(Не)влюбляйся!

Дарья Белова, 2023

После каждого своего выступления мне дарили шикарные букеты, а по вечерам мы иногда переписывались с моим тайным поклонником. Но потом я узнала, кто он…Он тот, кто выкинет меня из своей жизни, стоило мне по-настоящему его полюбить.

Глава 11.

Соня.

Дмитрий открывает передо мной дверь и пропускает меня вперед. В лифте стоим друг напротив друга, но я стесняюсь его разглядывать. Свет яркий, видно каждую грязную песчинку.

Гаранин держится уверенно, немного завидую даже.

Я же до сих пор не знаю, зачем позвала его постирать вещи? Можно подумать, он живет в другом городе, и у него нет стиральной машинки.

— Что? — спрашивает, когда понимает, что я уже три этажа как смотрю на его губы.

— Ничего, — быстро отвечаю и… улыбаюсь.

Господи, я улыбнулась Диме. А он, кажется, улыбнулся мне.

По всему телу растекается тепло. Жар какой-то прокатывается по спине вдоль позвоночника. Ладони покалывает, ноги каким-то образом становятся ватными. Трясущимися пальцами расстегиваю пальто, снимаю берет и взлохмачиваю волосы.

Все это под его пристальным взглядом. Резко подскакиваю, когда лифт с противной трелью останавливается на моем этаже, а двери медленно открываются.

Дергаюсь я, дергается Гаранин. Вроде как должны выйти, но при любом раскладе мы так или иначе коснемся плечами, а может, и другими частями тела.

Все-таки зря его позвала. Не могу понять, как мне себя с ним вести и что, черт возьми, со мной происходит, когда он в критической близости. Будто мозг ватой обкладывают.

Дмитрий пропускает меня первую, почти голову передо мной склонил. Джентльмен, блин.

— Сама выбрала высокий этаж? — спрашивает, пока я вожусь с ключами и пытаюсь открыть дверь.

Моя квартира на предпоследнем этаже высокой многоэтажки. Район не очень новый, зато хороший. Папа советовал обратить внимание на другой ЖК, а мне здесь понравилось.

— Не совсем, папа порекомендовал, — открываю, наконец, и вхожу первой. Сразу включаю свет. Находиться с Гараниным в темном помещении, одной… от этой мысли желудок сводит каким-то долбаным предвкушением.

— Папа, значит… Его слово веское, да, София Сергеевна?

Наши постоянные переходы с “ты” на “вы” и обратно порядком утомили. Да, я виновата в тот вечер, что указала на эту деталь. Но мне кажется, что после того, как полежала на его стальной груди, выпила кофе из его стакана и привела домой, чтобы, на секундочку, постирать ему рубашку и, возможно, брюки, можно смело отметать все формальности.

— Может, хватит? — психую и резко разворачиваюсь к нему лицом.

Дмитрий рядом, непозволительно рядом. В нос сразу втягивается со вздохом его туалетная вода и запах холодного осеннего леса.

— Что именно?

Гаранин далеко не дурак. Он понял мой вопрос. Взгляд хитрый. Голубые глаза все-таки кажутся синими, глубокими.

— Можно просто Соня, — сдаюсь.

Говорю тихо и глазами брожу по его шее. Только сейчас замечаю золотую цепочку, которая поблескивает.

— Ну, или София, — чуть наглею и снова взглядом встречаюсь с его, — прости меня за то поведение. Я повела себя ужасно. Как…сука. Прости.

Отхожу от него на безопасное расстояние. Близость и правда удушающая. Будто горло сдавливают тугими веревками, а ты смотришь на него, слова произнести не можешь и по-тихому варишься в этом наслаждении. Уму непостижимо, как противоречиво и запретно.

Быстро смываюсь от Димы из коридора в ванную. Мою руки, перевожу дыхание.

Смотрю на свое отражение и не узнаю себя. Немного шальная, словно та крошечная доза алкоголя все еще бродит в моем кровотоке.

— Ты тоже меня извини, — слышу его слова.

Дверь не заперта, осталась тоненькая щель. Гаранин стоит за стенкой, прислонился, смотрит в потолок. И проверять не надо, это так.

