Ангел с поднебесья

Дара Преображенская

Главная героиня Татьяна слепа от рождения. Однако у неё необычный голос, из-за которого она становится примадонной в театре. Её голосом восхищаются не только жители России, но и Европы. Познав предательство и уединившись в конце концов в деревне на лоне природы, она понимает, что слава и деньги – ничто в сравнении с верностью и преданностью друзей. На её жизнь оказывают влияние ангелы, с которыми она разговаривает.

ГЛАВА 2

«РАЙСКИЙ ГОЛОС»

«Многие говорят душе моей:

«Нет ему спасенья в Боге».

Но ты, Господи, щит передо мною,

Слава моя,

И Ты возносишь голову мою.

Гласом моим взываю ко Господу,

И Он слышал меня

Со святой горы своей».

(Псалом 3).

В церковном зале было светло, несмотря на то, что утро ещё не наступило. Батюшка Владимир и монахини спали в своих кельях глубоким сном, отдыхая перед предстоящей службой.

Ангел долетел до куполообразного потолка, облетев церковный зал, осветив всё вокруг своей светящейся энергией, опустился обратно. Я глядела на него, как заворожённая, мне было интересно, заговорит ли Ангел со мной. Ангел заговорил.

— Пой, сейчас подходящее время.

— Я не могу.

— Что же мешает тебе?

Я пожала плечами:

— Не знаю. Просто я опустошена.

Ангел протянул ко мне руку, от его ладони отделился голубой светящийся шарик с искроподобными вспышками, которые постоянно исходили от его поверхности. Шарик полетел по направлению меня. Я наклонилась, отошла в сторону. Явление, представшее передо мною, было слишком удивительным, слишком необычным.

— Не бойся, — сказал Ангел, — Пусть голубой огненный шар проникнет внутрь твоего горла. Тогда все страхи и печаль покинут тебя, в тебе чистым потоком запульсирует живой голос Неба.

Шар достиг моей шеи. Следующим моим ощущением было тепло, которое разлилось от шеи к сердцу, а от него по кровеносным сосудам к каждой клеточке моего тела. Со вчерашнего вечера в церкви не топили, по всем правилам я должна была озябнуть от холода, но мне было тепло, я ощутила радость, струящуюся вместе с теплом из моего естества. Душа моя возликовала, я прекрасно понимала, что такое состояние было достигнуто благодаря Ангелу, я хотела, чтобы оно никогда не заканчивалось.

— Теперь пой, — вновь сказал Ангел.

— Я не смогу.

— Сможешь. Пой.

Он произнёс эти слова так настойчиво, что я запела. В последнее мгновение мне показалось, что голос родился спонтанно и так же спонтанно разлился по церковному залу.

Он напоминал журчание тонкого ручья, шум ветра, когда колышутся в поле налитые колосья ржи, он был похож на звон маленьких колокольчиков, на сияние звёзд в ночном небе. Он был как само небо: безграничное, манящее, дарящее тебе сплошной покой, чтобы успокоить твоё страждущее сердце, твою покрытую кровоточащими ранами душу, чужую, далёкую от мирских забот. Мне показалось, что голос окутал всё тёплой волною и распространился за пределы церкви. Этот голос принадлежал мне, и в то же время без Ангела он не был бы так прекрасен, так совершенен. Мне показалось, бабушка Дарья слушала меня, любуясь моим пением.

Вдруг картина резко оборвалась, Ангел скрылся, и в церкви вновь стало темно. Позади меня послышался шорох, кашель, чьи-то шаги. Я была почти на грани экстаза, воодушевление захлестнуло меня целиком, тонкими невидимыми нитями я была связана с чудесным светлым миром Радости, Озарения и Покоя, который всегда остаётся недоступным обычным смертным. И вдруг всего этого не стало так быстро, так неожиданно в одночасье. Мне не доставало моего друга Ангела, незримого помощника и собеседника.

