А за околицей – тьма

Дарина Александровна Стрельченко, 2023

В тёмном волшебном лесу на границе между жизнью и смертью живет яга Обыда – мудрая хранительница Равновесия, стражница Леса и проводница в Хтонь. Никого нет сильнее во всём Лесу, одна она кроит и расшивает полотно бытия. Её ученица Ярина, только постигающая тайны Леса, не может смириться с жестокостью охраняемого ими мира и не хочет становиться ягой. В истории взросления Ярины переплетаются славянские и удмуртские космогонические мифы и предания. Сможет ли она стать преемницей? Хватит ли сил противостоять лукавым врагам из Хтони? Сумеет ли она сохранить Равновесие? Если рухнет оно, миру придёт конец. Издание дополнено картой мира от Марии Василенко и сюжетными иллюстрациями от удмуртской художницы Ульяны Константиновой.

Глава 4. Оберег

— Коркаму́рт^[25], — негромко позвала Обыда, набрасывая на плечи шаль. — Корка!

Домовой отделился от тени, выглянул из-за угла. Уставился на хозяйку, блестя глазами, отражавшими месяц.

— В лес схожу за основой для оберега, — сказала Обыда. Покосилась на печку, на которой спала Ярина. Велела: — Если до моего прихода проснётся, проследи, чтобы всё ладно было.

Коркамурт сонно кивнул.

— Накормишь. Подскажешь, если что. К чернодвери не подпускай.

Домовой снова кивнул, побрёл обратно в свой угол.

— Что молчишь-то? Молчуном решил стать, как Утро Ясное?

— А чего отвечать-то? — проворчал Корка. — Понял я. Чай не в первый раз.

— Чай не в первый, — задумчиво согласилась Обыда, глядя, как домовой собирает вокруг себя одеяла, укладывается, вздыхает. — А чего не в подполе-то ночуешь? Чего в избе решил?

Коркамурт повёл плечом. Буркнул:

— Холодно. Да лохматая та всё ночами из-под земли скребётся.

— Вот пуны́ выро́с^[26], — сердито прошептала Обыда. — Давно бы сказал. Отважу её, как вернусь. Ну, спите…

Бросила быстрый взгляд на тихую сумрачную избу, прикрыла дверь и шагнула в ночь.

Неблизко было идти. Холод обвивал руки, клонило в сон, и глаз уже был не таким острым, как прежде. Сколько так хаживала, основу искала — и с каждым разом всё сложней ночью пешком по лесу становилось; а вместе с тем всё легче было расслышать лесные шорохи, разглядеть заветные знаки, и не надо было уже шептать, созывая змей, — сами ползли, шуршали в траве под ногами, указывали дорогу.

Обыда опустилась в траву на берегу Ужова ручья. Протянула руку и тотчас почувствовала, как влажное ледяное тельце скользнуло в ладонь. Осторожно сомкнула пальцы и медленно, держась за старую липу, поднялась. Ужик в ладони затих, не шевелился. Крохотный совсем, как раз по руке будет.

Самое простое сделала. Теперь можно, не торопясь, не приглядываясь, идти вглубь леса. Где захочет Ночь Тёмная, там и покажется.

Лес редел. Путались, расступаясь, ветки. Звёзды проглядывали сквозь кроны. Обыда шагала, подмечая новые ростки, обходя нарождающиеся озёра. Вспорхнула из-под ног ночная птица, потянуло сквозняком — тени скользили к избе. Зашуршало в траве; не то мышь, не то запоздалый акша́н^[27].

Наконец, когда в далёких прогалинах начал уже сереть воздух, навстречу шагнул молодец — черноглазый, весь в чёрном, с чёрным конём.

— Здравствуй, Обыда.

— Здравствуй, Ночь моя Тёмная. Догадался, поди, зачем звала?

Молодец качнул головой. Обыда показала ему ужа на ладони:

— Оберег хочу ученице новой сделать.

— Снова из ужа да из паучьей травы? Что-то не помню я, чтоб помогло это прежним твоим девочкам.

