Коллекционерша

Даниил Асеев (2024)

История, в которой тьма одиночества прорезалась лучами отчаянной, ещё незрелой и неаккуратной влюблённости в те подростковые годы, когда уже так рьяно требовались первые решения в выборе своего пути.

2. Катя

Моя тактика была проста. Как и раньше, мне было проще начинать играть в сети, и если проигрывать, то хотя бы заочно. На такой дистанции проще казаться смелым и уверенным. Интернет служил этакой платформой разведки, где я, как солдат, выбирался в свои боевые вылазки в полной экипировке закрытого профиля, без фотографий на стене, с ограниченным доступом к своей странице, соблюдая все меры безопасности и предосторожности. Собирал данные о своей будущей жертве для моих успешных наступлений. С помощью фотографий, сообществ, песен, друзей я составлял карту маршрутов моих сообщений. Словно по координатам, определял цели моих комплиментов или острот.

Заигрываться я не планировал, потому что не хотел больше проигрывать. Хотя в сердечных делах, как известно, можно и вовсе не играть, но всё равно раз за разом проигрывать.

Спустя несколько разведывательных вылазок я её нашёл. Десятиклассница биолого-химического профиля — Екатерина Рябцова. Я просмотрел десяток фотографий на странице, где она то в кепке «Найк» строит глазки фронтальной камере смартфона, то игриво улыбается, сидя на каком-то нагромождении веток в бирюзово-зелёном кардигане и синих джинсах, поправляя правой кистью налегающие на глаза светло-русые волосы, то в чёрном купальнике позирует на фоне Красного моря (что оно Красное, я узнал позднее), то в паре с подругой пафосно растворяется в завесе кальянного дыма. Пролистал десяток сообществ в интернете, где Катя была подписчиком, из серии «бьютифул гёрл», «лакшери гёрл», «секси гёрл», «бьюти», «бьюти бьюти»… Искажение названий групп не искажало их сути. Да, было и что-то на предмет анатомии, биологии, попсового кино, но в таком меньшинстве, что терялось из вида. По темам этих сообществ и духу фотографий, исключительному телосложению и впечатлению первой встречи я сразу решил, что девчонка из серии бьюти-инстаграмщиц со всеми вытекающими из этого характеристиками: поверхностный подход ко всем требующим обдуманных решений вопросам, легкомысленность, неразборчивость в выборе своего окружения, зацикленность на всём внешнем, красивом, беззаботном. В том числе на деньгах. Вернее, на том, что на них можно купить: на номерах в роскошных отелях, шумных ресторанах с экзотичной едой, на спорткарах, переоценённых шмотках с надписью бренда на самом видном месте, на телефонах стоимости разового отпуска в Таиланде на одного человека, на путешествиях по истоптанным всеми популярными и непопулярными блогерами и влогерами местам. Обыкновенная конформистка, строительница уютного беззаботного мира, где девушки занимаются шопингом, стараются походить на моделей и стройных красоток из инстаграма, строят карьеры поп-певиц или блогерш, мечтают о стерильных бездушных косметических ремонтах в своих будущих квартирах, купленных на деньги родителей, а парни становятся криптотрейдерами или поп-рэперами. Бьюти-гёрл с ничем не примечательным, уже знакомым и понятным, ограниченным набором желаний и хорошо, если каких-то идей. В окружение таких обычно входят лёгкие, весёлые люди. Такие же красивые, такие же финансово не обременённые, такие же мечтатели. Посетители лофтов и гастропространств. Промоутеры стерильности. Любители ботокса, накладных ресниц, намазанных бровей и упругих ягодиц. И, возможно, такие же пустоголовые. Вот таким было моё первое, сдавленное тисками предубеждений и стереотипов мнение о моей новой знакомой из десятого биохима.