«О, Ангел, о свет моих очей,

Почему ты покинул меня

Вопреки моим ожиданиям?

Почему оставил меня с людьми,

Которые напоминают

Злых, отчаявшихся существ

В болоте жизни?

Мне не хочется возвращаться к ним…»

Кашель за моей спиной повторился. Я осмотрелась.

— Здесь кто-то есть?

— Я вспомнил, что забыл запереть дверь, поэтому, закончив молебен, я пришёл сюда, — произнёс отец Владимир.

— Вы тоже не спите?

Отец Владимир вздохнул.

— Несколько лет мучит меня бессонница, и я ничего не могу с этим поделать. Но, войдя сюда, я услышал необычный голос, который напомнил мне о моём детстве.

— О детстве?

— Да. Будучи ребёнком, я бегал к реке и любовался тем, как солнечные блики отражались от её ровной поверхности, играя ослепительными зайчиками. Это было давно, очень давно.

Отец Владимир перекрестился.

— Упаси, Господи, мою душу.

Я закуталась сильнее в платок, данный мне монашкой-черноризницей Аграфеной, втянула голову в плечи, чтобы выйти на мороз и тихонько добрести до своей кельи, однако отец Владимир задержал меня.

— Постой, у тебя очень красивый голос, ты поёшь так, что душа расцветает и грудь трепещет. Давно ли живёшь при монастыре?

— Недавно, — ответила я, — Месяц назад меня привёл сюда дедушка, а сам он дальше отправился.

— Раньше я ни разу не видел тебя здесь.

— Я помогаю сестре Марии на кухне стряпать просвиры, иногда мне доверяют воск лить, чтобы свечи делать.

— Тебе нравится у нас-то?

— Нравится. Здесь все добрые, хорошо ко мне относятся.

— А там в миру плохо относились?

— Всякое бывало.

Голос отца Владимира выдавал в нём человека средних лет, говорил он не торопясь, с расстановкой, спокойно.

— Согласишься ли петь в нашем хоре во время служб и обрядов?

— Соглашусь, — не раздумывая ответила я.

— Где твои родители? — спросил отец Владимир после минутного молчания.

— Не знаю, меня воспитывала бабушка Дарья, но она умерла, и теперь у меня никого нет.

— Ты можешь идти, а я ещё немного постою здесь, помолюсь.

Дойдя до двери, я снова обернулась:

— Скажите, Вы ничего необычного не заметили?

— Необычного? Я слышал твой голос и чувствовал, что стало тепло как-то. Мне было хорошо, уютно. У тебя есть дар, большой дар, способный принести счастье людям, тот дар, который дороже всех материальных благ вместе взятых. И не беда, что ты слепа, одинока. Да лучше не видеть всю эту мерзость, — отец Владимир махнул рукой, — мир тёмен и грешен, люди скупы и злы. Лишь устремлённый в иной мир, наполненный духом, сохранит доброту навсегда. Я знаю, ты сохранишь.

В келье пахло свежей древесиной, сёстры-монахини говорили, что эта часть пристроя появилась совсем недавно, когда из Московской епархии был выписан плотник Ефим для строительства и обновления обители Святого Андрея Первозванного.

Должно быть в келье на стенах было повешено множество икон, трещали свечи, только в ночной час они были потушены. Осторожно, чтобы не разбудить сестру Марию, я легла на жёсткую поверхность кровати, закуталась в ватное одеяло и уснула.

— Спокойной ночи, — в пространство прошептала я.

Я знала, Ангел слышал меня, но не ответил. Я погрузилась в сон с ощущением того, что мой невидимый друг охраняет меня.

— Завтра я буду петь в церковном хоре.

…После похорон дед Андрей или безвестный граф Андрей Дмитриевич Вяземский заколотил полусгнившие доски на окнах, взял дорожную котомку, где ещё тёплыми лежали накануне испечённые пироги с грибами, крупа и разные снасти на всякий случай, надел толстые меховые рукавицы и, стряхнув с моего воротника прилипший снег, сказал:

— Ну, что ж, пора.

