От меня до тебя – два шага и целая жизнь. Сборник рассказов

Дарья Гребенщикова

В жизни человека всегда есть место любви. Часто мы ее не замечаем, часто – ошибаемся и проходим мимо. Не все получается так, как мы хотим. И все же любовь – есть. И смешная, и грустная, и нелепая, но это и есть – счастье.

Сретенка

Как только вывесили списки поступивших, курс театрального училища сразу разделился на «москвичей» и «общагу». Москвичам было сытно, общаге — весело. «Столица» в гости особо не звала, так, на дни рожденья, пожалуй, да и то — приглашали с оглядкой. А в общагу все валили — без приглашения. Здание старое было, даже как бы снесенное. Плита в коридоре, да ледяная вода из-под крана — зато в самом центре. Герка был из Харькова, делил с двумя, с актерского, ребятами, комнатенку — жили дружно, джинсы носили в очередь, таскали посуду из столовок, и делали зарубки на притолоке, как пачку соли купят — сколько, мол, пудов съедим вместе? Герка учился на художника, ему пространство нужно было — этюдник, краски-кисточки, чертежи непонятные на снежных ватманских листах — а актерам — что? книжки можно и в библиотеке читать. Приспособились. Они читали, а он макет строил. Домики, стульчики, столики. Смешно. Пили часто, гости в общаге жили месяцами, становясь хозяевами. Девушки приходили. Москвички. Особые такие. Эффектные, дерзкие, матом могли — запросто. Если разговор — то Дом кино, Домжур, Колокольчик. Если премьеры — Таганка, Ленком, Юго-Западная. Выставки — квартирники. Общага обтесывалась, впитывала, взрослела. Говорок уже московский, «акали», слога тянули, ко второму курсу уже одевались — не отличишь. А Герка все с этюдником — Москву запечатлевал. Папки с эскизами пухли — по комнате не пройдешь. И зачастила к ним, а точнее, к Герке — Мариночка с актерского. Так, не то, чтобы Лиз Тейлор, но тоже — ничего. Тоненькая, вертлявая, свой парень — и выпить могла, и под гитару могла, и стихи писала, и спала, с кем хотела. А что ей? У нее квартира в Москве, папа-мама, бабушка-дедушка. И стала она Геркой вертеть во все стороны, то приблизит, то пошлет, то плюнет, то поцелует. Тот извелся весь, изревновался, даже подрался из-за нее, из-за Мариночки. А летом и случилось. Разъехались все, а она его к себе, на Сретенку, пригласила. Просто так. И пили они Шампанское, и шли босыми под июньским дождем, вслед за ручьями, бежавшими к Трубной. В августе Герка уехал в Харьков, а Марина поняла, что «залетела». Вот, думала, Герка обрадуется, все ж-таки — москвичка. А Герка и не обрадовался. Ты мне, сказал, будешь со своим ребенком мешать. А я, сказал, большим художником буду. Так что — мне этот ребенок ни к чему, и прописка твоя — ни к чему. Проплакала Маринка, нашла врача, и не стало их с Геркой, общего ребенка. А Герка пить начал, институт бросил, так, перебивался где, непонятно, и в Харьков тоже не вернулся. Маринка замуж потом вышла, а детей так и не было. Квартиру продала, когда родители разошлись, а бабушка с дедушкой умерли. Иногда она приходит на Сретенку. Летом. Если дождь. И ходит вот так — вниз, к Трубной, поддевая босой ногой пустую пивную банку.