А за околицей – тьма

Дарина Александровна Стрельченко, 2023

В тёмном волшебном лесу на границе между жизнью и смертью живет яга Обыда – мудрая хранительница Равновесия, стражница Леса и проводница в Хтонь. Никого нет сильнее во всём Лесу, одна она кроит и расшивает полотно бытия. Её ученица Ярина, только постигающая тайны Леса, не может смириться с жестокостью охраняемого ими мира и не хочет становиться ягой. В истории взросления Ярины переплетаются славянские и удмуртские космогонические мифы и предания. Сможет ли она стать преемницей? Хватит ли сил противостоять лукавым врагам из Хтони? Сумеет ли она сохранить Равновесие? Если рухнет оно, миру придёт конец. Издание дополнено картой мира от Марии Василенко и сюжетными иллюстрациями от удмуртской художницы Ульяны Константиновой.

Глава 3. Ломоть сердца

Они таились повсюду: за подушками на печи, под лавкой, на узкой приступке у слюдяного окна. Качали головами со столбиков у порога. Выглядывали из-за самовара. Блестели смоляными глазами в щели половиц.

— Кто это? — тихонько спросила Ярина. — Смотрят…

— Куколки мои, — проворчала Обыда, вынимая из сундука драгоценное барахло. На лавке росла гора лоскутков, пялец, шкатулок; словно змеи, выползали из ящиков изумрудные нити, выкатывались похожие на румяные репки клубки, по избе разносился сухой и сладкий запах травы и мыла.

— Живые они? — Ярина взяла в руки жёлтый клубок.

— А как же. Чем больше на них глядишь, чем больше о них думаешь, тем они живей. Ты на них с ночи косишься, вот они по избе и разбежались, подмигивают.

— Не пугай, — шёпотом попросила Ярина. Прижала клубок к груди. — Не пугай, пожалуйста.

— Я пугаю? Ты их сама боишься, глазастая. Куколки мои тебе ничего дурного не сделают, а когда-нибудь и твоими станут. Но любая вещь страшной делается, когда сам её бояться начинаешь.

— А всё-таки жуткие. Глаза у них… как огни в лесу.

— Вот перестанешь бояться — глаза и погаснут, — усмехнулась Обыда. — Да и некогда тебе бояться, сейчас вышивать начнём. Бери иглу. Бери нитку. Натягивай… Вот так обрывай. Куда руками лезешь? Колдовством! Колдовством рви!

— Как колдовством?

— Как чувствуешь. Тяни!

— Да как?

— Как чувствуешь! Натяни! До предела натяни, будь сильней, чем нитка!

Застучало в ушах; раскалилась иголка в пальцах. Ярина взвизгнула и выронила её на пол. В тот же миг гулкий, тугой звон пошёл на весь Лес — будто не игла железная щёлкнула о деревянные половицы, а чугунный шар ударил о ледяной металл. Всё затихло: птицы, кроны, ветер, зверьё, земля. Лопнув, порвалась нитка.

— Тишину запомнила? — спросила Обыда как ни в чём не бывало. Вспотевшая, взъерошенная Ярина медленно подняла глаза. Сердце колотилось так, что, казалось, выскочит через горло и покатится, подпрыгивая. — Такая бывает, когда нарушается Равновесие. Только длится не мгновенье, а долго, долго…

Ярина подула на пальцы. Тихо переспросила:

— Равновесие?

— Хтонь и Лес сколько стоя́т, столько в Равновесии держатся. Но если что на одной стороне перевесит — другая пошатнётся. И всему порядку конец.

— А что может перевесить?

— Мало ли что. Знаки, кровь. Ворожба. Злоба. Да и добро тоже… Сила, опять же, перевесить может. — Обыда подняла с пола иглу, поставила остриём на палец. Та подержалась, качнулась и упала яге в ладонь. — Сила во всех существах Лесных разлита: в ком-то капелька, в ком-то озеро целое. Но во всём Лесу её сколько есть, столько есть! А если станет вдруг больше — тут и конец Равновесию. Но об этом потом поговорим, позже. Рано о таком думать, пока ничему толком не научилась. Ты пока лучше подумай: почувствовала хоть, как нитку порвала? Поняла?

— Само…

— Само! — передразнила Обыда. — Чутче надо быть, прислушиваться к себе, к рукам, к душе, к воздуху, к тем, кто близко, к тем, кто далеко. Ко всему вокруг прислушиваться нужно, каждый миг. Такова доля яги. Ну! Послушай себя! Эхо-то хоть должна услышать, если не совсем бестолковая.