Затем низко склонился надо мной, произнёс при этом:

— Может, ещё передумаешь, останешься? Макаровна тебя приютит, к тому же авось купец Селиванов из Петербурга пожалует.

— Зачем же?

— Шибко ему голос твой понравился. Он ведь в тот вечер всё про тебя выспрашивал, интересовался. Едва не силой хотел увезти в столицу к камаринскому свояченнику, который якобы большим знатоком музыки считается.

Услышав от деда такие слова, мне смешно как-то сделалось.

— Отчего радуешься? — удивился дед.

— Так ведь никуда не увёз меня ваш купец, вот она, я. Здесь, с Вами.

— Не увёз-то потому что я и Макаровна горой встали. Рождественские холода-де начинаются, кабы не застудить. Да и не к месту это девчушке-сироте без присмотра по столицам разъезжать.

— А что купец?

— Уехал, но обязательно обещался приехать. Ну, так что?

— Нет, дедушка Андрей, с Вами я пойду. Я по дороге Вам петь буду.

Дед Андрей поклонился на четыре стороны, крепче сжал мою ладонь.

— Пойдём.

Несколько дней мы добирались до леса, дед Андрей знал все тропинки, все перелески. На пятый день мы вышли на поляну, там была прорыта землянка, куда он часто наведывался, чтобы перезимовать, выждать холода, согреться на лежанке возле трещавшего костра.

Наломали еловых веток, затопили печь, и воздух сразу же наполнился хвойным ароматом с запахом сосновой смолы. Настояли отвар из шишек. Сделав несколько глотков, я тотчас согрелась.

— Ель приносит здоровье, даёт силы, — сказал дед Андрей, — Отец мой однажды от ревматизма избавился благодаря отвару из ели, а рецепту этому меня ещё бабка моя дворянка обучила. Она при Павле первой красавицей слыла. Говорили даже, что император имел на неё тайные виды.

— Дедушка Андрей, а Вы вернётесь обратно в своё имение?

Дед Андрей растопил снег в котелке, поставил его на огонь, посыпал щепоткой соли, добавил травы, пшено, помешал, попробовал на вкус.

— Ела когда-нибудь похлёбку графа Вяземского? — спросил дед Андрей, причмокивая.

Я замотала головой, горячий пар из котелка вместе со специями обдал меня, ощутив приятный аромат, желудок нудно заурчал.

— Когда попробуешь, поймёшь.

Дед положил пакетик с солью обратно в холщовую котомку.

— Вернусь ли я в имение? Не знаю. Именье-то моё называется Большой Елец. Слыхала о такой деревеньке?

— Не-а.

— К брату пойду, давно ведь не видел его, сердце моё ноет. Только сначала пойду пешком в Иерусалим, поклонюсь гробу Господню, вымолю прощение за свои грехи. Эх, Танюша, устал я от странствий, хочется угол свой иметь, успокоиться на старости лет, передать хоть какой-нибудь живой душе свою любовь, умение. Приятно, когда кто-нибудь заботится о тебе.

Дед Андрей ещё раз помешал похлёбку, протянул мне поварёшку:

— Попробуй-ка.

Осторожно, чтобы не обжечься, я пригубила горячее варево.

— Вкусно? — поинтересовался дед.

— Постно.

— Сейчас будет так, что пальчики оближешь. Я ведь мясо более пятидесяти лет не ем, ибо не хочу боль причинять и страдания божьим тварям. Здесь когда-то один святой человек жил, исцелял он немощных, дарил им надежду.

— А теперь он где?

— Лет двадцать назад почил, и меня он вылечил. Некоторое время я с ним в этой вот землянке жил, обучался у него, философию особую познал. Суть же философии такова: оказывается, существует где-то Источник Всеобщего Счастья и Благополучия, только мало кто знает об этом Источнике.

