Школа счастья. Роман

Грета Горбъ

Юная Харианна открывает для себя исторический танец. Ее успехи, однако, радуют не всех. Познавая мир старинных усадеб и дворцов, она будто путешествует на машине времени. На миг она становится мертвой царевной, что приводит к открытию закона поцелуя спящей красавицы. У нее появляется тайна. Кому-то открыть ее будет труднее, чем закон поцелуя. Магия музыки и танца – лейтмотив романа. Жизнь в «Школе счастья» похожа на сказку, которая на глазах становится былью.

Глава 8

Прилет Хратиона

В субботу поднялся такой переполох, как будто прилетал сам бог. Голубоглазый Виракоча, Хуан Динь или Аполлон Дельфийский после своих вылазок на Север. Для участников «Маски радости» таким богом и был создатель и организатор Международного сообщества танцев Хратион — такое он взял себе имя в служении Терпсихоре. По замкам и книгохранилищам Европы он десятилетиями разыскал побуревшие от времени рукописи с записями хореографии танцев, например, английский сборник издания Джона Плейфорда 1696 лета или же на латыни Доменика из Пьяченцы «De arti saltandi et choreas ducendi» 1455-ого, дешифровал и занимался возрождением их в эпоху технического прогресса, следуя по стопам Эллиса Роджерса и его английского Клуба кадрили XVIII и XIX века, однако, выдерживая почтительную дистанцию с такими идеологами и жрецами танца, как Моллица и Виктор Вискарди. Уже второй десяток лет школы Международного сообщества танца, МСТ, открывались повсеместно, что позволяло время от времени устраивать сводные балы всех филиалов на той или иной городской площади или в садах вроде Летнего, Венарии, Казерты, Шёнбрунна или Тюильри; впрочем, стеклянно-металлические дирижабли новомодных конгресс-холлов тоже привлекали эклектикой эпох и стилей в духе магического реализма живописи; эклектика эпох, когда герои ХVII века оказывались в парящих стеклянных зданиях века ХХI, создавала эффект путешествия во времени и производила на зрителя примерно такое же впечатление, как полотна магического реализма Майкла Паркеса или Андрея и Ольги Дугиных. Хратион Лукумов прибывал по своим делам, — а главным делом его жизни были кружевные исторические танцы, — и заодно устраивал стажировку для филиала «маска радости» Лукиана Саларьева в клубе «Пенелопа». Предвкушался особый праздник только для посвященных в искусство Терпсихоры, то есть для избранных. Начаться он должен был утром и быть до вечера. С затишьем на обед, для которого участники несли снедь коробами, корзинками и баулами, чтоб сказку сделать былью, то бишь обед превратить в банкет.

Харианна ещё не видела Хратиона Лукумова, и воображала его звездой Голливуда, эдакой смесью Грегори Пека, Марлона Брандо и Вячеслава Тихонова, хотя последний и не из Голливуда, а из другой священной рощи. Все были в сборе, когда в сопровождении Лукиана Саларьева и Дианы, строго инструктировавшей мужа на ухо, появился Хратион. Высокий, стройный, как голливудец, но с лицом совсем из иной чащи-пущи. «Но мысли тайныя сурово язвили ясное чело» — прекрасный эпиграф к эго портрету. Лицо было омрачено какой-то тяготой, даже когда он изображал улыбку. А изображал он её так, будто позировал на подмостках перед фотообъективами. Хратион произнёс стремительную речь о светских танцах как зеркале эпох и попросил всех стать в круг, ибо их ждут новые танцы, а всякий неизвестный танец, будь ему хоть триста лет, для человека нов.

Разминкой был хоровод под музыку из балета «Коппелия», где все танцуют со всеми, отправляя даму по кругу, станцевав с ней цикл рисунка, звено в цепочке танцевального меандра. Точно так плетется кружевная скатерть: один и тот же узор повторяется по кругу в несколько рядов.

Но когда перешли к бравурной кадрили Ландскнехтов, по сравнению с которой кадриль Французская покажется незамысловатой простушкой, Хратион не отступил от своего правила «танцуют все», не разделял присутствующих на продвинутых и начинающих, на способных танцеввать и способных копать, на видных и неказистых, да и зачем? Жизнь и время сами расставят все по своим местам, каждого сверчка усадят на его шесток. Задача Хратиона — дать всем и каждому по максимуму. Он показывал и объяснял фигуры, затем диктовал⁵ их в процессе под музыку, а сам танец представлял собой лавину, уносящую с собой: кто-то уже хорошо знал танец и уверенно вёл начинающих. Опытных танцоров в группе всегда большинство. Но ещё увереннее вела сама музыка, музыка! Вступающие в предпоследней части барабаны — и мёртвых из могилы поднимут! Под их бравурный, ураподобный бой по коже прокатывались волны восторга, радости и счастья и изливались в телодвижениях танца. Не зря ведь перед битвой ввека гремели боевые барабаны. Даже в авральном переходе Суворова через Альпы шли барабанщики полудети. Барабанный бой начинает бой. Воздействие его посильнее шоколада, шнапса или наркотиков, барабаны заряжают дух, а дух — есть знаменоносец плоти. И Харианна пылко полюбила барабаны.