— Вот потому и хочу не так сплести, как раньше, а твоей помощью заручиться. Ну и братьев твоих… — Обыда протянула замершего ужа Ночи. — Хочу, чтобы каждый своё колдовство в оберег вложил. Чтобы и утром, и днём, и ночью ваша защита с ней была.

— Это-то несложно, — откликнулся Ночь Тёмная. — Вот только правда ли веришь, что поможет?

— Не твоя забота, Ночка! Твоя — лошадку водить и делать, что хозяйка Леса велела.

— Как скажешь, яга, — насмешливо кивнул Ночь.

Подставил ладонь в шёлковой перчатке. Уж доверчиво переполз, свернулся петелькой, как Обыда, бывало, время сворачивала да возвращала, когда не успевала что или когда ученице надо было урок усвоить. Ночь поднял ладонь к лицу и дохнул на ужа. Блеснул в глазках-бусинах, совсем как намедни в глазах Коркамурта, месяц, и змейка застыла. Ночь вернул окоченевшее тельце Обыде. Подозвал коня, запрыгнул в седло. Спросил:

— Про Пламя-то объяснила новой ученице? А то ведь заглядится, как Марийка, подумает, что осилит приручить, да шагнёт не глядя.

— Рано ей пока. Время придёт — объясню, — сухо ответила Обыда. — А тебе не пора ли ехать ещё, Ноченька?

Ночь обвёл взглядом поляну; мрак редел, ярче разгорались барбарисовые гроздья, на Передних полянах всхрапнул уже конь Утра.

— Пора, — ответил Тём-атае. — Да и тебе пора придёт всё ей рассказать, как ни оттягивай.

Сказал — и растворился во тьме. Только затих цокот копыт, как брызнуло из-за кустов первое золотое солнце и выехал статный всадник на белом коне, весь в белом. Одной рукой он держал поводья, другой вёл над цветами, разворачивавшими к нему росистые лепестки. Увидев Обыду, кивнул; повеяло от него прохладой, как от скошенной травы.

— Ранёхонько ты.

— Здравствуй, Утро моё Ясное. Помощь твоя нужна. Перво-наперво хорошо бы, чтоб с ученицей новой моей ты познакомился.

— Вот уж не проси, — покачал головой Утро, запахивая кафтан. — Придёт время — и так встретимся. Знаешь же, не люблю я лишний раз с чужи…

— Не чужая она, — строго оборвала Обыда.

— Вот четырнадцатую весну проживёт — тогда посмотрим. — Утро похлопал коня по холке, тот негромко заржал; ему вторили проснувшиеся горихвостки.

— А чтоб дотянула до тех пор, помоги-ка мне, — протягивая Утру ладонь, велела Обыда. — Попроси ужа в кольцо замкнуться.

Утро пригляделся к мёртвой змее, в чёрных чешуйках которой поблёскивал ясный свет. Развёл руками:

— На него Ночь дохнул. Мне его не оживить.

— Я разве навсегда оживить прошу? Оживи на миг-другой, попроси, чтоб в кольцо замкнулся да умер снова.

— Зачем тебе это, Обыда?

— Основа это для оберега Ярине. Ночь умертвил, ты оживишь, а День затвердит накрепко. Я потом паучьей травой оплету, и будет девке защита в лесу в любую пору.

Утро молча взял змейку. Совсем как Ночь, поднёс к лицу, дохнул на тельце. Змеиные глаза блеснули, ужик поднял голову, извернулся кольцом и застыл. Утро отдал кольцо, коротко поклонился и поскакал дальше по лесу, ведя за собой рассвет.

* * *

А в избе тем временем проснулась Ярина. Села на печке, огляделась, обнимая себя за плечи. Позвала тихонько:

— Обыда!

Никто не откликнулся — только била ветка в окно, где-то капало, и скреблось что-то то ли в стену, то ли под полом. Ярина поджала ноги, завернулась в одеяло. На дворе едва занимался свет, а в избе ни одной лучины не горело, ни одной свечки. Всё серое да чёрное, серое да чёрное, сумрачное, туманное…

Закряхтел кто-то под лавкой. Ярина забилась в угол.