— Источник?

— Он даёт все блага, какие человек пожелает.

— Почему же люди бедны и несчастны?

— Им ничего не известно о существовании Источника.

— Дедушка, скажите, где находится Источник?

Дед Андрей пожал плечами.

— Святой старец перед смертью говорил, что Источник Счастья заложен внутри каждого человека, найти его помогает какой-то ветер Удачи или Белый Вихрь, но про вихрь святой не успел поведать. Ты ешь, ешь. Всё уже готово. Нам бы хорошенько выспаться нужно, завтра путь долгий предстоит.

Голод как рукой сняло, несмотря на то, что около суток я не брала в рот ни маковой росинки. Источник счастья я представляла себе неким светом, живущим отдельно от человеческих страстей и скорби. Отныне мысли об Источнике не покидали меня. Я видела его во сне, я разговаривала с ним. Насытившись, дед Андрей уснул, а я продолжала лежать рядом с топчаном, безуспешно пытаясь объять необъятное. Источник целиком завладел моими мыслями. Я укрыла деда Андрея пуховой шалью, доставшейся ещё от бабушки Дарьи, сама осторожно вышла из землянки, остановилась на протоптанной площадке.

— Здравствуй, — услышала я в темноте.

Темнота постепенно начала исчезать, преобразовываясь в сплошное свечение, однако это свечение существовало только перед моим внутренним взором. Ангел приблизился ко мне, прошептал:

— А вот и я.

Я удивилась, хотя удивление моё можно было бы назвать приятным. Ангел давно не появлялся, и я уже начала скучать.

— Здравствуй, — ответила я.

— О чём ты думаешь?

— Об Источнике Счастья и Благополучия. Есть ли такой на самом деле?

Ангел вздохнул. Мне показалось, что сегодня он был особенно прекрасен со светящимися кудрями в сияющих одеждах. Его тело само являлось источником света.

— Он есть, но не каждый способен воспользоваться им, — сказал Ангел.

— Почему же?

— Люди привыкли забирать больше, чем могут отдать, а во вселенной всё построено на Законе Равновесия. Если человеку даётся что-то, он должен отдать это в Поток Энергии. Если же человек жаден, корыстен, зол, он отстраняется от Потока, он ничего не получит из Общего Источника. Но самое главное нужно верить, что ты достоин счастья, и удача не пройдёт тебя стороной. Вера способна поселить в душе надежду и ожидание того, что хочешь получить. Мы, ангелы, призваны помогать людям нести свой крест, указывать дальнейший путь, чтобы они не потерялись в море обстоятельств. Увы, люди не видят нас, не чувствуют, что мы рядом.

Ангел задумался над чем-то.

— Что такое Белый Вихрь? О нём дедушка Андрей говорил.

— Разные народы называют его по-разному, в Китае — это ветер Багуа, здесь — «Белый Вихрь», но суть одна. Попробуй когда-нибудь закрыть глаза и выйти на рассвете на чистый воздух, попробуй не думать ни о чём, стоять так, просто расслабившись, вдыхая ароматы утра. Тогда почувствуешь движение Ветра Багуа, и голова твоя очистится от всяких мыслей. Ветер Багуа скажет тебе: «Не бойся». Но сердце твоё забьётся от волнения. Ты конечно же не услышишь слов, но слова будут. Глаза твои наполнятся потоками слёз наподобие весенних ручьёв, ведь ты всё ещё надеешься, что вот-вот достигнешь Острова сбывшихся мечтаний. Но только не знаешь ты, что для того, чтобы достичь этого Острова, тебе предстоит преодолеть определённые испытания, именно благодаря им поймёшь ты, что нужно тебе, а что не нужно, ибо душа твоя не приемлет того, что желает твоё эго. Ветер Багуа даст всё, но с ним нужно уметь разговаривать. Отбрось страх и сомнения в собственных силах, отбрось неверие в себя, когда Ветер Багуа прилетит к тебе. Он слишком мудр и независим.