Ярина, у которой голова кружилась от бессонных, полных видений ночей, от странного жара и колотья в пальцах, от тумана в рассудке, от того, что Обыда то чужая, сердитая, то насмешливая, задумчивая, изо всех сил постаралась прислушаться. Замерла. Вдохнула, затаилась. Выдохнула едва слышно:

— Нет.

А Обыда вдруг ответила ровно и нисколько не зло:

— Ну и ладно. Всему своё время, почувствуешь ещё. А Тишину запомни. Услышишь такую снова — так и знай: конец близко.

* * *

— Что, поколдовала твоя девчонка? — перешагнув порог, осведомился Бессмертный.

Вуму́рт^[15], отряхнув кафтан, прошмыгнул следом. Обыда сунула водяному полотенце, озабоченно покосилась на Кощея:

— Сильно было слыхать?

— Ещё как! — засмеялся Вумурт, вытирая лоб. — Русалки мои до сих пор дрожат.

— А вроде не дольше мига, — покачала головой Обыда, вытаскивая из-под стола сосновую лавку. — Садись, батюшка. А ты не мокри мне тут, еле плесень вывела с того раза!

Вумурт стыдливо улыбнулся и устроился на бочке с соленьями. Просительно протянул:

— Огурчиком дашь похрустеть, Обыдушка?

— Сейчас всё съешь, а зимой что твои русалки жрать будут? Водоросли сосать, ивняк глодать?

— Один огурчик, Обыдушка, голубка!

— Какая я тебе голубка, — фыркнула Обыда, ставя на стол чашки. На белой скатерти выросло широкое блюдо, наполнилось перепечами^[16] с мясом. Рядом Обыда поставила плошку со сметаной. Вумурту, который уже вздумал пустить слезу, по носу ударил солёный огурец.

— Вот спасибо! — засвистел водяной и принялся обгладывать вялую шкурку.

— Только так и заставишь молчать, — вздохнула Обыда. — Ты зачем его с собой притащил, батюшка?

— Так жаловался, что русалки после Тишины никак отойти не могут, не поют, на цветы не смотрят. Пристал ко мне: пошли да пошли к яге, пусть какую мазь даст.

— Да какая мазь! Вся мазь с его склизких девчат стечёт, — хмыкнула Обыда. — А ведь всего-то нитку Ярина порвала.

— А сердцевина какая? — спросил Кощей.

— Да какая — обыкновенная самая. Жи́ла мышиная да колдовства чуток.

— Точно ли? Ничего не перепутала?

Обыда нахмурилась, замахнулась на Кощея:

— За дуру старую держишь? Я пока ещё ниток не пу…

Моргнула. Замерла. А затем, забыв про Вумурта, вовсю шуровавшего в бочке, бросилась к сундуку. Перебрала мотки и катушки, вытащила давешний клубок. Виновато произнесла:

— Ниточка из Идниной^[17] тетивы. Вот что это было. Вот почему так долго порвать не могла, а я уж решила — совсем девочка бездарь.

— Я тебя за дуру не держу, — выждав, степенно ответил Кощей. — Сама знаешь, я тебя самой умной из всех яг считаю. Но, видно, отвыкла ты с Марийкой-то за мелочами следить.

Обыда промолчала. Невидящим взглядом посмотрела, как в прозрачном животе Вумурта булькают огурцы. Вздохнула.

— Да уж. С Марийкой-то хлопот почти не было.

— Поздно плакать, — икнув, влез в разговор водяной. Сыто развалился, опёрся о стену, потянулся к сушёным ландышам, висевшим на балке. Причмокнув, съел цветочек. — Привыкать надо к новой. У меня русалки каждый год нарождаются новые, каждый год старые эхом улетают. Ничего, терплю.

— Такая твоя доля, — насмешливо хмыкнул Кощей, надкусывая перепечь. Жирный горячий сок брызнул на костлявые пальцы. — Умеешь, матушка, перепечи делать. Ни одна яга так не могла.

— Много их было на твоей памяти? — фыркнула Обыда.

— Да, почитай, все, не зря я Бессмертный. И ты давай блюдце-то от меня отодвинь, а то всё разом и съем, девочке не останется. Где она, кстати, ученица твоя?

— Рано ей пока. Я в тесто росу добавила с Иванова дня^[18], пообвыкнуть надо в Лесу, прежде чем есть такое. Откуда мне знать, откель она ко мне попала? Из какого года, из какого города… Пустила гулять пока, со двором знакомиться.

— Не боишься?

