость границ.

И странное чувство: «А здесь-то зачем я?

Средь этих пространств и блуждающих лиц».

…Там Волга течёт, огибая Лунёво,

Набросив халатик осенних лесов,

А мы-то с тобой только повод и довод

Для диспута с Богом,

что жизнь — только сон.

2015

След укуса

Я в принципе на случай не в обиде,

Хоть он жесток бывает и нелеп.

Я многое вживую в жизни видел:

Гагарина, Высоцкого, Пеле.

Застал рассвет и сумерки застоя,

Противный, как касторка, тихий страх,

Провинции несытое застолье,

Глушилок гул на «вражеских» волнах.

Распад последних лет былого века,

И нынешнюю шумную орду,

Я пережил, живу и не уехал

Туда, где жизнь нам грезится в меду.

Любовь я знал какую-никакую,

И глупостей изрядных навалял.

Но смерть людскую не видал вживую.

Хотя собак, не скрою, усыплял…

Колол его не я, — угрюмый парень,

Приехавший к соседям на такси.

Но мой прокушен был до крови палец,

Когда шептал я глухо: «Друг, прости».

Не наш был пёс: соседка попросила

Насильным сном прервать дворняжью жизнь.

Долдонила: «Ни мужа нет, ни сына,

Так ты уж подмогни, и, слышь, не злись!»

«Да я не злюсь, чего уж, по-соседски…

Видал я эту опухоль, кошмар.

Живёт так год? Сильно у парня сердце…

Знакомый в Лосе есть ветеринар».

Зажил давно мой палец злополучный,

Соседка та, должно быть, не жива.

Но помню взгляд собаки мукомучный.

И коготь, рвущий старенький диван.

2015

Топор

Колки ветры революций —

В щель любую залетят.

Слёзы красные прольются,

И на коже заблестят.

Плачь, не плачь, не уголубишь

Птицу хищную обид.

В хрип ори: «Да что ж вы, люди!»

Будешь ими же и бит.

Много в темечке и плоти

Мест, где впору топору

стукнуть. Мне, и вы умрёте.

Стукнуть вам, и я умру.

И в грязи в обнимку лёжа,

Кровь сведя в один поток,

Вдруг помыслишь:

«Может, всё же брать не стоило, браток,

Тот топор, весьма сподручный,

Для убийств под крик “ура!”».

Но, видать, уж очень скучно

Людям жить без топора.

2015

Часовенка души

Покой и свет в душе усталость тела топят

в таинственной реке, текущей на восток.

Потерь, побед и бед теперь не нужен опыт,

В гусиный пруд слились и устье, и исток.

Забота без тревог, веселье без похмелья,

Без пафоса слеза, без злой обиды гнев.

Покойная земля, припал всем телом к ней я,

И строю тёплый кров, сарай, забор и хлев.

Зазубрен мой топор — не там бревно он тешет,

Не точена пила, и рез её не прям.

Проекта вовсе нет, и знает только леший:

А будет ли вообще построен этот храм.

Какой уж храм? Смешно! Часовенка в низине

с иконкой лишь одной «Нерукотворный Спас».

Неужто наш костёр погаснет и остынет,

Который я разжёг, и горстку дров припас.

Течёт поток машин не пафосного вида

На север в Кострому, по бывшей «Костромской».

Неправдой снов теперь мне кажутся обиды,

Да были ли они? Прошли. Как в детстве корь…

2015

Route 66

По мотивам песни Бобби Трупа,

прославленной исполнением The Rolling Stones

На шестьдесят шестом маршруте

Койота трупик в стороне…

И понимаешь, как до жути

Далёк тот мир и странен мне.

Тот мир, в котором ночью кто-то

Под восклицание «My God!»

Прервал мгновенно жизнь койота,

Его таинственный поход

Куда-то вдаль к помойке щедрой,

Где под рекламой «Pizza Hat»

Полны остатков сладких недра,

Вкусней енотов во сто крат.

Тут мне не жить средь улиц чистых,

Пронумерованных навек,

Где городки персон на триста,

Где незнакомый человек

Предупреждает незнакомых,

Что на деревьях есть клещи,

И ты уж, please, приятель, дома

Свой кожный панцирь обыщи.

Тут тараторят на невнятном

Английском — сроду не поймёшь.

На жабрах здесь у рыбки пятна —

Блюгеля, колкого, как ёрш.

Поток машин неторопливый

Меж светло-серых мостовых,

На них народ, мечтой счастливый,

К которой сызмальства привык.

Он мыслит мерами иными:

В пакетик — фунт, а в бак — галлон,

Он в час наматывает мили,

Давя дорог своих бетон.

Не поминают Бога всуе,

А просто знают, что есть Бог —

Те, кто живёт в земле Миссури,

Среди равнин, холмов, дорог…

Коламбиа, Миссури

Октябрь 2016

Бескрылый пегас

Никто не пишет хвалебных рецензий…

Нет, я не в смысле особых претензий.

Ведь труд мой — на вирши чужие пялься,

попутно мни фаланги фраз и пальцев!