Ангел умолк.

— Ветер Багуа…. — заворожёно произнесла я.

Какой-то едва уловимый поток коснулся моей кожи, но это был лишь кратковременный миг.

— Что это было?

— Ветер Удачи.

— Почему ты не спишь?

Дед Андрей коснулся моего плеча. Я испытала кратковременный испуг, неудобство от того, что кто-то другой вторгся в пределы моего уединения.

— Я разговаривала с Ангелом, он рассказал мне о Белом Вихре. Неужели Вы ничего не слышали?

— Нет. Ты стояла одна и что-то говорила. Иди-ка спать. Завтра мы пойдём дальше.

К полудню следующего дня мы вышли на опушку, сделали небольшой привал, доели хлеб с овсяными лепёшками. Часа через три я услышала колокольный звон. Дед Андрей остановился.

— Вот и пришли, — вздохнул он, — Это — обитель Святого Андрея Первозванного. Чуешь, как звонят?

— Чую.

— На той неделе сюда новый колокол только что отлитый из Москвы привезли.

Я прислушалась.

— Дедушка, скажите, какая она, обитель?

— Большая, высокая, о пяти куполах, стены добротные, белокаменные, крепкие, ни один ураган не снесёт. За обителью огородики простираются, но сейчас их снегом замело.

Я попыталась представить себе всё, о чём говорил дед Андрей. Церковь уходила куполами в небо, и было неважно, что она стояла на земле, казалось, небеса давно приняли её. Бабушка Дарья раньше водила меня на проповеди, я слушала певчих, подходила к священнику целовать крест, однако ничего не оставляло во мне таких впечатлений. Дед Андрей постучал в колотушку. Ворота открыла монахиня, судя по голосу, ей было около пятидесяти лет и одета она была в чёрное, как описал дед Андрей. Нас провели в кухню, усадили за стол, поставили котелок с горячей картошкой, щи с грибами, чай с медовыми пряниками. Чай был сладким с травами, я сразу согрелась.

— Далеко идёте-то? — спросила монахиня.

Она представилась ключницей сестрой Аделаидой.

— Странствуем, — ответил дед Андрей, подул на чай, откусил сахар и запил солидной порцией бурого напитка, — Я в своё именье путь держу да нескоро ещё до него-то. Боюсь, девчушка не дойдёт, я уж привык к таким переходам.

— Оставляй, ей в обители спокойнее будет. А родители-то где?

— Нету.

— Да ты никак слепая?

— Слепая.

Сестра Аделаида обняла меня, крепко прижала к себе.

— Радость ты моя, — запричитала монахиня, — На кого такую пташку оставили?

После обеда меня в баньку только что истоплённую повели, затем тёплую постель дали. Я напоследок к деду Андрею приникла:

— Не плачь, Танюша, я здесь какое-то время поживу, на службу похожу. Стар ведь я уже, скоро помирать.

Дед Андрей ушёл через неделю после праздника Крещения Господня с котомкой, наполненной на этот раз медовыми пряниками и свежими капустными пирогами, а я осталась в обители святого мученика Андрея. Сестра Аделаида определила меня помощницей на монастырской кухне вместе с другими монахинями выполняющими подсобные работы.

Там ещё одна кухарка работает, все называют её по-простому — «Ефимовна». Говорят, она шаньги, блины печь мастерица, оттого и такая толстая с пухлыми румяными щеками, густой русой косою, которую она сворачивает кругом. Особенно Ефимовна пельмени лепить мастерица, она даже остальных монахинь обучает этому искусству.