— Как не боюсь? От сердца-то уж сколько ломтей оторвано. Ещё один терять не хотелось бы, — проворчала яга и, шлёпая Вумурта по животу, добавила: — Ай, наелся уже, хватит тебе, болезный! Ишь, талы вылупил^[19], ищет, что б ещё пожрать! Хватит. Возьми в подполе Глоток Надежды, отлей две капли — на все пруды твои за глаза хватит. Шагай давай.

Дождавшись, пока Вумурт, побулькивая, сползёт по ступеням в погреб, Обыда добавила:

— Помнишь, была у меня беленькая, ласковая? Оксиня. Вот её уж от всего берегла как могла. И монисто заговаривала, и в отваре отводящем каждую луну купала. А что с ней случилось, помнишь? Уж лучше б не берегла…

Яга подпёрла щёку кулаком, глянула сквозь время. Кощей похлопал её по руке.

— Значит, судьба такая была. Если одна ветка обломится — другая побег даст.

— Верно, батюшка, — кивнула Обыда. Подняла голову, посмотрела пустыми посветлевшими глазами. — А девочку Яриной звать. Красивое имя. Неделю проживёт — надо будет о втором поду…

Во дворе грохнуло, пошёл дым, крепко запахло грибами, солью и нутром колодца.

— Разрыв-траву нашла! — ахнула Обыда.

— Проживёт, — засмеялся Кощей и белым ногтем проткнул тонкое, вздувшееся на перепече тесто.

* * *

Когда Обыда выскочила во двор, вдоль ограды, осаживая коня, метался День Красный — вихрем облетал поляну перед избой, поднимал звон и пыль. Ярина, съёжившись, сидела на земле у бани. Глаза так и бегали туда-сюда, едва поспевая за поджарым медногривым конём; пальцы впились в рыхлую осеннюю землю, из которой проклёвывались рубиновые цветы. Заметив Обыду, Ярина тряхнула головой и закатилась смехом. Обыда опешила, но уже мгновенье спустя поняла, что девочка плачет, а не хохочет. Гаркнула, чтоб докричаться сквозь грохот и ржание:

— Чего разрюмилась?

Копыта взметали вихри палой листвы, солнце, следуя за всадником, как ошалелое сияло над двором, тренькали сбитые с толку пеночки.

— Что, всякая лошадь тебя напугать может?

— Я в него травой бросила! А он ещё хуже…

Вот оно что. Дню Красному, у которого конь и без того резвый, разрыв-травой в лоб попало. Он, поди, и сам теперь остановиться хочет, да как?

— А ну стой! — велела Обыда, шагая к бане. Заржал красный конь, прокричал что-то красный всадник; у Обыды кровь бросилась в лицо. Она не сдержалась, грозно приказала: — Э́н зуль!^[20] Придержи коня, нечего девочку пугать!

А сама наклонилась над Яриной, цепко взяла за плечи:

— Поднимайся! Пока сиднем сидишь, всякий враг тебя выше.

Девочка обмякла в руках — ни огня, ни искорки. Обыда тронула Яринин локоть, прислушалась. В первый миг ничего не услышала, и во второй — тишина. Только в третий различила, как слабо-слабо бьётся под кожей огонёк. Обхватила сухими длинными пальцами узенькое запястье, направила кисть вперёд, на всадника:

— Обожги-ка его слегка. Представь, будто горячим горохом швыряешь.

— Не хочу обжигать, — всхлипнула Ярина.

— Хочешь, чтоб он так до самой ночи скакал, тебя развлекал?

— Нет…

— Так прогони! Всякому спуск давать будешь — сама спустишься ниже некуда.

— А по-другому можно? Не горохом?

— Можно. Пламенем можно.

— Нет! Не пламенем! Просто прогнать, чтобы не больно…

— Ишь, жалостливая нашлась, — поморщилась Обыда. — А ну, сейчас же давай! А то сама тебе всыплю!

Ярина зажмурилась и махнула рукой. Золотые мотыльки сорвались с пальцев, роем полетели коню в морду. Тот заржал, взвился. Засмеялся всадник. Один из мотыльков сел ему на шапку, расправил крылья и замер, как янтарная брошь. Всадник махнул рукой — брошь сверкнула, поймав солнце, — пришпорил коня и плавно поворотил к лесу. Шаг, шаг… А следующего и не было: конь взмыл в воздух, оставляя за собой жаркий ветер и отзвук лета — горячий, малиновый. Миг, другой — и след затянулся, снова всюду стояла осень, а День Красный яркой точкой алел над верхушками сосняка.