Сердце чувствует его близость и работает с утроенной силой. Хочется успокоить обезумевшую мышцу, снизить скорость.

— А тебя за что?

— Что тоже некрасиво себя повел, что не сдержался, что увез тебя сейчас от Бисарова… — замолкает.

Мы замолкаем.

Удары сердца эхом разносятся по ванной комнате. Я не выхожу, не получается. Ступни к плитке приклеились клеем.

— Ты выполнял свою работу, — безэмоционально отвечаю.

И почему-то от этих слов обидно стало. Сама сказала, самой и паршиво.

Резко открываю дверь, цепляю маску радушия и гостеприимства.

— Чай? Кофе? — спрашиваю, шумно сглатываю слюну, но широко улыбаюсь.

— Чай. Крепкий. И три ложки сахара. Но сначала рубашка.

Дмитрий пальцами цепляет мелкие пуговки у воротника и медленно начинает их расстегивать. Как завороженная наблюдаю за простыми действиями. Господи, да что в этом такого? Рубашка как рубашка, пуговицы как пуговицы. Мужские руки как руки.

На тыльной стороне кожа смуглая, вены выделяются и хочется провести пальцами по всем изгибам.

Я словно переместилась под кондиционер, который работает на огненный плюс. Кожа обваривается и покрывается ощутимыми ожогами. Щеки вспыхивают. То ли от стыда, то ли от возбуждения.

Что вообще может быть прекрасней шикарного мужского тела и белой рубашки, которую он, сняв, передает мне?

А тело у Гаранина и вправду шикарное.

— Соня? — окликает. Вцепляюсь в ни в чем не повинную ткань. В глаза смотреть ему боюсь. Он все поймет, все-все. Что представляла, что чувствовала.

— Да. Сейчас запущу. Сорок градусов нормально? — зачем-то спрашиваю.

Мозги в кашу. Разве о таком спрашивают мужчину?

— Не знаю. Я отдаю в химчистку.

Очевидно, отец ему платит хорошо, раз рубашки не в стиральной машине стирает, а в специализированных местах.

— Брюки? Снимать?

Взгляд ощущаю между лопаток, когда погружаю его рубашку в барабан машинки. Именно такой, какой был в вечер знакомства с Бисаровыми, потом у подъезда. Он оставляет след, словно пытается пробраться к сердцу.

— Тоже испачканы? — тихо и сдавленно спрашиваю. Голос низкий, будто заболела ангиной. Даже говорить трудно.

— Немного.

— Х-хорошо.

Слышу лязг ремня, “вжик” молнии. Поверх всех вен проходит ток, а где-то внизу живота происходит короткое замыкание. Рефлекторно сжимаю ноги. Пульсация дикая.

Господи, это всего лишь звуки. Обычная одежда, просто мужчина… Но запахи эти, близость, жар по телу — все это вместе, и я в какой-то водоворот попадаю. Хватаю жадно воздух и стараюсь выбраться. А меня топит.

— Возьми. Пожалуйста.

Взгляды встречаются. Пальцы соприкасаются, когда забираю черные брюки. Понимаю, что звать его к себе было ошибкой. Большой, неисправимой ошибкой.

Его глаза вновь как черное ночное небо, нет и тоненькой голубой полосочки. Смотрит так, что плавит.

Мне сейчас все равно, что белое с черным лучше не стирать. Запускаю на сорок градусов.

Гаранин остается в одних боксерах. Ну, и в носках… Выглядит странно, улыбка его еще эта дикая немного.

— Чай? — возвращает меня своим вопросом на землю.

Киваю. Но чтобы мне пройти на кухню, нужно, чтобы Дима чуть отошел в сторону, иначе наши тела… в общем, столкнуться. Будут находиться так близко друг к другу, что лучше содрать с себя кожу, но не ощущать его рядом с собой.

— Ты не подвинешься? — осторожно спрашиваю.

Гаранин медлит, но все же отходит в сторону.

Пробегаю мимо него, стараюсь не смотреть на кубики пресса, мощную грудную клетку, узкие бедра и сексуально свисающий крестик на цепочке.