— А делаю я их так, — начинает Ефимовна, — Муку просею, сделаю в ней воронку. Яйцо и соль размешаю в молоке и волью в эту воронку. Вкус пельменей во многом зависит от того, как приготовлено тесто. Оно должно быть нежным. Замешанное тесто пусть «отдохнёт» 2—3 часа. Мясо надо пропустить через мясорубку, добавить туда порезанный лук, соль, сахар, воду, перец и всё перемешать. Для того, чтобы края пельменей мягче склеивались, побрызгаем раскатанное тесто водою (ещё лучше смажем желтком и водой, взятыми в равных количествах). Тесто нарежем на квадратики, на середину квадратика положим фарш, затем зажмём концы пельменей, а длинные концы соединим. Получится пельмень в форме «ушка».

Рецептов русских пельменей Ефимовна знала множество, ещё умела стряпать чёрные пряники, готовила крупник по-польски, пирожное с маком и творогом, гороховый суп, знавала итальянскую, китайскую, болгарскую, венгерскую кухню. Другие стряпали, но не было в еде той редкой изюминки, которая являлась характерным штрихом Ефиминого мастерства.

— А всё от чего, — любила приговаривать Ефимовна, — Оттого, что одна мучка да иные ручки. Чутьё нужно к этому иметь, чутьё особое, а его словами простыми не передашь.

От Анфисы-прачки я слыхала, что Ефимовна когда-то придворной поварихой была, обучалась у французских и чешских мастеров, затем что-то изменилось в её душе, и она ушла в монастырь.

— Видать, беда какая приключилась, — рассуждала Анфиса, — Так просто человек не отлучается от хвалы, богатства, почестей и славы.

— Заболела я, — призналась однажды стряпуха, — Лекари мне смерть скорую предрекали, тогда я пошла на службу, там приметила юродивого в отрепьях с клюкой. Он сказал: «Хочешь исцелиться, приходи ко мне в рубище, без веры ничего не бери, иначе не поможет». Деваться некуда, помирать не хотелось, я и пошла. Так и осталась в обители до сей поры.

О самом исцелении Ефимовна умолчала.

— Я ещё много загадок знаю, — сказала Ефимовна, разминая тесто, — Например, отгадай:

«Без него плачем,

А как появится —

От него глаза прячем».

Я пожала плечами.

— Красно-солнышко это. Плохо было б, если бы на свете не было Солнца. Оно и траве рост даёт, и нам, грешным. А вот ещё:

«Пришёл Яшка,

Белая рубашка,

Где он пробегает —

Ковром устилает». Что это?

— Неужто снег?

— Верно. А это что?

«Воет, свистит,

Ветки ломает,

Пыль поднимает,

С ног всех сбивает,

Слышишь его,

Да не видишь его».

— Ветер.

— А это?

«Шёл Тит долговяз,

В сыру землю увяз».

— Да дождь это, дождь! — пытается перекричать всех Анфиса, — Я дождь-то очень люблю, особенно грибной. Как польёт, землю удобрит, так пойдёт расти подберёзовики, подосиновики, белые, красноголовики, маслята, рыжички, грузди, валуи. Идёшь по лесу, а он, родимый, так и просится к тебе в лукошко залезть.

— А я люблю пироги с грибами стряпать, — говорит Ефимовна, — Они на медовый спас особенно вкусными выходят: тесто раскатаешь, мукою припорошишь, как снегом белым. Масло на сковороду нальёшь и начинку с луком приготовишь. Пирожки мои, словно бравые молодцы из печки вылетают и прямо в рот угодить норовят.

— Ты, Таня, грибы-то видела когда-нибудь?

— Не видела. Я с рожденья такая. Тётя Анфиса, а расскажите ещё про грибы, как они выглядят?

— Вот пойдём летом в наш лес, я покажу, где они растут, сама пособираешь, а мы потом их в печи высушим и на зиму оставим.

Ефимовна кладёт в мою миску своих пельменей, они горячие, от них пар отходит.

— Ешь. Не бойся, они постные. Как раз с грибами да капустою, я ещё сметанки полью, вот тогда поймёшь ты, что такое Ефимовны рукоделие.