Я же выглядел в то время как Хэнк Муди из «Блудливой Калифорнии». Незаправленная белая рубашка, потрёпанные синие брюки, заношенные чёрные туфли из замши. Непунктуальный, безответственный, не примерный, растрёпанный, самовлюблённый, зацикленный, чем-то порой даже удручённый. Я был мрачной лайт-версией Хэнка Муди. Когда забивал на дополнительные задания преподавателей, когда им грубил, когда избегал все блёклые и скучные лицейские мероприятия: праздничные концерты, выступления талантливых лицеистов, походы в театры или кино. Моим девизом был протест. Я не здоровался, не разговаривал, не «развивался» в том смысле, что не учился так, как это принято, не слушал поп-музыку. Только читал. Притом читал только художественную литературу и сообщения от сверстниц. Зачитавшись Лермонтовым, я воображал себя Печориным, героем своего времени, поэтому и оставался в меньшинстве. Как Поль в «Мужском-женском», на всё смотрел свысока. Мне претила уютная конформистская жизнь окружавших меня людей. Тогда я мечтал о свободе.

На уроке английского учитель как-то спрашивал, как мы, ученики, самовыражаемся. Кто-то говорил про одежду, кто-то красил волосы, кто-то выделялся своим поведением, манерой ходьбы или стилем разговора. Другие играли на гитаре, рисовали, пели, танцевали.

— А в чём твоё самовыражение? — спрашивала меня Татьяна Максимовна.

— В его отсутствии, — немногословно отвечал ей я.

Самовыражением для меня было отсутствие какой-то определённой особенности, детали во внешности, подчёркивающей мою идентичность. Самовыражением была простота, обыкновенность. Не было конкретики, была всеохватывающая абстрактность. Я хотел быть всем, частью всех культур, не примыкая ни к какой-либо одной.

Все вокруг были так захвачены учебным процессом и прилагающимися к нему мероприятиями в лицее, что иногда было не с кем поговорить на нейтральные, интересующие меня темы или волнующие вопросы о самой простой, неромантичной и неакадемичной жизни. В классе все словно были заражены олимпиадами, подготовкой к выпускным экзаменам через год, обсуждениями столичных университетов, каких-то теорем по геометрии, домашних задач по физике. А я всё это слушал, как слушают шум города или радио, — фоном, находясь при этом не в классе, не в лицее, да что уж там, и порой вообще будто не в этом мире. Я витал где-то в своих книгах. Вместе с Деей и Гуинпленом колесил по Англии и забавлял народ, на пару с Эдмоном коротал дни в тюрьме, обдумывая при этом план мести, вместе с Мартином бежал за Руфью.

Но своё такое глубокое погружение в мир художественных произведений я начал незадолго до поступления в лицей. Более резко, в запой это происходило зимой в мои пятнадцать лет, когда я решил готовиться к экзаменам в девятом классе. Это увлечение книгами и привело меня в лицей. Но все точки над «i» расставила неудачная тренировка. Тогда я сильно разругался с тренером. Прям помню его гневные крики мне вслед:

— Езжай домой и там читай свои книжки!

Я отреагировал конструктивно. На следующий же день забрал документы из школы и поехал поступать в лицей.

Я вообще не понимал, зачем и чего я хотел добиться таким своим шагом. Наверное, освободиться от оков дисциплины, режима дня, постоянных физических и моральных усилий, ни к чему не приводящих тренировок и исправить свои отношения с учёбой, ведь уже скоро надо будет сдавать выпускные экзамены.

Но, с другой стороны, я просто так и любил крутые повороты в жизни. Любил что-то сделать, не сильно вникая в последствия, но интуитивно предчувствуя пользу и необходимость своего поступка, предвкушая переполох чувств внутри. Мне нравились эти эмоциональные качели, кидающие от ненависти до любви. Нравились эти американские горки, уносящие в бездну сквозь сотни тысяч неудач и поднимающие ввысь через пучину совпадений, поразительных стечений и растворяющихся тревог. Я по-настоящему любил рисковать.