Ищи слова и соблюдай манеры,

Рожай строку, рифмовку и размеры.

А нужен ли букет шипастых мнений?

Никто не скажет ведь: ну, брат, ты гений!

Или хотя бы, что ты новый Бродский.

Ну, если только выпивши. Да Бог с ним…

Ведь главное на этом мундиале

сыграть с самим собой в большом финале.

На гамбурской арене приз известный:

шлепок по ляжкам, вскрик «О да, прелестно!

Какой же ты, засранец, сукин сын!»

И вновь впрягайся, не жалея сил

в телегу грязную, воняющую дёгтем.

И ты скребёшь затылок ломким ногтем:

хомут ободранный, истертые оглобли,

ноябрь дождливый, седоки продрогли…

А ты по грязи тянешь неподкован,

к неверным чудесам неведомым и новым,

придуманным тобою, тем и дорогим…

Ведь было всё написано другими

давным-давно, в других краях и лучше,

Но тянешь ты: а вдруг счастливый случай….

…Да, хлопал я себя по ляжкам жёстким,

лишь пару раз, не больше. Да и Бог с ним!

Целее будут ляжки и ладони…

Какой же шрифт мне выбрать? Да! Бодони!

2016

Друзьям

Спускаются неслышно белизною ваты

Седые волосы на сгорбленные плечи,

Иных уж нет из нас, погасли тихо свечи —

Семей своих и наши горькие утраты.

Мы были стайкой в этом мире разобщённом,

Шарами на столе вселенского бильярда,

В границах рамки треугольной в месте старта

Игры неспешной между ангелом и чёртом.

Мы были вместе все. Делились ли последним?

Излишним — да. А там — как выпал

жребий-случай.

Неразрешимой тайной интеллект не мучай:

Небытие сберёт всех беспощадным бреднем…

Что может молодость? Лишь то, что знает старость:

На пол подстеленной соломы жидкий ворох,

Мышей сомнения противный тихий шорох,

И горьковатый вкус того, что не досталось.

Запас минут растратим с миною беспечной,

Не осенясь крестом небесного сиянья.

Нам выходить, друзья: платформа «Северянин»…

А кто за нами, тем — подальше, до конечной.

2016

«Каждый жил, как он умеет…»

Каждый жил, как он умеет,

по прожитому — имеет:

то промеленное мелет,

то просеянное сеет;

удивляется — не зреет

колос в поле и хиреет.

Ну, а кто-то взял — и смеет

бросить в топку, чем владеет.

«Он безумное содеет», —

осуждают фарисеи!

Или мрак решил рассеять

Тем костром, где был сожжён…

2016

«Могу ли от себя сбежать…»

Могу ли от себя сбежать —

без чемодана, что без ручки?

И бросить с полдороги жаль —

да где же купишь, что получше?

А города, похоже, есть,

где чемоданы обновляют!

Решиться бы да улететь…

Но грозы! Рейсы отменяют.

Сплошное «cancel» на табло,

забит буфет аэропорта…

И чемодан забыт назло

себе, упёртому до чёрта!

Туманы, наледи и смог —

больна нелётная погода.

Прощанья неизбытый срок

и пограничников кордоны…

Не слышен «цвяк» печати их,

и паспорт мой давно просрочен.

Давай-ка на своих двоих,

к груди прижав свой узелочек,

где смена ветхого белья,

да кружка-друг в разводах чайных…

Так значит вот цена моя?

Информативно. Но печально.

2016

Памяти Искандера

Прости всех нас, Фазиль Абдулович, прости,

За мир Сандро, что был профукан как наследство

Подростка глупого, балованного с детства, —

Со смехом щедро брошенное из горсти.

Свой мир слепил ты из того, что глаз вобрал:

Волны сухумской с нахлобучкой белой пены,

Дымков печей на фоне неба над Чегемом,

Где не однажды Колчерукий умирал.

В том мире пьяной Изабеллы зрела кисть,

форели покрывались пятнами испуга…

Коня покорного потёртая подпруга,

И простодушная крестьянская корысть.

Иные смыслы тянут в слово «Искандер»,

И смех иной: недобрый с лязгом пыльных трактов,

Но не пойдёт тобою созданное прахом,

Хоть полк собратьев Чика сильно поредел!

Добро кулачное воспето не тобой.

А что тобой воспето, зверь породы странной?

Безделья роскошь и невинные обманы

Твоей Апсны, что не обласкана судьбой.

Теперь и ты в стране бесчисленных пиров,

Ведешь беседы с Юрой, Васей и Булатом,

Ты был по крови им родным, надежным братом,

Со странным голосом, скрипучим как перо.

Прости всех нас, Фазиль Абдулович, простых,

Чего-то пишущих: чуть лучше и чуть хуже…

Уходит Мастер в ту таинственную стужу,

Нам — оставаться в тихих комнатах пустых.

2016

Год собаки

Без умолку лаял кобель,

Тряся неопрятною шубой,

Наверное, нёс похабель

Напористо, звонко и грубо.

Прощай, сестрица Кострома. Избранные стихи и рассказы

Оглавление

* * *

Оглавление

* * *

Смотрите также