Пельмени и впрямь оказались ароматными, постными. У бабушки Дарьи они не такими получались.

— Нравится? — причмокивает Ефимовна, ожидая получить от меня положительный ответ.

Я киваю головой.

— То-то! Две радости только у человека и остались на свете: сладкий сон и душе угодная еда, всё остальное в скорбях да в грехах тяжких потонуло. И у тебя, Таня, наверное тоже две радости.

— У меня всего одна.

— Небось, еда. От неё никто не в состоянии отказаться, хоть в Библии и сказано про десять заповедей, а про чревоугодие особое упоминание имеется.

— Нет, иная у меня слабость, — признаюсь я, слегка смутившись от волнения.

— Небось, давно мечтаешь увидеть людей и всё, что окружает тебя.

— Это — моя мечта, которая никогда не осуществится, но слабость в другом.

— В чём? Скажи, если не секрет.

— Петь я люблю. Как запою, так словно бы душа от тела отрывается и в поднебесье летит к светлым мирам. Тогда и людские обиды, и скорби, и беды уходят далеко-далеко, словно не было их никогда, словно пришла я сюда чистая, как родниковая вода без боли, без уныния, ибо растаяли они, как снег на полуденном Солнце. Бабушка Дарья моим пением восхищалась, говорила, что дар у меня особый есть.

Ефимовна с Анфисой молчат, задумались над чем-то.

— Это хорошо, — вдруг произносит Ефимовна, — батюшка наш любит, когда голосами ангельскими поют. И ты спой что-нибудь, хотелось бы тебя послушать, моя ласточка.

— Что же Вам спеть?

— Из Писаний что-нибудь. Знаешь Писания?

— Бабушка Дарья учила. Посадит меня перед собою, откроет Библию и чтению предаётся, так узнала я об угодниках, о страдальцах божьих, о Николае Чудотворце, что прокажённых целил.

— Тогда спой, — поддерживает Ефимовна Анфису-прачку.

Анфиса удобно усаживается, кладёт руки на стол, готовясь к маленькому представлению. Меня поставили на грубо выструганный стул, я запела слова старой молитвы, которой обучила меня бабушка Дарья:

«Тебе Бога хвалим, Тебе Господа исповедуем.

Тебе Предвечнаго Отца вся земля величает.

Тебе вси Ангели,

Тебе небеса и вся Силы,

Тебе Херувими

И Серафими непрестанными гласы взывают:

Свят, Свят, Свят Господь Бог Саваоф,

Полны суть небеса и земля величества славы Твоея!

Тебе преславный Апостольский лик,

Тебе пророческое хвалебное число.

Тебе хвалит пресветлое мученическое воинство,

Тебе по всей вселенной исповедует Святая Церковь,

Отца Непостижимаго величества,

Поклоняемаго Твоего истиннаго и Единароднаго

Сына и Святого Утешителя Духа.

Ты Царю славы, Христе,

Ты Отца Присносущий сын еси.

Ты ко избавлению приемля человека,

Не возгнушался еси Девического чрева.

Ты, одолев смерти жало,

Отверзл еси верующим Царство небесное.

Ты одесную Бога седиши во славе Отчей,

Судия приити веришися.

Тебе убо просим:

Помози рабам Твоим,

Ихже Честною Кровию искупил еси.

Сподоби со святыми Твоими

В вечной славе Твоей царственности».

Голос мой умолк, некоторое время я стояла в нерешительности, прислушиваясь к полной тишине.

— Божественный голос, — говорит кто-то.

Слышу чьё-то всхлипывание, мне кажется, народу в кухне много собралось, стало жарко.

— Ещё пой, ещё!

Мне неловко делается, в кухню входят незнакомые люди, раздаётся шёпот, дыхание.

— Пой!