— Не пужайся, — прошептали снизу. — Домовой я.

— Ты тут откуда? — вытаращилась Ярина на лохматого старичка в белой рубашке.

— Живу я тут, — проворчал старик.

Ярина подалась вперёд и разглядела, что старик едва ли больше неё самой. Чуть успокоившись, спросила:

— Почему я раньше тебя не видела? А Обыда где?

— Я на глаза зря не показываюсь, — с достоинством ответил старик. — А Обыда в лес пошла, ужа тебе на оберег искать. А мне велела за тобой приглядеть, коли рано проснёшься. Проснулась, что ли? Или ещё будешь спать?

— Проснулась, — ответила Ярина. — А ты… точно домовой? Не та… болотная?..

— Какая ещё болотная? — замахал руками старик. Суетливо влез на лавку, принялся, не глядя на Ярину, складывать уголок к уголку свои тряпки. — Никаких болотных тут нет. Коркамурт я. Коркой можешь звать. Давай слезай, раз проснулась.

— Точно? А то ведь… Похож ты на неё.

— На кого похож? — ещё пуще заворчал Коркамурт. — Нянь понна́ ^[28], домовой я! Всё, хватит болтать, слезай, завтракать будем. Авось перепадёт домовому масличка.

Ярина сползла с печки, схватила с лавки сарафан. Коркамурт тем временем выставлял на стол горшки, чашки.

— Вот тут, значит, малинка. Вот тут хлебушек. Вот тут кисель.

— Кисель вечером пьют, — с сомнением протянула Ярина.

— Нигде такого правила не писано, — быстро сказал Корка. Оглянулся на Ярину, облизнул ложку. — О-ох, вкусно-то как! Ӟеч^[29]. Так, а тут у нас, значит, медок… Вот сейчас намажем хлебушек сметанкой, медочком польём, будет хорошо!

— Погоди, — нахмурилась сбитая с толку Ярина. — Обыда говорит, завтрак — всему голова, надо с утра как следует есть.

— Вот мы и поедим, пока она не вернулась! — Корка уселся за стол. Похлопал по лавке рядом. — Давай-давай!

Ярина неуверенно села. Оторвала от каравая краюшку. Домовой тем временем вовсю орудовал ложками.

— Как так не умывшись?..

— Запросто, — хмыкнул Корка. — Тоже ведь нигде не писано, что, прежде чем завтракать, умываться надо.

— Как это? — протянула Ярина. — Это всем ясно. Сначала умойся, потом ешь. Зимой холодно, летом тепло. Ночью спят, днём дела делают.

— Э, ма́ка^[30], это тебя обманули! Вот на Обыду хотя бы глянь: ночь на дворе, а она в лесу. И в первый раз, что ли? Так что ты больно этим правилам не верь. Как сама решишь, так и будет.

Ярина глянула за окно. Не такая уж была и ночь — светлей и светлей делалось в горнице, чашки-ложки стало видно без всякого огня. Вот и всадник давешний пролетел — белый, ясный. Заглядевшись, задумавшись про Утро, Ярина не заметила, как ополовинила плошку с мёдом. Опомнилась, глядя, как Корка щедро льёт на хлеб варенье:

— Сладкое понемножку едят!

— А мы разве помножку? — спросил Коркамурт. Вздохнул: — Вот бы масличка ещё.

— А разве нет масла?

— Есть. Вон там, за сундуком, на холодке Обыда прячет.

Ярина удивлённо глянула на сундук у окна; на её памяти Обыда ни масла, ни чего другого не прятала.

— Мала ты ещё, не знаешь всех её сокровищ да загадок, — ответил Корка. — В сундуке она самое тайное прячет — книжку, например, свою. А за сундуком — что попроще. Маслице вот.

— Зачем масло прятать? — совсем уж ничего не понимая, спросила Ярина.

— Затем, что оно домовому, только чтоб задобрить, полагается. И за особые заслуги. Вот за то, что я с тобой нынче утречком побуду… Обыда сказала, ты мне масличка дашь!

— Да?..