Господи, прости меня, грешную, но этот православный крестик и правда придает такую сексуальность его шее.

Быстро ставлю чайник, ждем сигнала в полной тишине. Только переглядываемся часто. Никто вопросов больше не задает. Какое-то напряженное молчание выходит.

— Как давно ты работаешь на папу? — решаю с чего-то начать разговор.

Я смутно помню первые дни работы Гаранина у нас. А сейчас желаю знать больше конкретики.

Дмитрий устало хмыкает, взглядом обводит мое лицо. Грустным вдруг стал.

— Четыре года, София. Тебе исполнилось девятнадцать лет, когда твой отец принял меня на работу.

Сощуриваюсь и всматриваюсь в Диму.

Дима… я стала называть его Димой. Только заметила.

— А до этого где работал?

— В органах.

— А кем?

Короткий хмык. Тихий глоток и сведенные брови. Я подмечаю каждую деталь.

— Оперативником в следственном управлении.

А я балерина.

Теперь мне хочется грустно хмыкнуть. Мы такие разные…

— И много преступников поймал, товарищ майор?

Откуда-то взялись легкие нотки флирта, хочется треснуть себе по губам.

— Подполковник.

И снова улыбаемся друг другу. Сердце щемит, а внутри словно вентилятор разгоняет теплый воздух по всем уголкам моего тела.

Машинка начинает пищать на всю квартиру, что вещи выстираны и высушены. Наши разговоры подошли к концу.

Поднимаемся оба одновременно. Он в одних трусах, я полностью одета. Какой-то дисбаланс, который хочется нарушить.

Ткань моей одежды начинает карябать и жечь, хочется поскорее от нее избавиться. А еще в ней тесно, душно и неудобно.

— Сейчас все принесу, — говорю и смотрю на шею, где отчетливо бьется толстая венка.

Возвращаюсь спустя пять минут. Мне нужно было время. Чтобы Гаранин не маячил где-то рядом, глазами своими не смущал и в душу ими не лез.

— Вот, — передаю и сразу отхожу, — должно было все отстираться. Порошок хороший, японский, — зачем-то добавляю.

Зачем ему знать, каким порошком я стираю?

— Ну, раз японский… — усмехается и надевает сначала брюки, затем рубашку. Медленно застегивает пуговицы и убирает руки в карманы.

Я стою, потупив взгляд. Изучаю плинтусы, замечаю пыль на них, делая заметку, что я ужасная хозяйка.

Только слышу его шаги в мою сторону. Он близко. Очень. Хочется плакать, чтобы не делал так. Ну, не получается у меня. Внутри все сдавливается от него такого. Кровь останавливает свой путь, замирает. Кислород не поступает к органам. Все тело заморожено.

— Соня, — пальцем цепляет подбородок, заставляя посмотреть на него.

Конечно, он не мог не видеть, что со мной происходит. Он, черт возьми, фсбшник, подполковник. Такой раскалывал на раз-два. А я что? Достаточно было взгляда, чтобы понять мое состояние, когда он рядом.

Облизываю губы, закусываю нижнюю, стараясь унять покалывание. Гаранин обводит их взглядом. Но ни один мускул не шевелится на его лице. Дима не дергается, дыхание ровное.

Наученный…

А я поцеловать его хочу. До разрыва сердца хочу.

Но потом резко отворачиваюсь.

Пару часов назад я целовалась на берегу озера с Бисаровым. И мне понравилось. Чувствую себя какой-то шлюшкоподобной, что ль. От одного к другому.

— Тебе пора.

Он кивает. Молча обувается и выходит. Ни слов прощания, ничего. Только тихий хлопок двери.

Устало иду в свою спальню и опускаюсь на кровать. День был долгим, нудным. И я ни разу за последние пару часов не вспоминала об Артуре. Его образ только всплыл в памяти, когда мы с Гараниным чуть не поцеловались.

Зато Дима… он…

Телефон пиликает на тумбочке в коридоре. Бросила его там по привычке.

Хочется, чтобы это был Гаранин. Написал сухое сообщение, даже банальное “забыл сказать “пока”.

А там поклонник.

“Давай встретимся?”