Представляю, будто за спиной у меня крылья вырастают, медленно отрываюсь от земли, ибо ступни мои уже не касаются пола, воспаряю ввысь в просторные лазурные небеса с бирюзовым оттенком. Небеса колышутся, чтобы голубь моего духа утонул в голосе рая.

«Господи! Не знаю, чего мне просить у Тебя!

Ты один ведаешь, что мне потребно.

Ты любишь меня паче,

Нежели я умею любить себя. Отче!

Даждь рабу Твоему —

Чего я и сам просить не умею.

Не дерзаю просить ни креста, ни утешения.

Только предстою пред Тобою,

Сердце моё отверсто.

Ты зриши нужды, которых я не зрю. Зри!

И сотвори со мною по милости Твоей!

Порази и исцели, низложи и подыми меня.

Благоговею и безмолвствую пред Святою Твоею Волею

И непостижимыми для меня Твоими судьбами.

Приношу себя в жертву Тебе.

Предаюсь Тебе.

Нет у меня желания кроме желания исполнять Волю Твою.

Научи меня молиться.

Сам во мне молись. Аминь!»

…Утром просыпаюсь от шёпота сестры Марии и треска свечей. Прислушиваюсь. Она молится. За окнами воет метель, её отголоски доходят до моих ушей.

— Студёно нонеча, — причитает сестра Мария, — февраль уж на носу, а там и март не за горами, и Масленница. Блины печь будем, юродивым, да нищим, да сирым раздавать.

Я её за руку легонько тяну.

— Скажите, а Вы видели «Святую Троицу»?

— Ту, что иконописец Андрей Рублёв писал?

— Да. О ней часто дед Феофан из нашей деревни упоминал. Рассказывал, будто приложил он икону ту к больной ноге, и она зажила.

— Была я как-то в Троице-Сергиевой Лавре, видела там «Троицу».

— Расскажите, сестра Мария, — упрашиваю я, — очень мне хотелось на эту икону-то поглядеть ну хотя бы одним глазком.

— А там, на иконе три ангела божьих нарисовано. Первый ангел — самый главный, он в центре изображён в белых сияющих одеждах и плащанице цвета алой зари. Другой ангел по правую сторону от него. Он в красной рубашке и длинной синей плащанице, третий — по левую сторону в розовых одеждах и зелёной плащанице. У каждого в левой руке по кресту Господню.

— Почему они сидят?

— Сидят те ангелы за столом, накрытым белой скатертью, вроде нашего стола в трапезной, когда отец Владимир нас откушать после праздничного молебна зовёт. На столе же — всего одно блюдо, на котором лежит виноград. Позади — дерево с листвою, а дальше — райские горы и небо. Но самое важное — лики у ангелов задумчивые, будто размышляют они об наших грехах бренных, а над головами — нимбы сияющие, выложенные позолотою. От нимбов этих светло вокруг становится.

— И крылья у них есть?

— И крылья есть. Только, думается мне, в раю ангелы не летают, они лишь к нам на землю на крыльях своих ангельских спускаются.

— Отчего их три?

— Бог, Таня, троицу любит.

Я отворачиваюсь, пытаюсь слезу быстро смахнуть, чтоб сестра Мария не заметила, но она замечает.

— Что ты, дитя? Неужто дурное говорю?

Я мотаю головой.

— Нет. Просто никогда не увидеть мне икон и всей красы этой не узреть.

Сестра Мария осторожно гладит меня по плечу. Не по себе ей становится.

— Разве важно видеть и сути при этом не понимать? Гораздо важнее прочувствовать смысл, тогда всё само по себе откроется. Разве преступление это иметь недостаток физический, но чистую душу, не загрязнённую людскими страстями и корыстолюбием? Не плачь, я ещё много икон видала, и ты через меня на них посмотришь. Всё у нас заграничное ценится, а в России-то-матушке сколько сокровищ запрятано, но сокровища же эти намного ценнее заморских диковинок.