Меню простого обеда во время перерыва могло поспорить с банкетным на Большом балу. Дамы принесли причуды своего кулинарного искусства: Роза — пирог-лабиринт, начиненный различными начинками — утиным паштетом, жюльеном и прочей нераспознаваемой всячиной, которую дважды не попробуешь в одном пироге, Милена и Северин пирог с инжирным вареньем и грецкими орехами, Флора и Лаура — поднос мини-бутербродов с семгой, Мария — бисквитного лебедя, Покленов — запеченную утку с апельсинами, босхическая Геката — кордебалет куриных лапок на блюде с бумажной кружевной подтяжкой на косточке, иначе называемых котлетами по-киевски, Клавдия, та, что напоминала собой Мишель Мерсье, котелок с рисовой каши со спаржей, Пометов — корзину экзотических фруктов, Саларьев и Диана напитки, Харианна огромную коробку шоколадных конфет, и поскольку на столе были сыры, овощи, зелень и прочее, то и это кем-то было принесено. Возможно, Арлекиновым, прыгавшим выше всех и расточавшим прибаутки:

— Кто не танцует, тот не ест. А кто ест, тот есть. Ха-ха-ха!

Гость, Хратион, подойдя к столу, развёл пустыми руками:

— Да тут пир на весь мир! Честно говоря, я приустал от уставного бального меню, а здесь наше нёбо ждут новые ощущения!

— Ура Хратиону! — рявкнул Саларьев.

И все, конечно же, вторили ему:

— Ура, ура, ура!

Что было кличем: «Налетай!»

— Кто не танцует, тот не ест! — выкрикнул Арлекинов, нагружаю свою тарелку лакомыми кусочками. — Не ест со вкусом! После танцев изощренный аппетит. Хочется чего-то такого, сам не знаешь, чего!

— Это да, — произнес Хратион, и его обступили со всех сторон. — Танец пробуждает аппетиты! В ХIХ веке приглашавшему кавалеру запрещалось шарить взглядом по дамскому декольте, он должен был смотреть ей в глаза, при этом наклонившись не более чем на сорок градусов. А ведь это такой естественный интерес мужчины к женщине. И ему, и ей ведь приятно. Пресекновение естественных инстинктов развивает неестественные.

При этих словах Саларьев, уплетавший куриную лапку, перестал жевать, кинул взгляд на жену, та перехватила его и резко отвернулась.

— Но танец не умирает, он преодолевает любые безумства эпох, — продолжал Хратион. — При Наполеоне дамы обливали водой платья, чтобы они их облегали. И творили такое даже зимой, когда кавалеры были в шерстяных фраках. Это тот случай, когда не красота, а понятие о красоте действительно требует жертв. А вообще, красота требует денег.

— Да, да, денег! — поддержали его окружающие.

— Я, например, — высказалась Маруся, — видела в антикварном веер, простой бумажный большой веер, но ему двести лет, и на нем нарисована придворная сцена во время бала. Красота невыносимая! Думаю, затяну ремень и куплю. Веер украсит наш бал. Но на ремне надо было удавиться, чтобы купить этот веер, ручная роспись… Чуть не плакала, но пришлось оставить его на прилавке.

— А я, — это заговорила Милена, — тоже в антикварном видела бальный карнет какого-то там забубенного века, с миниатюрным карандашиком, где были записаны все танцы бала и с кем их танцевать. Такая книжечка-миниатюра с удивительными вензелями. До сих пор вздыхаю.

— Что ж ты мне не сказала? — проглотил кусок Северин.

Милена вздохнула.

— Да, — кивнул Хратион, — балы были оказией надеть модные туалеты и фамильные драгоценности. Господа во дворцах, народ на улицах и площадях, особенно во время карнавала. Мода и бал шли рука об руку. Когда платье больше не скрывало дамской щиколотки, на шелковых чулках появились разноцветные вышитые узоры. Это Париж, 1830 годы. О времена, о моды! Стили меняли свои названия. Романтический аристократический, романтический буржуазный или викторианский, ампир. И танцы входили в моду и выходили: паван, гавот, менуэт, кадрили, мазурки и прочая.

Арлекинов, при перечислении танцев, принимал позы с фигурами из них. К нему подскочила Геката и стала гротескно делать соответственные реверансы.