— Да! — Корка глянул на сундук, погрустнел, уставился на деревянную доску, в которую воткнул было нож. — Но как ты сундук-то отодвинешь? Мала ещё…

— Да запросто, — ответила Ярина, вставая.

— Куда? Доешь сначала! Где это видано — посреди еды вскакивать?

— А это правило разве где-то писано? — лукаво улыбнулась Ярина и босиком побежала к сундуку.

Отодвинула — и вовсе не тяжело, чего Корка сомневался? — и вытащила из-под окна горшок с маслом, обёрнутый сероватой тряпицей. Большой горшок! Обняла обеими руками, закашлялась, но дотянула до стола.

— Ну? Сколько там тебе масла Обыда обещала?

— Да малёхонько… кусочек, — застеснялся Корка.

Ярина взяла ложку, запустила в горшок, отковырнула подстывшего, холодного масла и положила домовому на блюдце.

— Побо-о-ольше, — с досадой протянул он. — Старика не обижай!

Ярина ещё раз ковырнула ложкой и ещё. От масла шла прохлада, веяло сливками и орехом. Не успел третий кусок соскользнуть на блюдце, как Коркамурт потянулся к маслу, принялся есть прямо руками, урча, приговаривая:

— Вот порадовала! Вот порадовала!

— Ты хоть с хлебом, — испугалась Ярина. — Плохо же станет!

— От такой еды плохо не бывает, — заявил Корка, влез с ногами на лавку и облизнул пальцы. — Вот это дело! Досыта накормила! Ух, Обыда — жадина, никогда столько не давала!

— Может, правильно не давала? — спросила Ярина, уже почти уверенная, что и ей столько давать не стоило. Осторожно дёрнула домового за подол рубахи: — Да сядь ты нормально… Упадёшь же!

— Домовому, думаешь, легко? — глядя на неё сверху вниз, сыто вздохнул Корка. — Целый день за избой следи, ночью от всяких-яких отбивайся, а ходики эти снуют туда-сюда, снуют, снуют! А мо́лодцы эти — шур, шур, аж ветер! Садочек мой за околицей истоптали…

Корка всхлипнул, встал во весь рост и покачнулся. Ярина стянула его с лавки, усадила рядом. Домовой взял блюдце и принялся слизывать масляные остатки.

— Ну, не плачь… А что за молодцы? День, Ночь и Утро?

— Они самые, — кивнул Коркамурт. Икнул, выпил залпом полчашки водицы.

— Кто они такие?

— Слуги Инмаровы. Ох, капризные!.. Скачут, значит, и приглядывают, что в Лесу творится, что в Хтони. Ежели что не так — докладывают Инмару. Яге помогают, в чём понадобится. Ну и солнышко за собой водят, чтобы вовремя были и день, и ночь, чтоб Равновесие было!

Приткнулся к Ярининому боку, вздохнул. Потрогал её ладонь.

— Что-то холодная ты, девка. Замёрзла, что ли? Печь растопить?

— Не, — отмахнулась Ярина. — А они, всадники эти, откуда взялись?

— Говорят, луна с солнцем раньше всё время ссорились, — объяснил Коркамурт, водя по блюду пальцем. — Надоели Инмару их ссоры, вот он и решил время пополам разделить: половину — свет, половину — тьма. Свет, значит, солнышку, тьму — луне. И молодцев к ним приставил, помощников. Вот как в избе у нас руки-помощники скребут-метут, так День и Ночь солнышку задремать помогают, луне проснуться. Это помимо прочих забот, конечно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

25

Коркаму́рт (здесь также Корка) — в удмуртской мифологии домовой.

26

Пуны́ выро́с (удм.) — собачья повадка; ругательное выражение.

27

Акша́н — в удмуртской мифологии злой дух сумерек.

28

Нянь понна́ (удм.) — хлебом клянусь! Фрагмент одной из самых убедительных удмуртских клятв.

29

Ӟеч (удм.) — здорово, хорошо; молоде́ц.

30

Ма́ка (удм.) — ласковое, доброе обращение к ребёнку, девушке.