— Спуску им не давай, — повторила Обыда, отпуская Яринину руку. — Ты хоть и мала ещё, а здесь, со мной жить будешь. Все Лесные знают: с ягой шутки плохи. Но пока силу твою не почувствуют, так и будут колобродить. Вставай. Что как куль развалилась? Некогда нам с тобой сидеть. День долог, а век короток.

— Сил нет, — прошептала Ярина.

— Зато в следующий раз рассчитывать будешь. Я тебе что говорила? Горохом всыпь. А ты бабочек натворила, на красоту потратилась. Грошовая это красота, Ярина. Поднимайся. Я пироги рябиновые напекла, поешь — полегчает. Чёрточки-то тебе показывать?

— Да…

— А нитку кто в иглу вденет?

Волоча ноги, добралась Ярина до избы, взобралась на лавку.

— Ешь. — Обыда поставила перед ней пироги, плеснула в чашку розового отвара. — Пей. — А сама уселась на короб у печи и принялась стягивать лапти.

С каждым глотком прибавлялось сил, с каждым куском становилось теплей, спокойней. Ярина неуверенно улыбнулась, потянулась к плошке с вареньем, выглянула из-за самовара и остолбенела: заметила, что стопы у Обыды вывернулись задом наперёд — сзади пальцы, спереди пятки.

— Что у тебя с ногами?!

— Нашла чему дивиться, — пробормотала Обыда, проворно вытягивая из воздуха шерстяные онучи^[21]. Глянула на Ярину, перевела взгляд на сброшенные серые обмотки — по сукну пробежала искра, мигнула оранжевая змейка, и тотчас онучи обратились в жирный чёрный прах. Обыда прошептала что-то, и пепел развеялся по ветру.

— Это зачем? — всё изумлялась Ярина.

— Это день пройденный, — ответила Обыда. — Ты, пока мала, бегай как хочешь. А как постарше будешь, так же придётся делать. А то каждый день за собой волочь — далеко не уйдёшь. Наелась?

— Наелась…

— Вот и славно. Иголку-то подбери. Вон, на полу так и валяется. Никогда больше так не оставляй.

— В ногу вопьётся? — понимающе спросила Ярина.

— В ногу-то ладно, — криво усмехнулась Обыда. — Из ноги и вынуть можно. Хуже, если в руки чужие попадёт. Видела, студенистый такой приходил, зелёный, пока ты во дворе сидела? Это Вумурт, хозяин вод. Вроде и толковый, а вроде и бестолковый. Его-то я приучила в избе ничего не трогать, не баловать. А вот другие… Те же русалки его — суетня, сало! Что блестит, всё норовят схватить. Как выскочат на берег, как патлы свои разложат… Зимой ладно, от проруби далеко не отходят, а летом их волосы с травой запросто можно попутать. Они туда вплетают цветы-ягоды, а ты пойдёшь собирать, ягодка за ягодкой, так до самой воды и дойдёшь, не заметишь, как утянут.

— Ай!

— Что — ай? Не зевай! — погрозила пальцем Обыда, завязав верёвочку поверх онуча. — Никогда за русалками не ходи. И Мунчому́рта^[22] не слушай. Он плачет, как дитятко, жалобно-жалобно, а сам живёт за каменкой в бане, ждёт, когда подойдёшь. Тут же утащит, сглазит и кипятком обварит.

Ярина молча съёжилась, побледнела.

— Да, глазастая, — усмехнулась Обыда, — в Лесу не зевай, тут что ни травка, то загадка, иголка в чужих руках чужую силу удваивает. А в Хтони — тем более. Ну да про это тебе пока не надо. Иголку нашла?

— Нашла, — пискнула Ярина. — А ты-то их не боишься всех?

— Чего мне бояться, — пожала плечами Обыда. — Я тут яга, хозяйка. Я для того тут и есть, чтобы Лес жил справно, чтобы отсюда туда не шныряли, а оттуда — сюда. А ты присматривайся, на ус мотай, не зевай, не бойся никого — никто тебя и не тронет. Нитку бери. Вдевай. Шустрей! Острый глаз, молодой, нечего копошиться.

Альбинка-то половчей была.

— Теперь сюда втыкай. Ровно с центра начинай вышивку, всегда, какой бы узор ни задумала. В сердце никогда пусто не должно быть, а иначе всё напрасно. А дальше узор как цветок распускай: от серединки лепестки, листики, стебель. И корнем всегда уходи обратно к сердцу. Вот так надо замыкать.

А пальцы-то всё же проворные.

— И чтобы с изнанки не было ни стежочка лишнего. Чтобы лицо от изнанки ни за что не отличить.

Даже не спросит почему. Неужто такая нелюбопытная?