— Привет от Босха, — вздохнула Харианна.

— Что ж, — хлопнул в ладоши Хратион, — завершаем наш контрданс блюд, заслуживающих почетного места в поваренной книге, и переходим к «Прихоти мистера Бевериджа Маго» — магу контрданса во плоти.

И далее на повышенных обертонах он рассказал историю этого завораживающего танца:

— Он стал лордом балов с конца XVII — начала XVIII века. Можете представить, сколько довелось ему претерпеть редакций за это время… Он вошел в ранг фольклора, а фольклор имеет тысячи воплощений. «Мистер Исаак» — родной брат «мистера Маго». Танцевать его можно шеренгами, уходящими за горизонт. Сам мистер Беверидж — танцмейстер лондонских салонов первой четверти XVIII века, окутан легендами, подобно Шекспиру. Его общественная танцевальная школа упоминается Недом Вардом в сатире «Прогулка по Айслингтону», а это 1704 год. Скорее всего, он обработал уже существующий танец, а, возможно, наоборот, его танец растащили на цитаты в том же «Мистере Исааке» или еще в «Ever Happy» — «Всегда счастливый», правда, совсем под другую музыку, он описан в сборнике 1728 года.

Вариант этого воистину захватывающего танца представлен в фильме по роману Джейн Остен «Гордость и предубеждение» и остается визитной карточкой английского Клуба кадрили Эллиса Роджерса. «Мистер Беверидж Магот» принадлежит к тем танцам, которые танцуются всей свитой, всем околотком, дабы не сказать всем миром. И чем больше народу вовлечено в его не вихрь — течение, тем лучше, и тем больше хочется его танцевать. Узор его, выстраиваемый в квадратных ячейках из двух пар, стоящих в две шеренги, идеально симметричен.

— Семь метричен? — спросила Харианна.

На нее все оглянулись.

— Простите, послышалось… Симметричный так созвучно семиричности.

— Семиричности — семя личности! — хохотнул Арлекинов.

На него зашикали.

— Так, — продолжил Хратион, — прошу всех выстроиться в шеренги и определить квадраты.

Указания его выполнялись моментально, с веселым воодушевлением.

— Он требует точного знания шагов, поворотов и переходов, — продолжал мэтр. — Начинается с перекрестного обмена местами через правое плечо сначала нечетных дам и кавалеров, затем четных, и когда дама с кавалером встречаются на повороте в центре этого танцевального перекрестка, им достается целая вечность длиной в три мгновения, чтобы обменяться взглядами. И кто знает, для скольких пар этот перекресток стал точкой отсчета в судьбе! Одним словом, кросс-овер… Почти кроссворд.

Пары иллюстрировали первую фигуру танца под его диктовку.

— Танцуем шагом па-де-буре.⁶

То есть левая нога приставляется к правой и делается переступание с ноги на ногу — легче показать, чем описать этот шаг или лучше раз увидеть, чем сто услышать. В цикле рисунка одна пара в квадрате остается постоянной, вторая же постоянно меняется, идет смещение и продвижение на одну пару во встречном потоке. Цикл заключается тем, что все четыре участника квадрата выстраиваются в ряд, берутся за руки и танцуют волну, нахлынут вперед шагом па-де-буре, отхлынут, нахлынут, отхлынут. Количество пар может быть любое, без конца и краю.

Движения, по сути, простейшие, но, как показал, опыт, требующие отличного чувства ориентации в пространстве, равнозначности деятельности правого и левого полушария мозга, которые включались у каждого собственным биологическим ключом. Харианна растерялась, металась, сбивалась, но с третьего круга внутри, будто щелкнул какой-то клапан, медленно завертелись какие-то шестеренки, задвигались рычаги, произошло некое развитие, давшее внутренний толчок, и она стала повторять фигуру, прежде, чем успевала подумать, куда поставить ногу, кому какую подавать руку. И думала она, осознавала это уже задним числом, по исполнению фигуры. Сие казалось каким-то невероятным чудом, пробуждением, воскресением тела из некой первоначальной или первородной косности. В танце душа летела за телом, а не как в науке, когда душа и тело летят вслед за мыслью. Мыслью танца, пожалуй, была музыка, а музыка — это математика звука. Ах, не зря пассажи Бевериджа встречаются в танце «Вечный счастливчик» — так Харианне было угодно перевeсти «Ever Happy». Она, как и все танцующие вокруг, вкусила и познала это вечное счастье! А вечное не кончается никогда.

Примечания

5

По — английски в этом случае говорят to call, по-итальянски chiamare — звонить, звать, а все восходит к колу, кругу, в который созывали, чтоб хороводить.

6

Рas de bourrée.