— Любое шитьё, в которое ты колдовство вкладываешь, оживает. Вот как луг в капле росы отражается — так весь мир, все силы, которые ты зовёшь, собираются в пяльцах. И если у тебя лицо с изнанкой хоть в узелочке не совпадёт, то и мир со своей изнанкой разойдётся.

Слушает внимательно. Тихонькая…

— Потому узлы нужно делать аккуратные, невидимые. Скрывать в самом полотне. С первого раза ни у кого не выходит, так что, как первые знаки вышьешь, не расстраивайся, если криво получится.

— А если с изнанкой не совпадёт? — раскрыла наконец рот Ярина. — Плохо же. Боюсь.

— Заладила — «боюсь-боюсь». Нельзя тебе никого бояться, пусть и мала ещё. На первый раз я тебе особую иголку дала, она сама всё поправит.

— Почему всегда такой иголкой шить нельзя?

«Хоть бы одна об этом не спросила», — с усмешкой подумала Обыда. Ярине ответила:

— Потому что пальцы от неё горят, сердце колет и глаза слепит. Если в одном месте проще получается, в другом труднее. Это и есть Равновесие. Оно во всём, всюду. Даже если кажется, что ушло, отступило, покинуло и тебя, и мир, — оно всё равно есть, вернётся и всё по местам расставит.

Ярина вздохнула, задумавшись.

— Стежок вот так клади. Не длинный и не короткий. И все стежки чтобы один к одному. Узел вот так вяжи. Понятно?

— Нет.

Надо же! Призналась.

— Ну, смотри ещё раз. Теперь понятно?

— Не-а.

— Ну, ещё раз показываю, последний. Молодец, что сказала. Не стыдно не знать — стыдно не стараться узнать. Крепко запомни и всегда спрашивай, прежде чем кашу заварить.

Может, и правда выйдет толк.

— А давай уже шить будем? Вот как тогда на одеяле чёрточки серебристые. — Ярина потянулась к пяльцам, схватила и выронила.

А может, и не выйдет.

— Вот ещё что запомни, Ярина. Не только в игле дело, а ещё в самом полотне. Всякого полотна на всякую мастерицу заранее отмерено. Можно, конечно, взять неудачную вышивку да сжечь. Но так полотна не напасёшься, и может статься, что на важное, на самое нужное не хватит. Поняла?

— Поняла. Давай шить скорей!

— Ну давай, что ли, — тяжело вздохнула Обыда.

Непростое это дело — два десятка девчат шить выучить. У этой хоть руки дырявые, да глаза горят. И то легче.

* * *

— Что ты шьёшь? — тем же вечером спросила Ярина, завистливо глядя, как ловко плывёт в умелых руках игла.

— Дырпу́с^[23]. Дырпус это, глазастая.

— И какое у него колдовство?

— Да почти и никакого. Повесим на стену, удобнее будет день узнавать. Из дерева календарь больно тяжёлый, а тряпка лёгонькая.

«Да почти и никакого». Слукавила Обыда: много позже, под самый конец года, Ярина выглянула в окно и оторопела — всё сложилось в ту же картину, что яга вышила на дырпусе. Двор, и лес, и далёкие поляны… А вверху, по небу, разложенному на лазурь и серебро, катилась соломенная телега, сидя в которой Инма́р^[24] плёл новое колесо.

Примечания

15

Вуму́рт — в удмуртской мифологии водяной, хозяин водоёмов.

16

Перепечи — удмуртское блюдо, выпечка в виде ватрушек с начинкой (мясо, грибы, капуста, крапива и т. д.), которая заливается сверху яйцом и молоком. По одной из версий, перепечи называются так, потому что их пекут не в самой печи, а перед ней.

17

Идна — батыр, легендарный удмуртский богатырь, основавший поселение Иднакар.

18

Имеется в виду роса, собранная в ночь на Иванов день — «Кипанча́ нуна́л» (удм.), день летнего солнцеворота, в который, по поверьям разных народов, в том числе удмуртов, усиливались контакты между мирами, «тем» и «этим». Собранным в это время траве и росе приписывались особые целебные свойства.

19

Талы вылупил — то есть глаза выпучил.

20

Э́н зуль (удм.) — замолчи.

21

Онучи — замена чулок под сапоги и лапти, длинная, широкая полоса ткани для обмотки ноги до колена.

22

Мунчому́рт — в удмуртской мифологии хозяин бани, банник.

23

Дырпу́с(удм.) — календарь.

24

Инма́р — верховное божество в удмуртской мифологии. Демиург, творец всего хорошего и доброго.